Тема Бога в средневековой и ренессансной литературе

Тема Бога в средневековой и ренессансной литературе

Вера в высшие силы, появившаяся в сознании homo sapiens, как средство борьбы со страхом перед природными явлениями, довольно быстро превратилась в инструмент управления для наиболее продвинутой группы homo sapiens толпой простых homo. Однако со временем человек уяснил для себя, почему идет дождь, светит солнце, и почему не рекомендуется совать руки в огонь, и Боги стали чем-то вроде английского чаепития – красивой традицией, не внушающей суеверного страха, парнями и девушками с соседней улицы.

Развитие потребностей человека, оно же духовное и/или интеллектуальное развитие, явилось предпосылкой для появления новых рычагов управления массами, учитывающих интересы и паствы, и пастыря. «Христианская корпорация» подарила человеку понятную схему, играющую на его пороках и страхах одновременно. Заимствовав у древних греков понятие о душе, христианство внедрило его в сознание целевой аудитории, увязав с еще более древними представлениями о загробной жизни. Выстроилась довольно четкая «вертикаль веры»: греши, но без фанатизма – кайся – тебя простят – на том свете будет хорошо. Огромную роль в продвижении новой религии на рынке «умов и сердец», несмотря на небольшой процент грамотных, сыграла литература. В качестве одного из культовых примеров - «Исповедь» Аврелия Августина. Кроме того, что произведение является первоисточником одноименного жанра и доносит до читателя, как, собственно, надо правильно исповедоваться, вызывает восхищение, насколько грамотно автор манипулирует сознанием публики.

Зомбирующая форма рондо, в которую периодически вливается свежий информационный блок. Новая информация появляется в тот момент, когда, наверное, сам Всевышний устает от того, что Августин склоняет имя Его всеми доступными способами. Однако это божественное жонглирование происходит не просто так. Мудрейший Августин предлагает читателю полное меню: чем и кем может быть для тебя Господь, - выбирай.

Но как воззову я к Богу моему, к Богу и Господу моему? Когда я воззову к Нему, я призову Его в самого себя. Где же есть во мне место, куда пришел бы Господь мой? Куда придет в меня Господь, Господь, Который создал небо и землю? Господи, Боже мой! ужели есть во мне нечто, что может вместить Тебя? Разве небо и земля, которые Ты создал и на которой создал и меня, вмещают Тебя? Но без Тебя не было бы ничего, что существует - значит, все, что существует, вмещает Тебя? Но ведь и я существую; зачем прошу я Тебя прийти ко мне: меня бы не было, если бы Ты не был во мне. Я ведь еще не в преисподней, хотя Ты и там. И "если я сойду в ад, Ты там". Меня не было бы, Боже мой, вообще меня не было бы, если бы Ты не был во мне. Нет, вернее: меня не было бы, не будь я в Тебе, "от Которого все, чрез Которого все, в Котором все".

Предлагая читателю свою биографию, как биографию грешника, Августин внушает (при этом потакая порокам): практически все, что ты делаешь – это грех, но Он настолько милосерден, что, покаявшись, ты обязательно будешь прощен. При этом эталонным по замыслу и воплощению способом устраняются конкуренты. Простые шалости вроде воровства яблок в детстве приравниваются к таким «грехам», как чтение и понимание трудов Аристотеля:

«…лет двадцати от роду, когда мне в руки попало одно произведение Аристотеля под заглавием "Десять категорий"… я оказался единственным, прочитавшим и понявшим ее… Какая была мне от этого польза? А вред был. Я пытался Тебя, Господи, дивно простого и не подверженного перемене, рассматривать как субъект Твоего же величия или красоты…»

Августин не говорит прямо, что это порочно. Он преподносит чтение Аристотеля, как свой грех, в котором он кается. А наблюдать кающегося,- почти так же интересно, как смотреть за казнью, публика это любит. В этом, при желании, можно рассмотреть принципы, по которым в дальнейшем действовала инквизиция, только «верные августинцы» несколько упростили схему и «тренировались на кошках» - брали того, кто не угоден – заставляли каяться, в чем им выгодно – и благополучно казнили, обещая полный порядок на том свете.

«Исповедь» Августина Аврелия – инструкция по пользованию христианской верой «для чайников». Апостолов необходимо толковать и разжевывать, чтобы они были понятны всем без исключения, к тому же правильно трактовать, чтобы не возникало разночтений, рождающих инакомыслие. И это после того, как их тщательно отредактировали в Ватикане.

Можно было бы поверить в искренность «Исповеди», если бы она была найдена случайно, как дневник Августина Аврелия. При этом обвинить его в неискренности – язык не повернется. Безусловно, черновики писались в состоянии религиозного экстаза, но явно редактировались.

Не менее яркий пример «богопользования» подарил читателю Петр Абеляр в «Истории моих бедствий». Для него Бог – инструмент удовлетворения собственного тщеславия. Если обратить внимание не на тексты, а на поступки Абеляра, выстраивается довольно своеобразный алгоритм: появился в чужом монастыре – сделал эпатажное заявление или действие – вызвал резонанс – нашел себе приключений. Украл – выпил – в тюрьму.

Услышав это, присутствовавшие при разговоре даже покраснели от замешательства. Он же сам, желая хоть как-нибудь выпутаться из затруднительного положения, сказал: "Это следует еще правильно понять". На это я возразил, что данное суждение не ново… Однако же, если бы Альберик пожелал обсудить доводы и доказательства по существу, то я готов показать ему на основании его же собственных слов, что он впал в ересь… Альберик тут же пришел в ярость и начал мне угрожать, заявив, что в этом случае мне не помогут никакие мои доказательства и авторитеты. Высказав эту угрозу, он ушел… В конце концов епископ посоветовал, чтобы мой аббат, присутствующий на соборе, препроводил меня обратно в мое аббатство, монастырь Сен-Дени…

При этом Абеляр на голубом глазу приравнивает собственноручно организованные приключения с житием апостолов.

Мы читаем у блаженного Павла, что так поступали и святые апостолы:

«Разве мы не имеем власти иметь спутницей сестру-жену, как братья господни и Кифа?» Обрати внимание, неразумный, что апостол не сказал: "Разве мы не имеем власти обнимать сестру-жену", а сказал: "иметь спутницей"; и именно для того, чтобы за свою проповедь получать от них пропитание, а не затем, чтобы вступать с ними в плотское общение.

Очевидно, автор увлекся, имея спутницей сестру-жену…

Остается непонятным, каким образом Петр Абеляр не организовал орден имени себя? Для этого было все: и острейший ум, и харизма, и эрудиция, и тщеславие, и мудрость прожженного пиарщика. Он был первым, кто доказал, что любое слово, кроме некролога, сказанное о тебе – это PR.

Итак, телесно я скрывался в упомянутом выше месте, но слава моя распространялась по всему свету, уподобляясь тому, что поэтический вымысел называет эхом, имеющим множество голосов, но ничего материального. Мои старые враги, возбудили против меня неких новых апостолов, которым все чрезвычайно доверяли … И вот, в то время когда я беспрестанно и мучительно переживал эти треволнения и подумывал уже в крайности искать христианского убежища у врагов Христа, я воспользовался случаем, который, как я ожидал, мог бы в известной мере уменьшить коварство моих недругов. Я очутился в руках христиан, и даже монахов, несравненно более свирепых и скверных, чем язычники. В Бретани, в епископстве Ваннском, находился монастырь св. Гильдазия Рюиского, оставшийся без настоятеля вследствие его смерти; я был призван туда в качестве его преемника единогласным решением братии.

Пожалуй, единственное, что могло помешать ему стать вторым Франциском – «Да не войдет в божий храм евнух». В истории с Элоизой и последовавшим возмездием Абеляру не повезло в том, что он уже научился жить в соответствии с двойными стандартами, а окружающие еще нет. В результате - из развлечений у Абеляра осталось только удовлетворение гордыни. С другой стороны возникает вопрос: нужен ли был Абеляру собственный орден? Его «отшельничество» - вынужденная мера – PR акция, чтобы получить ангажемент в очередной монастырь. А, если отследить цепочку действий, то Абеляр – не созидатель, а революционер - разрушитель. При этом он не только человек системы, но и натура артистическая, нуждающаяся в благодарном или хотя бы подготовленном зрителе. Заканчивая «Историю моих бедствий», автор откровенно рассчитывает на бессмертие, кое случилось, судя по тому, что его изучают в высших учебных заведениях.

Поэтому я желаю, как я и сказал в начале этого послания, чтобы рассказанная мною история послужила тебе утешением и чтобы по сравнению с моими ты признал бы свои невзгоды или ничтожными, или легкими и терпеливее бы переносил их.

Рассматривая литературную составляющую Петра Абеляра, нельзя не восхититься его неоценимым вкладом в пропаганду христианства и мировую литературу. Если отмести его оценки, действия и корпоративные разборки, возникает удивительно живая картина эпохи.

Самым «честным», если можно так выразиться, образом с Богом обходится Данте в «Божественной комедии». Он искренне ищет ответы на вечные вопросы, приходит к выводам не на основе догматов, а совершенно естественным, иногда опытным путем. У него нет задачи пропаганды, вовлечения или самоутверждения за счет Творца. Это теологический и в то же время искренний человеческий поиск, самопознание и удивительное путешествие одновременно. Данте может обратиться к Нему: «О, Творец», «О, Создатель», но иногда это звучит как «Господи!», «Мамочки!», иногда это примерно то, что в современном мире заменяется нецензурными выражениями.

В начале пути – в первых песнях «Ада» - Бог предстает чем-то вроде исходного предлагаемого обстоятельства. Он есть, Он все это создал и всем этим рулит. Но Он – не есть закостенелый абсолют, признав который можно расслабиться и попытаться получать удовольствие в этих самых предлагаемых обстоятельствах. Богу можно задать волнующий вопрос, откровенно не согласиться с тем или иным Его проявлением:

Что эти не грешили; не спасут

Одни заслуги, если нет крещенья,

Которым к вере истинной идут;

Кто жил до христианского ученья,

Тот бога чтил не так, как мы должны.

Таков и я. За эти упущенья,

Не за иное, мы осуждены,

И здесь, по приговору высшей воли,

Мы жаждем и надежды лишены".

Данте осознает несправедливость этой ситуации, понимает, что Высшая справедливость не может допустить этого, понимает, откуда растут ноги, но боится произнести что-нибудь антихристианское. Временами возникает ощущение самоцензуры, рожденной наличием инквизиции. Данте «зажат» между церковными догматами и поиском истинно верующего. Между религией и верой.

Одновременно для Данте Бог – часть поэзии мира. Он вроде бы лежит в основе всего, но одновременно может оказаться собеседником, с которым можно поделиться красками и чувствами. При этом Бог – источник нравственных наставлений. Не через императив, а через пример – результат. Это похоже на грамотную антинаркотическую рекламу – не показывать шприц в вену, а показывать результат - исход. Он, обращаясь к человеку, не наставляет, а говорит: посмотри, тебе оно надо?

Данте «по понятиям» классифицирует грехи и далее, включая фантазию и воображение, импровизирует на темы античных и библейских сюжетов, прилагая к ним возмездие, но в каких красках! Босх и иже с ним должны Данте самый дорогой коньяк посмертно! Что бы они без него писали. Безумству грешных поет он соответствующую песню. Он может не соглашаться с «мерой пресечения», но краски для нее подбирает сам. Если бы не удивительная поэтическая и эмоциональная составляющая – это было бы энциклопедией доступных в его время страшилок. В то же время Данте показывает эфемерность границы греха и праведности – все так рядом, что далее это зависит от трактовки каждого частного случая или наоборот ни от чего не зависит. Вопрос, кто трактует и где – Там или здесь.

Сужденья смертных ложны, - мне сказала, -

Где не прибегнуть к чувственным ключам,

Взирай на это, отстраняя жало

Стрел удивленья, раз и чувствам вслед,

Как видишь, разум воспаряет вяло.

Объясняя суть природы этого мира, Данте иногда прибегает к опытам из элементарной физики. Они наивны, но имеют, на мой взгляд, абсолютно правильное направление. Он ищет Бога «там, где свет». Это сейчас, посмотрев новости или почитав Дэна Брауна, легко рассуждать о теории «большого взрыва» или об энергии, как первопричине сущего. А это 1300 год.

литература бог возрождение данте

О Вечный Свет, который лишь собой

Излит и постижим и, постигая,

Постигнутый, лелеет образ свой!

Я очень переживал, что искренний, но все-таки, экстаз верующего, с которым Данте заканчивает «Божественную комедию», породит некий религиозный пафос в последних строках. Как здорово, что этого не произошло. Произошла его идентификация Бога:

«… Любовь, что движет солнце и светила…»

«Божественная комедия» стала своеобразной модуляцией в новую – хорошо забытую старую литературу Возрождения. Боги снова сошли с небес, но дистанция (и в этом одно из отличий Возрождения от Античности) сохранилась. Человеку понадобились новые инструменты общения с высшими силами. Петрарка, обращаясь к Святой Деве, рассыпается в комплиментах:

Лилия чистая среди наших терний,

В мрачной пучине жемчужина ясная,

В пламени злом купина не горящая,

В общем потопе ладья безопасная,

Облако светлое, мглою вечерней

Божьим избранникам ярко блестящее,

Радуга, небо с землею мирящая, -

Божьих заветов ковчег неизменный,

Манны небесной фиал драгоценный,

Высь неприступная, Бога носящая!

Дольный наш мир осени лучезарным покровом.

Свыше ты осененная,

Вся озаренная Светом и словом!

Насколько я понимаю, как честный человек, в то время, после таких строк, он должен был на ней жениться.

Одновременно, нарекая мадонной Лауру, Петрарка наделяет ее божественными характеристиками

Когда, возжаждав отличиться много,

Я ваше имя робко назову –

Хвала божественная наяву

Возносится от первого же слога.

Это можно определить, как «Дантовское эхо». К Богу через любовь. Жеошен дю Белле практически цитирует Данте

Коль наша жизнь — лишь промежуток денный

Средь вечности, коль года оборот

Уносит дни и ввек их не вернет,

Коль все рожденное для жизни бренно,

О чем же грезишь ты, о дух мой пленный?

Зачем тебя изнанка дня влечет,

Коль к свету высшему свершишь полет

На перистых крылах от плоти тленной?

Там блага, коих всякий дух алкает,

Там тишь, что всех блаженством облекает,

Там все — любовь и сладостный покой.

О дух мой, там, поднявшись к эмпирею,

Ты въяве узришь чистую Идею

Прекрасного — я ей слуга земной.

Боккаччо пошел более простым путем, избрав своим богом Амура

Амур меня ведет и побуждает

В труде, что я отважился начать!

Амур меня на подвиг укрепляет,

И дар, и мощь - на всем его печать!

Амур меня ведет и просвещает,

Внушив мне долг - о нем повествовать!

Амур меня подъял для воссозданья

Старинного любовного преданья!

За компанию у него появляются Юпитер, Диана и практически весь пантеон. У Ариосто тоже довольно часто встречаются Купидон, Фавн, Геркулес. Мир чувств – реакций на сюжетные хитросплетения, насколько я это понимаю, в своем развитии сильно опережал мир образов, способных выразительно и максимально точно отразить эмоции и дать эстетические характеристики. Как следствие, поэты и писатели обращаются к античной мифологии с ее «раскрученными» богами, каждый из которых «отвечает» за свою область человеческих чувств. Но это не совсем «тема Бога», скорее расширенный инструментарий. Главное, на мой взгляд, завоевание эпохи возрождения по освещению «Темы Бога» именно в осмыслении равенства, которое проскальзывает у Абеляра и формулируется у Данте: Бог = Любовь.

Список литературы

Аврелий Августин «Исповедь»

Петр Абеляр «История моих бедствий»

Данте «Божественная комедия»

Жеошен дю Белле «Честолюбивому и скупому врагу изящной словесности»

Франческо Петрарка «Хвалы и моления святой деве», «На жизнь мадонны Лауры»

Лудовико Ариосто «Неистовый Роланд»