Русская усадьба в драматических произведениях А.П. Чехова

Усадьба как феномен русской культуры XVIII – начала XX веков в последние годы занимает все большее место в современных гуманитарных науках – искусствоведении, литературоведении, музееведении и пр. По-видимому, это важный знак современной культурной жизни, очень медленно, но неуклонно возвращающейся к осмыслению происшедших за столетие потерь. Родовое имение с портретной библиотекой, семейными альбомами, парком и садом, храмом и фамильным некрополем – это, собственно, и жилище усадебных муз – музыки, поэзии, живописи, графики, прикладного искусства, и колыбель великой русской литературы и философской мысли, и источник художественного вдохновения, и пространство для проявления личностного начала и творческой свободы владельцев или их гостей.

Трудно подобрать какой-то другой организующий элемент русской жизни и культуры более точно соответствовавший национальным традициям и веками складывавшемуся жизненному укладу, более слитный с миропониманием наших соотечественников. Эти качества сделали усадьбу своеобразной константой русского быта. Вглубь средневековья уходят ее корни как простейшей ячейки любого городского или сельского поселения. Усадебный бум второй половины XVIII – начала XIX в., соединивший многовековой опыт развития с западноевропейскими художественными новациями и, по сути, сделавший усадьбу многосоставным произведением искусства, лишь слегка проявил и воплотил ее облик, соответствовавший устойчивым ценностям национальной психологии, в ясные изобразительные формы.

Судьбы русских усадеб похожи на людские судьбы, да и зависимы от них – в них можно найти времена весны и расцвета, зрелости и увядания, они полны неожиданностей, роковых случайностей и, увы, также конечны.

Существование русского дворянства со времени формирования и становления непременно связано с усадьбой. Поэтому обращение к жизни усадьбы дает Чехову возможность показать эволюцию дворянства, сравнить прошлое и настоящее.

Мир русской усадьбы в изображении А.П. Чехова – явление интересное и противоречивое.

Именно в русской усадьбе, в Мелихове возникли образы и сюжеты таких известных драматических произведений А.П. Чехова, как «Чайка», «Дядя Ваня», «Три сестры», а также целый ряд рассказов о тяжелой крестьянской жизни.

В Мелихове и по соседству с Мелиховым было много дворянских усадеб, которые, переходя из рук в руки, постепенно на глазах Чехова приходили в упадок. Эти конкретные факты мелиховской жизни во многом дополнили и углубили прежние наблюдения писателя над этим явлением русской дореволюционной жизни.

Для Чехова усадьба это не дом, не земля, не собственность. Судьба дворянской усадьбы - это судьба ее обитателей, судьба вишневого сада, судьбы дворянской интеллигенции.

Чехов осознавал, каким образом достигается благополучие усадьбы и поэтому зачастую с иронией описывал провинциальных господ, хотя сам был немало увлечен усадебной жизнью.

Образ русской усадьбы так или иначе представлен в каждой пьесе автора. Например, пьеса «Чайка» очень тесно связана с Мелиховом и сюжетом, и прообразами своих героев, и местом действия, и пейзажем, и целым рядом других более мелких деталей. Из мелиховских впечатлений выросла глубоко правдивая, полная трагизма пьеса Чехова о русской уездной интеллигенции - «Дядя Ваня (сцены из деревенской жизни)», как подчеркнуто в названии пьесы. Связь ее с жизнью одними из первых поняли и почувствовали те, кто прямо или косвенно дал писателю материал для пьесы. Провинциальный мир русской усадьбы широко представлен в пьесе «Три сестры». Не стоит вне мелиховских впечатлений и последняя пьеса Чехова «Вишневый сад», представляющая собой идейное и художественное завершение всего творческого пути писателя.

Актуальность исследования состоит в том, что тема изображения русской усадьбы не достаточно исследована в русской критике. Традиционно она рассматривается применительно к анализу жизни в усадьбе Раневской, к образу вишневого сада в одноименной пьесе Чехова. Усадебная тематика в других произведениях практически детально не исследовалась.

Актуальность темы работы и ее недостаточная разработанность обусловили выбор целей и задач исследования.

Цель работы: рассмотрение особенности изображения А.П. Чеховым русской усадьбы в его драматических произведениях.

Задачи:

● рассмотреть своеобразие усадебной жизни в исследуемых пьесах;

● исследовать особенности изображения образов русской природы в пьесах;

● проанализировать противопоставление в пьесах Чехова усадьбы и окружающего мира.

Драматургия Чехова давно привлекала исследователей. В советское время анализу драматических произведений писателя было посвящено много монографий, в которых рассматривалась, в основном, проблематика, система образов и художественные приемы. Тема усадебной жизни в пьесах Чехова литературоведами разработана недостаточно. Существуют лишь статьи, посвященные некоторым аспектам рассматриваемого в данной работе вопроса, на которые и опирался автор настоящего исследования: И.В. Грачевой, Б.И. Зингермана, О. Подольской и др.

Объект исследования: пьесы «Дядя Ваня», «Чайка», «Три сестры» и «Вишневый сад».

Предмет исследования: русская усадьба в вышеуказанных произведениях.

Новизна исследования определяется комплексным характером анализа темы русской усадьбы в драмах Чехова.

Основной метод, использованный в данной работе – культурно-исторический.

Теоретическая и практическаязначимость данного исследования заключается в том, что его материалы могут быть использованы на уроках литературы и факультативных занятиях в средней школе.

Структура: работа состоит из введения, четырех глав, заключения и списка литературы.


ГЛАВА 1. Усадьба и распорядок ее жизни

1.1 История усадьбы

Из мелиховских впечатлений выросла глубоко правдивая, полная трагизма пьеса Чехова о русской уездной интеллигенции - «Дядя Ваня (сцены из деревенской жизни)», как подчеркнуто в названии пьесы. Связь ее с жизнью одними из первых поняли и почувствовали те, кто прямо или косвенно дал писателю материал для пьесы.

Так, доктор П. И. Куркин после первого представления «Дяди Вани» писал Чехову: «Перед нами с чрезвычайной живостью встала деревенская глушь с туземным и пришлым элементами, с тоской и скукой, охватывающими одинаково всех, как торжествующих в жизни, так и униженных. Наконец, последняя сцена. Ах, эта последняя сцена! Как хороша она! Как глубоко она задумана. Я особенно отметил эту сцену при чтении пьесы. И теперь, сегодня, целый день после того, как видел эту сцену, ...я не могу отделаться от очарования этой последней сцены... не могу работать над моими цифрами и докладами. Мне очень хотелось разобраться, в чем именно секрет очарования последней сцены... Дело, мне кажется, в трагизме положения этих людей, в трагизме этих будней, которые возвращаются теперь навсегда и навсегда сковывают этих людей. И дело еще в том, что очень талантливо здесь освещена жизнь и душа самых простых, самых обыкновенных людей. Все улицы переполнены этими простыми людьми, и частицу такого существа носит в себе каждый. При виде последней сцены, когда все уехали, когда наступили опять бесконечные будни, со сверчками, счетами и т. д., я почувствовал почти физическую боль - казалось, лично за себя. Кажется, что от меня все уехали, я сижу и щелкаю счетами»(16;74).

Возможно, что некоторые черты творческой личности П. И. Куркина, типичного представителя передовой русской интеллигенции, вошли в образ Астрова. Куркин, самозабвенно изучавший лесное хозяйство Серпуховского уезда, внутренне близок Астрову. В пьесе «Дядя Ваня» фигурирует и картограмма лесного хозяйства Серпуховского уезда, составленная Куркиным. В центре этой картограммы - Мелихово.

Близкие к Антону Павловичу и его семье люди узнавали в некоторых образах пьесы членов чеховской семьи. Так, в образе Сони угадывалась трудолюбивая, деятельная хозяйка Мелихова Мария Павловна, посвятившая всю свою жизнь заботам о Чехове. Подтверждает это и письмо Михаила Павловича: «Видел «Дядю Ваню»! Ах, какая это превосходная пьеса! Какой великолепный конец! И как в этой пьесе я увидел нашу бедную самоотверженную Машечку!..»(96;11).

Итак, какой же предстает усадьба перед читателем в пьесе?

Действие происходит в имении, принадлежащем Соне, дочери столичного профессора Серебрякова. Из четырех действий пьесы только первое разворачивается на воздухе, в саду, возле накрытого для чая стола, остальные три действия – в доме. Интересная деталь: в авторских ремарках прямое указание на пейзаж дается в пьесе только один раз: сад в имении Серебрякова — в I действии. Но природа входит в сознание зрителя, организуя настроение и его и героев. Чехов постоянно обращает к ней действующих лиц своей пьесы: «Вот собирается гроза... Вот прошел дождь, и все освежилось... Вот уже сентябрь. Утром было пасмурно, а теперь солнце». Автор таким образом заставляет зрителя мысленно выйти за пределы усадьбы Серебрякова, увидеть не только кусочек аллеи сада, но и весь сад, и, в перспективе, образцовый питомник Астрова, и лесничество, и всю природу этого края, и русские леса, реки, поля. Пейзаж в «Дяде Ване», как и в других произведениях Чехова, помогает уяснить основную проблему пьесы: красота, богатство, целесообразность, гуманизм мира (в возможности) и уродство, бескрылость, ограниченность, нищета социальной действительности.

Из уст Войницкого (в сцене ссоры Войницкого и Серебрякова, намеревающегося продать имение) читатель узнает историю усадьбы:

Войницкий. Постой. Очевидно, до сих пор у меня не было ни капли здравого смысла. До сих пор я имел глупость думать, что это имение принадлежит Соне. Мой покойный отец купил это имение в приданое для моей сестры. До сих пор я был наивен, понимал законы не по-турецки и думал, что имение от сестры перешло к Соне.

Войницкий. Это имение было куплено по тогдашнему времени за девяносто пять тысяч. Отец уплатил только семьдесят и осталось долгу двадцать пять тысяч. Теперь слушайте... Имение это не было бы куплено, если бы я не отказался от наследства в пользу сестры, которую горячо любил. Мало того, я десять лет работал, как вол, и выплатил весь долг...

Войницкий. Имение чисто от долгов и не расстроено только благодаря моим личным усилиям. И вот, когда я стал стар, меня хотят выгнать отсюда в шею!

Войницкий. Двадцать пять лет я управлял этим имением, работал, высылал тебе деньги, как самый добросовестный приказчик, и за все время ты ни разу не поблагодарил меня. Все время - и в молодости, и теперь - я получал от тебя жалованья пятьсот рублей в год - нищенские деньги! - и ты ни разу не догадался прибавить мне хоть один рубль! (84;71-72)

Вспоминая прошлое, Войницкий с негодованием восклицает:

«О, как я обманут! Я обожал этого профессора, этого жалкого подагрика, я работал на него, как вол! Я и Соня выжимали из этого имения последние соки; мы, точно кулаки, торговали постным маслом, горохом, творогом, сами не доедали куска, чтобы не грошей и копеек собирать тысячи и посылать ему.

Я гордился им и его наукой, я жил, я дышал им! Все, что он писал и изрекал, казалось мне гениальным... Боже, а теперь? Вот он в отставке, и теперь виден весь итог его жизни: после него не останется ни одной страницы труда, он совершенно неизвестен, он ничто! Мыльный пузырь! И я обманут... вижу - глупо обманут(84;66).

Соня в этой же сцене говорит отцу:

Соня (стоя на коленях, оборачивается к отцу, нервно, сквозь слезы). Надо быть милосердным, папа! Я и дядя Ваня так несчастны! (Сдерживая отчаяние.) Надо быть милосердным! Вспомни, когда ты был помоложе, дядя Ваня и бабушка по ночам переводили для тебя книги, переписывали твои бумаги... все ночи, все ночи! Я и дядя Ваня работали без отдыха, боялись потратить на себя копейку и всё посылали тебе... Мы не ели даром хлеба! Я говорю не то, не то я говорю, но ты должен понять нас, папа. Надо быть милосердным! (84;67)

Первая непростительная вина профессора Серебрякова состоит в том, что он нарушил распорядок действий в имении:

Марина (покачав головой). Порядки! Профессор встает в 12 часов, а самовар кипит с утра, все его дожидается. Без них обедали всегда в первом часу, как везде у людей, а при них в седьмом. Ночью профессор читает и пишет, и вдруг часу во втором звонок... Что такое, батюшки? Чаю! Буди для него народ, ставь самовар... Порядки!» (84;62)

Самовар, по мнению О. Подольской, является «в художественной системе произведений Чехова ключевым образом-символом дома, порядка, единства» (66;13). Наиболее существенными аспектами символики самовара является принадлежность семейному очагу, роду, связь с предками, овеществление идеи уюта. Однако в пьесе объединяющая функция этого символа рассыпается, как распадется единство семьи. Чехов подчеркивает, что связано это, прежде всего, с приездом в имение Серебрякова. Семья уже не собирается по старой патриархальной традиции у самовара: «Самовар уже два часа на столе, а они гулять пошли» (84;62).

В устах старой няньки, что сидит у самовара и вяжет чулок, этот монолог носит предупредительный характер. Недавно еще все в имении занимались своим делом, а теперь забросили дела ради красавицы Елены Андреевны и ее важного мужа. Первое действие предваряется ремаркой, из нее можно понять, что в доме неладно: «На аллее под старым тополем стол, сервированный для чая». А между тем «третий час дня» (84;61). Пора обедать, а профессор Серебряков, встав в двенадцать часов дня, ушел гулять и еще не вернулся. Дядя Ваня выходит из дома, имея помятый вид. После завтрака он спал, вместо того чтобы работать.

Войницкий. «С тех пор, как здесь живет профессор со своею супругой, жизнь выбилась из колеи... Сплю не вовремя, за завтраком и обедом ем разные кабули, пью вина... не здорово все это! Прежде минуты свободной не было, я и Соня работали — мое почтение, а теперь работает одна Соня, а я сплю, ем, пью... Нехорошо!» (84;61)

«Сено у нас все скошено, идут каждый день дожди, все гниет, а ты занимаешься миражами», — пеняет Войницкому Соня(84;73). К добру ли это праздничное, праздное лето, когда в имении поселились старый профессор с женой и сломали строй деревенской жизни?

Обращаясь к Елене Андреевне, Соня говорит: «…скука и праздность заразительны. Смотри: дядя Ваня ничего не делает и только ходит за тобою, как тень, я оставила свои дела и прибежала к тебе, чтобы поговорить. Обленилась, не могу! Доктор Михаил Львович прежде бывал у нас очень редко, раз в месяц, упросить его было трудно, а теперь он ездит сюда каждый день, бросил и свои леса и медицину. Ты колдунья, должно быть». (84;75)

В свою очередь столичный профессор признается, что чего он не может перенести, «так это строя деревенской жизни»:

Серебряков (Телегину). С нездоровьем еще можно мириться, куда ни шло, но чего я не могу переварить, так это строя деревенской жизни. У меня такое чувство, как будто я с земли свалился на какую-то чужую планету. (84;79)

Профессор говорит: «Не люблю я этого дома. Какой-то лабиринт. Двадцать шесть громадных комнат, разбредутся все, и никого никогда не найдешь». (84;79)

Образом-символом, указывающим на разобщение людей в пьесах Чехова, становится стол. Стол неоднократно упоминается и в пьесе «Дядя Ваня»: обеденный стол, письменный или рабочий, ломберный. Этот предмет домашнего интерьера сохраняет архаическую символику и органично вписывается в контекст основной коллизии пьесы: подчеркивает разобщенность людей, находящихся в одном доме, включается в поле эмоционального напряжения и в финальном действии становится знаком произошедших перемен с обитателями дома.

В пьесе в эпизодах, где фигурирует стол, явственнее прослеживается мысль о разъединенности семьи, царящем в доме эмоциональном напряжении. С приездом Серебрякова в имение семья перестала собираться вместе за одним столом, нарушился привычный уклад жизни. В самом начале пьесы Марина два часа ждет к чаю Александра Владимировича и Елену Андреевну, но по возвращению профессор уходит пить чай в свой кабинет.

У Астрова в доме есть свой собственный стол. Для доктора он ассоциируется, прежде всего, с гармонией и спокойствием: «Здесь в доме есть мой собственный стол… В комнате у Ивана Петровича. Когда я утомлюсь совершенно, до полного отупления, то все бросаю и бегу сюда, и вот забавляюсь этой штукой час – другой… Иван Петрович и Софья Александровна щелкают на счетах, а я сижу подле них за своим столом и мажу – и мне тепло, покойно, и сверчок кричит» (84;93). В финале пьесы пустующий стол Астрова становится знаком произошедших драматических изменений.

Символом отграниченности от жизни в пьесе выступают также книги, журналы и брошюры. В настоящем времени этот образ ассоциируется не с главным героем: «Мария Васильевна что-то записывает на полях брошюры» (84;69); «Мария Васильевна пишет на полях брошюры» (84;95). Семантический повтор ремарки в первом и последнем действиях пьесы (здесь она включена в финальный монолог Сони) свидетельствует о более сложной ее функции: жизнь неизбежно возвращается на круги своя; индивидуальная воля человека не может изменить ее ход.

Символика книг связана и с образом Войницкого, но в прошлом:

«Войницкий. Но мы уже пятьдесят лет говорим, и говорим, и читаем брошюры. Пора бы уж и кончить»; (84;67)

«Войницкий. Двадцать пять лет я вот с этой матерью, как крот, сидел в четырех стенах… <…> Ночи мы губили на то, что читали журналы и книги, которые я теперь глубоко презираю!» (84;76).

Но здесь явно прослеживается смена приоритетов в жизни героя: поняв сущность Серебрякова, дядя Ваня перестает читать его книги, осознавая их пустоту и никчемность. Больше внимания он начинает уделять жизни действительной.

Еще одним символом разобщенности в пьесе выступает музыка, а точнее, отсутствие ее. Конец второго действия, после разговора Сони и Елены Андреевны:

Елена Андреевна. Мне хочется играть... Я сыграла бы теперь что-нибудь.

Соня. Сыграй. (Обнимает ее.) Я не могу спать... Сыграй!

Елена Андреевна. Сейчас. Твой отец не спит. Когда он болен, его раздражает музыка. Поди спроси. Если он ничего, то сыграю. Поди.

Соня. Сейчас. (Уходит.)

Соня (вернувшись). Нельзя! (84;75)

Прежде чем Серебряков посягнет на имение, он нарушит налаженный уклад деревенской жизни, соразмерной смене времен года. Пропало утро, лето, пропал ночной сон, чуть не пропал дом, где живет Войницкий, его старая мать, Соня и Вафля. Красота русского леса пропадает, поруганная бездарным хозяйничаньем, красота и молодость Елены Андреевны пропадут, отданные старому брюзжащему мужу. Нянька, вяжущая с первого по четвертый акт бесконечный чулок, как греческие парки — бесконечную пряжу, держит в своих хлопотливых руках судьбу героев и ритуал деревенского дня, мирных, родственных, человеческих отношений.

С отъездом Серебрякова и его жены привычный уклад деревенской жизни опять вернется на круги своя:

Марина: Опять заживем, как было, по-старому. Утром в восьмом часу чай, в первом часу обед, вечером - ужинать садиться; все своим порядком, как у людей... по-христиански. (Со вздохом.) Давно уже я, грешница, лапши не ела(84;88).

Колесо деревенской жизни с ее постоянным распорядком, трудами и днями вновь закрутится для того, чтобы дать дополнительные денежные средства столичному профессору Серебрякову.

Так же, как и «Дядя Ваня», пьеса «Чайка» очень тесно связана с Мелиховом и сюжетом, и прообразами своих героев, и местом действия, и пейзажем, и целым рядом других более мелких деталей.

Бывавший в Мелихове Вл. И. Немирович-Данченко писал: «Благодаря озеру и саду, в лунные ночи и закатные вечера Мелихово было очень красиво и волновало фантазию. Здесь Чехов писал «Чайку», и много подробностей в «Чайке» навеяно обстановкой Мелихова. По крайней мере я не могу отделаться от впечатления, что сцена, которую устраивает Треплев, прошла на этой аллее, идущей к озеру, и «в доме играют», и «красная луна», и лото в четвертом действии»(16;78).

Высказывались предположения, что прототипом кабинета Треплева послужил мелиховский кабинет Чехова, а также что жалобы талежского учителя Михайлова писатель вложил в уста Медведенко. А. П. Чехов, посетивший в 1894 г. Талежскую школу, пишет: «Учитель получает 23 рубля в месяц, имеет жену, четырех детей, и уже сед, несмотря на свои 30 лет. До такой степени забит нуждой, что, о чем бы вы ни заговорили с ним, он все сводит к вопросу о жаловании. По его мнению, поэты и прозаики должны писать только и прибавке жалованья»(85;145).

Ольга Леонардовна Чехова вспоминала свой первый приезд в Мелихово в 1899 г., когда Художественный театр уже поставил «Чайку». Флигель Чехова, в котором была написана «Чайка», и вся усадьба, восстановленная в том виде, в каком она была при жизни писателя, заставили актрису вспомнить далекое прошлое. Ольга Леонардовна говорила, что она так и ждет, что на дорожках мелиховского сада появятся герои пьесы «Чайка» (85;201).

Чехов перенес в «Чайку» и те «пять пудов любви», которые дала ему царившая в Мелихове атмосфера общей романтической влюбленности. «Пишу пьесу, - сообщает он 21 октября 1895 г., - много разговоров о литературе, мало действия, пять пудов любви»(85;148).

Итак, что же собой представляет усадьба в пьесе «Чайка»?

Читатель узнает, что действие разворачивается в имении Сорина, однако хозяин в усадьбе никогда не чувствовал себя уютно и всегда стремился в город:

Сорин (опираясь на трость). Мне, брат, в деревне как-то не того, и, понятная вещь, никогда я тут не привыкну. Вчера лег в десять и сегодня утром проснулся в девять с таким чувством, как будто от долгого спанья у меня мозг прилип к черепу и все такое. (Смеется.) А после обеда нечаянно опять уснул, и теперь я весь разбит, испытываю кошмар, в конце концов...

Сорин. …Вот история, никогда в деревне я не жил, как хотел. Бывало, возьмешь отпуск на 28 дней и приедешь сюда, чтобы отдохнуть и все, но тут тебя так доймут всяким вздором; что уж с первого дня хочется вон. (Смеется.) Всегда я уезжал отсюда с удовольствием... Ну, а теперь я в отставке, деваться некуда, в конце концов. Хочешь - не хочешь, живи... (84;21)

Треплев. Ему нездорово жить в деревне. Тоскует. Вот если бы ты, мама, вдруг расщедрилась и дала ему взаймы тысячи полторы-две, то он мог бы прожить в городе целый год(84;41).

Совершенно иначе воспринимает усадебную жизнь Тригорин:

Тригорин. Если бы я жил в такой усадьбе, у озера, то разве я стал бы писать? Я поборол бы в себе эту страсть и только и делал бы, что удил рыбу(84;55).

Тригорин. Поймать ерша или окуня - это такое блаженство! (84;55)

А вот как вспоминает о поместье сестра Сорина:

Аркадина (Тригорину)… Лет 10 - 15 назад, здесь, на озере, музыка и пение слышались непрерывно почти каждую ночь. Тут на берегу шесть помещичьих усадеб. Помню, смех, шум, стрельба, и всё романы, романы... Jeune premier'ом и кумиром всех этих шести усадеб был тогда вот, рекомендую (кивает на Дорна), доктор Евгений Сергеич. И теперь он очарователен, но тогда был неотразим(84;29).

Первые два действия пьесы проходят на воздухе, два последних – в доме.

В ремарке к первому действию читаем:

«Часть парка в имении Сорина. Широкая аллея, ведущая по направлению от зрителей в глубину парка к озеру, загорожена эстрадой, наскоро сколоченной для домашнего спектакля, так что озера совсем не видно. Налево и направо у эстрады кустарник. Несколько стульев, столик. Только что зашло солнце» (84;20).

Второе действие разворачивается на площадке возле дома:

«Площадка для крокета. В глубине направо дом с большою террасой, налево видно озеро, в котором, отражаясь, сверкает солнце. Цветники. Полдень. Жарко. Сбоку площадки, в тени старой липы, сидят на скамье Аркадина, Дорн и Маша. У Дорна на коленях раскрытая книга» (84;31).

Третье и четвертое действия происходят в доме, в ремарке к третьему действию читаем:

«Столовая в доме Сорина. Направо и налево двери. Буфет. Шкап с лекарствами. Посреди комнаты стол. Чемодан и картонки; заметны приготовления к отъезду. Тригорин завтракает, Маша стоит у стола» (84;42).

Четвертое действие разворачивается в бывшей гостиной, а теперь кабинете Треплева:

«Одна из гостиных в доме Сорина, обращенная Константином Треплевым в рабочий кабинет. Направо и налево двери, ведущие во внутренние покои. Прямо стеклянная дверь на террасу. Кроме обычной гостиной мебели, в правом углу письменный стол, возле левой двери турецкий диван, шкап с книгами, книги на окнах, на стульях. - Вечер. Горит одна лампа под колпаком. Полумрак. Слышно, как шумят деревья и воет ветер в трубах» (84;51).

Заметим, что особую смысловую нагрузку в пьесе несет такой, казалось бы, обычный предмет интерьера, как стол. Он становится образом-символом, указывающим на разобщение людей.

В двух последних актах «Чайки» этот предмет домашней обстановки находится в центре сцены, таким образом, А.П. Чехов как будто намеренно пытается обратить на него внимание. При этом в предыдущих действиях несколько раз стол упоминается в речи героев и ремарке к первому действию.

В ремарке к третьему акту говорится: «Столовая в доме Сорина.<…> Посреди комнаты стол. <…> Тригорин завтракает, Маша стоит у стола» (84;42) .

Образ стола связан в «Чайке» в первую очередь с Тригориным: «Когда кончаю работу… тут бы и отдохнуть, забыться, ан – нет, в голове уже ворочается тяжелое чугунное ядро – новый сюжет, и тянет к столу, и надо спешить опять писать и писать» (84;36). В пьесе устанавливается следующая последовательность: (второй акт) письменный, рабочий стол Тригорина, упоминаемый в монологе – обеденный стол, за которым завтракает Тригорин (третий акт) – письменный стол Треплева в левом углу сцены, а в центре ломберный стол, за которым Тригорин выигрывает в лото (четвертый акт).

И если стол Треплева стоит в левом углу, то ломберный стол ставится на середину сцены, и все внимание переключается на игру, происходящую за ним, на разговоры, ведущиеся за ним. Тригорин выигрывает в лото. Этим подчеркивается особый статус этого героя: он всегда в выигрыше: в игре, в творчестве, в любви.

В пьесе есть и еще один «вечный» предмет – книга.

В авторской ремарке к действию книга упоминается только в одной сцене:

«Одна из гостиных в доме Сорина, обращенная Константином Треплевым в рабочий кабинет. <…> Кроме обычной гостиной мебели, в правом углу письменный стол, возле левой двери турецкий диван, шкап с книгами, книги на окнах, на стульях» (84;51).

Примечательно, что книги и чтение упоминается на всем протяжении произведения. В ремарке, открывающей второе действие комедии на коленях у Дорна лежит книга Мопассана. Герои читают ее в слух по очереди. Здесь книга выступает как объединяющее начало.

Но это видимое свойство. Призрачность убеждения разрушается уже в третьем действии, когда укладывают вещи. Тригорин забоится о том, чтобы уложили удочки, но судьба книг его совершенно не волнует: « А книги отдай кому-нибудь» (84;40).

Книжный шкаф хранит книги – результат сакрального действия, творения. Книги Тригорина находятся у Сорина в кабинете в угловом шкафу. Эта деталь словно указывает на место, занимаемое Тригориным как писателем: «Да, мило, талантливо… Мило, но далеко до Толстого» (84;23). В финальном акте из книжного шкафа Шамраев достает чучело чайки, приготовленное для Тригорина, что становится символическим знаком ложности, пустоты творческого рвения Бориса Алексеевича.

В результате создается впечатление, что герои променяли свою жизнь на пустоту.

Особое место в системе звуков в драматургии Чехова занимает звук фортепьяно. Его символическое значение реализуется в четвертом действии драмы «Чайка»: «Через две комнаты играют меланхолический вальс» (84;55); «за сценой играют меланхолический вальс» (84;61). На первый взгляд, конкретная отнесенность ремарки к игре Константина Треплева маркирована репликой Полины Андреевны: «Костя играет. Значит, тоскует» Меланхолический вальс объясняет внутреннее состояние не только Треплева, но и самой Полины Андреевны, и Маши. Неслучайно во время игры Маша «делает бесшумно два-три тура вальса» (84;55). Робкий намек на танец под звуки печальной музыки становится в данном случае выражением тайной любви без какой-либо надежды на ее осуществление в реальной жизни. В конечном же итоге, объединяя всех персонажей мизансцены, меланхолический вальс превращается в символ несбывшихся надежд.

Пьесу «Три сестры» Чехов начинает писать в 1900 г. в Ялте. «Внутреннее состояние Чехова, мир его ялтинских мыслей, образов, ассоциаций – все это проникло в пьесу «Три сестры» и отозвалось не только в лейтмотиве – «В Москву! В Москву! В Москву!». Автобиографические отклики и отголоски были самые неожиданные», – писал о пьесе З.С. Паперный(62;153).

Автобиографическое в пьесе связано не только с самим А.П. Чеховым, но и с его семьей. Это отмечали еще современники Чехова. Так, Б.А. Лазаревский писал: «Что-то прелестное есть в выражении ее глаз, что-то умное и вместе с тем страдальческое ... Несомненно, что Мария Павловна – это одна из трех сестер» (1;117).

В письме Суворину от 8 января 1900 года Чехов писал о Ялте: «Этот милый город надоел мне до тошноты, как постылая жена. Он излечит меня от туберкулеза, зато состарит лет на десять» (63;213).

Некоторые факты биографии Михаила Павловича Чехова отразились в образе Андрея Прозорова. Как и герой пьесы, младший брат Чехова был хорошо образован и одарен многими талантами. Он окончил юридический факультет Московского университета, обладал литературным даром, сотрудничал в журналах, знал три языка, английский, французский, итальянский, переводил. Вспомним фразу Маши из пьесы: «В этом городе знать три языка – ненужная роскошь». Михаил Павлович был, как и Андрей Прозоров, «мастером на все руки»: играл на рояле, расписывал фарфор, выпиливал из дерева рамочки, сам сконструировал и выпилил из дерева часы. В пьесе Андрей дарит Ирине в день рожденья рамочку для портрета, сделанную им самим. Ольга, представляя его Вершинину, говорит: «Он у нас и ученый, и на скрипке играет, и выпиливает разные штучки, одним словом, мастер на все руки».

М.П. Чехов много жил в провинции, какое-то время работал чиновником в земстве г. Алексина Тульской губернии, хозяйствовал в Мелихове, даже в Ялте, в музее, он вел самую рутинную работу – отчетность и бухгалтерию. Возможно, что отголоски его настроений отразились в образе Андрея Прозорова.

Тема провинции – одна из главных в пьесе, что характерно и для ялтинских настроений Чехова. Это известно из неоднократно цитировавшихся ялтинских писем А.П. Чехова А.С. Суворину, В.М. Соболевскому, Ф.Д. Батюшкову, В.Ф. Комиссаржевской, О.Л. Книппер. В этих письмах – тоска по столице, настоящей литературной жизни, общению, а иногда по среднерусской природе. В письме Горькому от 18 марта 1901 года: «Скоро у вас весна, настоящая, русская, а у нас уже крымская весна в самом разгаре: здешняя весна как красивая татарка – любоваться можно и все можно, но любить нельзя» (63;240). О том же О.Л. Книппер в ноябре 1901 года: «Сегодня долго сидел у себя в саду и думал о том, что погода здесь великолепная, но все же ехать теперь в санях гораздо приятнее(63;241. Так и в пьесе неважно, тепло или холодно там, где живут героини, главное, что «в Москве в эту пору уже все в цвету и залито солнцем». Похоже, что если бы сестры Прозоровы оказались в Крыму, а не где-то там в Перми, то им не хватало бы московских хлябей и морозов.

Из текста пьесы читатель узнает, что семья Прозоровых поселилась в имении одиннадцать лет назад, переехав из Москвы:

Ольга. Сегодня тепло, можно окна держать настежь, а березы еще не распускались. Отец получил бригаду и выехал с нами из Москвы одиннадцать лет назад, и, я отлично помню, в начале мая, вот в эту пору в Москве уже все в цвету, тепло, все залито солнцем. Одиннадцать лет прошло, а я помню там все, как будто выехали вчера. Боже мой! Сегодня утром проснулась, увидела массу света, увидела весну, - и радость заволновалась в моей душе, захотелось на родину страстно(84;101).

Сестры с нежностью и грустью вспоминают о Москве:

Ирина. …Наш родной город, мы родились там... На Старой Басманной улице...

Ирина. Мама в Москве погребена.

Ольга. В Ново-Девичьем... (84;108)

Действие пьесы открывается сценой завтрака в доме Прозоровых, в гостиной с колоннами, за которыми виден большой зал. Сестры вспоминают:

Ольга. Отец умер ровно год назад, как раз в этот день, пятого мая, в твои именины, Ирина. Было очень холодно, тогда шел снег. Мне казалось, я не переживу, ты лежала в обмороке, как мертвая. Но вот прошел год, и мы вспоминаем об этом легко, ты уже в белом платье, лицо твое сияет. (Часы бьют двенадцать.) И тогда также били часы.

Помню, когда отца несли, то играла музыка, на кладбище стреляли. Он был генерал, командовал бригадой, между тем народу шло мало. Впрочем, был дождь тогда. Сильный дождь и снег(84;102).

Ирина. …После смерти отца, например, мы долго не могли привыкнуть к тому, что у нас уже нет денщиков. Но и помимо привычки, мне кажется, говорит во мне просто справедливость. Может быть, в других местах и не так, но в нашем городе самые порядочные, самые благородные и воспитанные люди - это военные(84;117).

В прежнее время, когда был жив отец, к нам на именины приходило всякий раз по тридцать-сорок офицеров, было шумно, а сегодня только полтора человека и тихо, как в пустыне... (84;103)

С самого начала пьесы читателя не покидает ощущение дисгармонии и разобщенности, царящей в доме. Казалось бы, именины, семейный праздник, а атмосфера отнюдь не радостная, Маша и вовсе собирается уйти. Ситуацию усугубляет Чебутыкин, когда преподносит Ирине в подарок самовар: «Входит Чебутыкин, за ним солдат с серебряным самоваром; гул изумления и недовольства». Самовар здесь выступает как символ дома, счастья, несостоявшейся любви.

«Милые мои, хорошие мои, вы у меня единственные, вы для меня самое дорогие, что только есть на свете. Мне скоро шестьдесят, я старик, одинокий, ничтожный старик… Ничего во мне нет хорошего, кроме этой любви к вам, и если бы не вы, то я бы давно уже не жил на свете…»(84;104).

Интересна реакция сестер на подарок:

«Ольга (закрывая лицо руками). Самовар! Это ужасно! (Уходит в залу к столу) <…>

Маша. Иван Романыч, у вас просто стыда нет!» (84;104).

Для сестер подарок кажется ужасен, неприличен. И хотя такую свою реакцию на подарок они объясняют его дороговизной, на самом же деле воспринимают его как глупость:

«Ирина. Как это неприятно!

Ольга. Да, это ужасно. Он всегда делает глупости» (84;104).

Для них такой подарок не связан с домашним очагом. И, несмотря на то, что данный эпизод происходит в начале пьесы, когда еще нет явных признаков душевного отчуждения между родными людьми, утрата основ семейственности уже ощущается.

Еще одна деталь интерьера, неоднократно упоминаемая в пьесе, - стол - символически выражает разрушение гармонии в доме. В пьесе столу сопутствуют характерные детали: праздничный обед, который связан с поминальной обрядовой пищей; тринадцать человек, сидящие за столом; не сошедшийся пасьянс, пустующий стол в саду. Во втором акте Ирина за столом раскладывает пасьянс и загадывает отъезд в Москву. Пасьянс не сходится, загаданный отъезд Ирины в Москву не состоится. Все герои собираются вокруг стола, но общего разговора не получается. В финале же стол находится на террасе, за пределами дома, на нем «бутылки и стаканы», и никого нет рядом с ним.

Интересно, что три первых действия пьесы разворачиваются в доме и лишь последнее – вне дома, в саду. Такое построение также призвано символизировать разрушение, утрату родственных связей: к концу пьесы родной дом становится чужим для сестер.

Другой символ, непосредственно связанный с образом дома – символ ключей. Впервые в драматургии Чехова он проявляется в пьесе «Три сестры», когда Андрей Прозоров теряет ключ: «Я пришел к тебе, дай мне ключ от шкапа, я затерял свой. У тебя есть такой маленький ключик» (84;125. В худо

Подобные работы:

Актуально: