Биография и творчество Наума Коржавина
Понятие «русское зарубежье» возникло и оформилось после Октябрьской революции 1917, когда Россию массово начали покидать беженцы. После 1917 из России выехало около 2-х миллионов человек. В центрах рассеяния – Берлине, Париже, Харбине – была сформирована «Россия в миниатюре», сохранившая все черты русского общества. За рубежом выходили русские газеты и журналы, были открыты школы и университеты, действовала Русская Православная Церковь. Но, несмотря на сохранение первой волной эмиграции всех особенностей русского дореволюционного общества, положение беженцев было трагическим. В прошлом у них была потеря семьи, родины, социального статуса, рухнувший в небытие уклад, в настоящем – жестокая необходимость вживаться в чуждую действительность. Надежда на скорое возвращение не оправдалась, к середине 1920-х стало очевидно, что России не вернуть и в Россию не вернуться. Боль ностальгии сопровождалась необходимостью тяжелого физического труда, бытовой неустроенностью; большинство эмигрантов вынуждено было завербоваться на заводы «Рено» или, что считалось более привилегированным, освоить профессию таксиста.
Россию покинул цвет русской интеллигенции. Больше половины философов, писателей, художников были высланы из страны или эмигрировали. За пределами родины оказались религиозные философы Н. Бердяев, С. Булгаков, Н. Лосский, Л. Шестов, Л. Карсавин. Эмигрантами стали Ф. Шаляпин, И. Репин, К. Коровин, известные актеры М. Чехов и И.Мозжухин, звезды балета Анна Павлова, Вацлав Нижинский, композиторы С.Рахманинов и И.Стравинский. Из числа известных писателей эмигрировали: Ив. Бунин, Ив. Шмелев, А. Аверченко, К. Бальмонт, З. Гиппиус, Дон-Аминадо, Б. Зайцев, А. Куприн, А. Ремизов, И. Северянин, А. Толстой, Тэффи, И. Шмелев, Саша Черный. Выехали за границу и молодые литераторы: М. Цветаева, М. Алданов, Г. Адамович, Г. Иванов, В. Ходасевич. Русская литература, откликнувшаяся на события революции и гражданской войны, запечатлевшая рухнувший в небытие дореволюционный уклад, оказывалась в эмиграции одним из духовных оплотов нации. Национальным праздником русской эмиграции стал день рождения Пушкина.
Среди поэтов, оказался в изгнании и Наум Коржавин.
Наум Моисеевич Коржавин (настоящее имя Мандель) (род. 1925)
Коржавин, Наум Моисеевич (наст. фамилия Мандель) (р. 1925), русский поэт, драматург. Родился 14 октября 1925 в Киеве. Родители воспитали в нем стремление к терпимости и «одухотворению повседневного» (автобиографическая повесть "В соблазнах кровавой эпохи", 1992-1996). Стихи писал с детства, начав с подражания В.В. Маяковскому, а затем А.С. Пушкину, А.А. Ахматовой, А.А. Блоку, Б.Л. Пастернаку. В 1941-1944 с семьей жил в эвакуации в Челябинской области. В 1945 поступил в Литературный институт им. А.М. Горького. В декабре 1947 был арестован за стихи об И.В. Сталине (16 октября). После 8 месяцев заключения в тюрьме Лубянки был выслан в сибирскую деревню Чумаково Новосибирской обл., затем в Караганду, где окончил горный техникум. В 1954, освобожденный по амнистии, вернулся в Москву, в 1959 окончил институт. Публикуется с 1941, с 1955 — в центральной печати. В 1963 выпустил первый и единственный легальный в СССР поэтический сборник "Годы", включающий стихи 1940-1960-х годов, в т.ч. большую подборку стихотворений в альманахе "Тарусские страницы" (Калуга, 1961). Основные их темы — размышления о судьбах современников, о Великой Отечественной войне, об искусстве и выдающихся личностях ("Где вы, где вы...", "Хлеб", "День в Освенциме", "Посвящение Карлу Либкнехту" (ему Коржавин посвятил также опубликованную в 1962 поэму "Рождение века"), "Инерция стиля", "Рафаэлю", "Осень в Караганде" и др.). С 1973 живет в США. Печатал статьи и рецензии в ж-ле "НМ", написал пьесу "Однажды в двадцатом", которая была поставлена на сцене московского театра им. Станиславского. Подписал письма в защиту Ю. Даниэля и А. Синявского (1966), Ю. Галанскова и А. Гинзбурга (1967), в поддержку письма А. Солженицына 1У съезду писателей СССР (1967). Печатал стихи за границей - "Грани", № 80, 1971; "Новый журнал", № 113, 1973. Эмигрировал (1973) в США, поселился в Бостоне. Сотрудничал как поэт и критик с журналами "Грани", "Континент", "Новый журнал", "Время и мы". Выпустил во Франкфурте-на-Майне кн. стихов: Времена (1976), Сплетения (1981), а также Избр. произведения в США (1983). Вновь печатается на родине с 1988: Стихи разных лет. - "ДН", 1988, № 12; Танька. Поэма. - "Знамя", 1988, № 12; Стихи. - "Огонек", 1990, № 10; Новые стихи. - "Октябрь", 1991, № 6. Выпустил в России кн. стихов: Письмо в Москву. М., 1991; Время дано. М., 1992 (послесловие Б. Сарнова); К себе. М., "ЭКСМО-Пресс", 2000. Сотрудничает как поэт и публицист с "ЛГ", "МН", альманахом "Падающий Зиккурат" (1995), журналом "Византийский ангел" (№ 1, 1995). Публикует автобиографическую кн.: В соблазнах кровавой эпохи. - "НМ", 1992, №№ 7-8; 1996, №№ 1-2. Член Русского ПЕН-центра. Член редколлегии ж-лов "Континент" (с 1974), "Контрапункт" (с 1999).
Поэтическая известность пришла к Коржавину в 1940-е годы, в атмосфере послевоенного поэтического бума, на популярных в те годы студенческих литературных вечерах, на которых Коржавин, похожий, по воспоминаниям современников, на молодого И.Э. Бабеля, в полузабытой красноармейской буденновке, шинели и треснувших очках, вызывал трепет зала своими лаконичными и сильными строками, соединяющими политический накал с лиризмом, философичность с обличением, а антимещанский пафос — с романтическим максимализмом.
Можем строчки нанизывать
Посложнее, попроще.
Но никто нас не вызовет
На Сенатскую площадь...
Мы не будем увенчаны...
И в кибитках, снегами,
Настоящие женщины
Не поедут за нами
(«Зависть»)
Мотив несогласия, бунта, восстания становится постоянным в поэзии Коржавина, которую сам автор позднее оценивал с традиционной в отечественной словесности «некрасовской», гражданственной позиции:
Я не был никогда аскетом
И не мечтал сгореть в огне.
Я просто русским был поэтом
В года, доставшиеся мне.
Я не был сроду слишком смелым
Или орудьем высших сил.
Я просто знал, что делать. Делал.
А было трудно — выносил.
Сходное кредо — и в программном для Коржавина стихотворении "Гейне" (1944):
Высшая верность поэта –
Верность себе самому
Неустанная работа души не столько по открытию мира, сколько по правильному «прочтению», «восстановлению» его в его истинном качестве прослеживается во многих стихах Коржавина. С наибольшей четкостью, с присущей поэту ясностью мысли и наглядной образностью это сформулировано в стихотворении "Рассудочность":
Мороз был — как жара, и свет — как мгла.
Все очертанья тень заволокла.
Предмет неотличим был от теней,
И стал огромным в полутьме — пигмей.
И должен был твой разум каждый день
Вновь открывать, что значит свет и тень.
Что значит ночь, и день, и топь, и гать...
Простые вещи снова открывать.
Он осязанье мыслью подтверждал.
Он сам с годами вроде чувства стал.
Принципиальная опора не на чувство — привычную сферу поэзии, — а разум приобретает у Коржавина характер манифестации — как опора на единственно возможное противостояние лжи и фальши окружающего
Другие наступают времена.
С глаз, наконец, спадает пелена.
А ты, как за постыдные грехи,
Ругаешь за рассудочность стихи.
Но я не рассуждал. Я шел ко дну.
Смотрел вперед, а видел пелену.
Я ослеплен быть мог от молний-стрел.
Но я глазами разума смотрел.
И повторял, что в небе небо есть
И что земля еще на месте, здесь.
Что тут пучина, ну а там — причал.
Так мне мой разум чувства возвращал.
Нет! Я на этом до сих пор стою.
Пусть мне простят рассудочность мою»
В годы «оттепели» Коржавин часто выступал с яркими и свежими по мысли статьями о современной и классической поэзии (о Ф.И. Тютчеве, А.К. Толстом, С.Я. Маршаке). Особый резонанс имела его статья "В защиту банальных истин: О поэтической форме" (1961), в которой Коржавин рассматривал поэтическую форму не как «одежду» произведения, а как особое состояние души его создателя, требующее определенного характера, типа и стиля выражения. 2006 — Специальный приз «За вклад в литературу» премии «Большая книга». Среди наиболее значительных произведений Коржавина, никогда не боящегося быть политизированным, «ангажированным», вовлеченным в злобу дня и всегда ищущего свой путь в бурлящем океане многоразличных духовных течений времени, — "Вступление в поэму" (1952), проникнутое острым ощущением сопричастности своей стране и своей эпохе; "На смерть Сталина" (1953), где поэт выступает против тирании слепой веры и лжи; "Церковь на Нерли" (1954), выявляющее тему Бога в творчестве Коржавина, шедшего от наивного атеизма к приятию христианства с его идеей любви к ближнему и «соборности», как тему глубинного патриотического наполнения
И глядишь доступно и строго,
И слегка синеешь в дали...
Видно, предки верили в Бога,
Как в простую правду земли»;
"Апокалипсис" (1968)
Где особенно остро ощущение неразрывной связи поэта со «своей Россией». В этом же ряду — мемуары "В соблазнах кровавой эпохи", поэтические сборники "Времена" (1976), "Сплетения" (1981), "Письмо в Москву" (1991), "Время дано" (1992), поэмы "Утверждение" (1948), посвященная П.Д. Когану, которого поэт воспринимал почти как своего двойника; "Танька" (1957), "Сплетения" (1980), "Поэма причастности" (1981-1982).
Судьба поколения в историческом контексте, утверждение внутренней свободы, силы разума и нравственной ответственности художника, апология самоценности каждого индивидуального существования и в целом земного бытия сообщают аналитически-твердой и в то же время мелодично-напевной и естественной в своей классической ясности поэзии Коржавина, принципиально чуждого литературному изыску, «метафоре», которую он называл «бичом 20 века», широкое и оптимистическое, при всей ее суровой трезвости, дыхание. Коржавин также автор пьес: "Однажды в двадцатом", пост. 1967; "Жить хочется (Однажды в двадцать втором)"; публицистических и литературно-публицистических («Гармония против безвременья», 1989) статей. В настоящее время Наум Коржавин живет в Бостоне. В июне 2005 года российская газета НГ-EX Libris опубликовала с ним большое интервью.
Плотная, скупая на образность, обретающая благодаря абстрактности политическую и нравственную силу, лирика Коржавина возникла из пережитого, от увиденной им подлости и тьмы, но также из веры в благородство и свет.
Поэмы: (ноябрь 2002)
"Танька" "По ком звонит колокол" "Конец века" "Наивность" "Поэма существования" "Абрам Пружинер" "Поэма греха" Поэма, посвящённая Григорию Свирскому "Подражание г-ну Беранжеру" "Памяти Герцена"
Стихи:
16 стихотворений // «Тарусские страницы», 1961
Рождение века. Поэма // «Молодая гвардия», 1962, № 8 Годы, 1963
Поэма греха // «Новый журнал», № 116, 1974
Времена, Frankfurt / M., 1976
Сплетения, Frankfurt / M., 1981
«Письмо в Москву» (стихи и поэмы, 1991)
«Время дано» (стихи и поэмы, 1992)
«На скосе века» (Время, 2008)
От автора
Моя судьба издавать не сборники, как все поэты, а «Избранное». Единственный мой сборник «Годы» (Москва, «Сов. писатель», 1960) представлял первые двадцать лет моего творчества. Этот — уже тридцать лет. Я никогда не издавал сборники нормально, по мере накопления стихов, — так, чтоб каждый сборник отражал определенный период творчества.
Книга делится на три раздела, совпадающих с периодами моего внутреннего развития (а отчасти — так складывалась моя жизнь — и с развитием страны).
Первый раздел включает стихи, написанные до ареста, то есть до конца 1947 года. Это — блуждание в потемках, наощупь, молодое желание жить и верить.
Второй раздел — по первой строке одного из стихотворений, он называется «В наши трудные времена» — обнимает стихи, написанные с 1948 по 1956 год. Здесь это блуждание в потемках, характерное для первого раздела, уже связано со страданием, а значит, и с нарастанием трезвости.
Третий раздел — он называется «Приобщение» — связан уже с трезвостью. Трезвость эта относится не только к ощущению политической или исторической реальности, а прежде всего — к трезвому ощущению шкалы человеческих ценностей и извечной трагедии жизни. В тяжелые времена эта трагедия заслоняется другими, менее существенными, но более ощутимыми трагедиями, от которых никуда не деться, но высокая поэзия, как я думаю, — прежде всего, ответ на извечную трагичность бытия.
Разумеется, вся эта классификация весьма условна. Тем более, что заслоняющие гармоническое восприятие факторы (идеологическое и административное давление на сознание и восприятие) не прекратили своего действия и после 1956 года, а прорывался я сквозь них (так я думаю) и задолго до этой даты. К сожалению, полностью игнорировать эти факторы я не мог, это значило бы игнорировать всё, в чем я жил, а постигать вечные ценности, без которых поэзии нет, мы можем только на основе своей временной жизни. В этом я уверен. Вот всё, о чем мне хотелось предупредить читателя.
Н. Коржавин (сборник "Времена")
Забвенье смысла и лица
Клонит старость к новой роли,
Тьму наводит, гасит свет.
Мы всю жизнь за свет боролись
С тьмой любой... А с этой — нет.
Мало сил, да и не надо,
Словно впрямь на этот раз
Тьмою явлен нам Порядок
Выше нас, мудрее нас.
Словно жизнь в чаду событий
Нам внушает не шутя:
Погостили — уходите,
Не скандальте уходя.
***
Горожане в древнем городе Содом
Были заняты развратом и трудом.
Рос разврат и утончался... И всегда
С ним росла производительность труда.
И следил все время строго их Сенат,
Чтоб трудом был обеспечен их разврат.
Телевидение в городе Содом
Просвещение вносило в каждый дом.
Дух прогресса всех учило постигать,
Наслаждаться, но расплаты избегать.
Пусть кто хочет, превращает в матерей
Их одиннадцатилетних дочерей.
Что пугаться? — были б в деле хороши!
В том и жизнь. И нет ни Бога, ни души.
Наслаждайся!.. А к вакханкам охладел,
Есть в запасе свежесть юношеских тел.
Что там грех — забвенье смысла и лица
Перед скукой неизбежного конца?
Все ли думали так в городе Содом?
Может быть. Да кто расскажет нам о том?
Остальные ведь молчали — вот напасть! —
В ретрограды было стыдно им попасть...
И от тех, кто прямо чтил не Дух, а плоть,
Их потом не отделял уже Господь.
Чем все кончилось — известно без меня.
Что вникать в природу Божьего огня.
Все сгорели в древнем городе Содом,
А при жизни размышляли не о том,
Не о том, за что сожгут, на что пенять.
Лишь — куда себя девать и чем занять.
«Я просто чувствовал, что когда слишком много ненависти, то получается пустота. Я как-то с этим старался бороться. Применительно в основном к нашей стране: в нашей стране уже настолько все запуталось, что ненавидеть уже почти некого... Людям надо сочувствовать».
Своими строками Наум Коржавин показал существующую в то время ситуацию в России, то общество, мировоззрение, идеи, идеалы и ценности. Всё то, чем жили люди.
Вот уже более полувека стихи Наума Коржавина живут в российском поэтическом пространстве. И всегда в историческом контексте – порой как будто даже слишком строго заданном. Иногда кажется, что почти все они – от трагических («…А избы горят и горят») до саркастических («…Любовь к добру разбередила сердце им…») – суть реакции на что-то настолько узнаваемое в контексте эпохи, что невольно возникает вопрос: а потом, в новых исторических декорациях, будет ли это щедрое слово понятно без перевода «на современный»?коржавин творчество нравственный лирика
Очерк "Будни «тридцать седьмого года»" — февраль 2004
Фрагмент
"Передо мной в ксерокопии документ, очень важный для понимания нашей истории. Я его не открыл и не добыл хитроумным способом. Просто нашел в книге, которая доступна всем. Он — один из фрагментов, составляющих приложение к этой книге. Называется она — «МИНА ЗАМЕДЛЕННОГО ДЕЙСТВИЯ (Политический портрет КГБ)» и выпущена московским издательством РУСАРТ еще в 1992 году. Автор книги и, следовательно, первый публикатор этого документа — известная журналистка Евгения Альбац, написавшая много интересных и важных статей о «ЧК-ГБ». Некоторые из них в расширенном виде вошли в эту книгу. Но сейчас меня интересует только вышеназванная публикация.
Материал этот важен, а в том, что содержит его вторая часть — достаточно сенсационный. То, что многие подозревали, о чем догадывались, что глубокомысленно выводили из имевшихся у них фактов,— подтверждено теперь официальным документом — приказом — и служебной перепиской. И вот об этом-то материале мне за три года не обмолвился ни словом ни один человек. По-видимому, такие факты уже никого не волнуют — о них даже не говорят. Даже Евгения Альбац почти не комментирует свою публикацию. Видимо, считая, что документ говорит сам за себя. И что не такая уж это новость — то, о чем все, кто об этом думал, давно догадывались. Да, если рассматривать этот документ только как еще одну улику против сталинщины — тут и говорить не о чем. Уличать эту напасть и лично товарища Сталина (а в том, что за приказом стоит Сталин, читатель вполне скоро убедится) в безграничном беззаконии и в государственном бандитизме — нелепо и скучно. Впрочем, даже если скучно, всё равно надо: желающие этому не верить не перевелись до сих пор. Но я займусь другим.
Я попытаюсь прокомментировать этот приказ как документ эпохи. А это — необходимо. Прежде всего, потому, что исчезает память. Эпоха, крайним выражением которой был этот приказ (вторая половина 30-х годов XX века), становится, ввиду своей ирреальности, непонятной (гораздо непонятней, чем 30-е годы XIX века) и поэтому как бы не существовавшей. Привычные термины — террор... жестокость... произвол — ставят ее в ряд обычных неприятных эпох. Дескать, прискорбно, но о чем тут говорить... Между тем, говорить тут есть о чем. Ибо эта ни на что не похожая, непредставимая и практически невыносимая эпоха не только существовала, но до сих пор держит нас в тисках своих последствий..."
Заключение
Невольно на ум приходит цитата из В. Набокова, созвучная моим мыслям о стихах Коржавина: «Так, бывало, душа моя задохнется на миг, лежу навзничь, широко открыв глаза, и стараюсь изо всех сил побороть страх, осмыслить смерть, понять ее по-житейски, без помощи религий и философий. И потом говоришь себе, что смерть еще далека, что успеешь ее продумать, — а сам знаешь, что все равно никогда не продумаешь, и опять в темноте, на галерке сознания, где мечутся живые, теплые мысли о милых земных мелочах, проносится крик — и внезапно стихает, когда наконец, повернувшись на бок, начинаешь думать о другом.» (Ужас. Владимир Набоков)
14 октября — день 85-летия несгибаемого таланта, чистого и острого, как клинок, Наума Моисеевича Коржавина, или Манделя (настоящая фамилия), или Эмки (для друзей). Киевлянин Наум Мандель был внуком цадика и страшным нонконформистом.
Некоторые превращают Наума Коржавина в какого-то агитатора-горлана-главаря. Нет, он всю жизнь был самим собой, старался осознавать свои чувства и их связь в поэзии. Этим он, собственно, и занимался. Как и все люди его поколения, Коржавин был заворожен примером Маяковского. Был заворожен идеей новаторства, революционности. Революционности эстетической. Но это ушло от него. Это шло от футуризма, от модернизма и, в конечном счете, от Серебряного века... Одновременно с этим – он говорит не о годе, а о годах, о периоде – в литературу пришли и другие поэты, очень разные… Был Слуцкий, был Самойлов, а до этого – Коган, Кульчицкий и другие. Он ощущал единство с ними и не чувствовал себя одиночкой. Цитируя слова Коржавина: «Я продирался к самому себе, а не к решению политических вопросов. Но поскольку все было запрещено, то все выглядело как политика. Но это не значит, что есть такая область, куда я уйду, и вот там будет вечность. Что ты отгородишь какое-то маленькое пространство, и это пространство будет вечностью. Чепуха это. Вечность – не в темах. А в отношении к ним».
Список литературы:
1. Статья в Энциклопедии «Кругосвет»
2. Наум Коржавин. Журнальный зал.
3. К 65-летию Победы. Лев Аннинский. Мальчики державы. Наум Коржавин
4. Интервью с Наумом Коржавиным в ЧасКоре (автор Юрий Чекалин)
5. Интервью с Наумом Коржавиным (автор Михаил Бузукашвили, журнал «Чайка»)
6. Наум Коржавин: Катастрофа не неизбежна (журнал «Кругозор»)
7. Литература русского зарубежья. Статья в Энциклопедии «Кругосвет»
8. Наум Коржавин. Статья в интернет википедии.
9. Электронная библиотека АЮ Белоусенко.
10. «Новый мир» 1994г. №12