Юридические аспекты политической борьбы в Англии начала XVII века

Юридические аспекты политической борьбы

в Англии в первые десятилетия XVII в.

Английская революция 1640-1660 гг. не была фатально неизбежной — она вполне могла и вовсе не произойти, но тот факт, что она все же произошла, означает, что в английском обществе сложились для неё соответствующие условия или предпосылки. Вопросу о причинах английской революции посвящено огромное количество книг и статей(1). В них выявляются и анализируются экономические, социальные и политические факторы, обусловившие революционный взрыв в Англии в начале 40-х гг. XVII в. Однако всего этого недостаточно для того, чтобы понять, почему произошла английская революция.

Экономические противоречия, социальные и политические конфликты, существовавшие в английском обществе в первые десятилетия XVII в., не имели такой глубины и силы, чтобы их нельзя было разрешить эволюционным и мирным путем, без революции и гражданской войны. Это аргументированно доказывают многие историки(2).

Но убедительнее всяких научных трудов по экономическому, социальному и политическому развитию Англии в XVII в. такую возможность разрешения указанных противоречий и конфликтов демонстрирует произошедшая здесь в 1660 г. при поддержке большинства населения реставрация монархии Стюартов(3). Как известно, законным королем Англии был признан при этом Карл II — сын казненного революционерами короля Карла I. Но ведь не случись революции и гражданской войны, именно Карла II имели бы англичане своим королем в 1660 г. или немного позднее.

Почему же при наличии в английском обществе условий для реализации сценария эволюционного и мирного развития здесь все-таки разразилась революция, в ходе которой произошли две гражданские войны, случилась казнь законного короля, была ликвидирована монархия? Почему в определенный момент революции пала монархия Стюартов, если она оказалась столь живучей, что спустя одиннадцать лет возродилась как бы сама собой, при отсутствии сколько-нибудь серьёзного сопротивления со стороны каких-либо общественных групп?

Политический конфликт, повлекший за собой революцию и гражданскую войну, развивался в английском обществе на протяжении нескольких десятилетий. В исторической литературе его описывают, как правило, в виде противостояния двух институтов государственной власти — короля и парламента(4). Это противостояние действительно имело место. Однако оно составляло лишь внешнюю, видимую сторону данного конфликта. За ней скрывалась другая, глубинная и более значимая его сторона — противоборство общественных группировок. Одни из этих группировок объединялись вокруг короля и использовали в качестве инструмента осуществления своих интересов королевскую власть. Другие опирались в защите своих интересов на парламент. Отсюда и возникало противостояние названных институтов государственной власти.

На протяжении первых десятилетий XVII в. указанные общественные группировки, ведя борьбу между собой, не пренебрегали возможностями решить свои проблемы правовыми средствами. Их взаимное противоборство было во многом схваткой правоведов, фехтованием статьями законодательных актов и юридическими прецедентами. Каждая из конфликтующих сторон искала в сфере права опору своим притязаниям и средства обуздания притязаний своего противника.

Отражением этого служат такие документы, как «Апология и Сатисфакция Палаты Общин»1604 г., «Петиция Палаты Общин» 1610 г., «Протест Палаты Общин»1621 г., Прокламация короля Якова I1622 г. о роспуске парламента и др.

В первом из названных документов Палата Общин опровергала «ложные сведения, открыто преподносимые» королю. Одно из них состояло, в частности, в том, что парламент якобы имеет привилегии не основании права, «но лишь по милости, возобновляемой для каждого Парламента посредством дарования петицией, и таким образом ограниченные»(5). В ответ на это утверждение Палата Общин заявляла в своей «Апологии»: «Наши привилегии и вольности являются нашим правом и должным наследием не в меньшей мере, чем наши самые земли и имущество»(6).

Подобная декларация содержалась и в «Протесте», с которым Палата Общин выступила 18 декабря 1621 г. Здесь говорилось, что «вольности, льготы, привилегии и юрисдикции Парламента являются старинным и несомненным прирожденным правом и наследием подданных Англии»(7).

Одно из наиболее значительных сражений на правовом поле между королевской властью и парламентом произошло весной 1628 г. Следствием его стало принятие документа под названием «Петиция, представленная Его Величеству Лордами Духовными и Светскими и Общинами, собравшимися в настоящем Парламенте, касающаяся различных Прав и Свобод Подданных»(8)или сокращенно — Петиция о праве 1628 г.

Содержание Петиции показывает, что парламентарии были озабочены не столько созданием новых правовых установлений, сколько искоренением нарушений старых. Ссылаясь на Великую Хартию Вольностей и статуты, изданные во времена королей Эдуарда I и Эдуарда III, они просили короля Карла I о том, чтобы «впредь ни один человек не был принуждаем совершать или уплачивать какие-либо дары, займы, пожертвования, налоги и тому подобное без общего согласия (выраженного) посредством Акта Парламента, и чтобы никто не был призываем к ответу или приводим к присяге или принуждаем к службе или заключен в тюрьму или иным образом стеснен или обеспокоен в связи со всем этим или за отказ от этого. И чтобы ни один свободный человек ни одним из вышеупомянутых способов не был заключен в тюрьму или задержан»(9). Кроме того, парламентарии просили Его Величество не обременять население постоями солдат и матросов, а также изъять предоставленные им в мирное время некоторым лицам, назначенным комиссарами, полномочия для суда по военным законам над солдатами и матросами, которые совершили те или иные преступления.

Различные аспекты правовой войны, которую вели между собой на протяжении первых десятилетий XVII в. политические группировки английского общества, проявляются во множестве политических и правовых документов, в протоколах парламентских дебатов, в текстах писем и трактатов. Обвиняя друг друга в нарушениях правовых норм, противоборствующие стороны одновременно со страстью, не оставляющей сомнений в искренности помыслов, защищали исторически сложившуюся в Англии юридическую конструкцию государственного строя — то, что ими называлось «конституцией нашего королевства» или «основными законами» Англии.

Правовед и парламентарий Дж. Уайтлок (1570-1632), выступая 2 июля 1610 г. в Палате Общин, критиковал попытки короля взыскать налоги без согласия парламента. «Указанные действия, — заявлял он, — противоречат форме конституции нашего королевства, составляющей государственное право нашего королевства; и таким образом они ниспровергают основной закон королевства и ведут к созданию новой формы государства и управления»(10).

Король Яков I(11) в прокламации 1622 г. о роспуске парламента следующим образом объяснял это свое решение: «Парламент, открывшийся в январе прошлого года, действовал в течение нескольких месяцев с такой гармонией между нами и нашими людьми, параллелей которой нет ни в какое другое время… (однако) после первого перерыва в заседаниях парламента, случившегося на Пасху, мы обнаружили, что они (парламентарии) стали большую часть времени тратить скорее на расширение границ своих свобод и на различные другие курьёзные и бесполезные вещи, чем на создание и предложение хороших и полезных законов»(12). (Курсив наш. — В.Т.).

На протяжении почти четырех десятилетий, предшествовавших революции, противоборствующие политические группировки, объединявшиеся вокруг короля и парламента, демонстрировали свою приверженность к правовым ценностям английского общества, стремились использовать для защиты своих интересов все возможности, предоставляемые нормами английского «общего права», элементами сформированной в процессе многовекового исторического развития юридической конструкции английского государственного строя. В свете этого предпринятая указанными группировками в начале 40-х гг. XVII в. попытка решить взаимный конфликт военным путем, развязав разорительную для страны гражданскую войну, явно свидетельствует о произошедшем в сознании парламентариев, а также короля и его сторонников коренном изменении отношения к правовым ценностям. Враждующие между собой группировки перестали к этому времени видеть в праве эффективное средство защиты своих интересов.

Данное заключение, которое логически вытекает из самого факта начала гражданской войны в Англии летом 1642 г., подтверждается целым рядом конкретных и совершенно недвусмысленных заявлений противоборствующих сторон(13).

Так, выступая 6 июля 1641 г. на Конференции обеих палат парламента, Д. Холлис (D. Hollis) говорил о том, что законы, которые должны «защищать и сохранять нас и все то, что нам принадлежит, в безопасности, сделались слабыми и бессильными, чтобы предать нас в руки насилия; вместо того, чтобы быть средством для поддержки нас, они стали ненадежной вещью — чтобы обманывать нас, и наваливаться на нас, когда мы хотим опереться на них»(14).

Особо примечательным из подобных заявлений, являлось то, которое содержалось в декларации Палаты Лордов и Палаты Общин от 2 августа 1642 г. В данном документе объявлялось о решении парламента взяться за оружие для защиты от короля и при этом давалась оценка событий, происходивших в Англии в предыдущее десятилетие. Эти события означают, констатировала декларация, что «законы ни защищали право какого-либо человека, ни оказывали ему покровительства; все было подчинено воле и власти». В связи с этим парламент приходил к мнению о том, что отныне следует руководствоваться в своих действиях не правом, а необходимостью. «Эта необходимость вызвала этот парламент; и та же самая необходимость дает ему изначально власть действовать с большей энергией и решимостью, чем это делал прежний парламент»(15).

Главная примечательность приведенного заявления состоит в том, что оно было сделано парламентариями не на основе современных им революционных событий, а из исторического опыта дореволюционных лет. Не революция с гражданской войной породили среди парламентариев разочарование в праве — неверие в то, что исторически сложившиеся в Англии судебные процедуры и правовые формы способны в надлежащей степени обеспечить их интересы, защитить права и свободы английских подданных. Это разочарование стало результатом осмысления парламентариями реалий политической жизни Англии в 20-30-е гг. XVII в.

Современный английский историк Г. Бёргесс видит в факте распространения в английском обществе в период правления Карла I представления о том, что право Англии хаотично, неопределенно и неспособно вследствие этого эффективно защищать права и свободы английских подданных, проявление «кризиса общего права». По его мнению, «для того, чтобы восстановить определенность и ясность права и тем самым создать возможность для права выполнять присущие ему функции, люди и обратились к драматическим мерам в 1640 и 1641 г. Они предпринимали в парламенте юридические акции против виновных в создании хаоса и делали все возможное для искоренения хаоса и восстановления ясности посредством статута»(16).

Главную же причину широкого распространения в Англии к началу 40-х гг. XVII в. убеждения в неспособности английского общего права эффективно защищать личные и имущественные права английских подданных Г. Бёргесс усматривает в поведении короля Карла I. По его словам, «Карл не был, мягко выражаясь, человеком слишком искушенным в политическом искусстве, и ему, кажется, было трудно поверить в то, что люди могли искренно не соглашаться с ним по различным вопросам. Его убежденность в правильности собственных суждений сделала его невыносимым в политическом процессе… Именно эта черта характера в большей мере, нежели какая-либо политическая теория, способствовала тому, что он выглядел как сторонник абсолютизма. Политические заявления, делавшиеся им или от его имени, не отличались сами по себе особой новизной в теоретических терминах. Ничего нового не было в теориях божественного права или абсолютной прерогативе. Проблема с Карлом заключалась более в том, что он не заботился о способе выражения этих теорий… Заявления Карла звучали чуждо для его подданных (так чуждо, что кое-кто воспринял фикцию, что он был нездоров). Он говорил несвязно о божественном праве, и это звучало так, как будто он требовал произвольных полномочий отнимать имущество или лишать подданных их свобод. Это не было следствием теорий, которые он использовал: его отец применял те же теории без того, чтобы они когда-либо звучали так, как у Карла. Это было последствие выражения этих теорий неподходящим способом»(17).

В качестве наиболее яркого примера неудачного выражения Карлом I своего представления о королевских полномочиях Г. Бёргесс приводит послание Его Величества Палате Лордов 12 мая 1628 г. Карл I намеревался уговорить лордов отклонить Петицию о праве. Он достаточно определенно говорил о своем желании охранять права и вольности своих подданных, но при этом, сознательно или нет, выразил притязание действовать, основываясь на прерогативе по божественному праву, в обход действующего позитивного права(18).

По мнению Г. Бёргесса, именно действия Карла до 1640 г. и использование им неподходящих выражений в своих политических выступлениях «вызвало в умах его подданных сомнение в определенности и эффективности права». «К 1642 г. налицо были признаки принятия ими той точки зрения, что позитивного права самого по себе недостаточно. Действия Карла и последующий кризис общего права в некоторых случаях успешно подорвали доверие к праву… Постепенно гегемония общего права как политического языка была разрушена. Вот почему имеет смысл думать, что лицом наиболее ответственным за развитие того мнения, что подданные в определенных обстоятельствах могут не повиноваться своему законному королю, являлся Карл I. Именно он больше всех сделал для того, чтобы показать или обнаружить неадекватность традиционного доверия к праву и к гарантиям, которые оно предусматривает»(19).

Подобный взгляд на Карла I весьма распространен в современной исторической литературе. Не только Г. Бёргесс, но и многие другие исследователи(20) видят истоки политического и правового кризиса, возникшего в Англии в начале 40-х гг. XVII в., главным образом, в личных качествах этого английского короля и в его политическом поведении(21).

По словам Д.Л. Смита, «структуры Английской Церкви и Государства основывались на множестве тонких балансов и неясных разграничений…Карл I значительно меньше подходил для управления этой системой, чем два его непосредственных предшественника, и в отличие от них проводил политику, которая обнаруживала потенциальные конфликты и напряженность, ей свойственные»(22). При этом, правда, Д.Л. Смит замечал, что «говорить о том, личность и приоритеты Карла I порождали нестабильность и выдвигали на первый план конфликты в рамках Церкви и Государства не означает претензий на то, что Английская конституция была почти в коллапсе в 1637 г.»(23).

«Почему перспективы парламентского сотрудничества с короной были после 1625 г. более мрачными, нежели до этого? — вопрошает в своей книге «Эпоха Стюартов» английский историк Б. Ковард и ту же отвечает: — Наиболее очевидной причиной, хотя и не самой важной, была личность нового короля»(24).

Повышенное значение личностям королей, правивших Англией в первые десятилетия XVII в., придается и в российской исторической литературе. «Была какая-то ирония судьбы в том, что как раз в то время, когда созревали условия для укрепления принципов конституционности и влияния парламента «для перехода английской государственности с средневековых феодальных на современные буржуазные пути, престол занял человек, лишенный гибкости и упорно цеплявшийся за феодальные королевские прерогативы, стремившийся навязать стране неограниченную монархию»(25), — пишет о короле Якове I О.В. Мартышин. Что касается Карла I, то, по мнению Мартышина, «Если бы Стюарты проявили дальновидность, результаты 1688 г. могли бы быть окончательно достигнуты и в 1628 г., когда Карл I вынужден был одобрить «Петицию о правах», подтверждавшую традиционные английские вольности, идущие еще от Великой хартии»(26).

Безусловно, личные качества Якова I и Карла I играли свою роль в событиях политической истории Англии первой половины XVII в. Однако, на наш взгляд, в исторической литературе этому фактору придается неоправданно большая роль и тем самым сильно упрощается картина политического развития английского общества в рассматриваемый период. Действия Якова I и Карла I, порождавшие конфликты, были во многом предопределены условиями, в которых им пришлось править Англией, а не их личными капризами.

Юридическая конструкция английского государственного строя почти не изменилась с переходом королевской власти от династии Тюдоров к Стюартам. Но при этом конфликт между короной и парламентом заметно обострился. По-видимому, именно это обстоятельство заставило историков придать повышенное значение в развитии данного конфликта личным качествам Якова I и Карла I. Между тем анализ указанной юридической конструкции государственного строя Англии позволяет сделать вывод о том, что предпосылки для обострения конфликта между королем и парламентом и последующего перерастания его в широкомасштабный политический и правовой кризис были заложены в самой этой конструкции. Данные предпосылки реализовывались в большей мере под действием факторов социально-экономического развития английского общества в конце XVI-первой половине XVII в., нежели под влиянием каких-то поступков или речей людей, занимавших королевский трон. Иначе говоря, состояние политической системы Англии в сочетании с условиями, создававшимися в ходе социально-экономического развития английского общества, было в этот период таким, что не только злоупотребления королями своей властью в угоду сугубо личным интересам, но и любые их действия во благо страны, любые попытки наладить эффективное управление страной и т.п. неизбежно порождали конфликт короны с парламентом.

Правление первых королей династии Стюартов пало на тот встречающийся в истории многих обществ период, который можно назвать «безвременьем». Это период, когда время старой политической системы уже истекло, но при этом время новой политической системы еще не наступило. Кризис управления и правосознания закономерно сопровождает данное «безвременье». В результате общество ставится на грань революции и гражданской войны. Такой момент в своей истории переживала Франция в первой половине 1789 г. и Россия в начале1917-м. Такой момент настал и в Англии в конце 1640 - первой половине 1641 г.

Любопытно, что все три монарха, павших жертвой «безвременья», а именно: английский — Карл I, французский — Людовик XVI и русский — Николай II, характеризовались своими современниками и последующими историками одинаковыми чертами. Все они казались нерешительными, двуличными, противоречивыми в своих действиях. И при этом каждый из них позднее признавался историками в качестве самого лучшего, самого образованного монарха в истории своей страны.

Д. Юм писал о Карле I: «Он заслуживал имени скорее доброго, нежели великого человека, и создан был для того, чтобы править в стране с прочным и ясно определенным государственным устройством… Если бы Карл родился абсолютным монархом, его гуманность и здравомыслие сделали бы его правление счастливым, а память — драгоценной»(27). «Что же касается прочих его черт, вызывающих обычно наибольшее возмущение, и в частности, деспотических принципов в управлении государством, то мы возьмем на себя смелость утверждать, что в долгом ряду его предшественников, от Нормандского завоевания до времени самого Карла, величайшие враги этого государя не смогут указать ни одного короля (кроме, пожалуй, его отца), чье правление не было бы более деспотическим и в меньшей степени подчиненным законам и чей образ действий могла бы рекомендовать Карлу в качестве образца для подражания сама же народная партия»(28). Все эти оценки, данные Д. Юмом Карлу I, вполне применимы и к Людовику XVI и к Николаю II(29).

Политическая система, которую английские короли династии Стюартов унаследовали от своих предшественников — Тюдоров, определяется в нашей исторической литературе и в учебниках по истории государства и права зарубежных стран как «абсолютная монархия» или «абсолютизм»(30). По мнению историков В.М. Лавровского и М.А. Барга, «английский абсолютизм при первых Стюартах представлял собой упадочную форму феодально-абсолютистской монархии, пытавшейся опереться на аристократию, феодальное дворянство и на англиканскую церковь в борьбе с далеко зашедшими притязаниями буржуазии и нового дворянства»(31). Революция в Англии в середине XVII в. изображается в соответствии с этим взглядом как выступление английской буржуазии и примкнувшей к ней части обуржуазившегося дворянства (джентри) против феодальной абсолютной монархии.(32)

В связи с этим и политическая борьба, происходившая в английском обществе в первые десятилетия указанного столетия, изображается в качестве конфликта между сторонниками и противниками абсолютизма. «Если при Елизавете, — пишет О.В. Мартышин, — сторонники и противники абсолютизма еще старались в основном держаться в рамках общих традиций, то при первых двух Стюартах общественное мнение резко разделилось на два лагеря: сторонников неограниченной королевской власти и защитников незыблемости прав парламента»(33). Естественно, что при этом к стану абсолютистов относился в первую очередь сам король.

Подобные оценки политической системы, которая сложилась в Англии к началу XVII в., а также представления о политической борьбе, происходившей здесь до революции, и о характере самой революции довольно сильно упрощают действительную сущность английской монархии и создают слишком искаженную картину политических процессов в английском обществе рассматриваемого времени.

Это становится ясным при обращении к документальным материалам (текстам парламентских речей, законодательных актов, петиций, ремонстраций, политико-правовых трактатов и т.д.), в которых нашли свое отражение различные стороны механизма государственной власти, действовавшего в Англии в первые десятилетия XVII в., те или иные перипетии политической борьбы, разворачивавшейся в этот период, политико-правовые взгляды основных участников последней.

Король Яков I действительно говорил в выступлении на Конференции обеих палат английского парламента 21/31 марта 1609/1610 г.(34) о том, что он как король обладает «абсолютной властью», что «короли не только наместники Бога на земле и восседают на божественном троне, но даже самим Богом они называются богами»(35). Мысли о том, что люди должны повиноваться своему королю как наместнику Бога на земле, и что король подотчетен только Богу, Яков I высказывал и в своем произведении: «Истинный закон Свободных монархий или взаимные и совместные обязанности между свободным Королем и его природными подданными»(36).

Однако, подобными высказываниями не исчерпывались взгляды этого короля на сущность королевской власти. В той же парламентской речи, в которой Яков I говорил о божественной природе этой власти, им были выражены и другие мысли относительно её. Так, Его Величество заявлял парламентариям: «Я не буду доволен, если моя власть будет оспариваться: но я всегда охотно покажу основания всех моих поступков и буду направлять свои действия в соответствии с моими законами… Как Король я имею меньше любого человека причин не любить Общее Право: поскольку ни одно право не может быть более благоприятным и выгодным для короля и не расширяет более его прерогативу, чем Общее Право; и для Короля Англии игнорировать Общее Право — значит пренебрегать своей собственной Короной»(37).

Юридическая конструкция государственного строя, сложившаяся в Англии к началу XVII в., действительно предполагала наличие у монарха абсолютной власти. Но, во-первых, осуществлять эту власть король мог не во всех сферах своей государственной деятельности, а во-вторых, не только король признавался носителем абсолютной власти.

Томас Смит (1513-1577), английский государственный деятель и правовед писал в своем трактате «Об Английском Государстве» о том, что монарх Англии имеет абсолютную власть(38). Но при этом обладателем такой власти назывался им и английский парламент. «Наивысшая и абсолютная власть королевства Англии заключается в Парламенте»(39), — отмечал он. Между этими высказываниями Т. Смита нет никакого противоречия, поскольку, говоря об абсолютной власти короля и абсолютной власти парламента, он предполагал, что эти власти применяются в различных ситуациях, распространяются на различные сферы общественной жизни и таким образом между собой не сталкиваются. Король пользуется абсолютной властью, согласно Т. Смиту, только во время войны и мятежей, а в мирное время он имеет возможность применять её лишь в некоторых случаях — например, при назначении членов своего Тайного Совета, издавая прокламацию о чеканке монет и т.д. Парламент же пользуется абсолютной власть только в мирное время, отменяя старые и создавая новые законы, назначая налоги и т.д.

Абсолютная власть составляла лишь небольшую часть властных полномочий короля Англии. Его можно назвать абсолютным монархом, но при этом необходимо иметь в виду, что данное название охватывает далеко не все свойства королевской власти, но лишь какую-то часть их. Король обладал лишь некоторыми правомочиями действовать по своему усмотрению или произволу, но в целом и в общем его власть не являлась произвольной или абсолютной.

Соответственно этому, и государственный строй Англии начала XVII в. можно определить как строй абсолютной монархии, но при этом следует признать, что определение «абсолютная монархия» относится только к одной грани этого государственного строя, сложившегося в результате многовекового исторического развития английского общества.

Абсолютная власть английского короля, хотя и предполагала за Его Величеством свободу действовать по своему усмотрению, не была по своей природе властью, неограниченной правовыми формами. Она вполне вписывалась в юридическую конструкцию государственного строя Англии. Полномочия короля были весьма широки, но все они основывались на праве того или иного рода и обрамлялись соответствующей идеологической оболочкой.

Т. Смит называл абсолютную власть короля «военным правом» и особо отмечал при этом, что применение этой власти оправдано только в случаях крайней необходимости. «В военное время и на поле сражения, — писал он, — Принц также имеет абсолютную власть, так что его слово является законом, он может предать смерти, или другим телесным наказаниям тех, о ком он подумает, что они заслуживают этого, без процесса, основанного на праве, или судебного решения, выносимого в надлежащей форме. Это иногда применяется в пределах Королевства до какой-либо открытой войны, в ситуациях, когда вспыхивают бунты или мятежи… Эту абсолютную власть называют военным правом и она когда-либо применялась и должна применяться во всех лагерях и войсках, где ни время, ни место не позволяют использовать судебную процедуру и процесс, которые никогда не являются короткими, а важная необходимость требует быстрого исполнения, чтобы солдат можно было держать в большем страхе и в более строгом повиновении, без чего командир не в состоянии сделать вещи полезной на войне»(40).

Правовой характер королевской власти признавался и самими королями. Яков I написал даже целый трактат на тему о различиях между королем, получившим власть и действующим на основании законов, и тем, кто захватил верховную власть и действует вопреки законам(41). Первого он назвал «законным королем», а второго «тираном-узурпатором».

В конце 1607 г. в Англии вышел в свет толковый словарь юридических терминов, написанный правоведом Дж. Ковеллом(42). В этом словаре говорилось о том, что посредством своей абсолютной власти король ставится выше закона и что, хотя для лучшей организации процесса создания закона Его Величество обращается за советом к трем сословиям, то есть Лордам Духовным, Лордам светским и Общинам, он делает это не принуждению, а по своему собственному желанию или на основании своего обещания, данного под присягой во время коронации. В соответствии с этими своими взглядами на сущность королевской власти Дж. Ковелл давал следующее определение королевской прерогативы (Praerogativa Regis): «Прерогатива Короля есть та особая власть, преимущество или привилегия, которой Король обладает в любом качестве над другими лицами и сверх обыкновенного порядка по общему праву, по праву своей короны»(43). Интерпретации абсолютной власти короля и королевской прерогативы, данная Дж. Ковеллом, вызвала серьезные опасения со стороны депутатов созванного в 1609 г. парламента. Со своими вопросами, навеянными указанными интерпретациями, парламентарии обратились к королю. Ответом Якова I на эти вопросы и была его речь на Конференции обеих палат парламента 21/31 марта 1609/1610 г. Выше мы цитировали ее содержание. Король упомянул в этой речи о том, что передавал уже свои мнения в парламент через посредство своего Лорда Казначея. Данные мнения были зафиксированы в парламентских документах и сохранились. Их содержание не менее интересно, чем сказанное Яковом I в вышеупомянутой речи.

Его Величество резко отрицательно отозвался о толковом словаре Дж. Ковелла. По словам Якова I, автор «слишком дерзок с общим правом Страны», он «всецело ошибочно понимает фундаментальные и исходные основания и конституции Парламента», а в вопросе прерогативы «зашел дальше, чем это подобает подданному»(44). О сущности своей власти король сказал, что хотя «своим Королевством он не обязан ни какой избранной власти и не зависит от одобрения народа», тем не менее «закон возложил Корону на его голову, и он является Королем на основании общего права страны»(45). Развивая далее свою мысль, Яков I заявил, что он сам по себе не имеет полномочия создавать законы или взыскивать какие-либо субсидии de jure без согласия трех сословий Англии. «Существует такое тесное единение и союз между прерогативой и законом, что их нельзя разъединить»(46), — сделал вывод английский король. Свои слова, сказанные о книге Дж. Ковелла, Яков I подтвердил действиями — прокламацией от 25 марта 1610 г. он запретил её(47).

Правовые основания властных полномочий короля были различны. Одна часть полномочий базировалась на римском праве, которое именовалось правом цивильным (civil law) или правом народов (law of nations). Другая — на общем праве (common law) и статутах. Многие полномочия имели своим основанием божественное право (jus divinum), для некоторых фундаментом было феодальное право в узком смысле — jus feodale.

В соответствии с этим в содержании королевской власти выделялись четыре группы полномочий или четыре рода прерогативы: 1) абсолютная (экстраординарная) прерогатива, составлявшая стержень абсолютной власти; 2) ординарная прерогатива; 3) прерогатива по Божественному праву; 4) прерогатива по феодальному праву.

Названные прерогативы определяли четыре различные грани английской монархии.

При осуществлении абсолютной прерогативы король действовал как Суверенный Государь (SovereignLord) или Император (Emperor) — то есть как глава государства, независимый от каких-либо иностранных государей и от власти римского папы(48). Статутами, принятыми в 24-й и 25-й годы правления Генриха VIII (то есть в 1533 и 1534 гг.) устанавливалось, что «Королевство Англии является империей, управляемой одним Верховным Главой или Королем, и Корона или Королевская Власть также объявляется поэтому Имперской, и Короли Англии являются в этом отношении… Императорами этого Королевства»(49). При вступлении на королевский трон в 1554 г. дочери Генриха VIII Марии Тюдор специальным актом было объявлено, что «имперская корона этого королевства со всеми титулами, почестями, прерогативами, полномочиями, юрисдикциями и привилегиями, к ней прибавленными, с ней связанными и ей принадлежащими, божественным провидением Всемогущего Бога, унаследована и перешла в высшей степени законно, справедливо и правомочно к Её Величеству Королеве»(50). Королева Елизавета, правившая в 1558-1602/1603 гг.(51), также носила имперскую корону Английского королевства. Подобным же образом и Яков I при своем вступлении на королевский престол Англии возложил на себя имперскую корону (the Imperiall Crowne of England)(52).

Осуществляя ординарную прерогативу, король выступал в качестве верховного правителя (SupremeGovernor), то есть самого высокого должностного лица в системе управления Англией. В отличие от абсолютной прерогативы, наделявшей монарха правом действовать исключительно по своему усмотрению, ординарная прерогатива предполагала обязанность короля согласовывать свои действия с парламентом. В юридическом смысле король и парламент выступали в этом случае «как один единый Политический орган или Лицо»(53).

Подобное представление о характере королевской власти при осуществлении ординарной прерогативы выражал еще такой английский король, как прославившийся своим деспотизмом и жестокостью Генрих VIII (1509-1547). Об этом свидетельствует «Торжественная Декларация Короля, Лордов и Общин», принятая в 25-й год правления Генриха VIII (в 1534 г.). В преамбуле к этому документу говорилось: «Установлено поэтому с Естественной Справедливостью и добрым Разумом, что во всех и во всяких таких Человеческих Законах, созданных в пределах этого Королевства, или введенных в этом Королевстве указанными молчаливым согласием, одобрением и обычаем, ваше Королевское Величество и ваши Лорды Духовные и Светские и Общины, представляющие все государство вашего Королевства в этом Высшем Суде Парламента, имеют полную Власть и Полномочие не только приостанавливать эти и все другие Человеческие Законы этого вашего Королевства, когда этого потребуют достойные люди и дела, но также и отменять, аннулировать, расширять и суживать (сферу действия) указанных Законов и каждого из них, если это покажется вашему Величеству и Знати и Общинам вашего Королевства, представленным в вашем Парламенте, Соответствующим и Подходящим для Блага вашего Королевства»(54).

Это соединение королевской власти с парламентской было не просто теоретической концепцией. Без такого соединения невозможно было обойтись в конкретных условиях английского общества. Существование сильного, самостоятельного местного самоуправления, с одной стороны, и отсутствие в распоряжении королевской власти разветвленного аппарата государственного управления и постоянной а