Социологический анализ межнациональных отношений

Южно-Уральский государственный университет

Заочный инженерно-экономический факультет

КОНТРОЛЬНАЯ РАБОТА

по дисциплине: Социология

тема: Социологический анализ межнациональных отношений

группа: АСОИУ-130

специальность: 220200

выполнил:

Шумилов М.П.

проверил:

_______________________

Челябинск

2003 год

Содержание. 1

Введение. 2

Основная часть. 4

Роль миграций в истории русского этноса. 4

Проблемы культурных границ. 5

Проблемы взаимодействия культур. 10

Этническое разнообразие культурных характеристик социальных групп. Роль национальных школ 12

Исторические и политические факторы в межэтнических взаимодействиях. 12

Роль социально-структурных и культурных факторов. 15

Социально-психологические и ситуативные факторы. Толерантность в межэтнических отношениях 18

Понимание межэтнического конфликта. 22

Причины межэтнических конфликтов. 23

Типологизация межэтнических конфликтов. 25

Формы конфликтов. 28

Используемая литература. 30

Социальные мыслители на протяжении многих веков стремятся установить способ определения основного своеобразия того или иного обустройства социальной действительности, сути организации социальной жизни того или иного народа на данном историческом отрезке его развития. Это позволило бы докопаться до сути любого общества на любом историческом отрезке его развития, сопоставить, сравнить на самом фундаментальном уровне различные народы в различные исторические эпохи.

Среди множества исследований были и достаточно зрелые, концептуально цельные — например, учение К. Маркса об общественно-экономической формации, основанное на принципе соответствия производительных сил и производственных отношений. Но по мере развития социологии все больше авторитетных исследователей склонялись к тому, что за основу понимания исторического своеобразия организации социальной жизни необходимо принимать, во-первых, те показатели, свойства, которые непосредственно связаны с социальной реальностью, а не технологические или другие внесоциальные факторы — ведь необходимо понять своеобразие не уровня и объема материальных благ и т.п., а собственно социальной жизни. Во-вторых, надо исследовать самое элементарное, повседневно воспроизводимое в социальной жизни, а потому определяющее — наиболее устойчивые характеристики (типы) социальных связей, социальных действий и взаимодействий. (Конечно, понятие социальных действий возникло лишь у М. Вебера, но стремление выявить наиболее устойчивое в повседневной жизни того или иного общества характеризовало поиски и его непосредственных предшественников.)

При таком подходе исследователь как бы докапывается до первооснов, «первокирпичиков» организации социальной жизни, из которых соткана вся ткань социальной реальности, воплощенная как в простых формах, так и в сложных социальных образованиях. Выявленные особенности носят общесоциальный характер, приобретая значение базовой характеристики организации как экономической, так и политической жизни, становясь основой понимания как иерархически-стратификационной организации общества, так и норм взаимоотношений в малых группах, коллективах и т.д.

Учитывая, что творцом социального действия, его смыслообразующей и смыслонаполняющей основой является мотивация, изучение мотивации каждодневных действий становится ключом к пониманию социально-исторического своеобразия той или иной социальной действительности.

Мотивации людей крайне многообразны, их варианты и нюансы весьма многочисленны. Наука не может, да и не должна изучать все это многообразие. Она стремится определить наиболее устойчивые, неизменные в данном обществе типы, модели мотивации социальных действий, которые и представляют собой своеобразный общий знаменатель всего многообразия мотиваций социальных действий членов данного общества. Самая трудная задача исследователя — найти в этом предельном многообразии мотиваций, разнообразных по форме, конфигурациям, смыслу социальных действий, этот общий знаменатель, который и позволит выявить сущность той или иной социально-исторической реальности.

Первую довольно удачную попытку предложить подобный общий знаменатель социальных связей, социальных действий (это понятие вошло в научный оборот позже) и на основе этого выделить социально-исторические типы организации социальной жизни общества предпринял Ф. Теннис в своем классическом труде «Община и общество». Выдвинутые им принципиальные положения (несмотря на их некоторую противоречивость и умозрительность) стали импульсом к осмыслению важных проблем типологии организации социальной жизни, поискам упомянутого общего знаменателя. Идеи Ф. Тенниса способствовали возникновению гипотез, множества конкретно-социологических исследований, которые в целом подтвердили эти идеи.

Свой вклад в разъяснение фундаментальных принципов организации социальной жизни в различные исторические эпохи внес и Э. Дюркгейм, проанализировавший природу тех связей, которые объединяют людей, создают общество как целостность. Так же как и Ф. Теннис, он пытается сравнить два типа организации социальной реальности, но приходит по существу к противоположным результатам. Если Ф. Теннис считал, что общество в отличие от общины не имеет внутренних источников солидарности, взаимной связи и взаимозависимости людей друг от друга (последние, по его мнению, в «обществе» сохраняются лишь благодаря силе государства), то Э. Дюркгейм придерживается совершенно иного взгляда.

Определяя связь между людьми как солидарность, он делает основной проблемой своего классического исследования («Разделение общественного труда») различия между солидарностью (а соответственно, и организацией социальной жизни) в примитивных обществах и солидарностью, возникающей в развитых обществах на основе разделения труда, социальной дифференциации. Благодаря последним факторам формируются иная по своей природе социальная связь, иные ориентации на другого и, соответственно, иная организация социальной жизни.

Идеи Ф. Тенниса и (особенно) Э. Дюркгейма наметили основную генеральную линию исследования типов организации социальной жизни: путь развития социальной реальности — это эволюция от преимущественно эмоционально-персонифицированных отношений к рационально-деиндивидуализированным. Эти идеи получили развитие в работах М. Вебера и Т. Парсонса, чьи типологии мотивации социальных действий сыграли и во многом продолжают играть основополагающую роль в общесоциологическом анализе как социально-исторических типов социальных действий отдельных индивидов, так и (что более важно), социально-исторических типов социальной реальности, порождаемой подобными действиями.

Роль миграций в истории русского этноса

В течение всей своей истории, вплоть до конца XX в., русский этнос развивался преимущественно экстенсивным путем, непрерывно увеличивая территорию своего расселения. В сферу его жизнедеятельности вовлекались все новые земли, являвшиеся основным ресурсом сельскохозяйственного производства — главной отрасли хозяйства. Со второй половины XIX в. наступил новый период в развитии русского этноса, когда происходило постепенное сокращение возможностей для центробежных миграций. Наконец, последние десятилетия XX в. впервые в истории народа ознаменовались преобладанием центростремительных миграционных потоков над центробежными.

Исторический анализ миграций русского народа показывает, сколь тесно взаимосвязаны, взаимообусловлены внутренние и внешние, вертикальные и горизонтальные миграции в его среде, какой глубокий отпечаток оставили они в культуре повседневности и, в свою очередь, насколько сильно особенности бытового поведения русских повлияли на интесивность их миграций, на способы адаптации к новой среде.

Уровень урбанизированности российского общества в целом и русского этноса в частности не только на рубеже XIX и XX вв., но и в середине XX в. был значительно ниже, чем в Западной Европе. И дело не только в доле городского населения, но и в качественных характеристиках городов.

К моменту проведения переписи населения 1926 г. доля горожан среди русских составляла 21,3%, причем в пределах Российской Федерации — всего 19,6%, что говорит о невысоком уровне урбанизированности этноса (правда, у абсолютного большинства других народов СССР этот показатель был еще ниже). Однако именно в конце 20-х — начале 30-х годов сложился тот «социальный заряд», возникло скрытое напряжение, которые привели к «взрыву» миграций в города в 30—50-х годах.

Для сравнения отметим, что доля городского населения в странах Западной Европы и Северной Америки в начале 20-х годов была в 3—4 раза выше, чем в СССР. В современной Африке и Южной Азии доля горожан колеблется от 35—40 до 60—70%, т.е. значительно больше, чем в России в первой трети XX в.

Урбанизация — процесс не только географический, но и социальный. Развитие европейских городов создавало новый тип культуры, которая базировалась на высоком уровне специализации и вытекающей из него обезличенности человеческих отношений, на высоком статусе закона по сравнению с личной властью и т.д.. Все эти черты абсолютно несовместимы с образом жизни сельской общины.

Одним из главных факторов, тормозивших качественное развитие русских городов, была именно возможность оттока сельского населения за пределы основной территории этноса. Однако тем самым нарушались не только демографические, но и социально-психологические механизмы формирования города. В России наиболее активные элементы шли не только и не столько в города, сколько «за Камень», в южнорусские степи, в Среднюю Азию.

Высокая миграционная подвижность влияла не только на социально-демографическую структуру русского народа, но и на его психологические особенности, формируя массовую привычку к перемещениям на длительные расстояния, в чуждую этнокультурную и природную среду, а также привычку не к групповой, а к индивидуальной (семейной) адаптации. О миграционной подвижности как факторе формирования особенностей психологии русского народа И. Солоневич писал: «Русский босяк, включенный в состав Великой Империи, имел и еще некоторые преимущества, каких английский пролетариат лишен начисто: русский босяк или тульский рабочий могли в любой момент плюнуть на Тулу или на Ростов и двинуться в Хиву или на Амур. Английский пролетарий этой свободы лишен. Дома в границах своей собственной Империи он не может передвигаться: его не пускают ни в Канаду, ни в Австралию, ни в Южную Африку, вообще никуда. Ибо Австралия и прочие населены «независимыми нациями», и эти независимые нации не пускают к себе даже участников войны. Разумеется, только тех, у кого нет достаточного количества денег».

В конце XIX в. и первой трети XX в. перестала расширяться, а затем и начала сокращаться территория потенциального сплошного расселения русского этноса, поскольку от России отошли Аляска, Харбин, часть Бессарабии, Польша и т.д. Всплеск центробежных миграций наблюдался в период столыпинских реформ; однако именно эти миграции показали иллюзорность представлений о безграничности осваиваемых пространств. В ряде регионов (например, в Средней Азии) русские удачно вписались в ситуацию, наладив, как уже отмечалось, производство продуктов, бывших дефицитными в регионах их вселения, в первую очередь зерновых культур. Однако в большинстве случаев вновь осваиваемые земли были либо непригодны для оседлого земледелия, либо уже использовались местным населением.

Но главным препятствием для дальнейшей миграционной экспансии являлся низкий уровень урбанизации русского общества. Для эффективного освоения новых территорий нужны были техника, строительные мощности, железные дороги и т.д. Все это невозможно было обеспечить без развития городов. Таким образом, получался замкнутый круг: освоение новых земель тормозилось медленной урбанизацией, которая в свою очередь сдерживалась тем, что ресурсы общества уходили на экстенсивное освоение новых территорий.

Обратной стороной низкого уровня урбанизированности русского этноса была поразительная устойчивость сельской общины.

Одной из главнейших причин устойчивости общины было то, что социальные противоречия, неизбежно возникавшие в результате постоянно увеличивавшегося сельского населения, при низкоэффективных технологиях и ограниченности земель, отчасти разрешались за счет миграций как самых лучших, так и самых нерадивых хозяев в другие регионы казавшейся необъятной страны — в Среднюю Азию, Казахстан, Новороссию, Сибирь.

И с практической точки зрения, и для более глубокого осмысления перспектив развития русского этноса и всей российской цивилизации чрезвычайно важным представляется ответ на вопрос: почему русское население в новых, образовавшихся на территории союзных республик государствах так легко утратило свои позиции в социальной структуре и принуждено было к массовому миграционному оттоку из мест, где оно обитало в течение многих десятилетий, а иногда и столетий.

Считается, что главными факторами, способствовавшими такому оттоку, были ухудшение межэтничеких отношений и «коренизация» многих отраслей хозяйства в этих государствах. Безусловно, эти факторы сказывались, однако их дейстие не объясняет, почему так легко «сдаются позиции» русскими, еще недавно занимавшими ключевые посты, в то время как очень многие диаспоры в мире оказываются чрезвычайно устойчивыми, несмотря на существенное инонациональное давление (например, китайские, еврейские, армянские).

Проблемы культурных границ.

В зарубежной этнологии и социологии с конца 60-х годов все большую популярность приобретала концепция норвежского ученого Ф. Барта, согласно которой «этничность — это форма социальной организации культурных различий», центральным же различителем является этническая граница, а не сама по себе содержащаяся в пределах границ культура. Для этносоциологии же важна следующая его идея: первичную значимость имеют те культурные характеристики, которые используются для маркеровки различий этносов и групповых границ, а не представления специалистов о том, что традиционно, свойственно той или иной культуре. (Последние, конечно, тоже важны, скажем, для объяснительных концепций, ставящих целью выяснить, почему, например, какие-то модернизационные явления принимаются в одной культуре и не воспринимаются в другой.)

Второе положение Ф. Барта, на которое важно обратить внимание, — это вывод о том, что в поиске таких культурных характеристик (по терминологии Барта, в «конструировании маркеров-различий»), которым придается социально значимый разграничительный смысл, а особенно в мобилизации членов этнической группы вокруг них, ключевая роль принадлежит этнической элите.

Из теоретических концепций, которые имеют отношение к социально значимым культурным «различиям» групп, важно также остановиться на концепции западного политолога и социолога С. Хантингтона, связывающего такие «различия» или культурную дистанцию с геополитическими последствиями — конфликтами и войнами. По его мнению, «в нарождающемся мире основным источником конфликтов будет уже не идеология и не экономика. Важнейшие границы, разделяющие человечество, преобладающие источники конфликтов будут определяться культурой... Наиболее значимые конфликты... будут разворачиваться между нациями и группами, принадлежащими к разным цивилизациям... Линии разлома между цивилизациями — это и есть линии будущих фронтов».

Цивилизацию С. Хантингтон мыслит в виде культурной общности высшего ранга, определяемой такими чертами, как язык, история, религия, обычаи, институты, самоидентификация. Цивилизация может включать и несколько наций-государств, и одно (как, например, Япония). Западная цивилизация существует в двух вариантах — европейском и североамериканском, а исламскую он подразделяет на арабскую, турецкую и малайскую.

Облик мира будет формироваться за счет взаимодействия семи-восьми крупных цивилизаций: западной, конфуцианской, японской, исламской, индуистской, православно-славянской, латиноамериканской и, возможно, африканской. Самое главное, чем различаются цивилизации, по С. Хантингтону, — это религия.

Он акцентировал внимание на важных тенденциях в мире: во-первых, экономическая модернизация и социальные изменения во всем мире «размывают» традиционную идентификацию людей с местом жительства, государством, а лакуны заполняются религией, нередко в форме фундаменталистских движений; во-вторых, среди «незападных» цивилизаций идет процесс возвращения к «собственным корням». (Как отмечает Хантингтон, споры о вестернизации или русификации идут и в «стране Бориса Ельцина»); правда, процесс «девестернизации» затрагивает главным образом элиты, в массах же западный стиль жизни имеет большую популярность.

Культурные особенности менее подвержены изменениям, чем экономические и политические. Как считает С. Хантингтон, русские при всем желании не смогут стать эстонцами, а азербайджанцы армянами...

В теории Хантингтона культурным различиям придается не только социальный, но и политический смысл. При этом его ключевая идея такова: различия в культуре, базовых ценностях и верованиях являются источником конфликта в борьбе за военную, экономическую и политическую власть. «В исламской, конфуцианской, японской, индуистской, буддистской и православной культурах почти не находят отклика такие западные идеи, как индивидуализм, либерализм, конституционализм, права человека, равенство, свобода, верховенство закона, демократия, свободный рынок, отделение церкви от государства».

Концепция модернизации, в частности, в модели Хантингтона, этноцентрична. В ней предпринимается попытка представить роль США как сверхдержавы, как той модели, к которой должны стремиться все.

Критика не означала отказа от теории модернизации вообще, речь шла о том, чтобы оценивая неизбежность развития, которое привносит общие черты в образ жизни разных народов, не отказываться от понимания их культурной специфики и вместе с тем не возводить ее в ранг непреодолимого барьера, не рассматривать ее в качестве причины «столкновения цивилизаций».

С началом национальных движений в СССР, а затем в Российской Федерации, проблемы направления культурного развития приобрели политическое звучание. Прежде всего, встали вопросы оценки того пути, который был пройден в советскую эпоху. Идеологи национальных движений акцентировали внимание на ущербе, причиненном культурному развитию народов, и призывали к возрождению утраченных традиций.

Действительно, в процессе урбанизации и индустриализации за 70 лет стерлись многие традиционные черты образа жизни народов. Имела место и направленная политика государства в области секуляризации, активного распространения атеизма, отказа от архаических форм межличностных отношений, идеологическая «чистка» культуры (отказ от культурных ценностей, созданных деятелями культуры, которые оказались в эмиграции или идеология которых не соответствовала «социалистическому реализму»), В результате, действительно, часть культуры у всех народов оказалась утраченной. Это касалось не только недоминирующих народов, но и русского. Его «обеспамятствовать» власть предержащим было особенно важно, ибо русская культура такой, какой она сложилась в Советском Союзе, становилась наиболее распространенной, с ней шире всего знакомили школа, вузы, средства массовой информации.

Однако в условиях резкой смены идеологии в стране в целом, в ситуации экономической трансформации, сопровождавшейся ухудшением положения людей, ростом социальной неуверенности, страхов, фрустраций, обращение к прошлому, даже в архаической форме, нередко казалось людям спасением или по крайней мере каким-то выходом.

Вот почему национальное возрождение, которое связывалось в республиках с процессом демократизации, привело и к частичному восстановлению архаики, становившейся не только тормозом развития, но и культурно изолирующим фактором.

Имело место и простое возвращение к прежней этнокультурной специфике в стиле, образе жизни, межличностных отношениях. Это проявилось не только в возвращении к разнообразящей повседневность символизирующей одежде или к традиционной пище, но и в социальных отношениях, в частности в обращении к авторитету старейшин, шаманов у кавказских и среднеазиатских народов, у тувинцев, якутов, в оживлении веровании в духов, соблюдении уразы у мусульман и т.д. В результате культурные границы углублялись. Заметную роль в этом играли религиозные различия, что особенно очевидно в Северокавказском регионе, в Средней Азии, Казахстане.

Все это объясняет, почему вопрос о столкновении цивилизаций, который ставил С. Хантингтон, не казался столь уж абсурдным. На него нужно было давать ответ. Особенно важно было понять социальную значимость культурных различий, величину дистанции во взаимодействиях групп внутри республик и, наконец, роль культурного своеобразия в стиле отношений между республиками и Центром.

Чеченский кризис с достаточной очевидностью продемонстрировал, что стиль федеральных отношений могут определять не только экономические, но и историко-культурные, и психологические факторы. Как же реально выглядят проблемы культурных границ? Для того чтобы ответить на этот вопрос, воспользуемся данными проведенных исследований.

Изучение культурной дистанции было одним из направлений в Проекте «Национальное самосознание, национализм и регулирование конфликтов», который реализовывался в Российской Федерации в 1993—1996 годах.

Предметом исследования была социально-культурная дистанция, т.е. измеряемая степень близости, или своеобразия, отличия (по Л. фон Визе, «отчужденности», но в русском языке этот термин имеет смысл «изоляционности» и потому менее пригоден). Анализировались не все элементы культуры, а те из них, которые имеют социально-дистанцирующий смысл в конкретных политических и экономических условиях. Скажем, для русских, живших в автономных республиках РСФСР, где языком делопроизводства и общения был русский, язык не был социально-разграничивающим фактором. Но сейчас, когда в большинстве республик Российской Федерации официально существуют два государственных языка и знание .языка титульной национальности служит обязательным условием для занятия ряда должностей и работы по определенным профессиям, в том числе связанным с доступом к власти, для русских язык имеет социально-дистанцирующее значение.

Социально-культурная дистанция между титульными народами республик Российской Федерации (на примере татар, якутов, осетин, тувинцев) и русскими, живущими в этих республиках, рассматривалась в аспекте сохраняющихся этнических особенностей, во-первых, социально-профессиональной деятельности; во-вторых, идеологических ориентации; и в третьих, представлений о нормативных ценностях.

В идеологической сфере были выделены ориентации людей на макроуровне — относительно общественных отношений в стране в целом: о формировании гражданского, плюралистического общества или, наоборот, возврата к прежним порядкам; на мезоу-ровне — относительно групповых ценностей, например, суверенитета республик, этнокультурного доминирования или культурного плюрализма, а также таких ценностей, которые служат символом этноса — родной язык, оценка исторического прошлого, ориентации на прошлое-будущее, восток-запад.

В результате опросов было установлено, что в ориентациях на ценности макроуровня дистанцированность между респондентами титульной национальности и русскими либо статистически незначима, либо совсем небольшая. А самым неожиданным было то, что они не так сильно отличались по республикам, за исключением Северной Осетии. Например, среди «мер, которые могут улучшить положение в стране» (ориентация на систему общественных отношений), «развитие рыночных отношений» отметили треть татар и русских в Татарстане, тувинцев и русских в Туве. В Саха (Якутии) ориентация на рыночные отношения была даже выше. Но, вопреки ожиданиям, такой ориентации придерживались больше якуты (53%), чем русские (43%).

А вот по групповым ценностям общины различаются более заметно. Скажем, в отношении суверенитета в Татарстане у татар и русских более согласованные установки, чем в Туве или Саха (Якутии), но везде у русских они ниже.

Установки на такую групповую ценность, как возрождение языка, культуры, у титульных национальностей везде выше, чем у русских. Отвечая на вопрос: «Какие условия сейчас более всего необходимы для возрождения вашего народа?», в среднем 40% или чуть более татар, тувинцев, якутов, осетин выделяли «поддержку языка», а до 60% и более (т.е. свыше половины) — развитие национальной культуры. Среди русских в одноименных республиках первую ценность выделили 9—14%, вторую — от 32 до 47%.

У русских ценности гражданского общества везде по значению выше, чем развитие языка и культуры народа, у титульных же национальностей, наоборот, везде заметно выше последние.

Высокая ориентация на возрождение национальных ценностей культуры согласуется с большей «связанностью» титульных национальностей со своим прошлым, в то время как в самооценках русских, как установлено Г.У. Солдатовой, чаще встречается «устремленность в будущее».

Как уже отмечалось, культурная дистанция сопряжена с нормативной культурой, что обусловило деление на общества с традиционной доминантой и общества с современным «модернистским» кодом. Для выяснения вопроса о том, сколь велика дистанция по этому признаку, мы изучили отношение представителей указанных этносов, во-первых, к общечеловеческим ценностям; во-вторых, к специфическим этнокультурным ценностям и предписаниям; и в третьих, проанализировали психологический ракурс восприятия другой группы и собственной этнической идентичности.

Материалы по регионам, где взаимодействуют разные культуры (и православной, и мусульманской, и буддийской ориентации), свидетельствовали о довольно высокой согласованности этнических групп в приверженности к таким ценностям, как семья, образование, достаток, которые действительно являются для народов Российской Федерации общими и которые можно считать относительно неидеологизированными общечеловеческими ценностями.

В сельской среде, при значительном сходстве в целом, различия в отношении к одним и тем же ценностям несколько больше. У титульных национальностей выше ценность семьи, уважения людей и образования. Последняя ценность больше характерна для так называемых модернизированных культур, а это означает, что в селе также идут динамичные процессы. В Татарстане, при наибольшем сходстве между титульной национальностью и русскими не только в городе, но и на селе, татары в сельских условиях отличаются именно ориентацией на образование.

А вот по специфическим культурным ценностям различие этносов, естественно, еще значительное. И в этой сфере «культурные дистанции» играют более существенную роль. Как уже говорилось, ценность родного языка представляется титульным национальностям более значимой, что вполне понятно, поскольку русский язык доминирует и сейчас, а языки других народов только начинают возрождаться. Не случайно язык был основным идеологическим символом уже в первых декларациях эстонского национального движения, а в Российской Федерации — татарского национального движения.

Другой фактор, который, видимо, будет «набирать» силу разграничителя этносов, — это различия в религии. Данные разных исследований показывают, что, несмотря на достаточно активную атеистическую пропаганду в годы советской власти, доля верующих не только среди титульного населения республик (за исключением якутов), но и среди русских весьма высока: о приверженности религиям заявили свыше 60% горожан, а в селах религиозность у всех национальностей еще выше. Даже среди русских, у которых традиции утрачены больше, чем у многих других народов, 60% горожан и еще больше селян крестят детей, более 30% жителей сел отмечают Пасху, Рождество. При этом религиозность русских выше в тех республиках, где более религиозной является титульная национальность. Так, религиозность русских в Татарстане в полтора раза выше, чем в Саха (Якутии). Но этот факт можно рассматривать не только как барьерный. Мы не раз наблюдали, что религиозные люди могут лучше понять религиозные чувства людей другой веры. Нельзя сказать что, например, в Татарстане повышение религиозности в двух контактирующих этнических общинах будет основным фактором способным увеличить этническую отчужденность. Конечно, многое зависит от конкретной ситуации. Вариант, когда религиозность не станет таким фактором, возможен при условии, если отсутствует доминанта религиозно-фанатичного изоляционизма.

Высокая религиозность зафиксирована у людей в зонах открытых межэтнических конфликтов, т.е. там, где у людей нет уверенности в безопасности личности и семьи. Очевидный пример — осетины и русские в Северной Осетии-Алании. Большинство осетин — христиане. И у них, и у русских в этой республике доля верующих одна из самых высоких, и у русских — не меньше, чем у осетин; достаточно высока она и среди молодежи обоих этносов. Всем, кто был в этой зоне конфликтов, известно, что в стереотипе «образа врага», сформированного вокруг ингушей, определенную роль сыграло их мусульманство.

Названные тенденции, а также другие наблюдения дают основание для вывода прежде всего о том, что нерационально дискутировать о роли религии вообще в этнических границах и межэтнических конфликтах, неплодотворно рассматривать даже роль конкретных религий (ислама, буддизма и т.д.) как катализаторов или стимуляторов конфликтов.

При всех различиях в праздничной культуре, бытовых нормах поведения (в отношениях старших и младших, в разделении мужских и женских ролей, нормах воспитания детей и т.п.) все они большей частью касаются внутренней жизни семьи, личной жизни человека. Они скорее различают нежели разделяют этнические группы.

А вот что действительно определяет масштабы дистанции, так это те элементы поведения, которым придается некое символизирующее и интегрирующее значение. Как верно заметил Е. Шилз, традиции складываются не сами по себе, их создают или изменяют люди.

Э. Хобсбаум говорит об «изобретенных» традициях, одни из которых символизируют и выражают социальную близость, идентификацию сообществ и наций, другие легитимируют статус, институты, авторитеты, третьи социализируют определенные ценности, нормы, правила поведения. Собственно, по тем же функциям можно классифицировать и не «изобретенные» традиции, а направленно поддерживаемые или возрождаемые.

Все они создают определенный образ народа, который воспринимается другими как более или менее сходный или отличный от собственного и, в зависимости от ситуации «мира или вражды», стимулируемый или гасящийся. В последние годы мы все были свидетелями того, как в глазах русских то стимулировались представления об особости поведенческих стандартов чеченцев, то, когда появлялись надежды на мир, поддерживался образ: «чеченцы такие же люди, как мы».

Психологические механизмы «работают» на укрепление идентичности, внутриэтнической консолидации и на сопоставление или противопоставление этнических групп. Но очевидно, что большую роль в формировании социально значимых отличий играет идеологический «настрой» элит, мобилизация ими групп на конфликтный или кооперативный способ взаимодействия, нежели сами культурно-различительные характеристики.

Проблемы взаимодействия культур

Проблемой политического звучания, а нередко и идеологического противостояния является взаимодействие культур. Те или другие образцы культуры передаются в силу объективных и субъективных обстоятельств. В многонациональных городах и селах, на предприятиях и в учреждениях, на соседских площадках и в дворовых коллективах люди разных национальностей не могли бы общаться, если бы они не знали языка друг друга, обычаев, норм поведения. Невозможно стать образованным человеком, не зная достижений культуры других народов. В знании и использовании их у каждого человека есть объективная потребность.

Но в то же время элементы культуры выступают и как своего рода символы народа, этноса. Русская культура, русский язык в республиках СССР изучались и принимались в большинстве случаев не только как необходимая часть повседневной жизни в многонациональном обществе, но и как символ лояльности государству, а нередко и престижности.

Изменение идеологии в союзных республиках СССР в ходе национальных движений придало русской культуре другой образ. Для одних она осталась необходимой частью мировой культуры, для других приобрела роль символа колониального подчинения.

Если идеи, ценности, декларируемые государством, обществом, поддерживаются действием, то они превращаются в реальность и влекут за собой определенные последствия. Такое соединение общества и культуры Тенбрук называет «бесшовным». Так было и с русской культурой, которая в значительной мере символизировала собой государственную культуру и в этой роли аккумулировала русскоязычную культуру других народов.

От потенциала культуры каждого народа, уровня межэтнического взаимодействия, политики «на местах» существенно зависело и зависит теперь глубина проникновения общегосударственной и русской культуры в жизнь людей разных национальностей. По данному показателю (масштабам, глубине проникновения) межкультурные взаимодействия делятся на четыре типа: ассимиляция, аккультурация, кооперация и этнокультурный изоляционизм.

Ассимиляция — это процесс не только принятия членами той или другой этнической группы культуры другого народа, но и изменение этнической идентичности, самосознания людей.

Полной ассимиляции какой-то общности (речь не идет об отдельных людях) в Советском Союзе и в России не было. Но были культуры, у которых их объективированные формы теряли репрезентативность. Так было у коми, карел и некоторых других народов. А.А. Кожанов, изучавший самосознание и культуру карел в 70-х годах, с трудом находил у них объективированные черты (например, в том, как держат рыбу карелы, когда ее чистят), в то время как по самосознанию карелы не теряли своей идентичности.

Процесс, который имел место у таких народов, как карелы, коми, удмурты, в какой-то мере якуты, мордва и ряд других, во взаимодействии с русской культурой, называется аккультурацией.

Более редким явлением в нашей действительности за прошедшие 70 лет было такое взаимодействие культур, которое можно было назвать кооперативным, т.е. когда и русские, жившие в республиках, перенимали культуру титульных народов. Чаще всего это касалось старожильческого населения, скажем, в Якутии, на Кавказе, на идеологическом же уровне декларативно такой тип поддерживался в Эстонии, Латвии, Грузии, Армении, на Украине.

Этнокультурный изоляционизм — это тип взаимодействия, характерный для конфликтных отношений.

Обычно в этносоциологических исследованиях «закладывается» блок этнокультурных ориентации: в повседневной бытовой культуре (обряды, праздники, пища, одежда и т.п.), в профессиональной культуре (какую литературу читают, театральные постановки смотрят и т.п.), в социальных и нравственных ценностях. Результаты анализа всех этих показателей позволяют судить о доминирующих типах межкультурного взаимодействия и его динамике.

Одна из трудных проблем, которую приходится решать этносоциологам при интерпретации результатов исследований, — это определение того, в какой мере ориентацию на русскую культуру и на культуру общецивилизационную (читают и любят А.С. Пушкина, Л.Н. Толстого, Д. Голсуорси, О. Бальзака, Б. Шоу, слушают П.И. Чайковского, В.А. Моцарта, Л. Бетховена) следует рассматривать как ориентацию на современную культуру в противовес традиционной, а в какой — как ориентацию именно на русскую, английскую или немецку