Социология

Министерство общего и профессионального

образования Российской Федерации

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКАЯ ГОСУДАРСТВЕННАЯ

ИНЖЕНЕРНО-ЭКОНОМИЧЕСКАЯ АКАДЕМИЯ

Кафедра истории и политологии

КОНТРОЛЬНАЯ РАБОТА

по дисциплине

СОЦИОЛОГИЯ

ТЕМА:

ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКАЯ ТЕРИЯ

З.ФРЕЙДА.

(ПСИХОЛОГИЯ МАСС)

Санкт-Петербург

2000

Противопоставление индивидуальной и социальной, или массовой психологии, которое, на первый взгляд, может показаться столь значительным, многое из своей остроты при ближайшем рассмотрении теряет. Правда, психология личности исследует отдельного человека и те пути, которыми он стремится удовлетворить импульсы своих первичных позывов, но все же редко, только при определенных исключительных обстоятельствах, она в состоянии не принимать во внимание отношений этого отдельного человека к другим индивидам. В психической жизни человека всегда присутствует "другой". Он, как правило, является образцом, объектом, помощником или противником, и поэтому психология личности с самого начала является одновременно также и психологией социальной в этом расширенном, но вполне обоснованном смысле.

Отношение отдельного человека к его родителям, сестрами и братьям, к предмету его любви, к его учителю и к его врачу, т.е. все отношения, которые до сих пор были, главным образом, предметом психоаналитического исследования, имеют право считаться социальными феноменами и становятся тогда противопоставленными известным другим процессам, названным нами нарцистическими, при которых удовлетворение первичных позывов от влияния других лиц уклоняется или отказывается. Итак, противопоставленность социальных и нарцистических душевных процессов, несомненно входит в область психологии личности и не может быть использована с целью отделить психологию от психологии социальной, или массовой.

В отношениях к родителям, сестрам и братьям, к возлюбленной, к другу, учителю и к врачу отдельный человек встречается с влиянием всегда лишь одного лица или очень незначительного числа лиц, из которых каждое приобрело очень большое для него значение. Если речь идет о социальной, или массовой, психологии – эти отношения перестали принимать во внимание, выделяя как предмет особого исследования одновременное влияние на одного человека большого числа лиц, с которыми он чем-то связан, хотя они во многом могут ему быть чужды. Таким образом, массовая психология рассматривает отдельного человека как человека как члена племени, народа, касты, сословия, институции или как составную часть человеческой толпы, в известное время и для определенной цели организующейся в массу. Такой разрыв естественной связи породил тенденцию рассматривать явления, обнаруживающиеся в этих особых условиях, как выражение особого, глубже не обоснованного первичного позыва, который в других ситуациях не проявляется. Наши ожидания обращаются на две другие возможности: что социальный первичный позыв может быть не исконным и не делимым и что начала его образования могут быть найдены в кругу более тесном, как, например, в семейном.

Либидо есть термин из области учения об аффективности. Мы называем так энергию тех первичных позывов, которые имеют дело со всем тем, что можно обобщить понятием любви. Мы представляем себе эту энергию как количественную величину, хотя в настоящее время еще неизмеримую. Суть того, что мы называем любовью и что воспевается поэтами, - половая любовь. Мы, однако, не отделяем всего того, что вообще в какой-либо мере связано с понятием любви, т.е. с одной стороны – любовь к себе, с другой стороны – любовь родителей, любовь детей, дружбу и общечеловеческую любовь, не отделяем и преданности конкретным предметам или абстрактным идеям. Любовные отношения (выражаясь безлично – эмоциональные связи) представляют собой также и сущность массовой души.

Наши ожидания пока основываются на двух мимолетных мыслях. Во-первых, что масса, очевидно, объединяется некоею силой. Но какой же силе можно, скорее всего, приписать это действие, как не эросу, все в мире объединяющему? Во-вторых, когда отдельный индивид теряет свое своеобразие и позволяет другим на себя влиять, в массе создается впечатление, что он делает это, потому что в нем существует потребность быть скорее в согласии с другими, а не в противоборстве, т.е., может быть, все-таки "из любви" к ним.

Две искусственные массы: церковь, войско. Припомним из мифологии масс, что можно наблюдать различные виды, а также противоположные направления в развитии масс. Есть очень текучие массы и в высшей степени постоянные; гомогенные, состоящие из однородных индивидов, и не гомогенные; естественные и искусственные, которым для сплоченности нужно также внешнее принуждение; примитивные и высоко организованные, с четкими подразделениями. По некоторым основаниям – мы хотели бы особо отметить различие между массами, где вождь отсутствует, и массами, возглавляемых вождями. Наиболее интересными примерами таких массовых образований являются церковь, объединение верующих, и армия, войско.

В церкви, как и в войске – как бы различны они не были в остальном, - культивируется одно и то же обманное представление (иллюзия), а именно, что имеется верховный властитель (в католической церкви – Христос, в войске – полководец), каждого отдельного члена массы любящий в равной любовью. На этой иллюзии держится все; если ее отбросить, распадутся тотчас же, поскольку это допустило бы внешнее принуждение, как церковь, так и войско. Об этой равной любви Христос заявляет совершенно определенно: "Что сотворите единому из малых сих, сотворите Мне". К каждому члену этой верующей массы Он относится как добрый старший брат, является для них заменой отца. Церковь проникнута демократическим духом именно потому. Что перед Христом все равны, все имеют равную часть Его любви. Нет никакого сомнения, что связь каждого члена церкви с Христом является одновременно и причиной связи между членами массы. Подобное относится и к войску; полководец, - отец, одинаково любящий всех своих солдат, и поэтому они сотоварищи… Если каждый отдельный индивид в такой широкой степени эмоционально связан в двух направлениях, то из этого условия нам нетрудно будет вывести наблюдаемое изменение и ограничение его личности.

Сущностью массы являются его либидиозные связи, на это указывает и феномен паники, который лучше всего изучать на военных массах. Паника возникает, когда масса разлагается. Характеристика паники в том, что ни один приказ начальника не удостаивается более внимания и каждый печется о себе, с другим считаясь. Взаимные связи прекратились, и безудержно вырывается на свободу гигантский бессмысленный страх. Панический страх предполагает ослабление либидиозной структуры массы и вполне оправданно на это ослабление реагирует, а никак не наоборот, т.е. что будто бы либидиозные связи массы гибнут от страха перед опасностью. Страх у индивида вызывается или размерами опасности, или прекращением эмоциональных связей (либидиозной заряженности). Последнее есть случай невротического страха. Таким же образом паника возникает при усилении грозящей всем опасности или из-за прекращения объединяющих массу эмоциональных связей, и этот последний случай аналогичен невротическому страху.

Типичный повод для взрыва паники приблизительно таков, как его описывает Нестрой в пародии на драму Гебеля "Юдифь и Олоферн". Воин кричит: "Полководец лишился головы", и сразу все ассирийцы обращаются в бегство. Потеря, в каком-то смысле, полководца, психоз по случаю потери порождает панику, причем опасность остается той же; если порывается связь с вождем, то, как правило, порываются и взаимные связи между массовыми индивидами. Масса рассыпается, как рассыпается при опыте болонская склянка, у которой отломали верхушку.

Не так легко наблюдать разложение религиозной массы. Возможность такого разложения описана в английском романе "When it was dark". Он повествует, как заговорщикам, врагам имени Христова и христианской веры, удается якобы обнаружить в Иерусалиме гробницу со словами Иосифа Аримафейского, сознающегося, что из благоговейных побуждений на третий день после погребения он тайно извлек тело Христа из гроба и похоронил именно здесь. Этим раз и навсегда покончено с верой в воскресение Христа и Его божественную природу, а влечет это археологическое открытие за собой потрясение всей европейской культуры и чрезвычайное возрастание всякого рода насилий и преступлений, что проходит лишь с раскрытием заговора фальсификаторов.

При этом предполагаемом разложении религиозной массы обнаруживается не страх, для которого нет повода, а жестокие и враждебные импульсы к другим людям, что раньше не могло проявляться, благодаря равной ко всем любви Христа. Однако вне этой связи взаимной любви и во времена царства Христова стоят те индивиды, которые не принадлежат к общине верующих, которые Христа не любят и Им не любимы; поэтому религия, хотя она и называет себя религией любви, должна быть жестокой и черствой к тем, кто к ней не принадлежит. Если в наше время эта нетерпимость и не проявляется столь насильственно и жестоко, как в минувших столетиях, то все же едва ли можно увидеть в этом смягчение человеческих нравов. Скорее всего следует искать причину этого в неопровержимом ослаблении связей. Если вместо религиозной появится какая-либо иная связь, объединяющая массу, как это сейчас, по –видимому, удается социализму, в результате возникает та же нетерпимость к внестоящим, как и во времена религиозных войн.

По свидетельству психоанализа, почти каждая продолжительная интимная эмоциональная связь между двумя людьми, как-то: брачные отношения, дружба, отношения между родителями и детьми – содержит осадок отвергающих враждебных чувств, которые не доходят до сознания лишь вследствие вытеснения. Это более неприкрыто в случаях, где компаньон не в ладах с другими компаньонами, где каждый подчиненный ворчит на своего начальника. То же самое происходит, когда люди объединяются в большие единицы. Каждый раз, когда две семьи роднятся через брак, каждая из них, за счет другой, считает себя лучшей или более аристократической и т.д.

Когда вражда направляется против любимых лиц, мы называем это амбивалентностью чувств и, конечно, слишком рационалистически объясняем ее многочисленными поводами к конфликтам интересов, которые создаются именно при столь интимных отношениях. В неприкрыто проявляющихся отталкиваниях и антипатиях к близким мы узнаем выражение себялюбия, нарциссизма, добивающегося своей самостоятельности и ведущего себя так, будто случай отклонения от его индивидуальных форм уже есть критика последних и заключает вызов их преобразовать. В этом поведении людей проявляется готовность к ненависти, агрессивность, происхождение которой неизвестно и которой хотелось бы приписать примитивный характер.

Вся эта нетерпимость, однако, исчезает кратковременно или на долгий срок при образовании массы и в массе. Пока продолжается соединение в массу и до пределов его действия, индивиды ведут себя, как однородные, терпят своеобразие другого, равняются с ним и не испытывают к нему чувства отталкивания. Такое ограничение нарциссизма может быть порождено только одним моментом, а именно – либидиозной связью с другими людьми. Себялюбие находит преграду лишь в чужелюбии, в любви к объектам. Либидо опирается на удовлетворение основных жизненных потребностей и избирает их участников своими первыми объектами. И как у отдельного человека, так и в развитии всего человечества, только любовь, как культурный фактор, действовала в смысле поворота от эгоизма к альтруизму. Это касается не только половой любви к женщине со всеми из нее вытекающими необходимостями беречь то, что женщина любит, но и десексуализированной, сублимированно гомосексуальной любви к другому мужчине, любви, вязанной с общей работой. Если, таким образом, в массе появляются ограничения нарцистического себялюбия, которые вне ее не действуют, то это убедительное указание на то, что сущность массообразования заключается в нового рода либидиозных связях членов массы друг с другом.

Рассмотрим новые механизмы эмоциональной связи – называемые идентификацией. Идентификация известна психоанализу как самое раннее проявление эмоциональной связи с другим лицом. Она играет определенную роль в предыстории Эдипова копмлекса. Малолетний мальчик проявляет особенный интерес к своему отцу. Он хочет сделаться таким и быть таким, как отец, хочет решительно во всем быть на его месте. Можно спокойно сказать: он делает отца своим идеалом.

Одновременно с этой идентификацией с отцом, а может быть, даже и до того, мальчик относится к матери как к объекту опорного типа. Итак, у него две психологические различные связи: с матерью – чисто сексуальная захваченность объектом, с отцом – идентификация по типу уподобления. Вследствие непрерывно продолжающейся унификации психической жизни они, наконец, встречаются, и, как следствие этого сочетания, возникает нормальный Эдипов комплекс. Малыш замечает, что дорогу к матери ему преграждает отец; его идентификация с отцом принимает теперь враждебную окраску и делается идентичной с желанием заменить отца у матери. Идеализация стремится сформировать собственное Я по подобию другого, взятого за "образец".

Другой пример. Предположим, что маленькая девочка, испытывает тот же симптом болезни, как и ее мать, например, тгот же мучительный кашель. Это может происходить различно. Либо идентификация та же, из Эдипова комплекса, т.е. означает враждебное желание занять место матери, Либо симптом реализует замену матери под влиянием чувства виноватости: ты хотела быть матерью, так теперь ты стала ею, по крайней мере, в страдании. Объектный выбор становится идентификацией, т.е. Я перенимает качества объекта.

Третьим, особенно частым и важным фактом симптомообразования является то, что идентификация совершенно лишена объектного отношения к копируемому лицу. Если, например, девушка в пансионе получает от тайного возлюбленного письмо, вызывающее ее ревность, и она реагирует на него истерическим припадком, то с несколькими из ее подруг, которые знают о письме, тоже случится этот припадок, как следствие психической инфекции. Это – механизм идентификации на почве желания или возможности переместить себя в данное положение. Другие тоже хотели бы иметь тайную любовную связь, и под влиянием сознания виноватости соглашаются и на связанное с этим страдание.

Идентификация наблюдается и в некоторых других случаях, которые не сразу доступны нашему пониманию.

Генезис мужской гомосексуальности в целом ряде случаев следующий: молодей человек необыкновенно долго и интенсивно, в духе Эдипова комплекса, сосредоточен на своей матери. Но, наконец, по завершении полового созревания все же настает время заменить мать другим сексуальным объектом. И тут происходит внезапный поворот; юноша не покидает мать, но идентифицирует себя с ней, он в нее превращается и ищет теперь объекты, которые могут заменить ему его собственное Я, которых он может заменить любить и лелеять так, как его самого любила и лелеяла мать. Примечательна в этой идентификации ее обширность, она меняет Я в чрезвычайно важной области – а именно в сексуальном характере – по образцу прежнего объекта. При этом сам объект покидается. Подобный процесс можно наблюдать на маленьком ребенке. Например, ребенок, горевавший о потере котенка, без всяких обиняков заявил, что сам он теперь котенок, и стал поэтому ползать на четвереньках, не хотел есть за столом и т.д.

Другой пример такой интроекции объекта дал нам анализ меланхолии – аффекта, считающего реальную или аффективную потурю любимого объекта одной из самых важных причин своего появления. Основной характер этих случаев заключается в жестоком унижении собственного Я в связи с беспощадной самокритикой и горькими упреками самому себе. Анализы показали, что эта оценка и эти упреки в сущности имеют своей целью объект и представляют собой лишь отмщения Я объекту. Тень объекта отброшена на Я. Эти меланхолии показывают нам Я в разделении, в расщеплении на две части, из которых каждая неистовствует против другой. Эта другая часть есть часть, измененная интроекцией, заключающая в себе потерянный объект. Но знакома нам и часть, так жестоко себя проявляющая. Она включает совесть – критическую инстанцию, которая и в нормальные времена критически подходила к Я, но никогда не проявляла себя так беспощадно и так несправедливо. В нашем Я развивается инстанция, которая может отделиться от другого Я и вступить с ним в конфликт. Мы назвали ее Я-идеалом и приписали ей функции самонаблюдения, моральной совести, цензуры сновидений и основное влияние при вытеснении. Она представляет собой наследие первоначального нарциссизма, в котором детское Я удовлетворяло само себя. Из влияний окружающего эта инстанция постепенно воспринимает тербования, которые предъявляются к Я и которые оно не всегда может удовлетворить. Но когда человек не может быть доволен своим Я, он все же находит удовлетворение в Я-идеале, которое дифференцировалось из Я.

Влюбленность и гипноз.

Влюбленность есть не что иное, как психическая захваченность объектом, диктуемая сексуальными первичными позывами в целях этой цели и угасающая; это то, что называют низменной, чувственной любовью. Глубину влюбленности можно измерить по количеству целепрегражденных нежных инстинктов, сопоставляя их с простым чувственным вожделением. В рамках влюбленности бросается в глаза феномен сексуального превышения оценки, тот факт, что любимый объект в известной мере освобождается от критики, что все его качества оцениваются выше, чем качества нелюбимых лиц или в то время, когда это лицо еще не было любимо. Если чувственные стремления несколько вытесняются или подавляются, то появляется иллюзия, что за свои духовные достоинства объект любим и чувственно, а между тем, может быть, наоборот, только чувственное расположение наделило его этими достоинствами. Эти стремления – есть идеализация. С объектом влюбленности обращаются, как с собственным Я, что значит, при влюбленности большая часть нарцистического либидо перетекает на объект. В некоторых формах любовного выбора очевиден даже факт, что объект служит заменой никогда не достигнутого собственного Я-идеала. Его любят за совершенства, которых хотелось достигнуть в собственном Я и которые этим окольным путем хотят приобрести для удовлетворения собственного нарциссизма. Это особенно часто бывает при несчастной, безнадежной любви, так как сексуальное удовлетворение ведь каждый раз заново снижает сексуальное превышение оценки. Одновременно с этой "самоотдачей" Я объекту, уже ничем не отличающейся от сублимированной самоотдачи абстрактной идее, функции Я-идеала совершенно прекращаются. Совесть не применяется к тому, что делается в пользу объекта; в любовном ослеплении идешь на преступление, совершенно в этом не раскаиваясь. Всю ситуацию можно без остатка резюмировать в одной формуле: объект занял место Я-идеала.

От влюбленности явно недалеко до гипноза. То же смиренное подчинение, уступчивость, отсутствие критики как по отношению к гипнотизеру, так и по отношению к любимому объекту. Та же поглощенность собственной инициативы; нет сомнений, что гипнотизер занял место Я-идеала. В гипнозе все отношения еще отчетливее и интенсивнее, так что целесообразнее пояснять влюбленность гипнозом, а не наоборот. Гипноз содержит примесь парализованности, вытекающей из отношения могущественно к бессильному, беспомощному, что примерно приближается к гипнозу испугом у животных. При полной суггестивной податливости моральная совесть загипнотизированного может проявлять сопротивление. Но это может происходить оттого, что при гипнозе в том виде, как он обычно производится, могло сохраниться знание того, что все это только игра, ложное воспроизведение иной, жизненно гораздо более важной ситуации.

На основании всего вышесказанного можно вывести формулу либидиозной конституции массы. По крайней мере, такой массы, какую мы до сих пор рассматривали, т.е. имеющей вождя и не приобретшей секундарно, путем излишней "организованности", качеств индивида. Такая первичная масса есть какое-то число индивидов, сделавших своим Я-идеалом один и тот же объект и вследствие этого в своем Я между собой идентифицировавшихся. Это отношение может быть изображено следующим образом.

Я-идеал Объект

Внешний

объект

Стадный инстинкт.

Аффектные связи, замеченные нами в массе, вполне достаточны, чтобы объяснить одно из свойств, а именно: отсутствие у индивида самостоятельности и инициативы, однородность его реакций с реакцией всех других, снижение его, так сказать до уровня массового индивида. Но при рассмотрении массы как целого она показывает нам больше; черты ослабления интеллектуальной деятельности, безудержность аффектов, неспособность к умеренности и отсрочке, склонность к переходу всех пределов в выражении чувств и к полному отводу эмоциональной энергии через действия – это и многое другое дает несомненную картину регресса психической деятельности к более ранней ступени, которую мы привыкли находить у дикарей или у детей. Такой регресс характерен особенно для сущности обыкновенных масс, в то время как у масс высокоорганизованных, искуственных, такая регрессия может быть значительно задержана.

Итак, у нас создается впечатление состояния, где эмоциональное побуждение и личный интеллектуальный акт индивида слишком слабы, чтобы проявиться отдельно, и должны непременно дожидаться заверки подобным повторением со стороны других. Загадка суггестивного влияния возрастает, если признать, что каждое влияние исходит не только от вождя, но также и от каждого индивида на каждого другого индивида.

Нелегко проследить онтогенез стадного инстинкта. У ребенка долгое время и незаметно никакого стадного инстинкта или массового чувства. Таковое образуется вначале в детской, где много детей, из отношения детей к родителям, и притом как реакция на первоначальную зависть, с которой старший ребенок встречает младшего. Старшему ребенку хочется, конечно, младшего ревниво вытеснить, отдалить его от родителей и лишить всех прав; но, считаясь с фактом, что и этот ребенок – как и все последующие – в такой же степени любим родителями, и вследствие невозможности удержать свою враждебность без вреда самому себе, ребенок вынужден отождествлять себя с другими детьми, и в толпе детей образуется массовое чувство или чувство общности, получающее затем дальнейшее развитие в школе.

Позднее стадный инстинкт проявляется в обществе как корпоративный дух и т.д., никак тем самым не отрицает происхождения зависти. Никто не должен посягать на выдвижение, каждый должен быть равен другому и равно обладать имуществом. Социальная справедливость означает, что самому себе во многом отказываешь, чтобы и другим надо было себе в этом отказывать или, что то же самое, они бы не могли предъявлять на это прав. Это требование равенства есть корень социальной совести и чувства долга. Неожиданным образом требование это обнаруживается у сифилитиков в их боязни инфекции. Боязнь этих несчастных соответствует их бурному сопротивлению бессознательному желанию распространить свое заражение на других, так как почему же им одним надлежало заразиться и лишиться столь многого, а другим – нет?

Социальное чувство, таким образом, основано на изменении первоначально враждебных чувств в связь положительного направления, носящую характер идентификации. Поскольку нам было возможно проследить этот процесс, изменение это осуществляется, по-видимому, под влиянием общей для всех нежной связи с лицом, стоящим вне массы. При обсуждении обеих исскуственных масс – церкви и войска – мы уже слышали об их предпосылке, чтобы все были одинаково любимы одним лицом – вождем. Но не забудем одного: требование равенства массы относится только к участникам массы, но не к вождю. Всем участникам массы нужно быть равными между собой, но все они хотят власти над собой одного. Множество равных, которые могут друг с другом идентифицироваться, и один-единственный, их всех превосходящий, - вот ситуация, осуществленная в жизнеспособной массе.

Литература:

Фрейд З. Я и Оно. – Москва: Издательство "ЭКСМО-Пресс", 1998г.