С видом на Кремль

Решение о строительстве Дома правительства было принято Советом Народных Комиссаров в 1927 году, когда стало очевидно, что все жилплощади, занятые служащими госаппарата, перенаселены. С весны 1918 года такими жилищными площадями в столице являлись: Кремль, в котором проживали 1 257 человек, а также гостиницы «Националь», «Метрополь» и другие, где обитал 5 191 человек из числа ответственных работников и заслуженных революционеров. Кроме того, аппараты и наркоматы нуждались дополнительно в полутора тысячах ответственных работников, в то время как свободных комнат на правительственном балансе числилось лишь 29.

Москва всегда страдала от перенаселения. И выход из создавшейся ситуации виделся один — строительство Дома правительства, причем такого, чтобы признаки новой жизни проступали в нем во всем коммунистическом величии. Когда решение было принято, потребовалось отыскать место под застройку с совершенно определенным условием — оно должно быть недалеко от Кремля. Искомое место нашлось на так называемом Болоте — территории за Большим Каменным мостом, на противоположном от Кремля берегу Москвы-реки.

Остров царских садов

В старину из-за царского сада, разбитого здесь, место это называлось «Садовники». Сад защищал Кремль от возможного пожара, и любое строительство здесь было запрещено. Теперь это был остров, отделенный от Замоскворечья водоотводным каналом, прорытым во времена императрицы Екатерины II. А тогда на месте канала была заросшая москворецкая старица: низина, бочаги, наполнявшиеся в половодье. Москвичи так и звали это место — «болото», и слыло оно дурным и «кровососным». От такой славы и царские сады не спасали. На Болотной площади казнили. Молва говорит, что Разина казнили на Красной площади, а вот Пугачева — точно тут. В начале XVI века на Болоте сожгли публичной казнью, наподобие тех, что устраивала средневековая инквизиция, то ли четырех, то ли пятерых человек, обвиняемых в каком-то заговоре против Церкви. После содеянного радетели веры, правда, опомнились и больше «костров» не устраивали. Против Болота на льду Москвы-реки проходили и кулачные бои. Именно здесь во времена лермонтовского купца Калашникова «трещали груди молодецкие». В красный, кровавый цвет был окрашен и мясной рынок, разворачивавшийся в зимнее время на льду реки напротив сегодняшнего Театра эстрады. Показательно и то, что именно «на болоте» московское предание располагает палаты и домовую церковь Малюты Скуратова — жестокого приспешника Ивана Грозного. И несмотря на то что этому факту нет доказательств, за церковью Николы на Берсеневке — построенной на месте старой через сто с лишним лет после смерти Малюты — закрепилось название «церкови Малюты». Сегодня кажется невероятным, что одна из самых красивых и благодатных церквей Москвы имеет отношение к такому человеку. Но у ее стен давняя история, они не раз перестраивались, и, возможно, страшная находка прошлого века — сотни черепов под старыми церковными плитами — изначально была скрыта как раз под трапезной Малюты. Современные эксперты думали, что черепа эти «расстрельные», то есть относящиеся к постреволюционному периоду, но исследование эту версию опровергло — они покоятся под плитами с XVII века. А сами «Малютины палаты», которые правильнее было бы назвать палатами Аверкия Кириллова, были заложены боярином Берсенем Беклемишевым в царствование Василия III (отчего и набережная была названа Берсеневской). Но и с ним приключилась страшная история: боярин был казнен царем за «переченье» и несогласие. Достроил палаты думный дьяк Аверкий Кириллов уже в царствование старшего брата Петра I Федора Алексеевича (1676—1682 годы). Считается, что Аверкий ведал царскими садами. Но несмотря на вполне мирную должность, думный дьяк тоже долго не прожил — был убит во время стрелецкого бунта в Хованщину.

В этой связи можно напомнить и тот факт, что, пока волжская вода канала Москва—Волга не пополнила Москву-реку, мальчишки из Дома на набережной обнаружили в подвалах церкви и «Малютиных палат» несколько подземных ходов, ведущих на другой берег Москвы-реки. В тех ходах черепов было не сосчитать, и иногда какой-нибудь «головой» малолетние сорванцы запросто играли в футбол. Там же, в этих ходах, в замурованной нише нашли женский скелет в цепях, но когда нишу вскрыли — от соприкосновения с воздухом он рассыпался. Теперь уровень грунтовых вод поднялся на несколько метров, и все ходы затоплены. А легенды продолжают жить… Помимо рассказов о «девушке-призраке в цепях» говорят еще и про Ваньку Каина, страшного разбойника, который прямо под стенами Кремля, у Каменного моста, купцов убивал…

Но к тому времени, когда на означенном месте решили возводить Дом правительства, все, разумеется, изменилось. К началу строительства пейзаж этого столичного уголка был следующим: на стрелке острова изящным символом Москвы располагался домик в стиле «модерн» со ступенями, сбегающими к воде. За ним — красными кирпичными корпусами вставали цеха фабрики товарищества «Эйнем», учрежденного в 1867 году (нынешний «Красный Октябрь»). Потом — первая московская ТЭЦ, управление трамваев (сохранившееся) и трамвайный круг (уже не существующий), а за ними — остатки винно-соляных складов, пролет Якиманки и Каменного моста и, наконец, «каменный рынок», расположенный как раз на месте бывших царских садов. В общем, место должно было быть торгово-заводским, но по стечению обстоятельств здесь вырос грандиозный памятник социалистической эпохи.

Имя дома

Официально новый дом именовался Домом Советов ЦИК и СНК, в обиходе — Домом правительства. Но каких только прозвищ не давали ему затем москвичи: и «Расстрельный дом», и «этап ГУЛАГа», и «кремлевский крематорий», и «Допр» (это означало одновременно и «Дом Правительства», и «Дом предварительного заключения»)… После публикации в 1976 году знаменитой повести Юрия Трифонова его навсегда окрестили Домом на набережной.

Колосс на железобетонных сваях

На месте бывшего Винно-соляного двора, на Всехсвятской улице и Берсеневской набережной грандиозная стройка обосновалась в феврале 1928 года. Для возведения дома-махины по просьбе Иофана прислали технику с Волховстроя, механические подъемники, транспортеры песка и прочие машины, выписанные из-за рубежа. Ушел в историю целый квартал, протянувшийся от Москвы-реки до Водоотводного канала, старые приземистые постройки были сровнены с землей. Едва ли не самым трудным и ответственным этапом строительства было устройство фундаментов — советский Колосс должен был неколебимо стоять на слабых болотистых грунтах. Для этого возвели грандиозное свайное основание: на 3 с лишним тысячах мощных железобетонных сваях уложили бетонную подушку толщиной 1 метр — под фундамент.

Строительство не укладывалось в намеченные сроки, и в апреле 1930 года Комитет по постройке Дома предложил перейти на работу в 2—3 смены и перебросить на объект 200—300 рабочих с других строек. В сентябре Комитет настаивал на необходимости подключить к строительству Дома дополнительно до 850 квалифицированных мастеров, и прежде всего— направлять на строительство рабочих с Биржи труда. В связи с этим Комитет счел необходимым приурочить окончание постройки Дома «как по политическим, так и экономическим соображениям» к 1 ноября 1930 года. Закончить строительство к ноябрю 1930 года не удалось. И если одна часть Дома была полностью готова и принимала первых жильцов, то в другой — еще вовсю шли работы. Первая очередь была готова в феврале 1931 года, корпуса у Москвыреки сдавали в эксплуатацию позднее, клуб и универмаг были сданы только в феврале следующего года. Общая площадь здания составила 400 тысяч м2.

К 1 ноября 1932 года в Доме проживали уже 2 745 человек: 838 мужчин, 1 311 женщин и 596 детей. Строительство уникального здания обошлось в копеечку. Вместо запланированных 4 млн. рублей в ноябре 1930 года общая стоимость была определена в 24 млн. рублей, а к январю 1932 года понадобилось еще около 4 млн. рублей. Вместе со старым московским районом осталась в прошлом и улица Всехсвятская. Облик выросшей здесь громады никак не вязался с этим «допотопным» названием. В 1933 году она была переименована в улицу Серафимовича — в честь 70-летия советского писателя Александра Серафимовича Попова, работавшего под псевдонимом Серафимович.

Монументальная западня

Вначале у жильцов Дома все было, как у счастливых новоселов: выезжали из номеров надоевших гостиниц в роскошные квартиры площадью 100— 170 квадратных метров. Мебель предоставлялась (стиль — аскетический, разработки иофановских мастерских, но материал отменный — кожа, мореный дуб). Только кухни, видимо, как явный пережиток феодализма, были иногда малы. Они «нарезались» из остатков жилплощади — ну, не готовить же тут в самом деле! Дети поедят в детском саду, мать — в столовой, отец — на работе, да еще принесет чего-нибудь вкусного из кремлевского буфета. В общем, на кухне разве что чаю попить по русскому обычаю.

Дом с огромными квартирами жил как остров, как город солнца среди первобытной тьмы: вокруг стояли бараки, вились какие-то кривые переулки с разной шпаной, никогда не знавшей человеческой жизни.

Как тут не позавидовать обитателям Дома? Ничего подобного во всей России не было. Лифты, ванны, туалеты, горячая и холодная вода — круглый год. Ставишь вечером на кухне в мусоропровод ведро с мусором — ночью на грузовом лифте приедут, заберут и поставят чистое. Пока Дом строили, рабочие девчонок на лифтах катали: вот было удовольствие!

Где это видано, чтобы в стенах одного дома целая индустрия работала: Клуб имени Рыкова (нынешний Театр эстрады), магазин, столовая, детский сад, амбулатория, почта, телеграф, прачечная, телефоны и, конечно, кинотеатр «Ударник». После рабочего дня кто был помоложе бежали туда потанцевать. Перед каждым сеансом здесь играл джаз-оркестр и даже гавайская гитара, а напитки подавали — «Марсалин», «Какао-шуа», печенье «Пти-фур». В общем, Дом выстроили на совесть: даже оконные рамы были дубовыми, а двери — настоящими филенчатыми.

Вынести что-либо из Дома (например, книгу) можно было только с письменного разрешения хозяина квартиры (блокноты с бланками пропусков выдавала комендатура).

Может быть, сейчас такое общежитие покажется странным, но тогда, особенно снизу, со дна утлой жизни, черной от перебранок, толчеи и примусного чада, все это казалось чудом. Дом действительно был огромен, как город. И ребят в нем было полно: умных, хороших, спортивных. Они и постоять за себя могли при случае. За ними была сила, было будущее. Так им, по крайней мере, казалось.

В этом Доме вообще многое лишь казалось, хотя видимость эта была очень убедительной. Судороги раздираемой коллективизацией и индустриализацией страны тут не ощущались. И если и были враги, то вне стен Дома. Кто же тогда мог предположить, что врагами окажутся сами его обитатели, лучшие из лучших — революционная элита, первопроходцы коммунизма — работники наркоматов, высшее военное руководство, руководство НКВД, герои-летчики, полярники, поэты, писатели, журналисты. И несмотря на то что система уже запустила механизм тотальных репрессий, отсюда это было незаметно. Ведь и сами идеологи репрессий жили в этом Доме.

Первая кровь здесь пролилась еще во время строительства Дома. В 1930 году на стройке вспыхнул пожар. Вызвали начальника Треста пожарной охраны Москвы Н. Тужилкина и, после того, как пожар был потушен, арестовали и расстреляли. Но счастливые обитатели Дома, во дворе которого били фонтаны и «эмки» из Манежа ежедневно отвозили незаменимых работников то в наркоматы, то в Кремль, — этого не заметили. Никто тогда еще не знал, что незаменимых нет. Правда, были предзнаменования…

Одним из первых репрессированных в Доме правительства стал Михаил Николаевич Полоз, недавний министр финансов Украины. Случилось это в 1934 году. Чудом избежал расстрела Яков Бранденбургский, ответственный работник, юрист. Он побывал на коллективизации в Саратовской и Тамбовской губерниях и «все» понял. Однажды не пришел с работы домой. Искали два дня. Отыскался — на Канатчиковой даче. В общем, он просто решил спастись, в чем ему помогли врачи.

Жена маршала Тухачевского приходила в тир Дома в кожанке. Она отлично стреляла из револьвера. У нее были даже подражательницы. И ребята ее очень любили, стреляли вместе и получали значок «Юный Ворошиловский стрелок». Ну кто бы мог подумать, что Тухачевские окажутся врагами? Красный маршал Тухачевский, разработчик стратегии наступательной танковой войны, — враг? Вскоре колесо завертелось невзирая на чины и лица: Тухачевский, Блюхер, Косарев, сам «крестный отец» Дома А.И. Рыков.

Жуть нашла на Дом. Если ночью загорались окна, было ясно — забирают. Отец Юрия Трифонова, Валентин Андреевич, был соратником-оппонентом Сталина по Гражданской войне и тем не менее был схвачен 22 июня 1937 года и позже расстрелян. Это вообще была «ночь длинных ножей» — тогда похватали очень многих. Для жителей Дома именно 1937-й был невыносим: машины приезжали по два раза за ночь. Бабушка Трифонова, Татьяна Александровна Словатинская, во времена большевистского подполья посылала Сталину деньги, теплые вещи в Туруханскую ссылку. Возможно, был между ними и роман. Но Сталин своеобразно «отблагодарил» старую знакомую. Ее дочь, зять и сын были арестованы. Саму же Словатинскую оставил в живых. Она вместе с внуками отправилась в эвакуацию в Ташкент, не потеряв веры в умного-доброго-справедливого товарища Сталина.

Список репрессированных жильцов Дома насчитывает более 800 человек. Официально не реабилитированы и не внесены в этот список — палачи. И у них тоже были семьи… Исчезал глава семьи — исчезали и семьи. А дети бродили вокруг окруженного охраной дома и, если их никто не подбирал, сбивались, как бродячие собаки, в стаи. Таких сирот ждала жестокая участь — их отправляли в детский приемник, малышам меняли фамилии и имена.

Жители Дома, сопротивляясь вопиющему злу, пригревали таких детей. Дочь старого революционера Иванова Галя на Каменном мосту увидела девочку — Олю Базовскую. Она хотела броситься в воду, потому что родителей арестовали и она не знала, что делать. Она привела ее домой. Все знали, что это девочка из Дома, знали и чья это дочь, но никто не настучал. Хотя доносы в то время процветали. Академик Н.В. Цицин услышал ночью плач ребенка, доносившийся из опустевшей квартиры наркома водного транспорта. Тайно поднявшись в квартиру, он обнаружил там внука арестованного наркома, забрал его и переправил родственникам в Одессу. Был случай, когда кричащего младенца обнаружили в ящике из-под белья: в последний момент перед арестом родители спрятали его там спящего и тем спасли. В общем, это страшное время продолжалось до самой войны. Никто не знал, кто «исчезнет» следующим.

Кира Павловна Политковская вспоминает, что были времена, когда чуть ли не половина окон в Доме была темная, а на дверях висели красные сургучные печати. Обычной практикой стали тогда переселения из квартиры в квартиру. Если кто-то вдруг оказывался «в немилости», его могли «понизить рангом» и из большой квартиры перевести в меньшую или вовсе в коммуналку. У некоторых нервы не выдерживали, и, чтобы спасти семью, человек, «попавший под подозрение», пускал себе пулю в лоб. Но семью это обычно не спасало, ее — в лучшем случае — изгоняли из Дома.

Говоря о переселениях 1930-х годов, стоит вспомнить историю квартиры № 221, которая сначала числилась за Михаилом Тухачевским. Сюда, приезжая в отпуск из-за границы, к нему приходил Федор Раскольников — бывший командующий красным флотом, а затем дипломат. Когда Тухачевский был расстрелян (а Раскольников вскоре убит в Ницце агентами НКВД), квартира перешла Всеволоду Меркулову, заместителю Лаврентия Берии, одному из самых безжалостных сталинских палачей. К Меркулову в гости стал, естественно, захаживать сам Лаврентий Павлович. Впоследствии оба были расстреляны по одному и тому же делу. Так, грандиозный Дом на набережной, планируемый, по замыслу архитектора, как образец коммунистического градостроительства, превращался со временем в черный монумент своим избранным обитателям.

Замкнутый цикл

Новый дом — самый большой жилой дом в Европе — представлял собой не просто громадный комплекс разновеликих построек, он вмещал в себя несколько предприятий замкнутого, в прямом и переносном смысле этого слова, цикла. Здесь находились не только клуб, «Новый» театр (ныне на его месте Театр эстрады) и кинотеатр «Ударник», но и поликлиника, прачечная, библиотека, столовая для занятых важными государственными делами жильцов, продовольственный магазин («закрытый распределитель»), детский сад, ясли — словом, все то, что было необходимо для «своих». В верхней части Дома располагались просторные обзорные площадки, террасы, детский сад и даже солярий. А под подъездами, в подвальных этажах находилось бомбоубежище, огромное, в 2—3 этажа, с высокими потолками и многоярусными нарами.

Внизу, в одном из дворов, под специальными крышками «пряталось» нагревательное устройство — снеготаялка, куда дворники сбрасывали убранный с территории снег (этим таинственным устройством взрослые жильцы Дома пугали носившихся по дворам сорванцов). «Вырабатываемые» Домом отходы собирал целый штат мусорщиков, «экипированных» железными баками (они надевались на плечи наподобие рюкзаков). Сжигали мусор в специально оборудованных подвальных печах.

Акты и описи

Исходный проект предусматривал строительство 10-этажного 440квартирного дома. В действительности квартир получилось больше — 505. Оснащены они были по последнему слову техники: телефон, невиданное по тем временам круглосуточное горячее водоснабжение, на кухне — газовая плита и холодный шкаф для хранения продуктов. В стремлении предусмотреть все возможное проектировщики не забыли и о милых привычках будущих обитателей Дома: в стене кухни было проделано отверстие специально для самоварной трубы. Мебель в квартирах была типовая (то есть единая для всех), казенная, а потому достаточно однообразная— кровати, стулья, тумбочки были снабжены инвентарными табличками с надписью: «1-й Дом Советов ЦИК СССР». Впрочем, большинство новоселов были людьми привычными к казенным удобствам… Въезжавшие в Дом получали из хозяйственного управления «Акт на приемку квартиры в доме ЦИК—СНК» с детальной описью: стены, полы, потолки, застекленные и глухие двери, шпингалеты, дверные замки, предохранительные цепочки, электрический звонок с кнопкой, ключи от лифтов, душник-дымоход с крышкой — для самовара, смывной бачок и «держка» к нему, с цепочкой и фарфоровой ручкой, унитаз с дубовым сиденьем и прочая квартирная «начинка». Новоселам выдавали также инструкцию по пользованию современнейшими приборами и оборудованием: например, запрещалось бросать в унитаз кости, тряпки, коробки и прочие посторонние предметы, засорять раковины окурками и спичками, ударять по трубам тяжелыми предметами и вставать на них ногами, а ручки выключателей и переключателей требовалось вращать только по направлению часовой стрелки.

Такие разные обитатели

Среди жильцов этого Дома, несмотря на то что все они в общем-то считались элитой, всегда существовала некая иерархия, которая, конечно, измерялась рамками своего времени. Например, за служащими в Дом на набережной приезжали «эмки», а за старыми, заслуженными большевиками — «роллсройсы». Среди старых мирных большевиков, исключая Розалию Землячку, в Доме жили и добрые люди. Например, соратники Ленина, Лепешинские. В годину поволжского мора они, имея собственную дочь, усыновили еще и ребенка из сирот-голодающих. Сирот в Доме усыновляли многие. Мать семейства Лепешинских, Ольга Борисовна, на долгие годы посвятила себя «науке» о законах перехода из «неживого в живое». Работы свои она продвигала через самого Сталина, чем очень помогла Трофиму Денисовичу Лысенко в разработке его псевдонаучных теорий. Не многие в этом Доме были столь приближенными, как Ольга Борисовна. Что же касается ее убежденности в том, что из неживого может рождаться жизнь, то она поистине поразительна, особенно в контексте того времени.

В этом Доме жили и герои Испании — Яков Смушкевич и Михаил Кольцов. Помимо геройских качеств они прославились еще и тем, что привезли из Испании первые радиолы, и все ребята бегали танцевать к Розе Смушкевич (сейчас она живет в Германии, но жизнь в Доме вспоминает с энтузиазмом). Во дворах играли в баскетбол и, конечно, дрались с «дерюгинскими». Лева Федотов (про которого потом писали Трифонов и Ольга Кучкина) был «гением этого места». В драках он вызывал у противников жуткий страх — «впадал в ярость». А еще он писал рассказы, фантастические романы, научные трактаты в духе энциклопедистов XVIII столетия, украшая их многочисленными рисунками. Один из рассказов — про «зеленую пещеру» и сохранившийся глубоко под землей мир динозавров. Устраивал он и литературные конкурсы, соревнуясь в словесности с юным Трифоновым. Более того, он учредил Тайное общество испытания воли (ТОИВ), вступить в которое можно было, только пройдя по перилам балкона 10-го этажа. Свою же волю, помимо ходьбы по перилам, он закалял еще и тем, что ходил зимой в коротких бриджах. Один из немногих, Лева корпел над энциклопедиями и вел дневники, которые его и прославили. Считается, что он — мальчик-пророк, предугадал войну. Вот цитата из Тетради XIV: «Хотя сейчас Германия находится с нами в дружественных отношениях, но я убежден (и это известно всем), что это только видимость. Я думаю, этим самым она думает усыпить нашу бдительность, чтобы в подходящий момент вонзить нам отравленный нож в спину...» Это написано за 17 дней до начала войны. Так мальчик Лева оказался в чем-то прозорливее и Сталина, и Гитлера с его «блицкригом». Сам он просился на фронт неустанно. Сначала его не брали: эпилепсия, близорукость. Потом взяли. Но до фронта он так и не дошел — в учебной части под Тулой он попал под бомбежку в военном грузовике. Много лет спустя его мать, обитающая в однокомнатной квартире Дома одна, ходила в солдатских зашнурованных ботинках и, как многие люди, потерявшие в жизни все, казалась не в себе. Потом гениальность ее сына оценила пресса и разнесла по всей стране. В этот период мать немного ожила. А потом умерла…

И гениальные, и менее гениальные дети обитателей дома учились в школе № 19 имени В.Г. Белинского на Софийской набережной (в прошлом — Мариинское женское училище, находившееся под патронатом вдовствующей императрицы Марии Федоровны). Здесь по стенам были развешаны мутноватые, в благородных рамах зеркала, а у стены стоял аквариум с пучеглазыми вуалехвостами. Здесь очень любили учителей: учителя физики Василия Тихоновича Усачева, и особенно — учителя литературы Давида Яковлевича Райхина. Музыку здесь когда-то преподавал Рахманинов, и, как хранитель добрых традиций, в школе оставался его рояль. Ведь настали времена, когда традиции жизни школы пришли в явный конфликт с опричными нравами государства. Школа вопреки системе не требовала, чтобы дети и жены отрекались от осужденных отцов и мужей.

Она была неким монолитом, хотя и состояла из самых разных компаний детей, проживавших в Доме. У Трифонова и Левы Федотова была своя компания. У Сергея Макарова, внучатого племянника Б. Иофана, — другая. У Тамары Шуняковой — третья. Ближайшей подругой Тамары была Этери Орджоникидзе. Вот она, похоже, знала всех: и трифоновскую компанию, и аллилуевскую, и компанию Васи Сталина, и детей одного из первых советских ракетчиков, И. Клейменова, расстрелянного в 1937-м.

Сегодня, перебирая в коробке фотографии, Этери, пересиливая возраст, пытается участливо вглядеться в лица бывших мальчишек, которые вылетели из Дома, как из гнезда, а потом уже жизнь и война развеяли их по свету, и только она еще знает — кто нашелся потом, кто пропал. «Здесь, в этом Доме, в его 505 квартирах сосуществовало столько разных людей, столько миров», — говорит Этери. Если бы можно было вообразить себе некую общую биографию всех, кто когда-либо в этом Доме жил, получилась бы история страны. Тут собраны все: и герои, и палачи, и большие романтики, и безнадежные циники.

Работы Бориса Иофана

1925 — здание на Русаковской улице, 7

1927 — Московская сельскохозяйственная академия им. К.А. Тимирязева, Административный корпус, Колхозный корпус

1928—1931 — работа над 1-м Домом Советов ЦИК и СНК СССР

1931 — проектирование здания Дворца Советов

1935 — корпуса санатория «Барвиха» под Москвой

1937 — павильон международной выставки в Париже и идея скульптуры В. Мухиной «Рабочий и колхозница»

1939 — советский павильон выставки в Нью-Йорке

1938—1944 — станция метро «Бауманская»

1944—1947 — лаборатория академика П.Л. Капицы. Реконструкция и восстановление Театра им. Евгения Вахтангова

1947—1948 — проекты высотных зданий, здания Университета

1972 — Институт физкультуры (последняя постройка Б. Иофана )

«Кресты» на окнах

21 июня 1941-го Лева Федотов записал в своем дневнике: «Война должна возникнуть именно в эти числа этого месяца...» И она «возникла». Вся жизнь в Доме изменилась: девушки постарше пошли учиться на медсестер, помладше — эвакуировались вместе с родителями. В основном — в Ташкент, Куйбышев, Киров. Дом стоял мрачный, пустой. Тысячи окон были заклеены крестнакрест полосками бумаги. Жилых осталось два подъезда. Когда Тамара Васильевна Игнатошвили (тогда еще Шунякова) в апреле 1942-го вернулась в Дом, ей повезло попасть в свою прежнюю квартиру, где, правда, прибавилось жильцов и обстановка сложилась отнюдь не довоенная. Квартира была ограблена. Тамару Васильевну вызвали в комендатуру и спросили: это ваше? Она узнала свое ситцевое платье. Расплакалась. Там же был ее патефон, надписанный, именной, — она взяла и его. Предлагали мыло, но она еще не знала, что это — дефицит, и отказалась. Оказалось, Дом грабил сам комендант вместе с охраной в октябре 1941-го, когда в течение 2—3 дней по всей Москве грабили магазины. Из квартир эвакуированных жильцов комендант вывозил ценное имущество: мебель, рояли, картины. Разумеется, потом он был взят и расстрелян.

Во время войны Тамаре Васильевне писали ребята со всех фронтов, искренне, по-дружески. Она была красавицей, и ей очень нравился испанский коммунист Рубен Руис Ибаррури. О нем с фронта писал ей приемный сын Сталина — Томик. Писал, что последний раз, мол, видел его на хуторе таком-то, недалеко от Сталинграда. Судьба Тамары Васильевны в определенном смысле тоже трагична: ей писали ребята, отцы которых оказались «врагами народа» и которые мечтали рассчитаться за отцов — доказать делом, на войне, что они не враги, а герои. А в 1942 году ей встретился человек, обаятельный, интересный. Потом оказалось, что он — из 9-го управления НКВД (из охраны). Цветы дарил. Сирень выбирал самую красивую. Обаял. Что же ей было делать? Как решиться на выбор между друзьями, отцы которых были репрессированы, и человеком, который работал в НКВД? И она выбрала его — товарища Игнатошвили. В результате получилась большая дружная семья с внуками и правнуками.

Несбывшиеся надежды

Прошла война. Люди возвращались в Дом с надеждой, что кошмар отступит. Слишком много страна претерпела. Убитых на фронтах не перечесть — не до крови, надеялись…

Дом, конечно, изменился, но жизнь в нем мало-помалу налаживалась. Охрану в фуражках с прямым козырьком сменили женщины-вахтерши. В «Ударнике» так же крутили фильмы, но джаз убрали и танцы прекратились. Типовую иофановскую мебель народ стал менять на другую, создавая свою обстановку. В Доме появились новые почетные жильцы, творцы победы — прославленные маршалы.

В декабре 1947-го Кира Павловна Аллилуева (Политковская) открыла дверь на неожиданный звонок и, открыв, ушла в свою комнату репетировать роль. Потом из-за непонятной тревоги она распахнула дверь своей комнаты: навстречу шла мать в сопровождении двух сотрудников НКВД. Саму Киру Павловну забрали спустя месяц. «К маме пришли в 5 часов, а ко мне пришли ночью. А я чувствовала, что за мной ходят. Сначала хотели проникнуть на кухню в грузовом лифте, но в ту пору дверцы мы уже запирали. А потом в 2 часа ночи с 5 на 6 января 1948 года — звонок. Открыл брат. Я читала «Войну и мир» — после чего не могла этот роман в руки брать. Брат говорит: «Кира, к тебе». Кто мог прийти в 2 часа ночи? Но они так любезно: «Оденьтесь во все теплое, возьмите 25 рублей». А тогда только-только поменяли деньги. Отвезли сначала на Лубянку, там без всяких разговоров оставили в темной комнате, где нечем дышать. Мне плохо стало. Слышу: вода течет. Слава богу, платок был, приложила мокрый на сердце. Всю ночь сидела в какой-то комнате, где вода была, и больше ничего. Потом меня вызвали и сказали, что мы вас арестовали, вы враг народа — и меня в Лефортово. Обвинение — соучастие в отравлении отца».

Отец Киры Павловны, Павел Сергеевич, незадолго до смерти, в 1938 году, был командирован в штаб Блюхера с какой-то проверкой. О чем они там говорили, что он узнал — неведомо. По возвращении оттуда внезапно умер. Утром выпил кофе, поел бутербродов. В полдень домой звонят из Кремля: «А чем вы его кормили?» — «Как чем? Бутербродами, кофе». — «Он в Кремлевке». — «Надо к нему поторопиться, пришлите машину!» — «Нет, мы вам все сообщим». Пока доехали, Павел Сергеевич умер. Врач говорила, что он очень ждал жену, хотел ей что-то важное сказать.

Так, 10 лет Сталин держал в запасе «дело» о смерти своей жены, а когда поползли слухи, что она покончила с собой, он дал этому «делу» ход. В результате — взяли всю семью. Только дети остались с домработницами, да дядю Федю Аллилуева «пожалели», поскольку был он не совсем адекватен после Гражданской войны.

Когда Надежда в 17 лет бежала к Сталину на Южный фронт, дядя Федя, будучи тогда 16-летним пацаном, тоже решил поучаствовать в революции. И они попали прямо к Камо (Семену Аршаковичу Тер-Петросяну), знаменитому соратнику Сталина и в некотором роде партизану. Вот что рассказала Кира Павловна. «Вы кто такие? — спросил Камо. — Большевики? Ну вот мы вас сейчас и проверим. Мы вас расстреляем». Поставили их к стенке, дали залп поверх голов. Дедушка ничего, а дядя Федор с тех пор и стал неадекватным. Странности у него были невинные: он много ел, из гостей не мог уйти часа по четыре. Когда арестовали Анну Сергеевну Аллилуеву, Евгению Александровну и Киру, дочь Сталина, Светлана, говорят, пришла к отцу: «За что ты теток моих посадил, они ж мне мать заменили?» Сталин ответил: «Будешь адвокатничать, я и тебя посажу». Но родственников, как известно, он не сажал, а уничтожал. Все Сванидзе (родственники первой жены, от которой у него был сын Яков) были расстреляны.

Аллилуевым повезло больше. Киру Павловну выслали в Шую, она там провела 6 лет. А когда в 1953 году вышла, Сталин еще был жив. Паспорт ей тогда выдали с другой фамилией — Политковская, по мужу. Через год, 2 апреля 1954-го, выпустили и мать Киры Павловны. Она несколько лет просидела в одиночке, отчего лицевые мышцы у нее атрофировались. Кира Павловна долгие часы ждала ее в приемной. Когда Евгения Александровна вышла, она с величайшим трудом произнесла: «Ну вот, он и вспомнил обо мне». «Да нет, — сказал ее сын, Сергей. — Он просто умер».

Подъезды Дома

Проект предполагал строительство 25-подъездного дома. И здесь действительно есть подъезд, обозначенный № 25, но на самом же деле в Доме 24 подъезда. И все потому, что один из них — № 11, так никогда и не был построен. Какими только мифами и легендами не обросла простая история «таинственно исчезнувшего подъезда»! Некоторые, например, предполагали, что он, возможно, служил входом в одну-единственную квартиру. Подъезд начали строить, успели сделать лестничную клетку и мраморную лестницу. А потом пришло указание: за счет подъезда № 11 расширить квартиры соседнего, 12-го подъезда, которые и без того уже были огромными. Так и осталась за дверью под номером «11» одна лишь лестница, не ведущая никуда. С парадной стороны (с внутреннего двора) входа в этот подъезд нет, и после 10-го подъезда сразу идет 12-й.

Вообще же, нумерация подъездов Дома беспорядочна. Так, за № 6 идет почему-то подъезд № 8-й, за подъездом № 7 — сразу № 13-й, за ним № 17, потом — № 20-й, а за № 19 — № 24.

Из всех подъездов Дома самыми привилегированными считались два, №1 и №12 — в первом дворе (том, что ближе к Берсеневской набережной), проектировались они для чиновничьей элиты, окна роскошных 5—6-комнатных квартир смотрели на Кремль. На нижнем этаже подъезда, в глухой комнате стояла машинка для уничтожения документов. У квартир дежурили личные охранники важных государственных персон. А проживали здесь принц и принцесса Лаоса, двоюродная сестра Иосифа Броз Тито. В 160-метровой квартире жил маршал Жуков, такой же огромной была квартира Тухачевского. Интересно, что подъезд № 12 – единственный из всех избежавший большого капремонта и почти полностью сохранившийся до нашего времени таким, каким был в первые годы существования Дома.

В подъезде № 1, помимо шикарных жилых апартаментов, располагались также: Администрация Дома, кабинет управляющего, Комендатура, а также Управление строительством Дворца Советов — именно в Доме на Берсеневской обсуждался проект «обрушения храма Христа взрывным способом». В подвальном помещении подъезда № 1 был оборудован тир. Сегодня подъезд полностью переделан, его отдали в аренду иностранным фирмам. Мрамор, зеркальные стены, диваны — нынче тут все совсем не так, как было когда-то.

Трагичная судьба постигла подъезд № 7. За 10 лет — с 1937 по 1947 год — были арестованы почти все его обитатели. Здесь, в квартире № 137 (роковой номер!), жила и семья Юрия Трифонова. Отсюда агенты НКВД увели отца и мать писателя.

В подъезде № 21, под самой крышей находилась квартира архитектора Дома — Бориса Иофана. В подъезде № 22 жил писатель Серафимович.

Во время грандиозного ремонта 1977 года в некоторых подъездах большие квартиры поделили на две, а то и на три. Многие жильцы тогда переселились в другие районы, но многие наотрез отказались покинуть Дом. Ремонт вообще организовали с целью не столько подновить здание, сколько разбить квартиры, расселить разросшиеся семьи. Это многих жильцов устраивало: взрослые дети со своими семьями могли теперь жить рядом с родителями, но при этом в разных квартирах.

Про любовь

Жил в Доме на набережной герой полярных эпопей Петр Петрович Ширшов. На ледоколе «Сибиряков» он в 1932 году прошел весь Северный морской путь, потом участвовал в «челюскинской» эпопее, но прорвался-таки сквозь полярные льды и в самые страшные годы (1937—1938-е) дрейфовал во льдах на станции «Северный полюс-1». Во время войны его супруга уехала в эвакуацию, а он в должности наркома морского флота, обязанного обеспечить вывоз бакинской нефти, остался в Доме. Петр Петрович был натурой искренней, страстной, влюбчивой. И в страшные дни всеобщего бегства и грабежа Москвы, 16—17 октября 1941 года, он встретил на Кремлевской набережной женщину. Она была не просто красива…

Бывает так, что люди подходят друг другу, как две ладони, и любовь возникает сразу. Женя Горкуша была актрисой. Снималась до войны в фильме «Пятый океан», в 1945-м — в «Неуловимом Яне». Всюду они ездили вместе — в Баку, на восстановление разрушенных портов: в Новороссийск, Одессу, Мурманск, Петропавловск, Владивосток. Когда прежняя семья Ширшова вернулась из эвакуации, Женя уже родила ему дочку. Разобрались, разошлись. Всякое случается в человеческой жизни, особенно в такое время, как война. Возможно, они были идеальной парой. Он — полярный герой и государственный деятель. Она — настоящая московская красавица. Случилось так, что на одном из приемов в 1946-м ее заметил Лаврентий Берия и сделал непристойное предложение. Она ответила пощечиной. Прилюдно. С этого момента судьба ее была решена. Через несколько месяцев к Ширшовым на дачу заехал знакомый товарищ, заместитель Берии Абакумов Виктор Семенович. Сказал, что это у вас телефон не работает, вас ведь в театр вызывают. И она, как была, в летнем платье, села в машину и исчезла навсегда.

Ширшов все понял. Но что он мог поделать? Он был готов убить тирана или уж, на худой конец, себя. Прилюдно министр морского флота разорвал портрет Сталина и заперся в своем кабинете. Где Женя, он не знал и почему-то отторгал мысль о том, что она в двух шагах от него, на Лубянке. Чтоб застрелиться, в нем было слишком много жизни. Два дня Ширшов пил. Когда сотрудники министерства поняли, что вот-вот услышат выстрел, они привели к д