Теоретическая педагогия Петровской эпохи и вообще первой половины XVIII века
Каптерев П. Ф.
В развитии теоретических педагогических идей в Петровскую эпоху и вообще до Екатерины II можно различать несколько направлений.
Первое направление напоминает допетровскую эпоху и служит ее непосредственным продолжением. Если петровская школа была следствием педагогического сознания допетровский эпохи и через Московскую славяно-греко-латинскую академию вошла в органическую связь со школами первого периода, то и теоретическая педагогия второго периода (собственно его начала) находилась в такой же органической связи с педагогией первого периода. Как в эпоху церковно-религиозной педагогии педагогические размышления не обособлялись еще от размышлений о других сторонах жизни, преимущественно религиозно-нравственной, а потому не выражались в специальной педагогической литературе, встречаясь в разных сборниках поучительного содержания, проповедях, домостроях и т. п., так то же явление продолжается и в Петровское время, с тем различием, что к старым идеалам прибавляются новые черты и обнаруживается большее сознание ценности собственно евангельских начал перед ветхозаветными и светской науки наряду со словом Божиим и духовной наукой. Но и ветхозаветные начала все же продолжают еще крепко держаться, уступая и сокращаясь пока больше в теории, чем в практике. Точно так же продолжается во второй период старинная переводная деятельность всякого рода педагогических произведений.
Для характеристики направления и сущности педагогических идей в петровское время особенно важными являются произведения трех деятелей той эпохи: Феофана Прокоповича, Посошкова и Татищева. Ни один из них не был специалистом-педагогом, не оставил специальных педагогических трактатов, но каждый касался, и довольно подробно, воспитания в сочинениях, имевших другие цели. Все они характеризуют Петровское время в педагогическом отношении с различных сторон 1.
Феофан Прокопович кроме практической деятельности особенно известен "Духовным регламентом". Эта книга интересна историку педагогики с различных сторон, прежде всего со стороны того мировоззрения, тех убеждений, которые составляют самую основу знаменитого сочинения Прокоповича.
Петр круто изменил характер образования и школы, причем духовная школа, бывшая прежде всеобщей, единственным типом образования, превратилась в сословную, один из многих видов профессионального обучения. Вместе с этим духовенство много теряло в своем влиянии на народ: вместо одного учителя — церковника или его заместителя — мастера грамоты появилось много учителей. Такое фактическое сокращение и принижение духовенства "Духовный регламент" возвел в правило, в закон, превратив церковь из самостоятельного органа народной жизни, самодовлеющего, имеющего свои задачи, в служебное орудие государства, всем ему подчиненное, долженствующее жить по его указке, под наблюдением и руководством "из офицеров человека идейного и смелаго" (из указа о назначении обер-прокурора, 11 мая 1722 г.). В "Духовном регламенте" превозносится "духовный коллегиум" над единоличной властью патриарха, патриаршество отменяется, важное в политическом отношении, а на его место ставится соборное управление, весьма сильно смахивающее на приказ, канцелярию, и во всяком случае лишенное инициативы и самостоятельного развития. В присяге, которую должны были давать члены коллегиума, между прочим, сказано: "Исповедую с клятвою крайняго су духовныя сея коллегии быти самаго всероссийского Монарха, Государя нашего милостивейшаго". "Духовный коллегиум" был высшим учреждением, решавшим все вопросы, касающиеся церкви и духовенства. С момента утверждения "Духовного регламента" и открытия духовной коллегии (14 февраля 1721 г.) русская церковь потеряла свою былую свободу и полновластие и сделалась одним из многих органов полицейски организующегося государства. В глазах Петра сторонники независимой от государства церкви представлялись людьми, зараженными "папежским делом", завзятыми противниками его религии и весьма опасными из-за своей близости к народу, вследствие чего члены духовенства занимали видное место в списках преображенского приказа. "Большия бороды, — говаривал Петр, — ныне, по тунеядству своему, не во авантаже обретаются". "А бородачи! - часто повторял он. - Отец имел дело только с одним (Никоном), а мне приходится иметь дело с тысячами; многому злу корень старцы и попы". В свою очередь, защитники старины не стеснялись обзывать Феофана Прокоповича лютеранином, "безбожным ересиархом", который соедининялся с другими, "зачали явно всю святую церковь бога и все ея догматы и предания разрушать и превращать, и безбожное лютеранство и прочее еретичество вводить и вкопать; и тогда весьма от них было в начале плачевное время... всякое развратное тобое житие имети учили смело... всяко благочестивое христианское дело единым словом — суеверием называемое было... И не весь монашеский чин превратили бесстрашие и слабость таковую, и многие пьянствуют, и вместо книг в церквах табакерки в руках держат и непрестанно порошок нюхают". "Духовный регламент" называли "проклятой идеей", а самого Петра обзывали антихристом. 2
Во второй части "Регламента" духовной религии вменяется в обязанность: розыскать вновь сложенные службы и акафисты, "не имеют ли нечто в себе слову Божию противное"; "смотреть истории святых, не суть ли некия от них ложно вымышленныя, сказующия чего не было, или и христианскому православному учению противныя, или бездельныя, и смеху достойныя повести"; "о мощах святых, где какия явятся быть сумнительныя, розыскивать: много бо и о сем наплутано... Святаго первомученика Стефана тело лежит и в Венеции на преградии в монастыре Бенедиктинском, в церкви святаго Георгия, и в Риме, в загородной церкви святаго Лаврентия. Також много гвоздей креста Господня, и много млека Пресвятыя Богородицы по Италии, и иных сим подобных без числа"; "еще сие наблюдать, чтоб как деялось, впредь бы того не было, понеже сказуют, что нецыи архиереи, для вспоможения церквей убогих, или новых построения, повелевали приискивать явления иконы в пустыне, или при источнице, и икону оную за самое обретение свидетельствовали быти чудотворную". Все это лишь суеверие, все это лишнее, "ко спасению непотребное, на интерес только свой от лицемеров вымышленное, а простой народ прельщающе". О подаянии милостыни "духовный коллегиум" должен сочинить наставление, "ибо в сем не мало погрешаем... И аще кто снабдевает оных (ленивых и дерзких попрошаек), и той есть яко помощник, тако и участник оных же греха".
Изложенные и подобные им рассеянные в "Регламенте" мысли и суждения весьма чувствительно задевали установившийся церковный быт, народные верования, давние религиозно-церковные обычаи. Пусть Прокопович по существу был прав, что много в обличаемом было суеверного и лишнего; но ведь нужно помнить, что дело шло о мощах, чудотворных иконах, службах и акафистах, о житиях святых, о подаянии милостыни, о всем укладе церковно-народной жизни, давнем, почитаемом, от покойных родителей и дедов принятом; между тем весь этот уклад острым и бойким на язык малорусским ученым подвергнут суровой, беспощадной критике. А давно ли православие малороссов на Москве подвергалось сомнению и их приказывали испытывать в вере? От "Регламента" же действительно несколько пахло лютеранством. Мировоззрение "Регламента" — новое мировоззрение, критически-рационалистическое, и если бы к Феофану Прокоповичу применить правила жалованной грамоты Московской академии, то ему пришлось бы плохо. А нужно заметить, что в то время и несколько ранее протестантские идеи распространились по Москве, уже осмеивались разные церковные установления, уже о постах, о поклонении иконам, о монашеском устроении спрашивали: "Сие чего ради, и сие откуда взято, и сие кто предаде, и сие где писано?" "От той ереси лютеранской и кальвинской", говорится в одной челобитной, читанной на Московском соборе 1681 года, "в царствующем граде происходит в вере колебание".
Будучи защитником главенства государства над церковью, Прокопович признавал вполне необходимость образования для духовенства и наставлений для народа, но постановку его понимал по-другому, чем понимали его прежде. Религиозная сторона не имеет в его проектах того важного значения, какое она имела прежде; государственный, светский и прямо педагогический интерес у него на первом плане. Если мы сравним основные положения о Московской славяно-греко-латинской академии, утвержденные царем Федором Алексеевичем в 1682 году, и "Духовный регламент", утвержденный Петром в 1721 году, то заметим весьма большое различие между этими двумя памятниками в педагогическом отношении, хотя по времени они отстают один от другого всего на 40 лет. Резко церковный характер Московской духовной академии, вменение ей в обязанность надзора за охраной правоверия в государстве и в то же время необычайная щепетильность в требовании твердой и чистой православной веры от всех ее деятелей были уже указаны. Посмотрим теперь на проекты училищного дела по "Регламенту": каков их характер? Феофан Прокопович проектировал духовные школы трех разрядов: академии, семинарии и элементарные училища.
Первая забота при устройстве академии у него — забота об учителях, об их числе, об их качествах. Каковы же должны быть свойства учителей? Нужно "искушать всячески, каков в деле своем есть, кто хощет быть учитель школы", например, искусен ли он в латинском языке, велеть ему перевесть русское на латинское и латинское на русское, а равно нужно произвести "и иных учений свойственныя искушения". Если на "искушениях" учитель окажется недостаточно сведущим, но сообразительным, такому велеть доучиваться. Избранные учителя должны толковать своим ученикам кратко и ясно, брать для занятий с учениками "изряднейших во всяком учении авторов", для чего следует пользоваться учебниками, изданными в Париже, которые очень хороши и много облегчают и ускоряют учение. И только после этих чисто педагогических наставлений об учителях и учебниках вообще начинается речь о постановке изучения богословия (а не укреплении веры и благочестия), придаются такие советы: побольше изучать Св. Писание, в помощь к его толкованию читать сочинения отцов церкви, "которые прилежно писали о догматах, нужду распрь в церкве случавшихся, с подвигом на протвиныя ереси". "Зело полезно" деяния и разговоры вселенских и поместных синодов. "Может богословский учитель и от новейших иноверных учителей помощи искать, но должен не учитися у них и полагатися на их сказки, но только руководство их принимать, каких они писания и от древних учителей довольно употребляют". Вообще иноверцам не нужно легко верить, но проверять их Св. Писанием и книгами отеческими; однако же метод их рассуждения усвоить можно. Так смысл наставлений Прокоповича о постановке преподавания богословия: "Должен учитель богословский не по чужим сказкам, но по своему ведению учить".
Следовательно, здесь речь идет о постановке преподавания богословия, а не об укреплении веры, и никаких инквизиторских требований к учителям богословия и вообще к учителям не предъявляется. Можно пользоваться и сочинениями иноверцев, и критикой. Это совсем иные взгляды, чем в положениях о Московской академии. А кратким сравнительно рассуждением о постановке богословия у Прокоповича дальше идут опять рассуждения чисто педагогического характера.
Учебный курс академии таков:
1) грамматика с историей и географией;
2) арифметика и геометрия;
3) логика или диалектика;
4) риторика вместе или раздельно с пением о стихосложении;
5) физика с краткой метафизикой;
6) краткая политика Пуффендорфа, если она будет признана нужной, может быть присоединена к диалектике;
7) богословие.
На первые шесть предметов полагается по году учения, на богословие — два года, итого 8 лет. Иностранные языки — латинский, греческий и еврейский (последние два — если будут учителя) — преподаются в урочное время между другими предметами.
Относительно соединения грамматики с историей и географией Прокопович так думал: при грамматических упражнениях, при переводах с родного языка на иностранный и обратно можно велеть ученикам переводить географические исторические книги. Географию необходимо проходить при помощи карты и глобуса: "Так обучать студентов, чтобы могли потом показать, когда кто спросит их: "Асиа, где Африка, где Европа, и к которым сторонам под ними лежит Америка"". В Академии непременно должно быть "библиотеке доволной", ибо "без библиотеки, без души, академия". И учителям и ученикам нужно часто пользоваться библиотекой, учителя должны спрашивать ученика, какого автора они читали, как поняли, что из него выписали.
Академия представлялась Прокоповичу сословной школой, в нее поступают дети духовенства — "должны вси протопопы и детшии иннии и священницы детей своих посылать в академию", — градских лучших разных людей, "а о дворянех, как божественная воля будет Царскаго Величества". Набрать побольше учащихся — не входит в задачи академии, наоборот, в студенты можно принимать с большой осторожностью, "с рассмотрением остроумия", находящиеся остаются в академии до конца и из школы не отпускаются без ведома "духовного коллегиума". Зато по окончании курса академисты получают преимущества при поступлении на духовную гражданскую службу перед неучеными. Зато академии не в городе, но в стороне, в приятной, веселой местности.
Семинарии устраиваются при академии — в начале, и без академии — на 50, в большие число учащихся; учащиеся размещаются в отдельных зданиях по возможности: большие, средние и малые, в каждом помещении по 8–9 человек. За семинаристами должен быть устроен самый бдительный надзор, а во всей их жизни установлен строгий порядок: когда спать ложиться, когда вставать, молиться, учиться, гулять и пр. "И вси бы оные на колоколцем означать, и вси бы семинаристы, как солдаты на барабанный бой, на колоколцев голос, принимались за какое на час уреченной назначено". Первые три года по поступлении в семинарию семинаристов совсем не отпускать, а потом не больше двух раз в год к родителям или родственникам, и то не больше как на семь дней. Нужно два часа отвести семинаристам на прогулки, очень полезно предпринимать экскурсии, можно с образовательными целями, устраивать диспуты, разыгрывать комедии и т. п. Правила об учителях и обучении в семинариях применяются те же, что и в академии. По окончании учения семинаристы дают присягу, что они готовы к службе, "до которой угоден есть и позван будет указом Государевым". Наиболее способные к духовному делу должны быть у епископов "ближайшии к всяким степеням властелинским, паче прочих".
Кроме академии и семинарий в "Духовном регламенте" упоминается еще элементарная школа, которую каждый епископ должен иметь при своем доме для детей священнических, в надежду священства определенных. В этой школе умный и честный учитель будет обучать детей отчетливо читать по книгам с разумением. Из школы учащиеся идут в священники. А чтобы не обременять расходами родителей, "подобает, чтоб ученики и кормлены, и учены были туне, и на готовых книгах епископских".
О народных школах в "Регламенте" не говорится, хотя и говорится о просвещении народа, точнее, о нравственных наставлениях для народа. Лучше бы наставлять народ проповедями, но проповеди говорить могут только немногие пресвитеры. Поэтому нужно сочинить краткие, простым языком написанные книжки: одну о главнейших догматах нашей веры, другую об обязанностях всякого звания лиц, третью главным образом о грехах и добродетелях и о догматах. В первой и второй книжках будут излагаться догматы и обязанности на основании слова Божия, а в третьей то же самое будет подтверждаться учением святых отцов. В четверть года за службами в воскресные и праздничные дни нужно прочитывать все три книжки, а в год — четыре раза. Таким образом назидательные книжки усвоятся народом, и нравственная жизнь его повысится. Очевидно, об образовании народа в собственном смысле нет еще и речи, дело касается специально нравственного усовершенствования народа путем затверживания нравственных книжек — прием скудный и малодействительный. Как-то не верится, чтобы умный Прокопович серьезно возлагал надежды на улучшение народной нравственности путем применения указанного способа. Это все равно, что учить нравственности детей путем списывания прописей.
Посошков (1653—1726) изложил целую систему педагогии в обширном сочинении, написанном в 1719—1720 годах и носящем название "Завещание отеческое" 3. Это сочинение есть Домострой XVIII века, автор его занят тем же, чем был занят автор и старого Домостроя XVI века, т. е. наставлениями, касающимися нравственно-христианской жизни, выполнения обязанностей семейных, церковных и разных призваний и должностей, которые могут быть поручены человеку или по обстоятельствам жизни добровольно взяты им на себя. Посошков является человеком с весьма любопытным мировоззрением и интересным в историческом отношении педагогом. Он человек двух миров, в нем очень много старого, ветхозаветного, но из старого пробиваются новые ростки, обещающие новую, более правильную жизнь.
По значительной части своего мировоззрения, содержащегося в "Завещании", Посошков есть старый, моисеевский иудей, суровый до жестокости, строгий приверженец обряда и формы. В жизненном укладе он немного обогнал своего предшественника, автора Домостроя XVI века. С рассматриваемой точки зрения очень поучительна и любопытна IV глава "Завещания" (О мирском молении и молитве). Восстав от сна, прежде всего нужно возложить на себя "крестное знамение истовое" и, "востав на нозе свои", сотворить пред образом Божиим "воставалные три поклоны": Господу, Богородице и ангелу-хранителю, причем третий поклон должен быть поменее первых двух. За этим вступлением начинается настоящее правило: троекратное чтение Отче наш, Богородице Дево и однократное Символа веры ("а удобнее бы и его проглаголати трижды же"). Указанные молитвы нужно глаголать "не борзяся", но со вниманием и богомыслием и с соответствующим числом поклонов. За символом веры следуют разные молитвы с поклонами: за царя и царствующий дом, за себя, за жену, за детей, новые молитвы Богородице, Иоанну Предтече, Иоанну Богослову, священномученику Власию, Спиридону Чудотворцу, Онуфрию Великому, великомученице Варваре, а потом еще два раза Отче наш, один раз Богородице Дево, еще молитвы ангелу-хранителю, Николаю Чудотворцу, поминовение преставившихся дедов, бабок, прочих сродников и доброхотов и всех православных христиан и т. п. "И сице правило свое отправя, что ти требе, то и управляй". При совершении правила нужно помнить, что рассеянность, отклонение ума к посторонним предметам делает молитву недействительной, такая молитва до Бога не находит, "на воздусе демонию расторгают". Поэтому молитвы, произнесенные с рассеянием ума, нужно читать снова, и во второй, и в третий раз, и больше, до тех пор пока молитва не будет произнесена с надлежащим богомыслием. Молитва сопровождается поклонами. Нужно знать, что такое истинные поклоны. Истинный поклон должен сопрягаться с богомыслием, тело без души и душа без тела недействительны, так и поклон телесный без духовного и духовный без телесного ничто. Истинный поклон есть поклон сугубый, в нем в телесный поклон вложен духовный. Люторове, "возгордеша и облениша", телесных поклонов не творят, но это справедливо. Поклоны без богомыслия и молитвы недействительны, и их нужно класть заново.
Изложив теорию утренней молитвы, истинных поклонов, Посошков дает еще обстоятельное разъяснение, как нужно стоять в церкви: при входе в церковную ограду снять с себя шапку, при входе в церковь сотворить три поклона и про себя произнести некоторые молитвы; стоя в церкви "не плюй гордостно, в далкость, но плюй токмо пред собою в близости. И плюновение свое подтирай ногами. В церкви никого не тесни". Особенно нужно знать, как нужно поклониться святым иконам. "Образов святых не почитать всех за едино равенство. Но Божию образу отменную и честь отдавай, и сие болшую, нежели рабов Его образам, поставляй. И образу Пресвятыя Богородицы стави свещу таковую же, или мало поменее. А образам святых угодников жиих свещи подавай меньше Спасителевых и Богородичных свещь. И аще и празднуемый святый, обаче не моги бы или лучши Спасителевы свещи подати, праздника ради, постави разве а того не моги учинити, еже бы тебе образ раба Божия поставить свеща нежели Спасителеву образу". То же самое нужно соблюдать и насчет поклонов: как поклон подобает сотворить перед образом Спасителя или Богородицы, такого не следует делать перед образами святым равнять Бога с угодниками нельзя. И в целовании икон также нужно соблюдать приличие: "Спасителев образ целуй, прочих же святых целуй в руце".
Напоминая такой тщательной расценкой икон, свеч и поклонов моисеевы указания о жертвоприношениях, Посошков напоминает их и своими взглядами на наказания преступников, еретиков, отступников православной веры, раскольников. Мартина Лютера и лютеран он обличает очень часто и не только обличает, но и бранит (Лютера называет "всескверным", "ростригой" и того хуже); по воззрению Посошкова, Мартин Лютер "ученикам на вся разрешил и от грехов всех освободил" и "преемницы его такоже види Бога, и вся своя грехопадения припадают к Божией вине, а не к своей, глаголя: таковых де нас Бог сотворил". Не менее враждебно относился Посошков к раскольникам. Двоеперстного сложения заповедует весьма бояться, "за еже в том изложении много есть ересей, проклятию надлежащих".
Попавших в руки правосудия разбойников и воров он советует "пытать жестоко", "пытать смертельно, без милосердия", а потом "немедля вершить", т. е. предавать смерти. Стесняться нечего, так плодом повелено "злых зле погублять". Теми же который вор, не подлежит смертной казни, того просто не освобождать, класть ему клейма "иглицами на руках на лице". Раскольникам, даже только сознательным, также иглицами на обеих руках полагать знаки. Нечего сомневаться предавать смерти и Божиих противников, отступников от истинной веры, это разрешается Св. Писанием, а нужно бояться отче Бога милосердствовати". Умерших раскольников, и старых и малых, у церкви не хоронить, но тела их бросать на съедение псам. Если который священник прикроет одного раскольника, назовет его себе отцом духовным и схоронит возле церкви, то такого священника, по его обличении, предать огню, т. е. сжечь, а мертвеца закопать, бросить на съедение псам, а кого сжечь 4.
Итак, клеймение, пытки, сжигание, бросание тел на съедение псам — вот меры борьбы с раскольниками, еретиками и преступниками. Жестокость чисто иудейская, моисеевская. Ветхий Завет крепко засел в Посошкове, как и во всех русских допетровского времени. Недаром он к "Завещанию" присоединил некоторые наставления, потребные в жизни, в алфавитном порядке, "от Божественнаго Писания" исключительно Ветхого Завета. Новый Завет для людей и жизни времени Посошкова, очевидно, был еще так пригоден, как Ветхий. Да Ветхий Завет и не прекратил своего действия в христианстве. Господь сказал: "Не думайте, что Я пришел разорить закон или пророчества. Я пришел не разорять, а исполнить" — так поясняет Посошков, "еже еще к тому закону приложити и паче слабая заповеди подкрепити". Поэтому Посошков наставляет, как книжников и фарисеев "своими добродетельми превышшити": фарисеи отдавали Богу десятую часть имения, а ты к десятине (например, к 100 рублям при доходе в 1000 р.) "приложи рублев пять, или и болши, или менши, по своей любви к Богу, по своему намерению, дабы тебе превышшити фарисеева подаяние"; те постились два раза в неделю, а ты, кроме среды и пятницы, постись еще все четыре поста и таким образом опять превзойдешь фарисея.
В довершение картины следует прибавить, что для скорейшего обращения в христианство чуди и карелов Посошков советовал запретить им говорить на родных языках и жить особыми деревнями, а перемешать их с русскими пополам, чтобы один двор был русский, а другой карельский или чудянский. А если они до 10 лет не обучат своих детей русскому языку, то детей от них отнимать и отдавать всякого чина русским людям на вечную работу.
В названном новом Домострое кроме ветхозаветных моисеевских взглядов совершенно определенно и с большой нравственною чуткостью представлены христианские гуманные начала в их различных видоизменениях и применениях, сообразно жизненным призваниям и профессиям. Посошков весьма подробно и обстоятельно изображает, как истинный христианин должен вести себя, если ему случится быть рабом, художником, купцом, солдатом, офицером, нищим, подьячим, членом церковного клира, монахом, архиереем, всюду рисуя разновидности одного и того же христианского идеала. А общий христианский идеал он изображает такими чертами своему сыну: от всякого зла удаляйся. Так жить навыкай, чтобы никого ничем не оскорбить, ни старого, ни малого, ни богатого, ни бедного. Особенно не нужно лгать, потому что отец лжи — дьявол. Когда едешь на коне, позаботься никого не теснить и с дороги не стиснуть в грязь, ни богатого, ни убогого, даже позаботься и о том, чтобы не забрызгать кого грязью. "И не токма человека люби, но и скоты милуй". Если на дороге наедешь на курицу, роющуюся в песке, не тесни ее, а объезжай; если наедешь на спящую собаку или просто валяющуюся на солнышке, то также объезжай ее, "дабы и псу досаждения какова не учинити ти". Деревьев без толку ломать ни больших, ни малых не нужно, засеянную пашню топтать не следует. Дом свой не расширяй чрезмерно, чтобы не уменьшить света у соседа и не утеснить его. На поклоны непременно всем отвечай, даже детям, да непременно снять шапку: "Не буди шапка твоя пригвождена ко главе твоей"; за подарки отдаривай вдвое. Словом, всякому человеку нужно делать добро, знакомому и незнакомому, другу и недругу, миловать животных, не истреблять без толку растений, "Богу бо ничто тако не любезно, яко милосердие", "Буди ко всем людям нисходителен".
Делая наставления о том, как вести себя в различных жизненных положениях и должностях, Посошков особенно настаивает на необходимости честного посильного труда, работы неустанной, правильной, не за страх, а за совесть. Будет ли то труд простой, физический, или духовный, административный, всюду и всегда трудись во всю, честно, "всею христианскою правдою работай". Нищим придется быть, возложи на себя суму и не гнушайся нищетою. Набрал хлеба на день, иди в свою хижину и больше, про запас на другой день, не собирай: "Даст Бог день, даст и пищу". Да в прошении милостыни "докушлив не буди", не перехватывай милостыни у своего брата нищего, а за каждую милостыню, за каждый полученный кусок "пред образом Божиим положи по три поклоны; а за полушку по шти поклонов; за денгу по двонадесяти; а у кого болши примеши, то болшие и труды надлежит ти положити, дабы на тебе на оном свете не взыскалось". Вообще, ни о чем не печалься, но во всяком положении, во всех радостных и печальных случаях живи по воле Божией. Когда придется плохо, когда застигнет нужда, встретятся неприязнь, обиды, прежде всего ищи причины в себе, в своей слабости, вини себя, свою немощь, свои грехи, а не других.
Таким образом, Посошков — двуликий мыслитель: одно лицо у него ветхозаветное, еврейское, а другое — новое, христианское. Почти вся его душа еще погружена в Ветхий Завет, и только время от времени она вырывается из него и делается христианской. Прекрасно он изобразил такой смешанный характер своего мировоззрения в следующем наставлении: когда едешь или идешь, не бездельничай, а повторяй, какие можешь припомнить, псалмы Давидовы (а не Евангелие, не заповеди блаженства и ничто подобное). Если ни одного не помнишь, то затверди псалом 50-й, да 42-й, да 69-й, "между же ими промешивай Богом данную нам молитву: Отче наш и Богородице Дево". 5
Между псалмами "промешивай", новозаветную молитву Господа. Так-то и все мировоззрение Посошкова было "промешиванием" христианских начал между ветхозаветными, моисеевского склада, воззрениями. Посошков был больше иудей, чем христианин. Когда он говорит о внимании к Евангелию, у него выходит как-то сухо и формально. Вот, наставляет он, за обедней не пророни ни единого слова из читаемого Евангелия и, придя домой, со вниманием прочти его, чтобы лучше запомнить. Также и Апостол. Но зачем так нужно делать? Ради высоты и любвеобилия нравственного христианского учения, ради его глубокого и жизненного руководственного значения? Нет, а потому, что это глаголы Божии, что кто их не слушал, когда Христос говорил, того отверг и все те погибли. Точно так же и ныне, "кто не внемлет словесам Господня во святом Евангелии написанным, тот человек отвергается от Бога, подпадает власти дьявола и навеки погибает". "И сего раты, сыне мой, буди велми бодр во времена евангельскаго чтения, дабы тебе и едина глагола не проронити". Какие-то формальные фарисейские рассуждения, без настоящего христианского чувства и трепета. Слушай и учи Евангелие, не пророни из него ни слова, а живи по закону Моисееву.
От человека с таким преобладанием в мировоззрении формальных и ветхозаветных элементов над собственно христианскими можно ли было ожидать построения педагогической системы на строго христианских, новозаветных началах любви и гуманности? Очевидно, нет. И действительно, как только Посошков начинает говорить собственно о воспитании, так сейчас же нам слышатся поучения в духе старого Домостроя XVI века, сейчас же на сцену является Ветхий Завет. Самое главное в воспитании по Посошкову — "у детей неоплошно и держать их в великой угрозе, первое, чтобы перед Богом трепетали, а второе, чтобы и родителей боялись — одного их взгляда". "Велми бо, велми бо еже младым детям чинить потачки: вси бо зло и безумство родится от родителевые потачки". А затем автор нанизывает длинный ряд текстов из Ветхого Завета о сокрушении ребер детям. Древние святые повелевали детей своих бить нещадно; поэтому учи их добродетели и строго наказывай. Не только сам не играй с ними, но и не пускай их на улицу играть с товарищами. Всего больше Посошков не любил собственной детской воли, детской свободы и самостоятельности, которые представляются ему своеволием. "Всякие напасти содеваются в народе, яко духовные, но и гражданские и житейские, от самостил". А потому крепко держи детей, чтобы они без родительского позволения ничего не делали, жили бы не по своей воле, а по воле родительской. Если в школу отдашь сына, то и в школе ни малейшей ему не давай, "но в велицей грозе держи ево". Самоволие вредно и в зрелом возрасте, а тем более в юношеском и детском.
В таком же ветхозаветном духе должно пройти и первоначальное воспитание. Для родившегося следует избирать имя того святого, в какой день родится. Посошков советует избирать малоупотребительное, чтобы святые за неудобство имени не были в пренебрежении, каковы Созонт, Аримедонт, Акила, Урван, Фалалей, Епи и др. Оставлять младенца долгое время без крещения не следует, чтобы не умер. На третий или восьмой день нужно крестить и причастить. Когда дитя начнет говорить, тогда дурно делают многие родители, уча его (отцы) бранить мать, кукиши казать и по щекам бить, или уча (матери) бранить отца, бить, кукиши казать, бороду драть. Вместо того нужно учить младенца имя Божия натверживать и страх Божий в нем укоренять. Потакание злому ведет к погибели. "И тако у нас в России рода болшая часть погибает от неучения младенческаго, т. е. от потачки". "Лучше чад не рождати, нежели родив, да их погубити" (мысль из Златоуста). И куда молодое дерево наклонишь, так согнутым оно и останется навсегда, не исправишь его и после; так и дитя, если учится рано злу, то, и сделавшись старым человеком, не будет добрым".
С самого начала первыми словами дитяти должны быть не "тятя", не "мама", но "Бог на небе". Взяв руку дитяти, указуй ею на небо и говори: "Бога бойся, ни с кем не бранися, не дерися; Бог с неба смотрит и, что ты ни сделаеши, видит; и языка своего не выставляй: Бог за то тебя убьет" 6.
Любопытно также по своему ветхозаветному характеру и в некотором роде умилительно наставление Посошкова "О прочитании книг и о почитании их". Он советует читать книги непременно с бумагой и чернилами в руке, чтобы выписывать все, что понравится, с отметкой, откуда что взято. "Книги же читающе, не облокотися о ню, но, книгу почитая, клади ее в честном месте и на книги никакие светские вещи не налагай. Яко святую икону почитаеши, тако и книги почитай... И аще случится с собою взять ее, то не полагай ю в штаны, но полагай в кафтанный карман, и то не велми бо низок был".
Но в педагогических взглядах Посошкова есть и некоторые новшества. Так, образовательный курс у него уже совсем другой, чем был прежде. Он предлагает учить славянскому чтению, письму, грамматике, выкладке цифирной до деления, латинской грамоте и языку, или греческому, или польскому, отдавая предпочтение последнему; а потом нужно учить художеству, к какому кто способен. Особенно же полезно учить рисовать, "ко всякому бо художеству рисовальное дело присутственно и зело потребно".
Так же здраво смотрел Посошков и на физическое воспитание — оно должно быть поставлено совершенно просто: ни богатых, ни мягких одежд не нужно, "пищами сладостными детей своих не весьма питай, но обучай их к ядению суровых ядей, понеже суровые яди приносят человеку здравие и долголетие". От вина нужно особенно остерегать детей 7.
Посошков особенно заботился об образовании духовенства и о просвещении крестьянства. Просвещенности духовенства Посошков придавал большое значение в народной жизни: без священства не только никакими способами не дойдешь до царства небесного, но и земные дела без него очень трудно устроить хорошо, преимущественно, конечно, касающиеся религиозно-нравственного и умственного просвещения народа. Между тем положение самого духовенства оставляет желать многого. Сельское духовенство, как и крестьянство, живет земледельческою работою: "Мужик за соху и поп за соху, мужик за косу и поп за косу, а церковь святая и духовная паства остается в стороне". Священнослужители суть слуги Божии, и им, во Славу Господа, "подобает питатися от церкви, а не от земледелия". Духовенство непросвещенно, необразованно, не в состоянии не только что кого от неверия в веру привести, но и не понимает самого слова "вера", не умеет правильно совершать церковных служб, а сельский поп иной "и веры христианския, на чем основана, не ведает". Поэтому духовенство необходимо хорошенько учить: во всех епархиях построить бы школы просторные и в те школы собрать всех поповых и дьяконовых, и дьячковых, и пономарских детей от 10 до 25 лет. А которые отцы добром в школы своих детей не отпустят, тех брать неволей и учить грамматике — "грамматика — дело высокое и прочное", — риторике или философии, обстоятельно Слову Божию и церковному богослужению, да не худо бы и летописных книг давать им почитать, чтобы обо всем знали, что доселе бывало. По воскресеньям следует устраивать диспуты на темы из Св. Писания и учителям наблюдать, кто как рассуждает и кто к какому делу склонен, духовному или светскому. Нужно побольше напечатать Библий, маргаритов, сборников учительных, Евангелий толковых и апостольских бесед... разослать по школам и после обеда ежедневно читать их. Полезно было бы составить и напечатать "изъявления" на разные еретические веры, "на Римлянскую, на Униатскую, на Армянскую, и на древния ереси, яко на Ариянскую, на Несториеву, на Аполлинариеву, на Евтихиеву, на Севирову и на прочия, кии уже истребишася", чтобы наши пастыри, "вси та лукаваго диавола стрелы разумели" и могли на все возразить. Не менее полезно напечатать и разослать по школам "Камень Веры" Стефана Яворского, чтобы будущие пресвитеры, иноки и архиереи затвердили его наизусть и могли им тическия челюсти сокрушати". А затем "положить о сем недвижимый предел: кто в школе не учился, того отнюдь не посвящать ни в священники, ни во дьяконы, и "таковым способом вся Россия может умудритися не весьма многими летами. Нужно помнить, что все наше спасение и вся погибель лежит в пресвитерах, пресвитеры будут просвещенные и хорошего жития, и паства вслед за ними образуется и будет добропорядочна в поведении. Постоянное общение просвещенного нравственного пастыря с паствой, его проповеди, наставления и исповедь могут сослужить хорошую службу в религиозно-нравственном просвещении народа и содействовать подъему