Общественные (братские) и государственные школы конца XVI и XVII веков

Каптерев П. Ф.

Начетчество как замена вполне организованной школы не могло вечно держаться на Руси, недостатки его были совершенно ясны и значительны. Начетчество хорошо после хорошей школы, но заменять ее не может. Чтобы самообразовать себя, для этого нужно знать, что читать, уметь разбираться в читаемом, т. е. относиться к читаемому критически: руководств же к самообразованию в то время не было. Если у человека не было даже хороших элементарных сведений, то, очевидно, ему было очень трудно самообразоваться, он необходимо и часто становился в тупик, читая в своих книгах разные удивительные сказания, противоречившие его опыту и здравому смыслу. Он был не в состоянии решить вопрос: правда это или не правда, нужно это усвоить или нужно отбросить, он уподоблялся древнему составителю Азбуковника, который, находясь в таком же положении, откровенно писал: "Аще истинно есть или ложно, неведе". Школа тем и важна, что закладывает фундамент образования, дает возможность немножко разбираться в читаемом, вооружает критикой. Вопрос о хорошо организованной школе рано или поздно, но непременно должен был возникнуть на Руси.

С этим вопросом первой встретилась юго-западная Русь, которая, войдя в состав Литовского государства, соединившегося в 1386 году с Польшей, через последнюю стала лицом к лицу с западной культурой, с западными школами, распространенными в Польше и Литве. Началась довольно острая и напряженная борьба между просвещенными, хорошо вышколенными представителями католицизма и едва грамотными православными пастырями — церковниками, которые дальше изучения церковно-богослужебных книг не шли. Борьба была неравной, голыми руками взять иезуитов было невозможно при всей твердости в православии. Приходилось волею-неволею позаботиться о борьбе равным оружием — просвещением и хорошими благоустроенными школами. За дело взялись западные православные братства — львовское, виленское, киевское, могилевское, луцкое, пинское, оршанское и многие другие. Самые старые братства — львовское и виленское — возникли еще в XV столетии, первое в 1439, а второе в 1458 году. Но до конца XVI века эти общества были плохо организованы, имели мало средств и влияния. С конца XVI столетия усилились гонения на православных, а вместе с тем окрепла и деятельность братств, возникло много новых, в одной Вильне было пять церковных православных братств. Братства организовались по типу цехов, но преследовали цели исключительно религиозно-благотворительные и просветительные. Прежде других организовалось старейшее — львовское — братство, в уставе которого, данном патриархом Иоакимом в 1586 году, прямо предписывается, "чтобы всякое где-либо основанное братство сообразовалось с постановлениями братства львовского". На Брестском соборе в июне 1590 года правила львовского братства были распространены на все братства киевской метрополии, "да везде единакие Брацтва будут". Утверждение своих уставов братства обыкновенно получали от польских королей. Братства учреждались при церквах или монастырях и от них получали свое название. Кроме церквей братства учреждали и имели на своем попечении и содержании монастыри, богадельни, больницы, странноприимные дома, школы и типографии. Членами братств были лица разного звания, чина и положения, духовные и светские: митрополиты, архиепископы, епископы, игумены, иноки, священники, князья, дворяне, паны, шляхтичи, мещане.

Были случаи, что в братства вступали священники с целыми приходами; членами братств были некоторые из государей молдавских и валахских, а равно из знатных русских людей; членами братств были и женщины. Главнейшая обязанность братчиков заключалась в единодушной, дружной деятельности на пользу веры православной: "одного желать; друг за друга стоять крепко, до последнего издыхания защищать древнюю веру, права и вольности братства" (постановление членов львовского братства 10 августа 1700 года). Мало-помалу братства сделались представителями всего народонаселения юго-западной России и находились в постоянных сношениях с польским правительством и восточными патриархами. Подобно цехам, они имели разные права и вольности. Братства владели довольно значительными средствами, почерпаемыми ими из ежегодных взносов членов, недвижимых имуществ, от пожертвований, от доходов с типографий, содержимых братствами, от продажи остатков меда и воска (для шести праздников в году братства имели право варить беспошлинно для собственного потребления мед, а остатки его продавать).

Вот эти-то братства и явились новыми деятелями в школьном деле. Их деятельность находилась в тесной связи с характером просвещения в предшествующее время: они понимали просвещение в том же смысле, как его понимали и раньше, т. е. что оно должно служить интересам православной веры и церкви. Братства возникли для защиты православия, для борьбы с католиками; естественно, что и школы, ими заводимые и поддерживаемые, должны были служить той же цели. Братства начали с устройства элементарных школ, а потом заводили школы более высокого порядка, средние и даже высшие (киево-могилянская академия). Средние школы имели богословский характер и были как бы духовными семинариями. Их главная цель, по мнению, например, виленского братства, заключалась в распространении просвещения в духе православия и в подготовке "не точию во градех, но в всех искусных иереев". Учащимся в братских школах запрещалось иметь иноверческие и еретические книги, предписывалось говеть и приобщаться непременно во все четыре поста, а то и чаще; ежедневно по очереди посещать церковь, а в воскресенье и праздничные дни присутствовать всем в церкви на четырех богослужениях. После обеда в субботу учитель был обязан учить детей страху Божию, любви к родителям, уважению к старшим и вообще всякой добродетели. В дни воскресные и праздничные, перед обедней, учитель обязывался рассказывать детям о празднике и учить воле Божией; после же обеда объяснять Евангелие и Апостол того праздника. Перед началом и окончанием уроков читались молитвы. Есть вообще основания думать, что братские школы находились в тесной связи с братскими монастырями: молодые монастырские иноки обучались в братских школах, а бедные ученики жили и содержались в монастырях, учителями школы часто бывали монахи и лица белого духовенства, и вообще монастырь влиял на школу.

В братских школах основательно проходились церковный устав, церковное чтение, пение и пасхалия, Св. Писание и предание ("учение от св. евангелий, посланий апостольских, пророков, св. отцов"), учение о добродетелях и учение о праздниках. Особое внимание было обращено на изучение Св. Писания. Вообще, все образование в братских школах велось в строгом духе Православной церкви, а изучение догматов веры служило основным предметом, составляло центр всего учебного курса.

Патриарх Феофан в грамоте киевской братской школе писал: "Учители, научая благочестивой жизни и преподавая надлежащие науки, имеют усердно объяснять и внушать желающим учиться, а особенно младенческому уму, твердое исповедание веры и неизменное учение о догматах, установленных семью святыми вселенскими соборами восточной церкви". Вообще в устройстве братств и школ деятельное участие принимали восточные патриархи: видя опасности, угрожавшие православию от католицизма, патриархи побуждали православных соединяться в братства и заводить школы. Самое старшее из всех братств — львовское первое завело школу по побуждению патриарха антиохийского Иоакима. Находясь во Львове, он 1 января 1586 года дал братству устав, которым оно должно управляться, и убеждал завести школу, в которой бы учили греческому и славянскому языкам, а к панам и народу русскому он обратился 15 января того же года с воззванием поддержать братство в его предприятии. Тогда же прибыл в Львов от вселенского патриарха Иеремии димонитский и еласонский митрополит Арсений и целые два года проходил в братской школе должность учителя. Иеремия желал даже, чтобы другого училища во Львове, кроме братского, не было и чтобы домашние учителя и священники учили бы у себя на дому или где-либо в семье лишь одного или двух детей, к которым приглашены, но не больше, иначе "это послужило бы к уничтожению и вреду общественной школы".

Львовская братская школа достигла наибольшего процветания в тридцатых годах XVII столетия. Чтобы доставить питомцам возможные средства к образованию, братство постоянно заботилось о приобретении книг. Около 1637 года оно собрало уже большую библиотеку книг греческих, латинских, славянских и польских. В конце XVII столетия в братство от иезуитов перешел обычай разыгрывать диалоги (священные драматические представления) в церкви. В 1689 году было дано такое представление с великою пышностью, при многочисленном стечении зрителей. Достигнув процветания, львовская школа снабдила учеными мужами и "дидаскалами" другие братские школы. Петр Могила, основывая в Киеве школу, впоследствии преобразованную в академию, вызвал из львовской школы православных учителей для преподавания наук на латинском и греческом языках. Виленская братская школа получила первых наставников также из Львова.

Религиозный характер обучения составлял только одну сторону организации братских школ. Они имели еще особенности, именно они были школы общественные, а не частные или семейные, уставные и вообще организованные, и с довольно широким сравнительно курсом.

Так как школы содержались на средствах братств, то как вообще в домах братства, так и в школьных братствах были хозяевами. Будучи таким образом общественными, братские школы находились под надзором двух депутатов, которых братство избирало из своей среды и которые должны были устранять из школы всякое нестроение и беспорядки ("безчиние исправляти творенмиже и глаголанми"). Вследствие этого братские школы отличались некоторыми особенностями чисто общественного характера. Ввиду того что в состав братств входили лица всех званий и состояний, в братские школы принимались дети всякого звания. Желающий вступить в школу в течение трех дней присматривался к ее порядку, а бедный и к содержанию, и потом уже, если желание оставалось, поступал, чтобы впоследствии не раскаяться. Отдавая сына в школу, отец брал с собою двух или трех соседей и при них заключал с учителем условие о науке и о всем порядке обучения. Отец должен был знать, каким образом будут учить его сына, и не препятствовать, а всеми мерами содействовать ему в занятиях наукой, приводя его к послушанию учителю. На обязанности же учителя лежало посоветовать ученику, учитывая его возраст, наклонности и способности, какими науками следует ему заниматься. В школе перед учителем все ученики были равны, и богатые и бедные, и он должен был учить каждого столько, сколько кто по силам может учиться. Садиться каждый ученик должен на своем определенном месте, назначаемом по успехам. Кто больше будет знать, должен выше и сидеть, хотя бы и был весьма беден; а кто меньше будет знать, должен сидеть на низшем месте. Учитель должен и учить и любить детей всех одинаково, как сыновей богатых, так и сирот, убогих, и тех, которые ходят по улицам, прося пропитания. Учитель и школьные строители должны были напоминать родителю об его сыновьях, а хозяевам о порученных им и сторонних детях, чтобы дети дома поступали сообразно с порядком школьного учения. Если бы оказалось в детях что-либо противное образованию, то дело нужно было тщательно исследовать; а если бы учитель своим нерадением или родственники хозяина своим беспорядком препятствовали науке и благим нравам, то виновный подлежит ответственности. Таким образом, общественный склад школы приводил к некоторой связи и единению между школой и семьей и ко взаимной ответственности друг перед другом.

Если бы кто захотел взять ученика от учителя для какой-либо иной надобности, то должен взять его не заочно и не через других, а сам лично и при тех же двух или трех лицах, при которых отдал его в учение, дабы своим беспорядочным поступком не нанести оскорбления ни ученику и себе самому, ни учителю, что отобрал у него ученика без объяснения причины. Дети членов братств и особенно сироты обучались в школах бесплатно, за счет братств. Вообще членам братств вменялось в особенную обязанность заботиться и подавать возможную помощь тем детям, которые не имеют средств, а между тем желают учиться Св. Писанию. Для этого при братских монастырях устраивались помещения для житья беднейших учеников.

Внешний порядок школ был таков: в школу предписывалось приходить ученикам в определенное время, а равно выходить из нее; запаздывать и пропускать уроки строго воспрещалось. Если какой мальчик один день ходил в школу, а другой день пропускал и, таким образом, только числился в училище, то такого ученика больше не пускали в школу. Во время уроков воспрещалось переходить с места на место, шептаться, разговаривать, нужно было слушать и замечать все, что читается и диктуется учителем, стараясь всеми силами все услышанное выражать подобно учителю. Что ученик видел и слышал в школе, того он не должен был выносить за порог школы. Нужно заметить, что и постановления братских собраний братчики должны были хранить в тайне, так как эти постановления часто состояли в принятии мер по борьбе с латинством. С братских собраний обязанность молчания о происходившем была перенесена и на братские школы. Так как в братских школах учили только наукам и добродетели, то ученикам запрещалось иметь при себе на уроках какие-либо ремесленные инструменты и ими работать — одно занятие будет мешать другому. Для поддержания внешнего порядка пользовались в братских школах помощью самих учащихся: двух или четырех мальчиков, на каждую неделю других, по порядку, назначали для надзора. Отказываться от такого назначения было нельзя. Обязанности дежурных мальчиков были следующие: пораньше прийти в школу, подмести ее, затопить печку и сидеть у дверей, замечая всех поздно пришедших и рано уходящих, также не знающих уроков и шалунов — в классе, на улице и в церкви. Ученикам братских школ запрещалось ходить на пирушки, знаться с безнравственными людьми, наоборот, предписывалось оказывать почтение достойным людям духовного и светского сословия и прилично вести себя в местах, посвященных Богу, как то: в церквах, монастырях, на кладбищах.

Учебный курс братских школ не ограничивался одними церковно-религиозными дисциплинами, но согласно с задачею школ включал в себя ряд научных светских предметов. В грамотах королевских и патриарших братские училища называются школами греческого, славянского, русского, латинского и польского письма, откуда следует видное положение языков в этих школах. Учащимся вменялось в обязанность ежедневно спрашивать друг друга по-гречески и отвечать по-славянски, а также спрашивать по-славянски, а отвечать на простом языке. Но, вообще, учащиеся не должны были разговаривать между собой на одном простом языке, но на славянском или греческом. Кроме языков в братских школах преподавались грамматика, поэзия, риторика, диалектика и другие части философии и арифметики. Дети в школе делились на три группы или класса: на учащихся распознавать буквы и складывать; на читающих и выучивающих наизусть разные уроки; на приучающихся объяснять читанное, рассуждать и понимать. Утром после молитвы прежде всего каждый учащийся должен был говорить учителю свой вчерашний урок и показать ему свое писание, сделанное дома; а потом начиналось учение псалтири или грамматике с разборами и иным многим полезным наукам, как усмотрит на то время учитель сообразно с потребностью. После обеда мальчики, каждый для себя, должны были списывать на таблицу свои уроки, заданные учителем, исключая малолетних, которым учитель сам был обязан писать. Выучив в школе трудные слова, должны друг друга спрашивать, отходя домой или собираясь в школу. А вечером, пришедши домой из школы, дети — перед родственниками, а посторонние всякого сословия ученики, живущие на квартирах, — перед своим хозяином, должны прочитать тот урок, который в школе учили, с объяснениями его, как то бывает в школе. А что учили в тот день, должны списать вечером на дому и принести в школу поутру и показать учителю. Учитель обязан был выдавать ученикам записки с изложением учения Св. Евангелий, книг апостольских, пророков, св. отцов, философов, поэтов, историков и др. По субботам ученики повторяли все, чему учились в продолжение недели, и, сверх того, учились пасхалии, лунному течению, счету, вычислению, правилам церковного пения.

Общий порядок изучения наук в братских школах был такой: сперва учили складывать буквы, потом обучали грамматике, церковному порядку, чтению, пению. Далее следовали высшие науки: диалектика и риторика, которые переводились на славянский язык. На русский язык были переведены диалектика, риторика и другие философские сочинения, касающиеся школы.

Братские школы были школы уставные. Правда, до нас дошел устав одной лишь луцкой школы, основанной в 1620 году при крестовоздвиженской церкви в Луцке; но уже выше было замечено, что братские школы устоялись одинаково, они многое перенимали одна от другой. Поэтому луцкий школьный устав, на основании которого представлен очерк устройства братских школ, характеризует не только луцкую школу, но и все братские школы. Из представленного очерка видно, что братские школы были открытыми учебными заведениями, учащиеся жили или у родственников, или у квартирных хозяев. И те и другие привлекались к участию в занятиях учащихся — прослушивали их уроки. Печатных учебников, по-видимому, не было, и все обучение шло по запискам, которые учитель или прямо выдавал ученикам для списывания, или же диктовал на уроках. Писать и переписывать приходилось учащимся много. Главнейшими предметами учебного курса были иностранные языки и Св. Писание. Школьный порядок был точно обдуман и твердо установлен. За непослушание учитель обязывался наказывать детей, но не тирански, а наставнически, не сверх меры, а по силам. С другой стороны, если бы сам учитель оказался виновником таких поступков, которых закон не только не предписывает, но еще и запрещает, то таковой отнюдь не только не дожен быть здесь учителем, но даже и жителем.

Братские школы находились под значительным греческим влиянием и первоначально были греко-славянскими школами. Учителями были нередко греки. Преобладающим языком в братских школах был греческий: на нем говорили; по-гречески писали учащиеся свои сочинения, произносили речи. Обучение латинскому языку было поставлено гораздо слабее, и латинский язык в братских школах далеко уступал греческому, хотя также признавался необходимым, чтобы "бедной Руси не звали глупой Русью". Вообще, в постановке братских школ были значительные недочеты: предметов преподавалось довольно, но преподавание не отличалось большой систематичностью; не научное образование, а укрепление юношества в православии составляло задачу братских школ. Впрочем, консерваторы находили, что и то учат много; боялись латинских школ и наук, потому что считали их источниками ересей: "В школах и науках латинских тайна и гнездо антихристово фундовано есть". В юго-западной России о науке многие рассуждали точь-в-точь так, как о ней многие рассуждали в северо-восточной России. Образовательный план ревнителей благочестия был таков: "Во-первых, ключ и грецкую, или словенскую грамматику да учат. По грамматице же во место лживое диалектикы (з белого черное, а з черного белое перетворяти учащее), тогда да учат богомолебнаго и праведнословнаго часословца; во место хитроречных силогизм и велеречивое реторики, тогда учат богоугодно молебный псалтирь; во место философии надворнее и по воздуху мысль разумную скитатися зиждущее, тогда учат плачивый и смиренно-мудривый охтаик, а по нашему церковнаго благочестия догматы, осмогласник: та же конечное и богоугодное предспеяние в разуме, делное богословие; тогда учат св. евангельскую и апостольскую проповедь, с толкованием простым, а не хитрым, не слухи чесати словом проповедным, але силу Духа Святого влагати в слышащих сердца..." Изложенный курс рекомендуется по такому простому соображению: "чи не лепше тобе изучити часословец, псалтирь, охтоих, апостол и евангелие, с иншими церкви свойственными, и быти простым богоугодником и жизнь вечную получити, нежели постигнути Аристотеля и Платона, и философом мудрым ся в жизни сей звати, и в геенну отъити? Разсуди".

Приведенные слова принадлежат западноруссу Иоанну Вышенскому, афонскому иноку; но их разделяли многие. Фр. Скорина рекомендовал для изучения грамматики псалтирь, логики — книгу Иова и послания ап. Павла, для изучения "красномовности" — книги Соломона, арифметики — книгу Чисел, геометрии — Иисуса Навина, астрономии — первые главы книги Бытия и т. д.

Такие взгляды при нередкой недостаточности материальных средств у братств не могли содействовать правильному развитию братских школ, вследствие чего юношество, искавшее лучшего и высшего образования, по-прежнему направлялось в иезуитские коллегии и там заражалось латинством. Чтобы избежать такого грустного явления, сделана была попытка устроить братскую школу на более широких началах, так, чтобы эта школа вполне заменяла православным иностранные иезуитские коллегии, являлась бы школой высшего порядка. Такою школою сделалась школа богоявленского братства в Киеве, из которой со временем развилась киево-могилянская академия, имевшая большое значение в истории просвещения юго-западной Руси и оказавшая немалое влияние на московскую академию. До Петра Могилы (1596—1647) эта школа носила обычный тип братских юго-западных школ, т. е. хотя в грамоте, данной патриархом Феофаном (в 1620 г.), школа и названа школою "еллинословенского и латино-польского письма", но преобладающим языком у ней был греческий и учителя — "учение дидаскалы" присылались греческими патриархами и были греки; латинский язык преподавался, но в особенном почете не был; училище было устроено "отрача православным... да не от чуждаго источника пиюще, смертоноснаго язада западния упившеся, ко мрачно-темным римлянам уклонятся". Крупную реформу этой школы произвел Петр Могила (в 1633 г.).

Сущность реформы заключалась в превращении братской школы, при сохранении церковно-религиозного характера, в коллегию по иезуитскому образцу: языком преподавания (кроме катехизиса и славянской грамматики) сделался латинский; по-латыни же воспитанники были обязаны говорить и в классах, и вне их, и дома, и на улице; за ошибки в латинском языке взыскивали строго. В братских школах было 4—5 классных отделений (в виленской братской школе было пять классов), в киевской же академии образовалось 8 классов: 7 обычных иезуитским коллегиям — инфима, грамматика, синтаксис, поэзия, риторика, философия и богословие — и восьмой низший дополнительный, в котором учили читать и писать. Способы преподавания, учебники, объем учебных курсов — все это было, как и в заграничных коллегиях, вся западная схоластика была перенесена в Киев. Латинский язык учили по известному учебнику польских училищ Альвара, заимствованному поляками у западной Европы; философии учились по Аристотелю, богословию — по Фоме Аквинату. Необходимым и чрезвычайно важным пособием при прохождении всех учебных курсов признавались диспуты, было убеждение, что без диспутов невозможно усвоить никаких знаний. Поэтому диспутировали все, даже малыши, но особенно деятельно на сем поле духовной брани подвизались философы и богословы. Были даже, как и на Западе, нищенствующие школьники, т. е. бедняки, сироты, не принятые на казенное содержание и добывавшие себе пропитание воспеванием духовных и светских наук, устройством подвижных театров, обучением детей, попрошайничеством и т. п. В продолжение всего существования академии до преобразования ее в специальное духовно-учебное заведение учащиеся в ней принадлежали всем сословиям — и высшим и низшим, и к дворянству и к крестьянству. Были в ней дети знатнейших малороссийских фамилий. Число светских учеников нередко превышало даже число духовных. Такой же разнообразный, пестрый состав учащихся был и в образованных по образцу киевской академии коллегиумах харьковском и черниговском до преобразования их в духовные семинарии. В царской грамоте 1694 года (царей Иоанна и Петра Алексеевичей), определившей порядки и жизнь киево-могилянской академии, сказано, что к слушанию уроков в ней должны быть допускаемы "дети российского народа всяких чинов и из иных стран приходящие". "В преподавании наук свободных ни в чем не отлучатися исповедания святые восточные Церкви, наипаче остерегая того накрепко, чтоб учение было благочестивое, христианское, восточнаго исповедания... А отступников и противников вере нашей греко-российской, также и еретиков в школы не допускать, и прелесть противнаго исповедания и еретическия обучения весьма отсекать и искоренять" ¹.

Потребность в правильно организованной, хорошей школе с широким курсом была осознана, наконец, и в московской Руси, и там появилась правительственная школа — Московская славяно-греко-латинская академия, преследовавшая, в сущности, те же церковно-религиозные цели, что и братские школы, и киево-могилянская академия. Но московская академия явилась не вдруг.

Чувствуя недостаток в своих знаниях и большие проблемы в образовании, наши московские предки XVII века начали приглашать ученых киевлян к себе в Москву для перевода книг с древних языков и "для риторского учения". Но сначала риторское учение было домашнее; были охотники сами учиться "по-латыням", а других правительство, в своих видах, посылало учиться к какому-либо ученому и даже строило для таких занятий особое помещение. Так, в 1665 году трем подьячим велено было учиться у Симеона Полоцкого, а в Спасском монастыре построено было для них помещение, называвшееся "школой для грамматичного учения". Но эта не была настоящая школа, а временное частное обучение назначенных лиц: отучились три подьячих — и школе конец. Хотя они учились и новому "по-латыням", но еще старым порядком — келейным домашним способом, были отданы знатоку, мастеру на выучку за определенную плату.

Между тем потребность в правильно организованной школе чувствовалась все настоятельнее. Чрезвычайно характерна в этом отношении попытка прихожан церкви Иоанна Богослова в Москве завести школу с преподаванием "грамматической хитрости, языков словесного, греческаго и латинского и прочих свободных учений". Они долго хлопотали перед разными власть имущими лицами и наконец добились от московского патриарха благословения на это дело, "да трудолюбивые спудеи (студенты) радуются о свободе взыскания и свободных учений мудрости и собираются в общее гимнасион ради изощрения разумов от благоискусных дидасколов". Это случилось в 1667 году, только неизвестно, была ли открыта испрашиваемая школа. Ранее этой попытки боярин Ртищев в основанном им монастыре завел ученое монашеское братство, состоявшее из вызванных им в Москву иноков киевских монастырей для перевода разных книг и для предоставления возможности "хотящим учению внимати" поучиться у киевлян "свободным наукам". Царские дети начали учиться по-новому: Симеон Полоцкий учил детей царя Алексея Михайловича, сверх пройденного ими церковно-богослужебного курса, латинскому языку, пиитике, риторике и богословию. Наконец, в 1681 году была открыта в Москве первая правительственная греческая школа, элементарная, где обучали греческому и славянскому письму. Эта школа слилась с открытой вскоре после того славяно-греко-латинской академией ². Но прежде чем создать такую школу, наши предки признали необходимым подвергнуть обстоятельному обсуждению капитальный вопрос русского образования: нужно ли оставить старинный, излюбленный способ приобретения знаний — самообразование путем начетчества или заменить его новым — широко поставленной и хорошо организованной школой? В XVII веке, перед учреждением академии, в Москве появилось особое сочинение по указанному вопросу: какой путь образования правильнее: старый — начетчества или новый — школьного образования? Вот заглавие этого сочинения: "Учитися ли нам полезнее грамматики, риторики, философии и феологии, и стихотворному художеству, и оттуду познавати божественныя писания, или, неучася сим хитростям, в простоте Богу угождати, и от чтения разум святых писаний познавати, — и что лучше российским людем учитися греческого языка, а не латинского". Отвечая на первый, общий вопрос: учиться или не учиться школьным наукам? — автор говорит, что простота простоте — рознь: одна простота — это незлобие, добродетель, а другая простота — это невежество, неучение. "Неучение — тма, ослепляющая умняя очи, и есть и глаголется, яко апостол глаголет: зане тма ослепни очи; учение же ясная луча есть, ею же невежества тма разрушается, и естественныя человеческого разума очеса просвещаются и есть велие благо" 3. Таким образом, вопрос решался в пользу серьезного школьного образования, а начетчество признавалось недостаточным.

Учреждением Московской славяно-греко-латинской академии заканчивается первый период в истории русской педагогии: идеи, лежавшие в основе всего нашего древнего образования, находят в этой школе свое высшее развитие и окончательную формулировку. Поэтому мы остановимся на организации такой характерной школы.

Жалованная царская грамота академии (1682) так очерчивает характер академии (в общем рассуждении о ценности науки и знания, составляющем введение к частным положениям об академии): "Благоволим... на взыскание юных свободных учений мудрости, и собрания общаго ради от благочестивых и в писании Божественном благоискусных дидасколов, изощрения разумов, храмы чином академии устроити; и во оных хощем семена мудрости, то есть науки гражданские и духовныя, наченше от Грамматики, Пиитики, Риторики, Диалектики, Философии разумительной, естественной и Нравной даже до Богословии, учащей вещей Божественных, и вести очищения постановити. Притом же по учению правосуди духовнаго и мирскаго, прочим всем свободным наукам, имиже целость Академии, сиречь училищ, составляется, быти". Московская академия задумывалась весьма широко, по идее это целый духовный университет или политехникум, тут и знаменитые в Средние века свободные искусства (только далеко не все, нет наук физико-математических: арифметики, геометрии, астрономии и музыки, так называемого квадривия, зато науки тривия развиты обширно), тут и законодательство, светское и церковное, тут "все свободныя науки" (а значит, и пропущенный средневековый квадривий). "Сему Нашему от Нас, Великаго Государя, устроенному училищу быти общему, и всякаго чина, сана и возраста людем точию православныя христианские Восточные Веры, приходящим ради научения, без всякого зазора свободному, в нем всякия от церкви благословенныя благочестивыя науки да будут" (положение 5). И так все православные призывались в академию, без различия возраста и положения, академия — свободная бессословная школа.

Учащиеся в академии освобождались от гражданского суда по всем преступлениям, кроме "убийственных и иных великих дел", и судились у блюстителя академии с учителями. Учителя и сам блюститель в случаях подозрения в чистоте веры, твердости церковных преданий или в каком-либо другом преступлении судятся академическим судом, состоящим из учителей и блюстителя, в присутствии присланных от царя и патриарха людей (так судится блюститель) или по установленному царем и патриархом порядку (так судятся учителя 1, положения 7 и 8). Учащиеся по окончании курса жаловались в приличные их разуму чины, в стольники, стряпчие и в другие; а неучившихся, кроме благородных и оказавших особенные заслуги, в таковые чины повелевалось "не допускати" (положение 10). До сих пор все прекрасно, а дальше пойдет не совсем хорошо.

От блюстителя и учителей требовалось прежде всего, чтобы они были русские, рождены благочестивыми родителями и воспитаны в православной вере. Из греков в учителя допускались лишь те, которые представят от православных патриархов достоверные свидетельства о "крепком утверждении" их в вере, да и те должны быть подвергнуты в России новому основательному испытанию. Новообращенные в православие от римской веры, лютерской и кальвинской и других ересей в академию не допускались. Православные, жившие в Малороссии и Литве, могли быть избираемы на должность учителя и блюстителя академии, если только представляли достоверное свидетельство о своем православии, о том, что они рождены от благочестивых родителей и воспитаны в православной вере. Если кто из них известен как сочинитель полемической книги против католичества или протестантства, то это не считалось верным свидетельством православия автора, потому что сочинение могло быть написано с хитрою целью приобресть доверие, а после такие люди могли мало-помалу всевать семена лжемудрия и вредить чистоте веры. А чтобы накрепко утвердить чистоту православной веры в учителях и блюстителях, то с них полагалось брать присягу с крестным целованием, и уж если после этого кто своей клятвы не сдержит и начнет кривотолки о вере, начнет чужую веру хвалить, а нашу православную укорять, таковой "от чина своего учительского да извержется", "а за хуление Православновосточныя веры, аще он в таком хулительстве пребудет, без всякого милосердия да сожжется" (положения 3 и 4).

С учреждением академии запрещалось учиться дома, без разрешения блюстителя и учителей академии, языкам греческому, польскому и латинскому и другим иностранным языкам, повелевалось домовых учителей не держать и детей, кроме как в академии, не учить из опасения, как бы домашние учителя, особенно иностранные и иноверные, не внесли какой-либо противности вере нашей православной, чтобы не было разногласия. Виновные в нарушении этого приказа подвергались конфискации имущества (положение 6).

Таким оброзом, академии были даны большие права и преимущества, но зато на нее были возложены и многие трудные обязанности по охранению православия в русском народе и чистоты веры. Ученые-иностранцы разных вер и ересей, приезжавшие в Россию и желавшие по каким-либо причинам жить в ней, испытывались в вере блюстителем академии и учителями, и если, по их свидетельству, оказывались достойными, то ходатайства их удовлетворялись; а те, в которых усмотрено будет направление, противное духу православия, высылались "из царствующего града за пределы Нашего царствия" (положение 11).

Блюститель и учителя академии обязывались крепко наблюдать, чтобы от всякого чина людей, мудрствующих противно святой православной вере, не было каких-либо распрей и раздоров. Такие лица должны подлежать самому строгому суду (положение 12). Иноверцев, принимающих православную веру, следовало записывать в особые книги, которые должны были храниться у блюстителя и учителей академии, они должны были наблюдать за образом мыслей и жизни записанных в книги лиц, "кто из них како житие свое препровождает, и крепко ли и цело ону (т. е. веру) и церковные предания содержит". Если окажется, что они не в целости держат православие, то их "в дальные наши грады, на Терек и в Сибирь ссылати"; а кто окажется придерживающимся своей прежней веры или ереси, "таковый да сожжется без всякаго милосердия" (положение 13). Блюстителю и учителям академии вменялось в обязанность наблюдать, чтобы ни у духовных, ни у мирян не было в домах от церкви возбраняемых богохульных книг, "волшебных, чародейных и гадательных", а равно чтобы неученые люди не держали в домах польских, латинских, немецких, лютерских, кальвинских и прочих еретических книг. Их следовало сжигать или представлять блюстителю и учителям академии. За держание волшебных и чародейных книг полагалось виновным без всякого милосердия сожжение, а за хранение польских и иных "предаяти казни, смотря по вине, нещано" (положение 14). Учителей магии естественной и подобных наук вместе с учениками, если где таковые учителя обрящутся, как чародеев, постановлялось без всякого милосердия сжигать (положение 5). Всякий русский или иностранец, на пиршестве или в каком бы то ни было месте хуливший и порицавший православную веру или церковные предания, отдается на суд блюстителю и учителю училища, и если обвинение подтвердится или обвиняемый окажется отрицающим призывание святых, поклонение иконам, почитание мо