Формирование консервативной политико-философской концепции М.Н. Каткова

Чернавский М. Ю.

Михаил Никифорович Катков (1818 1887) является одной из самых значительных консервативных фигур России второй половины XIX столетия. Несмотря на то, что львиную долю творческого наследия М.Н. Каткова составляют статьи "на злобу дня", характеризующие частные, эмпирические вопросы политико-культурного и социально-экономического развития России, тем не менее, русский публицист сформулировал и философские основы своих социально-политических воззрений. Речь идет прежде всего о статье "Песни русского народа" (1839) а также о ранних статьях Каткова в журналах "Отечественные записки", "Русский вестник", "Современная летопись", "Московские ведомости", где в самом общем виде были обозначены его философские взгляды. Политическая же позиция Каткова окончательно выкристаллизовалась в консервативном ключе, задав тон всей его публицистике в цикле статей 1863 года, публиковавшихся в редактируемой Катковым газете "Московские ведомости". В данной работе мы попытаемся проанализировать, с одной стороны, процесс формирования философских взглядов русского консерватора, с другой стороны, рассмотрим формулирование им своих государственническо-консервативных политических воззрений на примере статей 1863 года, явившихся реакцией на Польское восстание.

Статья Каткова "Песни русского народа" появилась в 1839 году, где достаточно молодой публицист обозначил свои взгляды по всем ключевым философским вопросам, а именно – в ней Катков изложил свое понимание общественного развития, идею о специфике России, мысли о характере формирования русского государства, а также затронул вопрос о сущности власти. Статья производит впечатление достаточно зрелой в философском плане работы, написана она была "по горячим следам" полученного им европейского образования и, в связи с этим, пестрит заимствованиями из концепций ряда европейских философов, прежде всего, Г.В.Ф. Гегеля. Главная мысль статьи заключается в приложении к анализу генезиса народной жизни системы развития Гегеля. Однако, наряду с прямыми идейными заимствованиями, Каткову удалось не только консервативно интерпретировать гегелевскую философию, но и высказать ряд положений из арсенала консервативной мысли.

Общефилософские взгляды Каткова вытекают из его понимания процесса развития, которое характеризуется русским публицистом как раскрытие, развертывание того, что "сжато и сосредоточено в безразличном единстве", причем развитию подвержено только то, что уже "дано непосредственно как сущность предмета", то есть, происходит определение отдельных частей, составляющих "сущность предмета" (1). Причем сущность растения скрыта в семени, а значит, "качеством семени определяется и качество самого растения" (2). Проявление сущности начальная стадия развития, "самая непосредственная ступень развития, в которой заключаются все последующие ступени" (3). Сущность есть "зерно", в котором кроются все те части, которые постепенно выводятся развитием, "пока не истощится их запас, пока то, что существовало идеально, не проявится во всей полноте, не станет действительным предметом" (4). При этом сущностью предмета, предположим, растения, и самим предметом, то есть растением, "такое же отношение, какое между семенем растения и самим растением" (5).

Катков исходит из традиционного для консервативного сознания принципа о доминировании целого над частью. С точки зрения русского публициста, в каждом отдельном предмете части, "составляющие его и единство этих частей, связующее их в одно целое, соприкасаются взаимно и взаимно друг друга условливают" (6). Под единством частей живого существа Катков понимает живой, целостный "организм", а следовательно, стремление разрушить единство предмета равносильно рассыпанию его на части, то есть, его умертвлению (7).

Экстраполируя принципы развития органического мира на закономерности индивидуального и социального развития, Катков отмечает, что своеобразным семенем, ядром развития народа, его сущностью является народный дух. Причем, если по мысли Гегеля развитие есть процесс самосознания абсолютной идеи, что на социальном уровне последовательно выражается в стадиях семьи, гражданского общества и государства, то по мнению Каткова. народ в своем развитии также проходит три стадии:

семейные отношения, то есть природно-естественное, примитивное состояние жизни народа, при котором люди "слиты с природой" и руководствуются "животными ощущениями" (8);

общественные отношения, когда в зарождается "духовный организм" будущего народа (9);

духовная деятельность есть высшая форма бытия народа, при которой жизнь народа "обращается на самую себя", происходит народное созерцание жизни и мира, появляется наука, мифология и поэзия (10). В народе на этом этапе развития пробуждается "самосознательный и свободный дух", народ становится "сосудом божественного слова", он стал способен "принять в себя откровение божества", быть "проявителем той идеи, для коей призван в мире" (11). Катков характеризует эту стадию по-гегелевски, считая, что на этом этапе дух становится "совершенно свободным, отрешенным от всех цепей, абсолютным: здесь существо его светло и прозрачно, здесь он углубляется в бесконечность своего существа и блаженствует ею" (12).

Катков подчеркивает крайне важную для консервативной философии мысль о связи индивидуального развития человека и социального развития народа, при котором индивиду, как и народу, свойственно чувство "особенности, стремление к независимости и самостоятельности" (13), когда людьми движет "инстинктивное сознание того, что сокрыто в тайниках их существа" (14). В народе начинает проявляться его самобытно-субъективный дух, что выражается в появлении общественного сознания, выливается в формы самобытной социальной жизни и, как результат, приводит к возникновению "разумного государства" (15).

Но кроме гегелевского шаблона, в статье просматриваются мотивы позднейшей деятельности Каткова как публициста, то есть – консервативная составляющая его взглядов. В статье он мимоходом обрисовал картину русской истории, которая видится Каткову как процесс самопознания русского народа. Из небытия и мрака русской истории вырастает, силами народа, солнце монархии, то высшее, что удалось создать народу в ходе своего внутреннего духовного развития. Далее Катков заявляет, что монархия есть высшая форма духовной деятельности человека. "Солнце озарило дивное зрелище, озарило дивную монархию, какой еще не видало человечество. Откуда, как возникла она? Каким чудом так внезапно, так неожиданно из хаоса и мрака явился этот исполинский организм, атлетически сложенный, раскидавшийся своими мощными членами во все концы мира? Каким чудом, вдруг, без труда и развития, сочленилось и образовалось это ужасающее своим громадным объемом целое" (16). Однако это целое появилось в результате тяжкого труда и длительного развития. На создание монархии был направлен весь ход русской истории: "Все дело русской истории состояло в постепенном заготавливании и потом в постепенном сооружении из этих материалов великого здания" (17).

Провозгласив самодержавие делом рук народа, Катков создает панегирик русскому народу, величайшая историческая заслуга которого состоит в создании самодержавия: "Кто же после этого скажет, что жизнь русского народа была бесплодна? Кто будет жаловаться, что он во все время своего продолжительного существования ничего не совершил, ничего не породил?.. Разве ничего не значило породить эту неодолимо-мощную и внутри и вне, эту необъятную монархию? Разве эта монархия не свидетельствует о дивной силе народа, ее создавшего? Какое государство, укажите, может сравниться с нею по объему и могуществу, и по изумительной силе ассимилирования?" (18) Отсюда Катков делает вывод, что творческий потенциал находится теперь только у самодержавия, которое европейской культурой вдохнуло жизнь, благодаря деяниям Петра Великого, в огромный государственный организм, созданный народом, а это значит, что никакой борьбы и сопротивления против такого "полезного" государства быть не может.

Петр Великий, по мысли Каткова, начал собой новый, светлый период русской истории. Россия в подлинном смысле слова, возникает только с Петра, только с Петра русский народ стал нацией, одним из представителей человечества. Именно с деятельностью Петра в организм русского народа вошли высшие духовные интересы. До Петра же "у нас не было ни искусства, в собственном смысле этого слова, ни науки" (19).

Представления Каткова о природе и происхождении российской монархии строятся на анализе истории Рима, Византии, Киевской, Московской и Петровской Руси. Консервативно-монархические воззрения русского публициста вбирают в себя теорию Филофея "Москва – третий Рим" и триаду С.С. Уварова "Православие, самодержавие, народность". Идея самодержавной монархии была, по Каткову, во всей полноте юридической основы первоначально выработана в Риме. Весь республиканский период Римской истории был посвящен тому, чтобы в отдельности вырабатывать до полного совершенства все специальные органы государственной власти, которые затем соединились в руках императора в одно гармоническое целое.

Однако этому материальному целому не доставало живительного духа, не доставало христианства. Лишь в Византии римское самодержавие стало самодержавием православным, оно было одухотворено тесным союзом с Церковью Христовой. Таким образом, в Византии самодержавие достигло полного юридически-церковного совершенства. Союз самодержавия с православием является основным отличием русского самодержавия от западного абсолютизма. Уже в Риме наметился разрыв светской и духовной власти. Римская церковь весьма рано стала проявлять свои притязания на чисто светскую власть. Наступил разрыв между первосвященником и императором. В Средние века в Византии союз самодержавия с церковью крепнет, а, когда, по различным причинам, наступает период падения Византийской империи, идея православного самодержавия передается во всей ее чистоте вместе с христианством в Киев. Идее православного самодержавия, выработанной в Византии, не доставало, однако, подходящей народной почвы для полного ее практического осуществления. Почва эта дана была ей в России. Здесь идея православного самодержавия получает новую жизнь благодаря тому, что она осуществляется уже не на почве одряхлевшего эллинизма, а на девственной почве русского народа, тонким чутьем своим понявшего истинную сущность православного самодержавия и создавшего в течение веков вместе со своими святителями, князьями и царями самобытное Русское государство. Это государство, закалившись в тяжкой борьбе с восточными и западными врагами, возросло ныне в могущественную и несокрушимую Российскую империю. Множество народов России, говорящие каждый на своем языке и имеющие свои обычаи, чувствует свое единство с Россией в единстве верховной власти. Власть царя, по Каткову, является цементирующей основой Российского государства. Русский народ так глубоко усвоил сущность идеи православного самодержавия, что научная система ее, в начале недоступная его простому уму, в последствии стала для него излишней. Римское самодержавие, византийское православие и русская народность соединились в одно гармоническое, неразрывное целое, но произошло это не сознательным, а стихийным, инстинктивным путем.

В то время как западные государственные идеи были облечены в стройную, цельную и наукообразную форму, русская государственная идея не была выражена в готовой научной форме, что приводило к мысли о ее полном отсутствии. Но существование идеи русской государственности скрыто в инстинктивных чувствах народа, а научные формы, доступные человеческому рассудку и разуму, менее понятны народу, а значит, в них нет никакой надобности.

При этом именно русский народ, – пишет Катков, – всегда был силен своим патриархальным духом, своею единодушною преданностью монарху, чувством своего безусловного, "абсолютного" единства с царем, а значит, политически самый зрелый народ – русский, так как идея самодержавия изначально заложена в его сознании. Отсюда следует вывод, что России необходимо дорожить неограниченным единодержавием своих царей как основной причиной достигнутого ей государственного величия и рассматривать самодержавие как залог своего будущего преуспевания.

Единодержавие оказалось столь благотворным для России, так как оно и само по себе, и в глазах всего русского народа находилось в единении с православной церковью. Поэтому царь должен быть не только самодержавным, но и православным в высшем, религиозном значении этого слова. Только в этом случае он может составлять одно духовное целое со своим народом, органически сливаясь с ним и составляя неотъемлемую часть его, как голова составляет часть человеческого тела.

Обозначенные философско-политические взгляды Каткова нашли свое практическое выражение в его публицистике 1863 года – года наибольшей славы Каткова, принесшей ему известность не только в России, но и на Западе. 1 января 1863 года Катков вторично начал редактировать "Московские ведомости", а 10 января в Польше произошло вооруженное нападение на русские войска, послужившие сигналом к общему восстанию. С первых дней вооруженного мятежа "Московские ведомости" и другие издания Каткова ("Русский вестник", "Политические обозрения") заняли предельно четкую позицию, выступив против каких бы то ни было уступок восставшим, против какого бы то ни было расширения их политических и национальных прав. При этом если раньше в статьях Каткова встречались мысли о правах народностей на самостоятельное развитие, то теперь Катков доказывал, что право народности на самостоятельность только потому, что она – народность – есть предрассудок, поскольку далеко не все народы способны управлять сами собой.

Другие газеты высказывались по поводу польского мятежа довольно неопределенно или вовсе безмолствовали. Обсуждение польских событий считалось запретным плодом. Катков же находился в исключительном положении, что позволяло ему безбоязненно высказываться в патриотическом ключе. Голос Каткова был одинок, однако, в качестве голоса независимой печати, выступившего с необычайной смелостью в обсуждении вопроса первостепенной государственной важности, не мог не произвести впечатления как в самом обществе, так и в правительственных сферах (20).

Общественный резонанс катковских статей по польскому вопросу был вызван также тем, что Польша в значительной части русского общества внушала к себе сочувствие. На Польшу как часть Европы смотрели как на обновителя русской жизни, с Западом традиционно были связаны симпатии русских интеллигентов. Польша представлялась до некоторой степени представительницей начал западной жизни. При таком настроении общественного мнения польское восстание истолковывалось как справедливое стремление к свободе. Даже правительство колебалось в своих решениях относительно проводимой по отношению к Польше политике и долгое время, еще до восстания, надеялось предупредить возможные выражения недовольства мирными средствами с опорой на механизм политических соглашений. Подобная политика дала повод сепаратистски настроенным полякам надеяться на восстановление стародавней Польши. Но в правительственной среде и особенно между администраторами, близко знакомыми с тогдашним настроением умов в Польше, существовали сильные сомнения относительно благотворного влияния примирительных мер. Поэтому после того, как в Польше вспыхнул вооруженный мятеж, когда поляки сделали попытку обезоружить и вырезать русские войска, лица, настаивавшие на необходимости решительных и жестких мер, приобрели как влияние в правительстве, так и поддержку в глазах общества, в котором пробудилось патриотическое чувство.

Именно в этот момент Катков заговорил в духе патриотизма: "Кровь опять льется в семейном споре двух братских племен, соединенных под одним скипетром. Теперешний взрыв будет иметь для нас последствия грозы, очищающей атмосферу. Но что будет с Польшей? Здравый смысл показывает, что не Царство Польское нужно России, а Россия нужна Царству Польскому. Только в соединении с Россией может оно сохранить свою национальную самостоятельность" (21). Сначала Катков обсуждает польский вопрос с достаточно умеренных позиций. Так, он признает за Польшей право на самоопределение, но только в соединении с Россией. 14 января Александр II на воскресном разводе измайловского полка заявил: "Я не хочу обвинять в том весь народ польский, но вижу во всех этих грустных событиях работу революционной партии, стремящейся повсюду к ниспровержению законного порядка" (22). Катков же более глубоко вскрыл причины мятежа, признав мятеж результатом воздействия идей польского патриотизма, и именно в патриотизме проявляется сила поляков. Но патриотизм этот особого рода, он носит характер страсти, и потому он слеп, в этом его несчастье, слабость и несостоятельность. Катков справедливо указывает на то, что большинством поляков завладел псевдопатриотизм под влиянием революционной партии. Этот псевдопатриотизм увлек за собой большинство народа. Голос же высокообразованных поляков, не подверженных влиянию, бессилен (23). Несостоятельность польского патриотизма проявляется также в том, что он лишен нравственности, которая состоит в том, что "каждый подданный обязан жертвовать своею жизнью за отечество" (24). Правило это распространяется и на народы, составляющие единое государство. Русский же патриотизм – нравственен, так как главным для русского народа является готовность жертвовать всем ради сохранения государства. Создание польской народностью своего государства подорвет не только российскую государственность, но и принесет несчастье польскому народу, так как "по удачному выражению Гизо, Польша постоянно служила средством для других государств, но не была целью" (25). А так как Польша никогда не займет в Европе место России, она никогда не сделается великой державой во многом из-за противодействия европейской дипломатии, которая сейчас оказывает ей посильную помощь в установлении собственной независимости, то "не выгоднее ли полякам отложить несбыточные надежды на Европу и чистосердечно помириться с нами, как с теми из своих соседей, которые менее других опасны для их национальности?" (26) В случае получения Польшей части политических прав, она попытается восстановиться в прежнем объеме Польского королевства, что приведет к катастрофе для польской нации ввиду противодействия этому процессу со стороны России и западных держав. Более того, по мнению Каткова, попытки Польши добиться выхода из состава России приведет к утрате последней статуса великой державы. С восстановлением военно-политической самобытности Польши, Россия перестанет быть и европейской державой и станет державой азиатской. Интересно, что, как заметил сам Катков, подобная мысль прозвучала на заседании французского сената 17 марта: "Россия вмешивается в чуждое для нее политическое движение, которое отвлекает ее от развития своей деятельности в другой части света – в Азии" (27). Отсюда следует вывод русского публициста, что если иностранцы восхищаются подобными предположениями, и они в какой-то мере основательны, значит русский народ "не может допустить и мысли о полном восстановлении польской конституции 1815 года" (28). Таким образом Катков стремился обосновать мысль о том, что дарование Польше самостоятельности будет гибельно для польского народа и повлечет за собой гибель для России: "Хотим ли мы удовлетворить нынешним притязаниям польского патриотизма и пожертвовать ему существованием России? В таком случае надобно нам выводить из Царства Польского войска, отступать все далее и далее к Уральскому хребту и готовиться к мирной кончине. Всякое наружное угождение национальному чувству в Царстве Польском станет гибелью и для Польши и для России" (29). Это значит, что существующая ситуация выгодна только Западным странам, которые осуществляют дипломатическое вмешательство во внутренние дела России с целью лишения ее статуса великой державы.

31 марта был обнародован царский манифест, в котором подтверждалась неприкосновенность уже дарованных Польше учреждений, равно как и намерение правительства приступить к их дальнейшему развитию, то есть "все остается так, как будто бы ничего и не было: реакции нет, но нет и унизительных и пагубных для России уступок". Далее Катков призывает показать Европе, в каком единственном смысле русское чувство понимает этот манифест и предупредить иные толкования" (30). В таком ключе Катков рассуждал до первой половины апреля, но затем в его рассуждениях вдруг произошел перелом в сторону радикализации взглядов. Он начинает высказываться за жесткие репрессивные меры в отношении Польши и превращается в ярого проповедника установления диктатуры. Еще вчера он высказывался за сохранение национальных прав и советовал относиться по возможности снисходительно к родственному народу, вовлеченному в мятеж революционными элементами. Сегодня же он вдруг изменяет тон и требует самых крутых мер по отношению к тому же родственному народу. Дело в том, что 17 апреля в первый раз выяснилось, что Муравьев будет назначен на важный пост в восставших губерниях. 1 мая Муравьев становится Виленским генерал-губернатором. Это назначение ознаменовало собой коренную перемену в правительственной системе. После этого назначения Катков становится горячим сторонником подавления восстания железной рукою.

Летом 1863 года окончательно созрел план коренных законодательных и административных реформ по отношению к Польше. Главное внимание было направлено на установление такого политического и социального строя, который в будущем предотвращал бы возможность новых потрясений. Катков получил возможность ссылаться на конкретный пример образцовых, с его точки зрения, действий по усмирению повстанцев. К тому же русский публицист утверждал, что в Польше необходимо прекратить параллельное существование гражданских и военных властей и установить на время мятежа военную администрацию, которая покончит с восстанием. Катков критикует нерешительность действий и указывает на то, что подобная политика может привести Россию к полномасштабной европейской войне: "Быть или не быть войне, это зависит от того, будет или не будет в скором времени прекращен мятеж в Царстве Польском" (31). При этом сама возможность войны во имя целостности Российской империи публициста нисколько не пугает, более того, он всерьез рассматривает такую войну как возможный вариант развития событий: "Война – несчастье, которое нельзя накликать на себя, но от которого бегают только народы вырождающиеся" (32).

Катков различает два типа войны. Первая ведется открыто и честно, вторая ведется подземными кознями, революциями и мятежами, хотя внешне она выражается в форме благовидной дипломатической переписки. Русский публицист нисколько не сомневается, что русский народ предпочтет первый вид войны (33). Поступающие в огромном количестве патриотические заявления от граждан с выражением поддержки позиции Каткова по польскому вопросу послужили основанием для его утверждений о том, что общество подняло голову и готово защищаться в тот момент, "когда придут грабить его дом и резатьего детей" (34). Статьи Каткова этого периода проникнуты решимостью встретить врага, опираясь на силу народа и силу армии, которая лучше вооружена, чем когда-либо. "Стоит только взглянуть на лица наших солдат, – отмечает публицист, – чтобы успокоиться духом". Вся беда России и русских, по мысли Каткова, состоит в том, что "мы слишком привыкли считать себя слабыми и сами не ценим наших сил по достоинству" (35). Касаясь отношений с западными странами, Катков еще более резко настаивает на том, что польский вопрос – внутреннее дело России, и вмешательство в него иностранных держав стало бы нарушением всех международных норм, в частности, положений Венского трактата, по которому постановляется неразрывная связь Царства Польского с Россией. Так, Катков достаточно резонно замечает: "Возможно ли было бы обращаться к Англии по поводу Ионических островов, которые постоянно были недовольны своим положением, – возможно ли было бы обращаться к Англии даже с самыми вежливыми запросами об этих островах, даже с самыми учтивыми советами как устроить их, хотя Венский трактат давал другим державам большее право на это, чем на вмешательство в польские дела? Наконец, принимали ли относительно нас западные державы в 1830 году (во время более ранних попыток вооруженного мятежа в Польше – М. Ч.) этот оскорбительный и настойчивый тон, который сочли они возможным принять теперь?" (36)

Данные свидетельства указывают на то, что Катков не просто был выразителем мнения определенной части общества, но, находясь вне правительства, диктовал ему определенную программу поведения, побуждающую к решительным практическим действиям. В этой связи не является случайным тот факт, что М.Н. Муравьев, осознавая растущее влияние Каткова, обратился к нему с предложением о сотрудничестве, на которое публицист тут же с готовностью откликнулся. Таким образом, имеет смысл говорить о том, что Муравьев был практическим реализатором подавления польского мятежа, а Катков – идейным и духовным вдохновителем данной акции правительства.

Интересны доводы Каткова, относящиеся ко времени силового подавления польского мятежа. Польское государство он расценивает как государство без народа, в котором общественное мнение определяет оторвавшаяся от народного корня шляхта. Русский же народ, руководимый высшими помыслами сохранения единой Российской империи, сохраняет под крылом России Польшу исключительно в интересах защиты своего и польского народа. Идя на борьбу с русскими, поляки тем самым, по мнению Каткова, идут на свою гибель: "Обладание Царством Польским до смерти надоело каждому русскому, и только сами поляки виноваты в том, что Русские, скрепя сердце, принуждены биться с ними" (37). После того как Царство Польское было занято русскими войсками и в нем было введено военное положение, что по сути дела означало подавление мятежа, Катков вскрывает причины восстания и усматривает в русском народе определенные черты, которые и привели к данному мятежу. Публицист упрекает русский народ в мягкости и в чрезмерной уступчивости, в нежелании применить сразу силу и в отказе от строгого следования закону. Подобная уступчивость приводит впоследствии к пролитию еще большей крови, чем та малая, которую старались избежать: "Вместо того, чтобы открыто и твердо исполнить то, что велит долг, мы стараемся в ущерб делу, на нас возложенному, показаться любезными и гуманными, и когда возвращаемся к исполнению своего долга, то естественно подпадаем упреку в двуличности и иезуитизме" (38). Корень всех бед русского народа Катков усматривает в его чувстве неуважения к закону, которое сидит в крови народа, накладываясь при этом на его уступчивость и доброту. В результате это приводит к плачевным результатам: "Русских в Западном крае совсем запугали, и они уже не того совестились, что не исполняют своего долга, а того, что исполняют его". Подобный образ действий, по Каткову, имеет свой корень "вовсе не в либерализме или гуманности, а в недостатке уважения к закону, в том недостатке, которым страдаем все мы Русские от Немана до Камчатки" (39).

Таким образом, философские взгляды М.Н. Каткова основаны на преломлении элементов диалектического метода Г.В.Ф. Гегеля применительно к развитию форм народной жизни, на идее о взаимосвязи индивидуального и социального самосознания, на принципе народно детерминированной русской монархии. Взгляды Каткова по отношению к польскому вопросу во время восстания являются ярчайшей страницей деятельности русского консерватора и отражают политические установки и идейные ориентиры публициста. Эти базовые идейные принципы в течение последующего двадцатичетырехлетия будут корректироваться и дополняться, но уже не свернут с той магистральной линии, которая наметилась в его статьях по поводу польского восстания и выразилась в следовании принципу государственного единства России, в идее доминирования русского государственнического патриотизма над всеми видами местечковых национализмов, а также в ориентации на более решительное и последовательное использование правительством силовых методов решения проблем.

1. Катков М.Н. Песни русского народа // Отечественные записки. 1839. Т. IV. Кн. VI. С. 11, 12.

2. Там же.

3. Там же.

4. Там же. С. 12.

5. Там же.

6. Там же. С. 11.

7. Там же.

8. Там же. С. 17.

9. Там же. С. 12.

10. Там же. С. 13.

11. Там же.

12. Там же. С. 16.

13. Там же. С. 18.

14. Там же. С. 42.

15. Там же. С. 18.

16. Цит. по // Неведенский С. Катков и его время. СПб., 1888. С. 27 28.

17. Там же. С. 28.

18. Катков М.Н. Песни русского народа // Отечественные записки. 1839. Т. IV. Кн. VI. С. 36.

19. Там же. С. 8.

20. О силе впечатления, которое произвел Катков своими статьями по польскому вопросу, можно судить по тому факту, что число подписчиков "Московских ведомостей" в течении 1863 года удвоилось и достигло громадной для того времени цифры в 12 тысяч человек.

21. Катков М.Н. Собрание передовых статей Московских ведомостей. 1863 г. М., 1897 1898. № 11. 12 янв. С. 33.

22. Там же. № 13. 14 янв. С. 37.

23. Там же. № 24. 29 янв. С. 59.

24. Там же. № 24. 29 янв. С. 60.

25. Там же. № 56. 12 марта. С. 113.

26. Там же. С. 114.

27. Там же. № 57. 13 марта. С. 115 116.

28. Там же.

29. Там же. № 83. 18 апр. С. 177.

30. Там же. № 71. 3 апр. С. 151 152.

31. Там же. № 83. 18 апр. С. 177.

32. Там же. № 100. 8 мая. С. 233.

33. Там же. № 103. 12 мая. С. 232.

34. Там же. С. 235 236.

35. Там же. № 103. 12 мая. С. 235 236.

36. Там же. С. 233.

37. Там же. № 106. 16 мая. С. 245.

38. Там же. № 128. 12 июня. С. 301.

39. Там же. № 128. 12 июня. С. 301.