Из разборов лирики А.А. Фета: «Сосны»

Ранчин А. М.

СОСНЫ

Средь кленов девственных и плачущих берез

Я видеть не могу надменных этих сосен;

Они смущают рой живых и сладких грез,  

И трезвый вид мне их несносен.

В кругу воскреснувших соседей лишь оне

Не знают трепета,  не шепчут,  не вздыхают

И,  неизменные,  ликующей весне

Пору зимы напоминают.

Когда уронит лес последней лист сухой

И,  смолкнув,  станет ждать весны и возрожденья,  -  

Они останутся холодною красой

Пугать иные поколенья.

1854

Источники текста

Первая публикация – журнал «Современник»,  1855,  № 1,  с. 28. Стихотворение включено в состав прижизненных сборников поэзии Фета: Стихотворения А.А. Фета. СПб.,  1856; Стихотворения А.А. Фета. 2 части. М.,  1863. Ч. 1. Первая публикация – журнал «Моквитянин»,  1842,  № 1,  с. 22. Стихотворение включено в состав прижизненных сборников поэзии Фета: Стихотворения А. Фета. М.,  1850; Стихотворения А.А. Фета. СПб.,  1856; Стихотворения А.А. Фета. 2 части. М.,  1863. Ч. 1.

Место в структуре прижизненных сборников

При издании в сборниках 1856 и 1863 г.г. стихотворение было помещено в состав раздела «Разные стихотворения (см.: Фет А.А. Сочинения и письма. <Т. 1.>. Стихотворения и поэмы 1839-1863 / Изд. и коммент. подг. Н.П. Генералова,  В.А. Кошелев,  Г.В. Петрова. СПб.,  2002. С. 218,  289). В плане неосуществленного нового издания,  составленном Фетом в 1892 г.,  «Сосны» также включены в раздел «Разные стихотворения» (см. состав раздела в изд.: Фет А.А. Полное собрание стихотворений / Вступ. ст.,  подг. текста и примеч. Б.Я. Бухштаба. Л.,  1959 («Библиотека поэта. Большая серия. Второе издание»). С. 248-331).

Композиция. Мотивная структура

Стихотворение,  как и большинство строфических лирических произведений Фета,  состоит из трех строф,  каждая из которых объединена перекрестной рифмовкой: АБАБ.

По подсчетам Б.М. Эйхенбаума,  из 529 учтенных им строфических стихотворений Фета 108 состоят из двух строф,  222 – из трех,  112 – из четырех,  46 произведений пятистрофные,  25 – шестистрофные,  7 – семистрофные; 9 произведений состоят из восьми и более строф (Эйхенбаум Б. Мелодика русского лирического стиха. Петербург,  1922. С. 130). Сам Фет писал великому князю Константину Константиновичу (поэту К. Р.): «…Главное – стараюсь не переходить трех,  много четырех куплетов,  уверенный,  что если не удалось ударить по надлежащей струне,  то надо искать другого момента вдохновения,  а не исправлять промаха новыми усилиями» (письмо К. Р. от 27 декабря 1886 г. -  А.А. Фет и К.Р. (Публикация Л.И. Кузьминой и Г.А. Крыловой) // К. Р. Избранная переписка / Изд. подг. Е.В. Виноградова,  А.В. Дубровский,  Л.Д. Зародова,  Г.А. Крылова,  Л.И. Кузьмина,  Н.Н. Лаврова,  Л.К. Хитрово. СПб.,  1999. С. 246).

Первая строфа «Сосен» содержит признание в нелюбви поэта к соснам,  противопоставленным кленам и березам. Строфа начинается неожиданно,  что характерно для любимой Фетом формы фрагмента: в первый стих состоит из второстепенных членов предложения (обстоятельств) и открывается служебной частью речи – предлогом. Первая строка образуется синтаксически и интонационно относительно замкнутое целое,  она построена по принципу зеркальной симметрии: определяемое слово (сущ. в форме родит. падежа) + определение,  выраженное прилагательным – и,  наоборот,  определение,  выраженное прилагательным + определяемое слово (сущ. в форме родит. падежа) – «кленов девственных» -  «плачущих берез». Благодаря такому построению первой строфы образы кленов и берез и эпитеты «девственных» и «плачущих» оказываются особенно выделены. Оба эпитета,  особенно «девственных»,  остаются не разъясненными (почему клены «девственные»?).

Вторая строка – афористически безжалостно сформулированное отношение поэта к соснам. В ней появляется третий эпитет,  который также пока что неясен,  непрозрачен (почему сосны – в отличие от кленов и берез – надменные?). В третьей и четвертой строках неприятие и даже неприязнь в отношении сосен усилен (они «смущают»,  их вид «несносен»),  причем лишь в последнем стихе строфы отчасти содержится ключ к пониманию такого восприятия: неприемлем их «трезвый вид»,  хотя и этот эпитет еще не вполне понятен (почему облик деревьев назван «трезвым»,  -  это,  конечно,  метафора,  но по какому признаку совершается перенос значения?).

Указательное местоимение «эти» побуждает воспринимать первую строфу как описание непосредственно обступающей поэта,  открытой его взору картины: эти – ‘те самые,  которые я вижу сейчас’.

Второе четверостишие повторяет смысловой узор первого. Первая строка так же,  как и начальная строка первого четверостишия,  открывается предлогом с пространственным значением («среди» -  «в»),  а выражение «воскреснувших соседей» -  обобщенное обозначение «кленов девственных и плачущих берез»,  и составляющие его прилагательное и существительное тоже имеют форму родит. падежа. Характеристика сосен во втором стихе – «Не знают трепета,  не шепчут,  не вздыхают» – раскрытие их определения «надменные» из второго стиха первой строфы. Неприятию сосен,  представленному в двух последних строках второго четверостишия,  в первом соответствуют также два заключительных стиха,  где сказано,  что эти хвойные деревья «смущают» лирическое «я» и что их вид ему «несносен». Раскрывается смысл выражения «трезвый вид» сосен: это неизменность,  неспособность радоваться весне. Сосны – напоминание весной о зиме -  времени оцепенения,  врéменной смерти природы. Разъясняется эпитет берез «плачущие»: поскольку говорится о весеннем времени,  их слезы – древесный сок. А эпитет «девственные» в применении к кленам указывает на тонкость,  полупрозрачность их резных листьев.

В третье четверостишии также открывается упоминанием о лиственных деревьях – но теперь уже не пробужденных «ликующей» весной,  а теряющих «последний лист» безотрадной холодной осенью. Однако осенняя утрата лиственными деревьями своего убора представлена не как свидетельство торжества смерти – пусть преходящего,  -  а как проявление дара обновления и «возрожденья». Сосны же неприятны,  причем уже не одному поэту,  а и другим,  и тем,  кто моложе его,  -  «иным поколеньям»,  и сосны не просто неприятны,  они «пугают». И,  наконец,  причина их резкого неприятия приобретает отчетливость философской формулы: это «холодная краса».

Временнáя структура стихотворения: от весны,  сменившей зиму,  к осени и вновь (сквозь зиму) к весне: весна в первой и во второй строфе,  осень и весна – в третьей. Поэтика времени в фетовском тексте отражает смену природных сезонов,  «поэтику» природного цикла. Включенность в природный цикл вечного обновления осознается как дар истинной жизни.

В стихотворении противопоставлены пребывание вне времени,  неизменность,  олицетворяемые вечнозелеными соснами,  и способность к переменам,  символизируемая лиственными деревьями – кленами и березами. Неизменность трактуется как безжизненность,  отстраненность от бытия и надменность,  переменчивость и весенний расцвет – как открытость,  «отзывчивость» к жизни. Вечная зелень не меняющихся сосен истолкована как проявление «холодной красы»,  контрастирующей с живой и подвижной красотой лиственных деревьев.

Образная структура. Лексика

Образы стихотворения двуплановые: с одной стороны,  это описания природных явлений – деревьев. Образ «надменной сосны» встречается и в стихотворении «Еще вчера,  на солнце млея…» (1864 (?)): «Глядя надменно,  как бывало,  / На жертвы холода и сна,  / Себе ни в чем не изменяла / Непобедимая сосна».

В отличие от кленов и берез,  которым приданы определенные свойства (девственная листва,  капли сока – слезы,  способность ронять листья осенью) образ сосен характеризуется только посредством отрицательного признака и остается зрительно и вещественно «пустым». Это впечатление создается повтором отрицания «не-»,  к ним отнесенного: «не могу»,  «несносен»,  «не знают»,  «не шепчут»,  «не вздыхают»,  «неизменные».

Средства выразительности – эпитеты – передают предметные,  визуальные свойства деревьев,  указывая на тонкость листьев («девственные») и на прозрачность древесного сока («плачущие»). Слово «трепет» передает легкую дрожь листвы. С другой стороны,  функция средств выразительности – не столько точность изображения,  сколько одушевление,  одухотворение природных существ. Метафоричен эпитет «девственные»,  переносящий признак чистоты,  нетронутости из мира людей в мир природы. Метафоричен эпитет «плачущий»: слезы в этом контексте означают восторг,  любовь,  радостное и даже экстатическое приятие бытия. Слово «трепет» в поэтической традиции устойчиво употреблялось по отношению к миру природы. Один из наиболее известных примеров,  очевидно образцовый для автора «Сосен»,  -  элегия В.А. Жуковского «Вечер»,  творчество которого и на мотивном уровне,  и стилистически во многом сходно с фетовским. Но «трепетанье» ивы в элегии В.А. Жуковского – не чисто предметное свойство: «Трепетанье – это нежное,  музыкальное слово,  говорящее о стыдливости,  о тончайшей вибрации – чего? души поэта,  -  хотя в то же время и ивы <…> у Жуковского нежность слова – это и есть его значенье <…>» (Гуковский Г.А. Пушкин и русские романтики. <Изд. 3-е>. М.,  1995. С. 47).

По утверждению М.Н. Эпштейна,  «самый частый эпитет,  который прилагает Фет к явлениям природы,  -  “трепещущий” и “дрожащий”» (Эпштейн М.Н. Природа,  мир,  тайник вселенной: Система пейзажных образов в русской поэзии. М.,  1990. С. 222). Хотя для бесспорности этого вывода необходим исчерпывающий частотный словарь эпитетов поэзии Фета,  в общем с таким утверждением можно согласиться.

С этим мнением солидарен И.Н. Сухих: «“Трепет”,  действительно,  одно из ключевых состояний фетовского мира,  в равной степени относящееся к жизни природы и жизни души. Трепещут – хоровод деревьев,  звук колокольчика,  сердце,  одинокий огонек,  ивы,  совесть,  руки,  звезды счастья:

Покуда на груди земной

Хотя с трудом дышать я буду,  

Весь трепет жизни молодой

Мне будет внятен отовсюду

(“Еще люблю,  еще томлюсь…”)»

(Сухих И.Н. Шеншин и Фет: жизнь и стихи // Фет А. Стихотворения / Вступ. ст. И.Н. Сухих; Сост. и примеч. А.В. Успенской. СПб.,  2001 («Новая Библиотека поэта. Малая серия»). С. 50-51).

Но замечание И.Н. Сухих,  что трепет у Фета – это «в конечном счете – метафора,  круговорота,  вечного возвращения весны» (Там же. С. 51),  по-моему,  -  весьма рискованное перенесение поэтического представления,  запечатленного в слове «трепет»,  на сферу явлений,  с этим представлением прямо в текстах поэта не связанную; здесь исследователь подчиняется не логике анализа,  а следует принципу художественной аналогии,  метафоры.

Как и у В.А. Жуковского,  признак трепетанья отнесен у Фета иногда к природным явлениям и к неодушевленным предметам: «Вдали огонек одинокий / Трепещет под сумраком липок» («Весеннее небо глядится…»,  1844). однако оно ассоциируется и с душевным движением: «И трепет в руках и ногах» («Я жду… Соловьиное эхо…»,  1842). «Я снова умилен и трепетать готов» («Страницы милые опять персты раскрыли…»,  1884).

Глагол «шепчут» может быть понят как метафора -  указание на шелест листвы,  но его метафорическое значение прежде всего мотивировано не реальным звуком,  напоминающим шепот,  а представлением об одушевленности деревьев как таковым. Не случайно глагол «шепчут» поставлен в один ряд с глаголом «вздыхают» посредством соединительного союза «и». Глагол же «вздыхают» – исключительно одушевляющая метафора,  вовсе не обозначающая реальные звуки,  «издаваемые» деревьями

Образы весны и зимы в фетовской поэзии не только предметны,  но и символичны. Символический характер фетовского стихотворения подчеркнут посредством именования деревьев «воскреснувшими»: клены и березы ассоциируются с воскресшим душою,  обновленным человеком. Переносный,  символический план также высветлен благодаря такому слову с отвлеченным значением,  характеризующему весну,  как «возрожденье».

В подтексте стихотворения прослеживается мотив творчества. Выражение «рой живых и сладких грез» если не обозначает прямо поэзию,  игру вдохновения и воображения,  то вызывает напоминание о них. Поэтизм «грезы» традиционен в применении к мечтаниям поэта. Соответственно,  трезвость сосен может быть воспринята как поэтический антоним «опьянения» -  вдохновения.

«Сосны» – полемическая реплика Фета в поэтическом диалоге с А.С. Пушкиным. У А.С. Пушкина они ассоциируются с долговечностью; таковы три сосны и молодая сосновая поросль – «племя незнакомое» в стихотворении «…Вновь я посетил…». Иглы другого вечнозеленого дерева,  ели,  вызывают радостное представление о вечной жизни природы,  не прекращающейся даже зимою («ель сквозь иней зеленеет» – «Зимнее утро»).

В европейской традиции,  восходящей еще к античности,  хвойные деревья ассоциировались со смертью и с погребальными обрядами. В стихотворениях столь близкого Фету поэта,  как В.А. Жуковский,  сосны наделяются эпитетом «черные»,  указывающем на безжизненность,  связь с миром небытия: таковы «черные сосны»,  осеняющие могилы,  в элегии «Сельское кладбище». В оригинале перевода-переложения В.А. Жуковского – «Элегии,  написанной на сельском кладбище» английского поэта Т. Грея «черных сосен» нет (см.: Зарубежная поэзия в переводах В.А. Жуковского: Сборник / Сост. А.А. Гугнин. М.,  1985. Т. 1. С. 326).

Строка «Когда уронит лес последний лист сухой» -  поэтическое эхо,  «свободная» цитата пушкинских «Роняет лес багряный свой убор» («19 октября» 1825 г.) и «Уж роща отряхает / Последние листы с нагих своих ветвей» («Осень»). В «19 октября» листопад ассоциируется с «осенью души»,  в «Осени» тональность образа другая,  но также никак не связанная с весенним возрождением.

Непривлекательная «холодная краса» напоминает «вечную красу» «равнодушной природы» из пушкинского стихотворения «Брожу ли я вдоль улиц шумных…». Однако оценка этой вечной красоты у двух стихотворцев противоположна: А.С. Пушкин благословляет ее,  Фет от нее отворачивается.

Лексика стихотворения подчеркнуто традиционна и для 1850-х гг. архаична. Изобилуют поэтизмы: метафорический «рой» (грез),  напоминающий батюшковское «где нежились рои красот» («Ты пробуждаешься,  о Байя,  из гробницы…»); эмоционально-оценочный эпитет «сладких»,  словно переселившийся в стихотворение из поэзии В.А. Жуковского и К.Н. Батюшкова; «трепет»; метафорические «шепчут»,  «вздыхают». Грамматическая форма «оне» (с ятем на конце) -  форма женск. рода местоимения «он» в множ. числа именит. падежа; эта форма,  характерная для церковнославянского языка,  в разговорном русском языке была вытеснена формой «они»,  которая стала общей для всех трех родов. В литературном языке написание оне было традиционным; оно было указано как нормативное Я.К. Гротом при кодификации правил русской орфографии (см.: Грот Я.К. Русское правописание: Руководство,  составленное по поручению Второго отделения императорской Академии наук. <Изд. 11-е>. СПб.,  1895.С. 67) и являлось таковым до орфографической реформы 1917 г. (ср.: Виницкий С. Введение в дореформенную орфографию – http://imwerden.de/pdf/winitsky_vvedenie_v_orfografiju.pdf.). Употреблялась ли Фетом рифма «оне – весне» как поэтизм,  противопоставленный обычному произношению этих слов (они – весне),  сказать затруднительно.

Известны случаи,  когда в поэтических текстах написание рифмующихся слов подчинялось принятой традиции,  но их произношение,  диктуемое рифмой,  отражало не книжную норму,  а реальную речь. Ср.,  например,  в стихотворении Е.А. Боратынского «Къ - » («Зачем живые выраженья…»,  ранняя редакция) рифму в строках: «Душа полна тоски ея» – «И на смятение мое». «Ея» – литературное написание формы родительного падежа местоимения «она»,  рифма отражает разговорную норму произношения этого слова: «её» (созвучно с «моё»).

Точно такая же рифма есть в стихотворении – посвящении «М.Ф. Ванлярской при получении визитной карточки с летящими ласточками» (1891),  не ориентированном на высокую поэтическую традицию. Рифма «оне» («трескучие звезды» -  искры) – «мне» встречается в шутливой поэме «Сон» (1856),  по крайней мере в этом случае она явно не наделена особым поэтическим ореолом,  а воспринимается как нейтральная. Но в стихотворении на высокую философскую тему «В полуночной тиши бессонницы моей…» (1888),  ориентированном на пушкинские «Стихи,  сочиненные ночью,  во время бессонницы» и «В начале жизни школу помню я…» и написанном в традиционно поэтическом стиле,  рифма «в огне» – «оне» («богини») может быть воспринята как специфически книжная и архаизированная. Так же можно было бы,  по-видимому,  определить рифму «во сне» – «оне» («песни») в стихотворении – символической картине на темы поэзии и любви «Соловей и роза» (1847). Возможно,  таков и смысловой ореол рифмы «стороне» – «оне» («собаки») в стихотворении «Диана,  Эндимион и сатир (Картина Брюллова)» (1855),  ориентированном на традиции античной описательной лирики. Но рифма «в утомительном сне» -  оне» («полуночные образы») в стихотворении «Полуночные образы реют…»,  как представляется,  таких оттенков смысла не содержит.

Метр и ритм

Стихотворение написано шестистопным ямбом с концевыми строками каждой из трех строф,  написанными четырехстопным ямбом. Метрическая схема шестистопного ямба: 01/01/01/01/01/01 (для четных строк в стихотворении Фета: 01/01/01/01/01/01/0). Рифмовка перекрестная (АБАБ); нечетные строки соединены мужской рифмой,  четные – женской. Для этого размера характерна обязательная цезура после шестого слога,  делящая стих на два равных трехстопных полустишия. Есть она и у Фета: «Средь кленов девственных / и плачущих берез» (6 + 6 слогов) или: «Я видеть не могу / надменных этих сосен» (6 + 7 слогов). (Цезура – словораздел,  повторяющаяся межстиховая пауза,  находящаяся на постоянном месте,  после определенного слога определенной стопы; в терминологии В.Я. Брюсова это «большая цезура» в отличие от «малой» -  паузы,  находящейся после каждого слова в строке или комплекса слов,  объединенных одним ударением; см.: Брюсов В. Основы стиховедения. Курс ВУЗ. Части первая и вторая. Изд. 2-е. М.,  1924. С. 27). .

Еще с первых десятилетий XIX в. шестистопный ямб проникает философскую лирику (Гаспаров М.Л. Очерк истории русского стиха: Метрика. Ритмика. Рифма. Строфика. М.,  1984. С.111). Поэтому написание «Сосен» -  стихотворения философского – шестистопным ямбом естественно. В 1840-х гг. и позднее шестистопный ямб достаточно часто встречается и в описательной пейзажной лирике (Там же. С. 165). Метрическим образцом и предметом полемики в трактовке темы осени для Фета могла быть «Осень» А.С. Пушкина,  также написанная шестистопным ямбом.

В четырехстопных строках,  завершающих каждую из строф,  также присутствует цезура: «И трезвый вид / мне их несносен»; «Пору зимы / напоминают» (4 +5 слогов).

Благодаря смена размера с шестистопного на четырехстопный выделены концевые строки каждой из трех строф,  выделены и содержащиеся в них смыслы: «несносность» сосен – связь сосен с зимой – пугающий «иные поколенья» вид.

Для ритмики стихотворения характерен пропуск схемных ударений на ключевых эпитетах: «девственных»,  «плачущих»,  «воскреснувших»,  -  схемные ударения должны приходиться на слоги,  составляющие окончания. Таким образом эти слова приобретают дополнительное выделение; выделены они также и потому,  что занимают предцезурную и послецезурную позиции. В строке «И,  неизменные,  ликующей весне» пропущено ударение на втором слоге,  который составляет безударная приставка «не-»,  а вместо этого содержится сверхсхемное ударение на начальном союзе «и»,  благодаря чему создается пауза перед словом «неизменные» – интонационное выделение смысла,  в этом слове заключенного.

Звуковой строй

Для стихотворения характерна аллитерация на парные свистящие согласные «с» и «з»,  в слабой позиции оглушающийся и переходящий в «с»: «Средь кленов девственных и плачущих берес». Этот звуковой ряд ассоциируется с двумя противоположными смыслами,  связанными с лиственными деревьями и с соснами: ‘лиственностью’,  ‘воскресением,  возрождением ’ («девственных»,  «берез»,  «сладких»,  «грез»,  «воскреснувших»,  «соседей»,  «вздыхают»,  «станет»,  «весны»,  «возрожденья») и ‘хвойностью’,  ‘пугающей мертвенностью’,  ‘надменностью’,  ‘холодностью’ («сосен»,  «смущают»,  «трезвый»,  «несносен»,  «не знают»,  «неизменные»,  «зимы»,  «лист сухой»,  «смолкнув»,  «останутся»,  «красой»).