Дизайнерская разработка в японском стиле

При выборе темы для данной работы я хотела создать изделие достаточно необычное, при этом актуальное и имеющее не только декоративную, но и практическую сторону применения. Проанализировав современную литературу, посвященную дизайну, я выделила следующие тенденции.

В настоящее время стала очень актуальна тема дизайна в стиле различных культур мира. В современных городах все чаще встречаются такие кафе, рестораны, клубы. Все чаще, читая газету, мы натыкаемся на такие объявления, как: «Украшу дом в стиле Рококо», «услуги дизайнера для корпоративных вечеров» и т.д. Они появляются там потому, что горожанин устал от большого города. Устал от бетонных домов, от чада и рева машин.

В последнее время все больше внимания уделяется элементам которые бы придали особый стиль интерьеру. Каждый старается придать своему жилищу свой неповторимый образ. Дизайнеры создают интерьер как отражение мироощущения личности. Настоящий переворот произошел в отношении к внешнему оформлению. Интерьер переходит в экстерьер, сливаясь с ним.

В стилистическом направлении показательно как развитие техногенных стилей, так и стилизаций направлений различных эпох. В настоящее время наблюдаются тенденции к сближению и сублимации различных культур мира. В нашей стране, согласно статистике, очень широко развивается культура стран дальневосточного округа.

Культура востока коренным образом отличается от европейских. В ней четко прослеживается нить совершенно уникальной философии, связанной с настолько непонятной для нас культурой быта, что, на данный момент, она приобретает все больший интерес для общества. Что, в свою очередь, говорит о том, что рынок нуждается в изделиях восточной тематики. Поэтому я задумалась о проектировке изделия, которое сочетало бы в себе восточный дизайнерский стиль и современную инженерную мысль. Ведь ценность каждой вещи в двух началах – пользе и красоте. В каждом предмете заложено техническое и эстетическое начало, всегда непостоянное и исторически сменяемое.

Моя работа представляет собой симбиоз этих понятий. Она представляет собой панно с подсветкой, на которой изображено древо Сакуры, которое и является заглавием моего диплома. Панно предназначено не только для украшения интерьера, но и выполняет функции подсветки помещения.

Такое название было выбрано не случайно, ведь цветы сакуры, прекрасные, нежные, считаются олицетворением человеческой жизни, воплощением красоты японских женщин и национальным символом Японии.

Целью моей работы является создать и разработать эскиз и технологию изготовления собственного изделия – панно с подсветкой «Сакура», для этого я изучила такие предметы как дизайн, скульптура, композиция, художественная обработка металлов, литьё и т.д.

Изделие состоит из нескольких частей: металлические накладки, витраж и деревянная рама. Металлические накладки будут отливаться из литейной латуни литьем в формы, изготовленные вакуумно-пленочной формовкой. Витраж выполняется техникой Фьюзинг.

Таким образом, я постаралась совместить такие виды творчества, как современный дизайн, художественная обработка стекла и металла.

1. Художественно-дизайнерская проработка

1.1 Философско-мировоззренческая основа японской живописи и.каллиграфии. Поэтика жанров

Средневековое искусство Дальнего Востока, как известно, насквозь метафорично и символично; ему свойственно желание увидеть не частное и конкретное в его собственной ценности, но осознать это конкретное как знак чего-то более значительного, имеющего всеобщий, универсальный смысл. При обращении к дальневосточному искусству мы сразу входим в совершенно иную область восприятия действительности. Бросающаяся в глаза европейцу своеобычность китайской и японской живописи обладает любопытными особенностями. Неискушённый европейский зритель, непосредственно воспринимающий эту живопись в контексте европейской традиции, нередко наделяет её свойствами, которых она объективно лишена. Например, один из самых популярных живописных мотивов – веточка цветущей сливы осознаётся обычно европейским зрителем как лирическая весенняя картина, полная импрессионистической свежести и непосредственности, тогда как в дальневосточной эстетической системе восприятия этот мотив представляет собой художественное символическое осознание сложнейших космогонических проблем, и в нём меньше всего «незаинтересованного удовольствия».

То же можно сказать и о знаменитом китайском классическом пейзаже, который часто воспринимается европейцами, следующими за своими собственными художественными традициями, не более, чем светское лирическое искусство. И в этом они глубоко заблуждаются, ибо издавна дальневосточная пейзажная живопись несёт в себе совершенно иные функции. Она, по выражению Е.В. Завадской, скорее ближе к иконописи, как бы странно это на первый взгляд ни звучало. Пейзажный свиток выполняет именно религиозные функции – функции очищения и просветления. В древности пейзаж был более культовой и философской, чем собственно эстетической категорией. Дальневосточная живопись практически никогда не была «искусством для искусства», но всегда содержала задачу нравственного совершенствования личности. До самого последнего времени водные глади и стремительные водопады выражали не любование красивыми уголками природы, а определённую философскую идею.

Пейзажную живопись, скорее, можно было бы назвать средством передачи космичности пространства, беспредельной его шири, органичной встроенности человека в этот мир; горы – мужское, светлое начало и воды – женское, темное начало моделировали идею взаимосвязи и взаимосвязи всех частей мироздания. Пейзажная живопись, проникнутая глубокими философскими раздумьями о мире, космосе, человеке, не снисходила до изображения конкретного, ибо не в этом, не в буквальном воспроизведении «натуры» виделся смысл жанра. Природа осмыслялась как носитель высоких и вечных законов, через постижение которых человек приобщается к ее мудрости. Странствия по бескрайним просторам свитка способствовали гармонизации души, ее очищению и возвышению, рождали понимание относительности земных человеческих ценностей в масштабе всего сотворенного мира, границы которого уходят далеко за пределы изображенного. Отсюда почти захватывающее дух ощущение пространства, глядя на которое менялось ощущение масштаба земных ценностей.

Восточные художники искали в пейзаже дверь в «другую», символически присутствующую реальность.

V в. Цзун Бин, автор одного из первых в истории сочинений по эстетике живописи описал эффект созерцания живописного свитка в следующих словах: «Не покидая своего сиденья, я достигаю пределов мира; не изменяя велению Неба, в одиночестве внимаю пустынной шири».

«Странствие за край мира» стало девизом всех поколений восточных живописцев и одной из самых популярных тем пейзажных картин. Художник брался за кисть для того, чтобы воссоздать на шелке или бумаге «целый мир» – во всем его многообразии. При этом Вселенная уменьшается в небольшом пространстве свитка. Даосизм представляет жизненный путь человека, устремленного к Дао, как странничество: человек, «причастный к Дао», осознает себя путником, случайным гостем, странником в этом мире. Человек – странник, но эти странствия не обязательно должны осуществляться во внешнем мире: блуждания, странствия в беспредельном мире своей души – почитаются лучшей формой познания мира. Пейзажная живопись призвана стать местом подлинных странствий человеческого духа. Вселенная дальневосточных свитков – это своего рода «пейзажи души».

Показателем не светской, а религиозной сути этого жанра предстаёт и решение пространства в дальневосточной пейзажной живописи. Пространство, которое изображает художник, гораздо более обширно, чем может охватить взгляд человека; линейная перспектива с единой, центральной точкой зрения почти не применялась. Мастера выработали для передачи пространства ряд сложных приемов. Один из них – т.н. рассеянная перспектива. В этом случае каждая часть свитка вроде бы написана по законам линейной перспективы, но каждый раз с особым центром. Иными словами точка отсчета перемещается, на разные элементы изображения глаз смотрит, меняя место. Высокий горизонт придавал пейзажным композициям грандиозность и почти мистическую величественность. Смешение масштабов, соединение нескольких точек зрения в одном свитке должно было давать зрителю ощущение иной, духовной реальности, отличной от чувственной.

Принцип подвижного ракурса, которому следовали восточные художники, позволял взору свободно блуждать в пространстве. Благодаря этому приему зритель мог переноситься в воображаемом пространстве на огромные расстояния, подниматься на горные пики или спускаться в глубокие ущелья, плыть по течению рек или падать вниз вместе с водопадом. Так наше восприятие мира невероятно расширяется, и мы в одной картине открываем для себя прекрасные виды самых разных мест.

Восток и Запад смотрели на мир через разные очки: Запад стремился объяснить и покорить природу с помощью науки, а Восток хотел сохранить в неприкосновенности вечную тайну мироздания, о которой можно говорить только намёком.

Создавая обобщенный космический пейзаж, художники рисовали по сути дела икону. А написание пейзажа и восприятие его было тождественно религиозному действу. Сама этимология понятия «пейзаж» – «горы-воды» – даёт понять, что эти два начала были важнейшими в пейзаже. Являясь средством сообщения о неизмеримой шири, безграничности Вселенной, о гармонии Неба и Земли, светлого и тёмного, устремлённого вверх и стремящегося вниз, пейзажная живопись изображает космос взаимопроникающих сил, где противоположности нуждаются друг в друге, чтобы обрести целостность.

Восточный пейзаж чужд натуралистического правдоподобия. В отличие от западного мастера, дальневосточный художник не стремился к достижению внешнего подобия, – он никогда не рисовал с натуры, но видел назначение создаваемых им живописных полотен в служении высоким нравственным принципам, в очищающем воздействии их на человеческие души, в выражении некой философской идеи. Всё сведено к типическим чертам, к значимому штриху: на пейзажах позднего средневековья часто различимы лишь вершины гор и пагод, встающих из тумана. Человеческие фигуры нередко почти целиком скрыты деревьями или камнями, изображены сзади, а подчас и вовсе лишены лиц.

«Где нет картины, там картина», – гласит одна из популярных максим живописной традиции в Китае. Эффект «присутствия отсутствующего» пробуждает зрителя к «странствию духа», требует домыслить несказанное, вообразить отсутствующее, дорисовать мысленно то, что скрыто за «облачной дымкой».

Занятие живописью уподоблялось некому таинству и требовало от художника предельной концентрации духа и даже по виду напоминало настоящий ритуал: художник, «выбрав счастливый день и воскурив благовония, садился за чистый стол у светлого окна» и брался за кисть лишь после того, как в душе воцарится мир. Он должен был «проникнуть духом» в изображаемый предмет, «вместить его в себя» и воссоздать его символически-законченный, «подлинный» образ. «…Тот, кто хочет мастером живописи, должен в чувствах своих вознестись над всем миром. В нем воля должна предшествовать кисти. Вот что называется: «когда внутри нет изъяна, вовне выявляются образы».

В Японии в XV в. появляется самостоятельный жанр живописи тушью, получивший название «созерцание водопада». На многочисленных и достаточно однотипных свитках, посвящённых этому мотиву, мы видим, как правило, фигуру поэта или отшельника, остановившегося где-нибудь на хрупком деревянном мосту в ущелье между гор, любующегося красотой струй водопада. Считается, что человек, погрузившийся в созерцание «небесной реки», слушающий звуки падающей воды, способен пережить озарение. Символом Дао, выражающим его вечно изменчивую природу, были туман и облака – «небесные горы», про которые китайские художники говорят: «…кто научится их рисовать, сумеет изобразить утончённый исток всех вещей». Подобно воде, облака выражают изменчивую природу Дао и являются символом духовной свободы и непривязанности.

По словам В.В. Малявина, «плывущие облака» – аллегория жизненного пути, и несказанной легкости просветленного духа. Плывущие облака – это вершина свершений земного бытия; мудрый человек «с утра наблюдает формы облаков и так выправляет себя». Их полупрозрачная вуаль одновременно скрывает и выявляет формы, ещё точнее – скрывает наглядное и обнажает сокрытое, скрадывая действительное расстояние между предметами.

В открывающихся взгляду картинах природы средневековому художнику виделись сложные знаки и символы, исполненные глубокого смысла. Европейскому зрителю трудно, например, заподозрить в таком мотиве, как мотылёк, бабочка наличие глубокого философского подтекста. А между тем, этот мотив в дальневосточном искусстве лишён того легкомыслия, который отличает его в европейском, русском искусстве, где он несёт чисто эстетическую функцию. Живописное изображение бабочки в китайской традиции чаще всего рассчитано на ассоциацию с чрезвычайно популярной притчей о бабочке и философе Чжуан-цзы. В ней раскрыта относительность понятий различия и тождества, относительность сна и яви. Чжуан-цзы приснилось, что он – бабочка; проснувшись, он погрузился в сомнения: ему ли приснилась бабочка или бабочке снится, что она Чжуан-цзы.

Особой популярностью среди китайских и японских живописцев пользовалась сосна. Это вечнозеленое дерево считалось символом долголетия и высокой нравственной чистоты. Оно было олицетворением конфуцианской сдержанности и стойкости.

Одним из наиболее излюбленных образов дальневосточной живописи являлась ива, которая считалась символом скромной красоты и утонченности; она – знак весны в природе, атрибут богини материнства и потому символ красоты и доброты. Ее красота, гибкость, хрупкость воспеты великими китайскими и японскими поэтами и воплощены во множестве живописных полотен. Женское изящество, кротость поэты уподобляли гибкости ивы.

Ива – символ солнца и весны. Одно из первых деревьев, распускающих свои листья под лучами весеннего солнца, ива может расти почти везде, обладает особой жизнеспособностью и надежно предохраняет от нечистой силы. Ива может, согласно народным поверьям, одолеть демонов и изгонять злых духов. Ивовым веником обметают могилы перед праздником. Ивовые ветки порой помещают над дверью жилища, веря, что это принесет добро семье.

Лотос – символ чистоты, святости, созидающей силы. Пышный лотос, вырастающий нежным и светлым из ила и тины, не просто красивый цветок: дальневосточные художники вкладывали в изображение лотоса особые чувства, так как этот цветок знак чистоты человека с незапятнанной жизнью, стойко проходящего через грязь и соблазны. Первоначальный смысл этого символа может быть виден из следующего сравнения: так же как лотос прорастает из темноты ила к поверхности воды, раскрывая бутон после выхода на поверхность, также точно и ум человека, раскрывает свои качества только после выхода из мутного потока страстей и невежества и преобразует темные силы глубин в лучистую чистоту просветленного сознания.

С древних времен лотос почитался священными арийцами, индусами, египтянами и после них буддистами. Он чтился в Китае и Японии и был принят, как христианская эмблема греческой и римской церковью, которая, заменив лотос лилией, сделала его символом Вестника. В христианской религии, в каждом изображении Благовещения, Архангел Гавриил является Деве Марии, держа в руке ветку лилий.

На востоке лотос символизирует также идею создания и зарождения. У индусов лотос – эмблема производительной силы природы. Семена лотоса еще до прорастания содержат совершенно сформированные листья и миниатюрный прообраз того, чем станет совершенно развившееся растение.

Когда говорят о символике дальневосточного искусства, о его декоративности, то имеют ввиду в первую очередь тот жанр, который получил название «цветы, птицы, ветер, луна», рассматриваемый в китайском и японском искусстве наряду с пейзажем как самый популярный. Жанр этот чаще всего обращается к изображению так называемых «четырех благородных» цветов: орхидея, дикая слива сорта «мэйхуа», бамбук и хризантема, каждый из которых является одновременно воплощением определенного духовного начала, не надуманного, но находящего свое подтверждение в характере и свойстве самого цветка.

Живопись «четырех благородных» цветов как особый раздел жанра «Цветы и птицы» возникла в X веке и получила сразу же необычайное развитие.

В IV столетии в период Юань под знаком орхидеи развивалась вся китайская культура. Орхидея была воплощением простоты, чистоты и скрытого благородства, поскольку цветок этот лишь по сильному благоуханию можно отличить от простой травы.

Постоянный образ классической поэзии – хризантема, поэтому этот жанр живописи особенно полон литературных ассоциаций.

Она прекрасна, скромна и целомудренна, – говорят о ней художники, – «гордая в инее», воплощение торжества осени. Суть этого образа, воплощенного в монохромной живописи, – в духе уединения, в несовместимостью с пошлостью. Этот цветок – символ возвышенного одиночества.

Одним из самых излюбленных объектов эстетического воплощения в живописи был бамбук, символизирующий, в свою очередь, молодость, душевную стойкость, мужество и благородство. В самом деле, вечно зеленый, достигающий за сотни лет своей жизни такой удивительной высоты и крепости, что оказывается способным стать фундаментом для строящихся мостов и зданий, он вполне оправдывает издавна приписываемые ему духовные качества. Существуют примеры, когда сооружения из бамбука, соответственно обработанные и покрытые лаком, стояли невредимо в течение многих сотен лет. Легендами окружено и такая особенность бамбука, как его исключительно быстрый рост. По интенсивности роста с ним, пожалуй, не может сравниться ни одно живое растение. Известны случаи, когда бамбук в течение суток вырастал на целый метр, т.е. рос буквально на глазах. Кроме того, бамбук обладает исключительными эстетическими качествами.

В японском и китайском искусстве, столь богатом символикой, бамбук считался олицетворением моральной чистоты и справедливости, несгибаемости духа и высокой нравственности. В известной притче о самом Конфуции рассказывается, что когда Учитель находился в Цичжоу, где произрастало много бамбука, его настолько привлекли и заворожили мелодии шелестов и шорохов листвы бамбука, что он совсем забыл про еду и в течении трёх месяцев не вспоминал о мясе. Именно тогда он, обращаясь к своему ученику, произнёс свой знаменитый афоризм: «Лишённый мяса человек худеет, лишённый бамбука – становится пошлым».

Творческий процесс создания живописного изображения бамбука предстаёт в рассуждениях китайских теоретиков, философов, художников как некое таинственное и даже мистическое действие, которое можно совершать лишь в редкие мгновения наития и вдохновения: «Перед тем, как рисовать бамбук, надо, чтобы сначала его образ сложился в сердце. Взять кисть, всмотреться в приготовленный лист бумаги и увидеть то, что хочешь изобразить… Пусть кисть не останавливает своего полета, гонится за тем, что было увидено. Словно вспугнутый заяц, словно сокол в падении на добычу. Чуть расслабишься – и все пропадет». «Монохромный бамбук требует особой сосредоточенности духа, совершенства и тонкости. Без накопления внутренних сил этого не достичь».

С популярностью бамбука в классической дальневосточной живописи соперничать может, пожалуй, только причудливо изогнутая ветка цветущей сливы, красоту которой необыкновенно тонко передали художники Китая и Японии. Она развивалась параллельно с живописью бамбука. Большая популярность живописи сливы объяснялась философским содержанием, заложенным в ней, её поэтической интерпретацией и особенно общенациональной этической символикой. Подобно бамбуку, слива символизирует благородную чистоту, стойкость, несгибаемость, т. к. живые соки сохраняются в деревьях и в лютый мороз. Поэты – патриоты нередко обращались к символике сливы для выражения идей стойкости и независимости.

Подобно тому, как обстоит дело с живописью бамбука, сливе посвящено множество трактатов. По мысли одного из крупнейших мастера этого жанра чаньского монаха Чжун-жэня, жившего в ХII в., «тайна» живописи дикой сливы заключается в подробном обдумывании замысла, потом уже рука должна двигаться без колебаний, словно «вдохновленная неким безумием». Он видит четыре достоинства в живописи дикой сливы: изящество, утонченность, элегантность, изысканность. Они заключаются в следующих моментах: «небольшие цветы и нет изобилия их – это изящество; тонкий, а не толстый ствол – это утонченность; в возрасте не особенно юном – вот элегантность; цветы полуоткрыты, а не в полном цветении – этом изысканность». Цветы сливы, – говорил Чжуан-жень, – кажутся ему как бы таящими улыбку.

Символика дикой сливы поразительно конкретна: цветоножка – это абсолютное начало. Чашечка, поддерживающая цветок, воплощает три силы: Небо, Землю и Человека – и потому рисуется тремя штрихами. Сам цветок является олицетворением пяти элементов и поэтому, изображается с пятью лепестками. Кончики ветвей символизируют восемь триграмм из «Книги перемен» и поэтому имеют обычно восемь ответвлений.

Представленные жанры: «горы-воды» и особенно «цветы и птицы» как нельзя лучше способствуют ощущению того удивительного синтеза, слиянности, органичной взаимосвязи искусств, которых не знает никакая другая культура мира, кроме Китая и Японии. Одна из причин действительно уникального явления синтеза искусств коренится в исторически сложившейся близости художественно-выразительного языка живописи и каллиграфии, в истоках которой – общность материалов и орудий письма и общность приёмов работы с ними.

Культ письменного текста, благоговение перед письменным знаком было присуще японской культуре с древности. Книга, сама её предметность, её книжная «плоть» воспринималась как святыня, хранилище и воплощение трансцендентальных сил. Набожное отношение буддистов к переписыванию и к печатанию сутр, запечатленного слова Будды, обусловлено преклонением не только перед священным текстом, но и перед самими священными письменами, перед книгою-вещью. Переписывание и печатание буддийских текстов выполнялось с благоговейным усердием, ибо сознавалось не только как путь личного очищения от грехов и спасения, но и как осуществление священной миссии.

Японское слово «бунгаку» содержит иероглиф «бун», означающий «узорочье», «орнамент», ибо текст несёт в себе не только содержание, но и изобразительную красоту письменного знака. Чтение «текста» считалось важнейшим из искусств, а литература обретала сакральный смысл.

Целый ряд картин, особенно монохромной живописи, основан не на красках, а на сильной, порою донельзя дерзкой графике. Нетрудно видеть, например, что сосна, бамбук, слива, лотос, журавль. скорее «написано», чем «нарисовано». Иногда весь образ очерчен двумя, а то и одним взмахом кисти. Понятия «рисунок», «живопись», «письмо» выражались одним и тем же словом.

Живопись усиливала действенность текста, раскрывала свои декоративные свойства. Да она и сама по сути дела представляла собой текст, ибо границы каллиграфического иероглифа и живописного изображения нередко были нечёткими. Каллиграфический текст «созерцался», живописный свиток «читался» китайским зрителем, и оба эти искусства в органичном единении выполняли свою остросоциальную функцию по этическому и эстетическому воспитанию.

Высоким мастерством и виртуозностью надо было обладать, чтобы суметь написать иероглифы гирляндой, не отрывая кисти от бумаги или шёлка. Ещё труднее органично включить их в работу, найти то равновесие, тот единственный, соответствующий поэтическому сюжету каллиграфический стиль, который не нарушит гармонию, но сольётся с живописью, станет неотъемлемой частью общего замысла. Внесённая в картину, каллиграфически исполненная надпись сообщает, растолковывает, выговаривает нечто важное, непосредственно касающееся смысла картины, её «идеи». Даже если это только строка названия, она как бы приглашает, зовёт идти вслед за нею в поисках наиболее правильной точки восприятия живописи. Надпись к свитку «Дикая слива»: «Порою именно то, чего никогда не видел, кажется особенно прекрасным. Это и обман и не обман. Никогда не видел Мэйхуа, но её душу, донесённую здесь кистью и тушью, чувствую рядом, ощущаю аромат её цветов настолько реально и глубоко, что глупо говорить о каком-то обмане. Это, вот и есть образ самого прелестно-женственного на земле. И в этой недостижимости, мечте – раскрытие души мэйхуа».

Литературное начало было свойственно китайской живописи всех времён: даже сложилось представление, о том, что картину без литературной, поэтической надписи на ней, каллиграфически исполненной, следует считать незавершённой, ещё не состоявшейся.

В любом произведении, будь то пейзаж или изображение цветов или птиц, всегда заложен богатый поэтический подтекст, понятный посвящённому зрителю. То, что трудно передать живописью, выражается поэзией, а то, что не выскажешь стихами, воплощается живописью.

Нельзя думать, однако, что каллиграфия только сопутствует живописи, является неким комментарием к ней. Она существует как самостоятельный вид искусства, неся в себе элемент изобразительности и декоративности. Более того, в художественной культуре Китая и Японии каллиграфия занимает особое место, первенствующее среди других видов искусства.

«Выражая себя, цветок источает своё неповторимое благоухание. Каллиграфия – это цветок души человека». Достоинства человеческого подчерка считались прямым отражением его характера. Лишь морально-совершенный человек мог стать мастером каллиграфии. И наоборот, всякий, кто овладел искусством иероглифической письменности, считался человеком высоких душевных качеств. Известный теоретик живописи IX в. Чжан Яньюань писал: «С древних времён те, кто создавал превосходные картины, были все без исключения высокопоставленными чиновниками, обладателями знатных титулов, прославленными учёными или людьми с возвышенной душой».

По убеждению теоретиков каллиграфии, тембр голоса и ритм кисти передают психическую вибрацию души человека. Каллиграфия выступает и как зеркало душевного состояния: настроения радости, гнева, печали или умиротворённости – всё это отражается на написании иероглифа, который может быть соответственно либо спокойным, либо тревожным, либо придавленным либо отмеченным грациозностью и красотой.

Более того, каллиграфия способна передавать не только внутренний, но и внешний облик человека, он выдаёт его характер и темперамент: «Каждый иероглиф построен и написан крепко, штрихи резкие и мощные, – говорится об одном из каллиграфов Китая. – Представляешь себе, что это был человек представительный, наружности привлекательной, очень гармонично и хорошо сложенный».

Для характеристики каллиграфического подчерка художники подыскивали аналогии в естественной жестикуляции, уподобляя написание знаков тому, как человек, говоря словами одного средневекового учёного, «сидит, лежит, ходит, стоит, сгибается в поклоне, бранится, плывёт в лодке, едет верхом, пляшет, хлопает себя по животу, топает ногой…». В каждом движении кисти живописца, по традиционным китайским представлениям, проглядывает человеческая индивидуальность.

«Строение иероглифа, его внешний облик, – говорится в трактате Цай Юна, – может создать самые разнообразные впечатления – иероглиф может как будто неподвижно стоять, или идти, или лететь; двигаться, то словно удаляясь от нас, то, наоборот, приближаясь; он может как бы спокойно лежать в дрёме или, пробуждаясь, вставать; иероглиф бывает печальным или, наоборот, весёлым; он может передавать ритмы то весенние, то летние, то осени, то зимы; иероглиф может напоминать движение струй воды или языков пламени, движение облаков или дымки, наконец, игру солнечных лучей или лунных бликов…».

Не менее часто, чем это касается живописи, свитки с искусно выполненной каллиграфией вывешивались на стену для любования, созерцания для того, чтобы насладиться искусным почерком, красотой линии. И ценились такие свитки, написанные рукою мастера, не менее дорого, чем живописные.

Итак, искусство стран Дальнего Востока в значительной мере брало на себя функции религии и философии и являлось главным средством выражения глубочайших мыслей и чувств людей, сообщавших о тайне мироздания.

Художник воспроизводил в своем произведении не субъективное видение окружающего мира, а выражал заранее данную истину. Поэтому живопись поучала, способствовала нравственному совершенствованию. Задача художника состояла в том, чтобы раскрыть трансцендентную идею, идею единую и вечную в преходящих формах бытия. В определенной мере этим обуславливалась и традиционность живописи, поскольку использование готовых формул считалось наиболее эффективным приемом для выражения вечной истины.

За отдельными деталями пейзажа: водопадом, горами, лесами, хижинами и монастырями, хрупкими мостами через водные потоки проглядывается целая система символов, требующих своей разгадки, расшифровки, своего особого прочтения.

Основная сложность восприятия заключается в двойственном значении каждого пейзажного сюжета, доступном и понятном каждому образованному восточному человеку, но чуждом людям непосвященным. Намек, поэтические ассоциации присущи всему традиционному восточному искусству, пейзажу – в особенности.

Вместе с тем дальневосточная живопись не заняла бы в мировой истории искусств столь важного места, если бы не имела другого, более широкого смысла, делающего ее доступной и понятной людям, мало знакомым с восточной символикой. Чрезвычайно обостренное и непосредственное чувство природы, переданное с огромной искренностью и убедительностью, умение запечатлеть её красоту и изменчивость – вот качества, прославившие в веках традиционную восточную живопись, наделившие ее общечеловеческим смыслом.

Как всякое большое древнее искусство, дальневосточная живопись дает простую радость от ее созерцания. Вся система средневекового мышления с ее сложной символикой отступает на второй план, когда перед глазами зрителя появляются удивительные картины природы.

Символизм и олицетворение сакуры

Двадцать дней счастья

Я пережил, когда вдруг

Вишни зацвели.

Традиционно, на протяжении многих веков японской истории сложились различные формы взаимодействия человека и природы, в которых человек созерцал красоту и величие мира – любовался падающим снегом, полной луной и цветущими весенними деревьями. Издавна в Японии было принято говорить о созерцании красоты как об одухотворенном восприятии мира. «Зимой – снег, весной цветы, осенью – луна».

В традициях дзэн – буддизма, основном теологическом учении в Японии, состояние просветления, т.е. гармонии с миром, к которой необходимо стремиться, передается, как правило, двумя образами – Луны как символа просветленного ума и цветка – как символа вечного обновления и цветения жизни.

Сакура – национальный символ Японии. Наверное, именно этим объясняется, что аллеи из деревьев сакуры высаживались перед храмами, за цветением сакуры с повышенным вниманием следят все мыслимые средства массовой информациии, ежедневно сообщая, куда – с юга на север – сегодня продвинулся ее цветущий пенно-розовый фронт. Кстати, сакура не только символ Японии, но и когда-то священное дерево. Цветы сакуры считались обиталищем душ предков. «Любование» цветением было призвано умиротворить их и обеспечить процветание живущим. Ибо смотреть на цветы – это смотреть на предков, вспоминать их и помнить. И тогда они тоже тебе помогут.

Как известно, большая часть всей площади японских островов занята высокими и крутыми горами. Самая высокая гора – потухший вулкан Фудзияма.

Почти все население Японии живет на узкой полосе плодородных равнин и занимается выращиванием риса. Цветение сакуры дает сигнал крестьянам, что земля достаточно прогрелась, и можно начинать высаживать рис. Рис. – это не только основной продукт питания, но и путь к преуспеванию. Для японских крестьян сакура – это символ благополучия.

В другом сказании вишня предстает в образе кормилицы. Ее цветки ассоциируются с сосками женской груди, наполненной молоком.

Как видим, у каждого японца в сердце хранится свой образ сакуры. Сакура – символ чистоты, благополучия, женственности, жизни. Они верят, что в дереве теплится душа. Заботясь о сакуре, японцы учатся уважать старость, традиции своей семьи.

Не случайно и то, что в календаре японца существует особый праздник – ханами. Традиция любования сакурой возникла в эпоху Хэйан. Аристократы, любуясь цветением сакуры, размышляли о смысле жизни и ее быстротечности, задумывались о чистоте.

Ханами не является государственным праздником. Это день, когда вся семья собирается полюбоваться цветением сакуры в саду или в парке. Если праздник приходится на рабочий день, то наблюдать за цветением сакуры отправляются все сотрудники фирмы в окружении босса. Японцы покупают журналы, в которых сообщается время и место начала цветения сакуры. Они стремятся побывать на празднике любования сакурой и не пропустить его.

В некоторых районах Японии организуют торжественные шествия по центральной улице. В других – парад костюмов эпохи Хэйан. А во многих районах Японии проводятся вечера сакуры, на которых устраиваются «танцы вишен». Белоснежные облака цветущей сакуры окутывают в это время страну.

Именно в это время поэты слагают свои хокку, художники рисуют картины, а родители вспоминают детство.

1.2 Описание изделия

Мое изделие представляет собой панно с подсветкой, которое называется «Сакура». Оно состоит из: литых накладок в виде барельефа дерева и иероглифа, изготовленных из литейной латуни ЛЦ30А3, легированной алюминием, который обеспечивает хорошую жидкотекучесть, прочность и коррозионную стойкость. Они накладываются на деревянную раму и на витражное стекло, на котором изображены цветки дерева. Под раму прикрепляются люминесцентные лампочки, они имеют тонкую вытянутую форму и хорошо подсвечивают витраж. Размер изделия 600×400 мм.

Витраж изготавливается по технологии Фьюзинг. Она также известна как техника спекания. Изделия и детали декора, изготовленные в технике фьюзинг, являются оригинальным дополнением интерьера дома. Эту технику можно использовать как для исполнения отдельных элементов интерьера. Эта технология идеально подходит для изготовления витража моего изделия.

На панно представлено стилизованное дерево сакура. Композиция изображения заключена в прямоугольную форму. На первый план к нам в виде барельефа выходит ствол дерева и японский иероглиф. На втором плане из разноцветного стекла собраны цветы дерева на серенево-голубоватом фоне. Эта плановость нам даёт ощущение пространства. Согласно древнему японскому учению Фэн-шуй, которое учит нас находить гармонию даже в самых мелких деталях, важную роль в оформлении различных предметов декора могут сыграть иероглифы. Именно поэтому я решила использовать в своей композиции один из древних иероглифов «Сакура», который помогает найти и сохранить яркую и глубокую любовь.

Дерево занимает левую и верхнюю часть композиции, а в правом нижнем помещён иероглиф, тем самым соблюдается равновесие между элементами. Изогнутые ветви и ствол дерева добавляет динамику композиции.

Цветовой колорит витража построен на нюансе, т.е. на тонком различии едва заметных переходов в цвете, так, как именно это ассоциативно-образное средство передаёт лирич