Уникальность повести Чехова "Три года"

На протяжении всего своего творчества Чехова интересовал жанр романа. Попыток создать роман у него было несколько. Первая известная попытка окончилась тем, что Чехов в 1887 году написал черновую рукопись, состоящую приблизительно из 50 страниц. «У меня есть роман в 1500 строк, не скучный, но в толстый журнал не годится, ибо в нем фигурируют председатели и члены военно-окружного суда, т. е. люди нелиберальные»,- писал Чехов своему брату, одновременно советуясь с ним относительно того, в каком журнале лучше было бы напечатать данное произведение.(1) Однако, он не переписывает свой черновик и никуда не посылает.

Уже в 1888 году Чехов задумывается над сюжетом второго романа, а о первом пишет, что он «задуман уже давно, так что некоторые из действующих лиц уже устарели, не успев быть написаны» (III, 47). Затем уже, вплоть до 1893 года Чехов периодически возвращается к мысли о романе. Он останавливается на композиционном принципе, по типу «Мертвых душ» Гоголя, и на заглавии «Рассказы из жизни моих друзей». Чехов хотел взять форму «Мертвых душ», герой романа, по типу Чичикова, должен был разъезжать по России и знакомиться с ее представителями. Однако этот замысел не был осуществлен.

Уже после смерти автора Суворин писал о том, что Чехов давно мечтал о романе и много раз за него принимался, но широкая рама, как будто ему не давалась. Однако, данное высказывание указывало на то, что Чехов-романист потерпел в жанре романа поражение, был профессионально слаб.

Чтобы понять причину «профессиональной слабости» Чехова, относительно создания романа, в данной дипломной работе мы рассмотрели типичный случай для Чехова-романиста на примере создания повести «Три года».

Повесть «Три года» изначально задумывалась как роман, но в окончательном варианте была представлена в жанре повести. «Три года» - это произведение, к которому в записной книжке было сделано наибольшее количество заметок, около 200. И именно эти заметки позволяют восстановить общие черты содержания первоначального замысла «романа» «Три года». Материалы дают возможность судить, в каком направлении развивался «большой» эпический замысел Чехова.

Сужение рамок повествования, сопровождавшее движение замыслов задуманных романов, было характерно и для творческого процесса Чехова-новеллиста. В пору интенсивной работы над рассказами Чехов признавался: «... начало выходит у меня всегда многообещающее, точно я роман начал; середина скомканная, робкая, а конец, как в маленьком рассказе фейерверочный» (III, 47). Чехов начинал работу над «романом», продолжал «повесть», а кончал как «рассказ». Эти особенности творческой работы Чехова привели к самому лучшему из поэтических эффектов чеховского повествования – эффекту сжатости. Стремление к лаконизму свидетельствует о неизменности пути художника.

Сузив замысел, отказавшись от многих фактических сведений, предназначавшихся для романа, Чехов компенсировал это более высокой содержательностью – богатством и сложностью общего смысла и художественного звучания повести.

Цель и задачи данной дипломной работы – рассмотрение и изучение повести «Три года» для того, чтобы понять, как развивался «большой» эпический замысел Чехова и по какой причине ему не удалось воплотить свою давнешнюю идею.

Работа состоит из Введения, главы I – История создания повести «Три года», от «романа» к повести, главы II – Система образов в повести «Три года», главы III – Художественное своеобразие повести «Три года» и Заключения.

Глава I. История создания повести «Три года», от «романа» к повести

Повесть «Три года» занимает уникальное место в творчестве А.П. Чехова. Основу произведения составляет изображение русской семьи на фоне общественной жизни 80-х 90-х годов. Задуманная как роман, эта повесть отличается широтой временного и пространственного плана. Изначально Чехов задумал создать роман и попыток у него было несколько. Задумка создать романы возникали в разные периоды его творчества. Так произведение «Три года» изначально было задумано как роман, однако в процессе работы Чехов сузил масштабы до повести. Этот процесс, переход от «романа» к повести, был достаточно сложным, Чехов создал образы, которые в дальнейшем не вошли в повесть, а из сюжетной линии он взял лишь некоторые отрывки.

В плане композиции структуры повесть «Три года» - хорошо изученное произведение. Особый вклад в изучение повести внесла Э.А. Полоцкая в своей книге «А.П. Чехов. Движение художественной мысли». Критик показывает, как «невиданное доселе скрупулезное изображение частностей быта создает исключительную глубину и психологизм повествования»(2).

Изначально Полоцкая отмечает, почему Чехову не удавалось создать романа. Это было связано с тем, что Чехов использовал весь собранный материал на другие произведения или же суживал рамки задуманного романа до повести. Многие исследователи пришли к выводу, что не автору, а его героям были не по плечу эпические просторы романа. Для раскрытия характера того или иного героя не требовалось форм романа. Еще одной причиной, по мнению исследователей, почему же Чехов не справлялся с крупными повествовательными жанрами, связана с эпохой, так как данная эпоха не давала ему соответствующего материала: вместо «героических натур» – сплошные люди на одно лицо. Писателям конца XIX-ого начала XX века не было свойственно романное мышление. Этим фактором можно объяснить отсутствие традиционного романа у Чехова, Короленко, Гаршина.

Э. Полоцкая в своей работе предлагает рассмотреть типичный случай для судьбы Чехова – романиста на примере истории создания повести «Три года». Уникальность повести в ее необычайной поэтической силе. Как известно, соотносительная и соизмерительная связь между отдельными частями прозаического произведения значительно слабее, чем в поэтическом. Однако лаконичность, отточенность чеховской прозы предопределили богатство семантических перекличек в его произведении. Ясности, композиционной стройности Чехов придавал исключительное значение. По количеству использованных предварительных записей повесть «Три года» представляет собой столь же неординарное явление, как и по общему количеству сохранившихся записей. Для достижения ясной композиции Чехов нередко отказывается от ценных художественных находок. В то же время наблюдается и иная тенденция. Стремление освободится от подробностей странным образом уживается в окончательном тексте повести с повторением отдельных образов и мотивов. Чехов не освободился ни от одного из них, когда редактировал повесть для собрания сочинений. Таким образом, эти повторы – отнюдь не «излишки» текста.

Как справедливо отмечает Э. Полоцкая, жанровая природа этой повести не вызывает сомнений. Это произведение «композиционно тяготеющее к эпически–хроникальному, характерному для этого жанра» (3).

Вся повесть состоит из ряда сцен, которые достаточно медленно следуют друг за другом, и они соединены между собой единством повествовательного тона. Это, конечно, верно, однако оно противоречит первоначальному утверждению автора. Повесть есть повествовательный жанр не по тому, что следует друг за другом соединенным единством «повествовательного тона » эпизоды, а потому, что воспроизводят из жизни события, то, что называется сюжетом. Повествовательный тон рассказчика лишь сопровождает, комментирует ход событий и действий, мысли, чувства действующих лиц, также придает единство повествованию, однако при условии единства более высокого порядка – сюжета.

Что дело обстоит именно так, подтверждается первоначальным замыслом писателя.

Первые записи о нем Чехов делал на чем попало – обороте чужого письма, отдельных листках бумаги. Лишь в 1891 году Чехов обзавелся записной книжкой, где стал производить систематические записи. Около трети этой первой из сохранившихся записных книжек за 1891 – 1904 годы А. Чехова заполнено записями, имевшими отношение к повести «Три года», которая родилась именно из этих записей. В марте 1892 года Чехов поселился в Мелихове с надеждой сосредоточиться над большим произведением. К началу 1894 года материала накопилось так много, что он писал в письме А.С. Суворину 10 января 1894 года : «Осенью засяду писать роман тысяч на пять»(V, 260). А через И.Н. Потапенко он обещал Марксу для «Нивм» к декабрю представить рукопись, но осторожный издатель, сославшись на цензуру, не обещал скорой публикации романа. Это не смутило Чехова, и он 29 сентября 1894 года писал М.П. Чеховой : «я пишу роман из московской жизни... роман большой, листов 6-8» (V, 321).

Заметим следующее, едва начав писать роман, спустя неделю, Чехов называет свое будущее произведение «повестью из московской жизни», говорит о размере: «Повесть не маленькая, да и не особенно большая» (В.А. Гольцеву 6 октября 1894 года) (V, 324).

Между тем, творческая история повести показывает, что на определенной стадии работы Чехов думал писать роман и что эта особенность замысла все-таки сказалась на структуре произведения.

Полоцкая, исследовав весь путь создания повести по сохранившимся фрагментарным записям, сделанным в записной книжке и на отдельных листках бумаги, восстанавливает общие черты содержания первоначального замысла романа из «московской жизни». Отметим, что изначально угадывается несколько фабульных линий, которые связаны между собой. Главное место в будущем романе должна была занять судьба богатого человека, коим является Ивашин, влюбленный в Надю Вишневскую. Он разъезжает во фраке со светскими визитами, ходит в театр, посещает дом Вишневских. Однако у Ивашина была любовница, которая не отличалась красотой и жеманностью, а, наоборот, ей присуще была нелепость и нескладность. Другим героем задуманного Чеховым романа должен был быть Алеша, друг Ивашина, возможно брат Нади Вишневской. Когда его мать и сестра едут в театр вместе с Ивашиным, он остается дома и терпеливо ждет, когда они вернутся, чтобы насладиться обществом Ивашина, к которому он душевно близок. По задумке Чехова Алеша должен был быть серьезно болен. Мать Алеши – Ольга Ивановна, вдова, добрая и богомольная женщина. Взаимоотношения ее с сыном неясны. Но в одной из заметок есть мысль, которая отчасти проливала свет на жизнь матери и сына : «... Мама все говорит о бедности. Все это странно. Во-первых, странно, что мы бедны, побираемся, как, нищие, и в то же время отлично едим, живем в этом большом доме» (VII,300). Оригинально замыслен образ брата Ольги Ивановны. О нем есть такая запись: «Пил одно шампанское, ему нравился не столько табак, сколько мундштуки и трубки, любил чашки, подстаканники...»(4). Так Чехов хотел показать разорившуюся дворянскую семью, которая по инерции жила на широкую ногу. Однако ни одно из перечисленных лиц в названных сюжетных связях в повести «Три года» не перешло. Чехов также не обращается к широкому освещению темы разоряющегося дворянства. Хотя в переживаниях Ивашина есть нечто, напоминающее мироощущение главного героя повести «Три года» Алексея Лаптева: чувство недовольства собой, ощущение своей неловкости в присутствии любимой девушки. Он любил Надю Вишневскую, однако все время мучился. Отсюда нить к более развернутым и социально обусловленным переживаниям Лаптева. Этот сюжетный элемент, как отмечает Полоцкая, перешедший в повесть, также связан с Ивашиным (любовная связь в холостые годы с Рассудиной). Тема разорения дворянской семьи, живущей на широкую ногу, развивается в повести «Три года» на примере щеголеватом до смешного Панаурове, который не имеет собственных средств, однако, живет на широкую ногу: «Панауров никогда не пил и не играл, однако, несмотря на это, все-таки прожил свое и женино состояние и наделал много долгов. Чтобы прожить так много в такое короткое время, нужно иметь не страсти, а что-то другое, какой-то особый талант. Панауров любил вкусно поесть, любил хорошую сервировку, музыку за обедом, спичи, поклоны лакеев... и т.п., и на все это ежедневно уходило, как он сам выражался, «прорва денег» (IX, 14).

Что же касается остальных героев и сюжетной линии, разработанной Чеховым для романа «из московской жизни», то они перешли в другие рассказы. Так, образ Ольги Ивановны перешел в рассказ «Попрыгунья».

Чехов, начиная работу над произведением, как правило, не формирует основную идею, не вынашивает подробный план событий и глав, как, например Достоевский. Он словно изучает своих героев, представляет себе, как они могли бы вести себя в жизни. Чехов акцентирует внимание читателя прежде всего на тех вопросах, которые связаны с поведением героев, например, что он делает, как он делает, как и что он говорит, о чем думает.

Полоцкая, в связи с этим, приводит несколько примеров, которые не касаются центрального образа, так она обращается к образу Федора Лаптева, который является братом Алексея Лаптева. Естественно, этот образ занимает особое место в идейно-художественной структуре повести. Полоцкая в своей работе раскрывает личность Федора Лаптева, опираясь не только на окончательный вариант повети, но она также использует записи, которые Чехов делал во время работы над созданием повети «Три года». Рассмотрим, какую же характеристику дает Полоцкая образу Федора Лаптева. Вообще, образ Федора Лаптева задуман и осуществлен как антипод «кающемуся капиталисту» – Алексею Лаптеву. Однако, «не кающийся капиталист» не стал бы себя так вести, это подтверждается в конце концов нервным припадком Федора Лаптева, что в дальнейшем переходит в душевную болезнь: «Федор стал жадно пить, но вдруг укусил кружку, послышался скрежет, затем рыдание. Вода полилась на шубу, на сюртук. И Лаптев, никогда раньше не видавший плачущих мужчин, в смущении и в испуге стоял и не знал, что делать... Доктора сказали, что у Федора душевная болезнь» (IX, 82-83).

Полоцкая в статье отмечает фразу, которую Чехов по той или иной причине не внес в повесть и которая осталась лишь в записных книжках автора. Это фраза, с которой Федор Лаптев обращается к брату Алексею, который только что женился, - она характерна для его «сюсюкивающего» тона: «Подарил ты меня сестреночкой, подари и племянником. Уж очень бы ты мне угодил!»(5). Эта фраза полностью раскрывает сущность Федора в связи с тем, что он заботится о продолжении рода Лаптевых и о процветании фирмы. В нем душа купца, и то ханжеское братолюбие в духе Иудушки Головлева, которое замечает Алексей Лаптев, встретив брата впервые после долгой разлуки: «И почему это он (Федор) все жмется как-то застенчиво, будто кажется ему, что он голый ? - думал Лаптев, идя по Никольской и стараясь понять перемену, какая произошла в Федоре. – И язык какой-то новый у него: брат, милый брат, бог милости прислал, богу помолимся, - точно щедринский Иудушка» (IX, 36).

Отработав весь материал, связанный с повестью, можно отметить ряд героев, для которых уже были сделаны «заготовки», однако они не попали в повесть. Так, Чехов хотел в окружение Лаптева ввести некоего «спирита». По записям им должен был быть толстый, высокий человек, с «маленькой головой» и с «маленькими блестящими глазами», и к тому же его никто не любил. Однако, данный образ предназначенный для романа, со всеми своими неприятными чертами перешел в рассказ «Ариадна» в роли брата героини – Котловича. У студента Киша должна была быть жена, которая была бы влюблена в Ярцева. Однако Чехов отказывается и от этого образа. Далее, в записной книжке автора была заметка о том, что в дом Алексея и Юлии Лаптевых приходил для богослужения приходский поп, однако и эта бытовая деталь отпала. Это, по мнению Полоцкой, было связано с неприязнью Лаптева к церковным обрядам : «Я боюсь религии, и когда прохожу мимо церкви, то мне припоминается мое детство и становится жутко» (IX, 39).

Из образов, для которых были подготовлены материалы к повести, был «известный артист», с которым сидел за одним столом Федор Лаптев.

Среди записей, предшествовавших записи о беременности жены Лаптева была фраза: «Локидин кутил и много ухаживал, но это не мешало ему быть прекрасным акушером»(6). Появление такого образа в записях к повести было вполне закономерным, поскольку в то время богатые купеческие семьи приглашали хорошего врача для наблюдения над будущей роженицей. Однако, Чехов отказывается от образа Локидина, но, его нельзя не узнать в пьесе «Чайка»– это конечно же доктор Дорн, который умел любить женщин и был прекрасным акушером. Из текста выпала поездка Лаптевых в Сокольники для предварительного осмотра дачи, которую нужно было нанять в связи с рождением ребенка: в повести, в конце XI главы, лишь сказано, что «Лаптевы переехали на дачу в Сокольники» (IX, 67). По-видимому, Чехов сначала был намерен развить эпизод, сформулированный в записях так: «Костя ездил в Америку»(7). От этого эпизода остались слова Лаптева, обращенные к племянницам в XVII главе: «Дядя Костя прислал письмо из Америка и велит вам кланяться. Он соскучился на выставке и скоро вернется» (IX, 91). Перед этим имя Кости упоминалось в XIV главе, в связи с тем, что Юлия ходила к нему плакать после смерти ребенка, и никакого перехода или «мостика» к поездке Кости в повести нет, как не было перехода к переезду Лаптевых на дачу. Известно, что к мотивировке событий – если она не продиктована необходимостью психологической характеристики героя – Чехов не прибегал. Во всех остальных случаях выпали не отдельные звенья, а лишь подробности, относящиеся к сохранившимся звеньям.

Итак, Чехов отказался от этих персонажей, а также он отказался от некоторых эпизодов, о которых упоминается в его записях. И возникает вопрос, какой же смысл для нас имеют теперь отброшенные при писании повести подробности? Их своеобразие заключается в том, что благодаря этим заметкам мы можем иметь более полное представление о жизни героев, о «внесценических» проявлениях их характеров.

Чехов сузил свой замысел, уменьшил круг событий и объем предполагаемого произведения. Повесть «Три года» была задуман как роман, но структурно складывалась, как рассказы Чехова, - «сразу». Переработка замысла свелась к сокращению действующих лиц и событий, развитию психологического конфликта, многочисленным введениям, не предусмотренные в замысле, бытовым подробностям, пейзажам. Но общие границы отобранных событий и время действия остались неизменными. По мнению Полоцкой, лишь одна запись открывает перспективу, которой в повести нет : «После ликвидации надо ездить по знакомым и просить места для четырех служащих»(8). Возможно, Чехов предполагал «ликвидировать» дело Лаптевых, поскольку Лаптев был настолько слаб, что сам бы ни за что не решился бы: «Ему (Лаптеву) мешало уйти со двора одно и то же : привычка к неволе, к рабскому состоянию» (IX, 90). Итак, действие в повести сосредоточено в пределах трех лет, композиционно она сложилась по четырехчастной схеме событий. Имеется завязка: это объяснение Лаптева с Юлией и женитьба: «Свадьба была в сентябре. Венчание происходило в церкви Петра и Павла, после обедни, молодые в тот же день уехали в Москву» (IX, 30); примерное течение сложившейся жизни в Москве, с обедами, хождениями на концерты. Кульминация : по линии личной драмы Лаптева – неожиданная ненависть к нему Юлии: «Она дрожала от ненависти, и опустила глаза, чтобы скрыть это чувство. И выражение ее лица понял не один только муж, но и все сидевшие за столом» (IX, 57). Кульминация по линии социальной драмы – спор братьев по поводу купеческого рода Лаптевых о том, что они «представители» именитого рода: «Именитый род! Деда нашего помещики драли и каждый последний чиновничишка бил его в морду. Отца драл дед, меня и тебя драл отец, - говорил Алексей Лаптев. – Что нам с тобой дал этот именитый род?» (IX, 80). И, наконец, развязка: это тихая, вялая реакция Лаптева на привязанность к нему жены: «Она объяснялась ему в любви, а у него было такое чувство, как будто он был женат на ней уже лет десять, и хотелось ему завтракать. Она обняла его за шею, щекоча шелком своего платья его щеку ; он осторожно отстранил ее руку, встал и, не сказав ни слова, пошел к даче». (IX, 91). Еще одним моментом развязки являются думы Алексея Лаптева о неизвестном будущем: «Лаптев думал о том, что, быть может, придется жить еще тринадцать, тридцать лет... И что придется пережить за это время? Что ожидает нас в будущем? И думал: «Поживем – увидим» (IX, 91).

Работая над повестью, Чехов устранил некоторые «родимые пятна» романа. Это касается, например, отдельных мотивировок. Так, первоначально в более широких масштабах было задумано изображение образа Федора Лаптева.

Федор Лаптев, в отличие от главного героя, в первых главах повести кажется вполне «типическим» капиталистом : он увлечен делами фирмы, мечтает об орденах и ведет себя в амбаре по-начальски: «Федор старается казаться простым купцом, хотя он уже не купец, и когда к нему за жалованием приходит учитель из школа, где старик Лаптев был попечителем, то он даже меняет голос и походку и держится с учителем, как начальник» (IX, 53). Стремительно развивается его болезнь, и в разных изданиях Чехов называл ее по-разному, так, например, в журнальном тексте у Федора был прогрессивный паралич; «душевная болезнь» в окончательном варианте текста. В разных текстах болезнь Федора мотивировалась по-разному. Однако, автор опускает и этот момент.

Чехов вычеркивал из произведения те места, которые в подавляющем большинстве были художественно оправданы. Возможно тем самым Чехов обеднил свое произведение? Но именно поэтому отчетливо прозвучала основная драматическая линия повествования: грустная история «не настоящего» капиталиста, не любящего свое дело, хотя и бессильного порвать с ним. Можно предполагать, что избыток сведений мешал бы этой четкости. Основная цель первой главы заключалась в том,чтобы исследовать историю создания повести, поскольку повесть «Три года» – это единственная из больших повестей, материалы к которой дают возможность судить, в каком направлении развивался «большой» эпический замысел Чехова.

Глава II. Система образов в повести «Три года»

Главную задачу писателя Чехов видел в создании ярких образов. Лишь в том случае, когда автор выбирает героев, поступки, слова, исходя из их художественной ценности, он может достигнуть естественной правды художественного произведения. Духовная, культурная наполненность героев вызывает у автора гораздо более пристальное внимание, нежели их социальное происхождение. Чехов не навешивал ярлыков на своих героев, он никогда не характеризует их такими определениями, как интеллигентный, неотесанный, талантливый, бездарный и т. п.

Так, анализируя образы повести «Три года», начнем с главного героя – Алексея Федоровича Лаптева, в жизни которого на протяжении этих трех годов происходит достаточно много событий: он женится, у него рождается и умирает ребенок, сходит с ума его брат, слепнет отец, умирает сестра. Алексей Федорович Лаптев - богатый наследник крупной торговой фирмы. В Алексее, человеке окончившем филологический факультет Московского университета, Чехов в первых главах повести раскрывает вездесущую пошлость, что можно заметить, как он отталкивающе воздействует на Юлию Белавину не столько из-за «приказчицкой внешности », сколько из-за того, что «он был не интересен» (IX,21). Заурядность Лаптева ярко проявляется на картинной выставке в училище живописи: «Он был чрезвычайно смел и самоуверен на картинных выставках» (IX,65).Сказанное отнюдь не означает, что Алексей Лаптев – пошляк. Против этого говорит хотя бы то, что он способен переживать неподдельное, глубокое чувство к Юлии Белавиной. Он с нетерпением ждет любимую девушку (Юлию Сергеевну) выходящую из церкви. Однако он постоянно ощущает неловкость, находясь рядом с Юлией, так как считает себя некрасивым: «Лаптев знал, что он некрасив, и теперь ему казалось, что он даже ощущает на теле эту свою некрасоту... в обществе женщин был неловок, излишне разговорчив, манерен. И теперь он презирал себя за это» ( IX, 9).

Латев капиталист «поневоле», он недоволен и своей внешностью, и своим духовным миром, когда он встречается с Юлией, то не знает, о чем с ней говрить, кроме как о болезни своей сестры, Нины Федоровны. Но Лаптев любит ее, и это чувство переполняет его, он ночью на улице произносит слова любви: «Я люблю!- Произнес он вслух и ему захотелось вдруг бежать, догнать Панаурова, обнять его, простить, подарить ему много денег и потом бежать куда-нибудь в поле, в рощу, и все бежать без оглядки» (IX, 15).

Лаптев, влюбленный в Юлию Сергеевну, раскрывает над собой ее зонтик, забытый у Нины Федоровны, и под ним пишет письмо другу, в это время он по-настоящему счастлив – в письме он рассказывает о своей любви: «Он сел поудобнее и, не выпуская из рук зонтика, стал писать в Москву, к одному из своих друзей» (IX, 15). В этом письме раскрывается отношение Лаптева к самому себе, он говорит, что никогда не имел успеха у женщин и не знал, что, вообще, означает слово любить и лишь тыперь, когда ему 34 года, он наконец это понял. Он делает предложение Юлии, но она отвечает отказом. Для Лаптева это было ужасно, он испытывал чувство стыда, испытывал «унижение человека, которым пренебрегли, который не нравится, противен, быть может, гадок, от которого бегут» (IX, 20).

В свою очередь, тяжелые мысли гнетут Юлию Сергеевну, мысли связанные с тем, правильно ли она поступает, отказав Лаптеву. Она задумывается о своем будущем: «Ей уже двадцать один год. Женихов в городе нет… Лаптев же, как бы ни был, москвич, кончил в университете, говорит по-французски; он живет в столице, где много умных, благородных, замечательных людей, где шумно, прекрасные театры, музыкальные вечера, превосходные портнихи, кандитерские» (IX, 23). Она себя уговаривает, что это ее единственный шанс уйти от этой однообразной жизни, хотя ее ни в коем случае нельзя обвинять в том, что она вышла замуж из-за денег. Но если и так, то это сделано неподсознательно. Затем в своих раздумьях она приходит к мысли, что и без любви можно построить семью, а любовь необязательна: «Разве без любви нельзя в семейной жизни? Ведь говорят, что любовь скоро проходит и остается одна привычка и что самая цель семейной жизни не в любви, не в счастье, а в обязанностях, например, в воспитании детей, в заботах по хозяйству и проч. Да и Священное писание, быть может, имеет в виду любовь к мужу, как к ближнему, уважение к нему, снисхождение» (IX, 23).

Лаптев после своего неудачного признания, вспоминает все сказанные им слова и осознает, что все это фальшь. Он говорил, что в среде, где он вырос все трудятся, при этом знал, что это ложь: «Я вырос в среде, где трудятся каждый день все без исключения, и мужчины и женщины… Без труда не может быть чистой и радостной жизни» (IX, 20).

А дальше в его душе наступает безразличие, и теперь он в некотором смысле даже был рад, что все кончено, что ему больше не нужно думать все об одном. И теперь мысль, надежда на личное счастье для него кажется несбыточной: «Жить без желаний, без надежд, не мечтать, не ждать, а чтобы не было этой скуки, с которой уже так надоело няньчиться, можно заняться чужими делами, чужим счастьем, а там незаметно наступит старость, жизнь придет к концу – и больше ничего не нужно» (IX, 20).

Но прошло несколько дней и Юлия Сергеевна исправляет свою, как ей кажется, ошибку и принимает предложение Лаптева. Юлии Сергеевне кажется, что ее отказ - «это безумие, это каприз и прихоть, и за это может даже наказать бог» (IX, 26). Неожиданное согласие Юлии Сергеевны произвело на Лаптева тяжелое впечатление. Ему казалось, что решающую роль в этом сыграли меркантильные соображения, «и ему было обидно, что на его великолепное, чистое, широкое чувство ответили так мелко; его не любили, но предложение его приняли, вероятно, только потому, что он богат, то есть предпочли в нем то, что сам он ценил в себе меньше всего» (IX, 27). Лаптев конечно же осознавал, что в их отношениях нет самого главного – это чувство любви. Для него это было еще невыносимее, чем просто отказ: «Ему хотелось закричать, убежать, тотчас же уехать в Москву, но она стояла близко, казалась ему такою прекрасной» ( IX, 26).

Наконец наступает день свадьбы, и сразу же после венчания Лаптевы отправляются в Москву, где семья Лаптевых вела свою торговлю: «Главные торговые операции производились в городских рядах, в помещении, которое называлось амбаром» (IX, 31). Для Алексея амбар представлял собой воплощением самых ужасных воспоминаний детства, ведь именно здесь его били, секли: «Тут каждая мелочь напоминала ему о прошлом, когда его секли и держали на постной пище; он знал, что и теперь мальчиков секут и до крови разбивают им носы, когда эти мальчики вырастут, то сами тоже будут бить» (IX,33). Именно из этого амбара Лаптев, когда ему было 22 года, убежал в Европу, где, проведя некоторое время, вернулся обратно. Сколько он ни пытается убежать от амбарной жизни, ему все равно это не удается. «Напор повседневности очень велик, ни любовь, ни смерть с ней не справляются. Люди Чехова в любых положениях не свободны от бытовых атрибутов, как бы впаянных в них »(9).

Дальше Чехов показывает сцену встречи Лаптева с Полиной Николаевной Рассудиной, которая некогда была его возлюбленной. Большой интерес представляет история создания образа Полины Рассудиной, в образе которой родные и знакомые Чехова заметили черты О.П. Кундасовой – подруги Марии Павловны по курсам Герье. Героиня повести, тоже окончившая эти курсы, жила уроками музыка. М.П. Чехова писала о внутреннем сходстве Рассудиной со своей подругой: прямота натуры, демонстративное нежелание казаться женственной, жизненная неустроенность. Кундасова, нуждаясь в деньгах, не хотела одалживаться у друзей – сходным образом реагирует и Рассудина на предложение Лаптева дать ей взаймы: «У рабочего класса, к которому я принадлежу, есть одна привилегия: сознание своей неподкупности, право не одалжаться у купчишек и презирать. Нет-с, меня не купите!» (IX, 43). Однако, тип пианистки, живущей частными уроками, мог быть подсказан Чехову также его знакомством с А.А. Похлебиной, автором брошюры «Новые способы для приобретения фортепианной техники». В ее письмах к Чехову чувствуется женщина с уязвленным самолюбием, несколько угловатого и жестокого характера, не стесняющаяся при случае упрекнуть своего корреспондента в недостаточном внимании «к делу» и т. д.

Но возвратимся к созданному Чеховым в повести «Три года» образу Полины Рассудиной. Наверное, только она в действительности любила Лаптева, но он отверг ее, даже не дал никаких объяснений. Рассудина обвиняет Юлию в том, что «этой фарфоровой кукле» нужны лишь его деньги. Однако, это не верно. Чехов явно отказывается от традиционного раскрытия темы неравенства людей. И Юлия Белавина, и Алексей Лаптев – по-своему хорошие люди. Юлия Белавина высоко порядочный человек и на самом деле никогда не прельщалась лаптевскими капиталами. Трудно самого Лаптева упрекнуть в грубости, меньше всего он хотел прельстить Юлию своим богатством. Он искал настоящей любви и только мысль о том, что Юлия вышла замуж за него ради денег, была мучительной. Да, они были неплохими людьми и руководствовались в своих поступках, казалось бы, благородными намерениями. И если эти намерения не уберегли их от несчастной жизни, то это произошло потому, что решающим оказалось все же их социальное неравенство. В свою очередь, источником этого неравенства явились лаптевские миллионы, и именно их жертвой стали Лаптевы.

Прошло полгода, Лаптев страдал все больше, ему было тяжело, так как он не видел со стороны Юлии ни любви, ни привязанности: « Какой демон толкал тебя в мои объятия? Ты любила меня? – продолжал Лаптев задыхаясь, - Нет!Так что же, что? Говори: что?- крикнул он.- О, проклятые деньги! »(IX, 59). Юлия Сергеевна в ответ на это клялась, что он неправ, что она сама тяжко расплачивается за свою ошибку. Лаптев же молил ее дать немного любви, молил, чтобы она солгала ему. Но он видел, что его ласки она переносит как тяжелую повинность.

Вскорте Юлия Белавина решает уехать из Москы и погостить у отца: «Юлии неудержимо захотелось домой, на родину: хорошо бы уехать, думала она, и отдохнуть от семейной жизни, от этого смущения и постоянного сознания, что она поступила дурно. Решено было, что она уедет и погостит у отца недели две-три, пока не соскучится» ( IX, 60 ). Но приехав домой, она встретила отца, которой продолжал жаловаться на все и всех, как и прежде. Ей казалось,что она единственная его опора, его счастье, но вскоре Юлия Сергеевна поняла «что в жизни этого старика она – не единственная радость» (IX, 63). Теперь для нее все в этом городе казалось чужим. Если раньше она ходила в церковь, любила, когда во всенощной читали канон, то теперь она ждала лишь окончания службы, чтобы побыстрее уйти: «Она любила медленно подвигаться в толпе к священнику, стоящему среди церкви, и потом ощущать на своем лбу святой елей, теперь же она ждала только, когда кончится служба» (IX, 64). Происходит изменения в характере героини, полностью изменилось ее отношение к религии и к церкви. Если раньше она часами молилась, то теперь, если и молилась, то делала это лишь по привычке. Вместе с религиозным чувством Юлия утрачивает на каком-то этапе жизни и веру в любовь, надежду на счастье. В отличии от нее, Алексей с самого начала боялся религии: «Ты вот религиозна и все это любишь, а я боюсь религии, и когда прохожу мимо церкви, то мне припоминается мое детство и становится жутко» (IX, 39).

Лаптев стремится стать интеллигентным и образованным человеком. Он постоянно посещает художественные выставки. Однако, он не понимает основную суть искусства. Для него все сводится к одному: у него есть деньги и он может позволить себе купить ту или иную картину, а следовательно, он чувствует себя уверенно. На выставке он ведет себя как знаток и покупает за большую сумму картины, которые не имеют художественной ценности: « Случалось ему не раз платить дорого за вещи, которые потом оказывались грубою подделкой. И замечательно, что робкий вообще в жизни, он был чрезвычайно смел и самоуверен на картинных выставках. Отчего?» ( IX, 65 ). Ответ на этот вопрос достаточно ясен: он вырос в купеческой среде, где все можно было купить за деньги, и как бы он не старался уйти от этого, купеческое сознание было у него в крови. Он постоянно ловит себя на том, что говорит и поступает совершенно по-купечески, об этом свидетельствует также сцена в начале повести, когда он объясняется в любви Юлии Сергеевне: «Отдал бы все,- говорит Лаптев,- нет цены, нет жертвы, на какую бы я не пошел» (IX, 19). И, едва успев проговорить это, уходя от Юлии, он уже думает об этом объяснении: «Отдал бы все,- передразнил он себя, идя домой по жаре и вспоминая подробности объяснения. – Отдал бы все – совсем по-купечески. Очень кому нужно это твое все!»(IX, 20).

Совершенно иначе Чехов показывает отношение Юлии Сергеевны к искусству. Приобщение к любви и к миру искусства в повести – свидетельство духовного и душевного богатства героя, его способность к внутренней свободе. Не случайно Чехов вводит в повесть сцену на художественной выставке, если раньше для Юлии все картины были одинаковыми, и она их могла охарактеризовать только словами «как живые», то теперь она почувствовала свое причастие к живописи: «Юлия остановилась перед небольшим пейзажем и смотрела на него равнодушно. На переднем плане речка, через нее бревенчатый мостик, поле, потом справа кусочек леса, около него костер: должно быть, ночное стерегут.А в дали догарает вечерняя заря» (IX, 65-66).

Многие исследователи полагают, что картина, которую изобразил Чехов в повести – это «Тихая обитель», первая большая работа, принесшая успех Левитану. Картина, которой любуется Юлия Сергеевна, отличается чувством тишины и покоя: «Юлия вообразила, как она сама идет по мостику, потом тропинкой, все дальше и дальше, а кругом тихо, кричат сонные дергачи, вдали мигает огонь... она почувствовала себя одинокой, и захотелось ей идти, идти и идти по тропинке; и там, где была вечерняя заря, покоилось отражение чего-то неземного, вечного» (IX, 66). В описании этого впечатления Чехов сфор