Тема дороги в творчестве Николая Рубцова
Тема нашей курсовой работы интересная и широкая. Она включает в себя не только исследование образа дороги в поэзии Н. Рубцова, но и обзор всего его творчества. Более того, мы вынуждены были коснуться его биографии, а также попытались показать связь с традициями русской классической литературы и стихами вологодских поэтов. Надо отметить, что данная тема мало освещена в трудах литературоведов.
В своей работе мы опирались на исследования жизни и творчества Николая Рубцова таких авторов, как В.В. Кожинов, В. Оботуров, В.Н. Бараков, Н. Коняев, А. Передреев, А. Михайлов и др., воспоминания Виктора Коротаева и Александра Романова.
Цель нашей работы:
· раскрыть значение темы дороги для понимания всей поэзии Николая Рубцова.
Перед нами стояли следующие задачи:
1. познакомиться с литературой по творчеству Рубцова;
2. рассмотреть его поэзию в целом и выделить ее основные особенности;
3. дать более детальный анализ отдельных стихов.
Курсовая работа состоит из трех глав.
Задача 1 главы: дать описание жизненного и творческого пути поэта.
Задача 2 главы: рассмотреть основные мотивы и особенности его творчества.
Задача 3 главы: раскрыть смысловую нагрузку темы дороги и подтвердить это анализом отдельных стихотворений.
Изучение данной темы курсовой работы поможет понять значение творчества Н.Рубцова, его место в русской поэзии, а также то, каким образом проблемы окружающей и личной жизни преломляются в литературном произведении.
ГЛАВА 1. Жизненный и поэтический путь Н.М. Рубцова
«Николай Рубцов – поэт долгожданный. Блок и Есенин были последними, кто очаровывал читающий мир поэзией – не придуманной, органической. Время от времени в огромном хоре советской поэзии звучали голоса яркие, неповторимые. И все же – хотелось Рубцова. Требовалось. Кислородное голодание без его стихов – надвигалось...»
Г. Горбовский (5).
Николай Михайлович Рубцов (3 января 1936 г. – 19 января 1971г.) унаследовал из прошлого русской литературы то, что мы подразумеваем под словами «судьба русского поэта». Ему было отпущено 35 лет жизни, слава и народная любовь – посмертно. Одиночество, неприкаянность, бедное и бездомное (почти до конца) существование. Но и – способность сгореть в труде, всего себя отдавать стихам. Внешне неожиданная и нелепая, внутренне глубоко закономерная и предчувствуемая гибель.
И умение так по-есенински попрощаться:
Мы сваливать
не вправе
Вину свою на жизнь.
Кто едет,
тот и правит.
Поехал, так держись!
Я повода оставил.
Смотрю другим вослед.
Сам ехал бы
и правил,
Да мне дороги нет…
Вместе с тем, Рубцов был человеком своего времени. Как и многие, он увлекался в молодости Хемингуэем и его книжками, любил знаменитого футболиста Эдуарда Стрельцова, хорошо отзывался о Ленине, размышлял об успехе Владимира Высоцкого. Как всякий русский, Рубцов с восхищением относился к Александру Невскому. Поэт хотел даже написать о Невском поэму, и называл своего будущего героя «светозарным». Святыми были для Рубцова имена Пушкина, Тютчева, Есенина…
Николай Рубцов родился в селе Емецк Архангельской области. Он был пятым ребенком в семье. Перед самой войной родители переехали в Вологду. В детские годы Николай пережил много потерь. В 1941 ушел на фронт отец, и о его судьбе долго было ничего неизвестно (как оказалось позднее, он остался жив, но детей своих не стал разыскивать, женился второй раз). От болезни умерли две старшие сестры, а в 1942 умерла мама. Четверо детей в годы войны остались сиротами. Время, проведенное в Никольском детском доме, куда попал шестилетний Коля Рубцов, подарило ему главную тему будущего творчества: «До меня все же докатились последние волны старинной русской самобытности, в которой было много прекрасного и поэтического» («Коротко о себе») (24, с.388).
Вологодская земля стала вечным магнитом, ядром жизни Рубцова, хотя ему много пришлось постранствовать: армейская служба на Северном флоте, жизнь в обеих российских столицах (в Ленинграде – рабочим, в Москве – студентом Литературного института), поездка в Сибирь. Долгое время Рубцов не имел своего жилья (только в 1969 году Рубцов получает первую в своей жизни отдельную однокомнатную квартиру), но не возвращаться в Вологду не мог: «…в Вологде мне всегда бывает хорошо, и ужасно грустно и тревожно. Хорошо оттого, что связан я с ней своим детством, грустно и тревожно, что и отец, и мать умерли у меня в Вологде. Так что Вологда – земля для меня священная, и на ней с особенной силой чувствую я себя и живым, и смертным» (из письма Г.Горбовскому) (14, с.54).
1962 год принято считать началом творческой зрелости поэта. В этом году он поступил в Литературный институт имени Горького и познакомился с В.Соколовым, С.Куняевым, В.Кожиновым и другими литераторами, чье дружеское участие не раз помогало ему и в творческом взрослении, и в издательских делах. Напечатал при жизни Николай Рубцов немного. Помимо журнальных подборок и совсем тоненькой книжечки «Лирика» (1965) тиражом в 3000 экземпляров, это сборники «Звезда полей» (1967), «Душа хранит» (1969), «Сосен шум» (1970). Готовившиеся к изданию «Зеленые цветы» появились уже после смерти Рубцова, в 1971 году. После смерти были опубликованы сборники: «Последний пароход» (Москва, 1973), «Избранная лирика» (Вологда, 1974), «Подорожники» (Москва, 1975), «Стихотворения» (1977).
Уже на первые циклы стихов Николая Рубцова обратили внимание Марк Соболь в статье «Честь быть человеком» («Литературная газета», 14 декабря 1965г.) и Вадим Кожинов в обсуждении за «круглым столом» итогов 1965 поэтического года – статья «Поэты и стихотворцы» («Вопросы литературы», 1966, № 3). Только одну небольшую рецензию, опубликованную поэтом Юрием Линником в журнале «Север», вызвала первая книжка стихов Рубцова «Лирика», а уже на «Звезду полей» откликнулись многие. Прежде всего, поэты, которые почувствовали свою родственность музе Рубцова: Станислав Куняев и Анатолий Передреев, а также Л. Лавлинский и другие критики. Знаменитый сборник «Звезда полей» стал выдающейся книгой, знаковой, «культовой», как сейчас говорят. Для очень многих он стал настоящим откровением, невиданным свидетельством бессмертия национального духа в эпоху «застоя». В1967 году к поэту пришла настоящая слава.
Особое место уделили поэзии Рубцова в своих обзорах В. Чалмаев и В. Друзин. Позже о лирике Рубцова писали А. Михайлов, Е. Осетров, А. Ланщиков и другие критики.
В довольно неожиданной и смелой работе литературоведа Александра Кирова «Лирический роман в поэзии Н.М. Рубцова» (9) доказывается, что поэт сознательно «выстраивал» свою поэзию и судьбу одновременно: «Все движется к темному устью…» (9, с.8). Александр Киров берет за основу не умозрительный, а фактический материал (книги стихов, составленные Рубцовым) и реконструирует выстроенный (и в определенной степени зашифрованный поэтом) лирический роман как художественную целостность. Отдельной темой его исследования стала проблема православной духовности как основы религиозно-философского мышления Николая Рубцова. Александр Киров опирается в данном случае и на биографические факты, и на сами художественные тексты, и на их варианты. Кстати, только в последние годы стали известны некоторые варианты популярнейших созданий Рубцова. Например, строка «жизнь порой врачует душу…» из стихотворения «Выпал снег» звучала так: «Бог порой врачует душу…» (9,с.14).
В настоящее время в Вологде именем Николая Рубцова названа улица и установлен памятник (1998, скульптор А.М. Шебунин). В Тотьме установлен памятник работы скульптора Вячеслава Клыкова. Памятник Рубцову установлен также на его родине, в Емецке (2004, скульптор Н. Овчинников).
ГЛАВА 2. Основные мотивы и особенности творчества
«Стихи его настегают душу внезапно. Они не томятся в книгах, не ждут, когда на них задержится читающий взгляд, а, кажется, существуют в самом воздухе. Они, как ветер, как зелень и синева, возникли из неба и земли и сами стали этой вечной синевой и зеленью...»
А. Романов (5).
2.1. Истоки лирического характера поэзии Рубцова
Поэзия Рубцова, предельно простая по своей стилистике и тематике, связанной преимущественно с родной Вологодчиной, обладает творческой подлинностью, внутренней масштабностью, тонко разработанной образной структурой. О своей поэзии сам Николай Рубцов написал:
Я переписывать не стану
Из книги Тютчева и Фета,
Я даже слушать перестану
Того же Тютчева и Фета.
И я придумывать не стану
Себя особого, Рубцова,
За это верить перестану
В того же самого Рубцова,
Но я у Тютчева и Фета
Проверю искреннее слово,
Чтоб книгу Тютчева и Фета
Продолжить книгою Рубцова!..
С первых самостоятельных шагов в поэзии Николай Рубцов проявил такую широту творческого кругозора, которая позволила ему воспринять опыт не только Ф. Тютчева и А. Фета, А. Блока и И. Бунина, но и С. Есенина, Д. Кедрина, А. Яшина. Он учился у многих, но ничьих следов непосредственного влияния в поэзии Рубцова, по мнению В. Оботурова, мы не обнаружим (14). Не часто, но время от времени проникают в стихи Рубцова моменты его биографии («Детство», «Березы», «Грани», «Я весь в мазуте…» и др.). Реальная жизнь поэта открывается достаточно полно для того, чтобы составить представление об истоках его поэзии и лирического характера. Поэт открыто говорит о своих привязанностях. Ивы, река, соловьи, деревянная школа – все, с чем ассоциируется понятие «Родина», дорого для него уже само по себе.
С каждой избою и тучею,
С громом, готовым упасть,
Чувствую самую жгучую,
Самую смертную связь.
2.2. Мир крестьянского дома и русской природы
Поэтический мир Рубцова одновременно и узнаваем, и многообразен в своих проявлениях. Если попытаться дать ему общую характеристику, то это, прежде всего, мир крестьянского дома и русской природы. Здесь много серой воды и серого неба, немного «пологой родимой земли» и «огней вдоль по берегу», «в печи березовый огонь», книги и гармонь. Замкнутое пространство дома способствует размышлениям лирического героя о своей индивидуальной судьбе, а безграничное пространство природы почти всегда выводит к ощущению хранимой в нем истории и судьбы народа. В дальнем поселке, где с упоением внимает поэт сказанию старинных сосен, ему слышен «глас веков» («Сосен шум»). Живейшее волнение будит и болото, «на сотни верст усыпанное клюквой, овеянное сказками и былью прошедших здесь крестьянских поколений» («Осенние этюды»). Много раз передуманное волнует поэта и старуху, его собеседницу, в стихотворении «Русский огонек». Надежда на будущее и память о былом живут в едином чувстве. Мил Николаю Рубцову образ бескрайнего российского простора с пустынностью наших лесов, болот и полей. Романтической таинственностью полон этот образ, в котором грезится что-то сказочное, призрачное. Впечатление создается не пластически, а намеком, музыкой, настроением.
Чудный месяц горит над рекою,
Над местами отроческих лет.
И на родине, полной покоя,
Широко разгорается свет…
Этот месяц горит не случайно
На дремотной своей высоте,
Есть какая-то жгучая тайна
В этой русской ночной красоте!
Словно слышится пение хора,
Словно скачут на тройках гонцы,
И в глуши задремавшего бора
Все звенят и звенят бубенцы…
(«Тайна»).
Поэт идет обычно от немногих реальных примет пейзажа: ветер, замерзшая вода, пустой сенной сарай под елкой на высоком берегу. Не только ширь, но и глубина картины схвачена и открыт простор воображению («Ночь на перевозе»):
Мне мерещится в темных волнах
Затонувший какой-то флот.
И один во всем околотке
Выйдет бакенщик- великан
И во мгле промелькнет на лодке,
Как последний из могикан…
Вот стихотворение «Ночь на Родине». В нем зрительный и музыкальный ряды сливаются воедино с рядом душевных движений, в целом образуя богатую лирическую тему – тему единства с Родиной.
Высокий дуб. Глубокая вода.
Спокойные кругом ложатся тени…
Общий набросок картины уже есть – без уточнений, без лирической окраски, и рождается мелодия – тихая, ровная, задумчивая. «И тихо так…»– поэт развивает мотив тишины, в котором чуть-чуть пробивается струйка светлой радости, идущей от миротворящего настроения пейзажа. А пейзаж постепенно детализируется: где-то в легком тумане прорисовались крыши деревенских изб, которые, кажется, никогда «не слыхивали грома», и глубокое ночное небо раздвинулось, поле зрения тоже: «не встрепенется ветер у пруда, и на дворе не зашуршит солома…» Картина завершена, но в ней еще мало жизни. И вот он, последний штрих, звуковой: «И редок сонный коростеля крик». На этом фоне определеннее ощущается душевное состояние поэта, в которое прорывается тревожная нотка: «Вернулся я – былое не вернется». Как ни грустно, но ведь это естественно. И все-таки трудно поэту примириться с необратимостью времени.
Силу человеку дает привязанность к родному краю, сознание своего места на земле. Поэтому, как самая важная заповедь, звучат простые и мудрые слова старика-пастуха в «Жар-птице» – ответ на вопрос поэта:
- Так что же нам делать? Узнать интересно…
- А ты, говорит, полюби и жалей
И помни хотя бы родную окрестность,
Вот этот десяток холмов и полей…
Природа у Рубцова часто открывается в остром борении стихий («Гроза», «После грозы», «Седьмые сутки дождь не умолкает…») Она живет, и в движение ее вовлечен человек. Причем, у Рубцова мы нигде не найдем их противопоставления, человек для него – часть природы, слит с ней неразрывно. И сам поэт – плоть от плоти этого мира. Стихи Николая Рубцова всегда безыскусны в своей простоте. Их настроение и интонация – естественны, как дыхание, потому что талант природен. Правомерно рождаются строки Рубцова, в своей глубине родственные тютчевским:
…утром солнышко взойдет, –
Кто может средство отыскать,
Чтоб задержать его восход,
Остановить его закат?..
Вот так поэзия, – она
Звенит – ее не остановишь!
А замолчит – напрасно стонешь!
Она незрима и вольна…
Прославит нас или унизит,
Но все равно возьмет свое,
И не она от нас зависит,
А мы зависим от нее.
2.3. Лирический герой рубцовских стихов
Личная судьба рубцовского героя скорее несчастливая, и она является точным слепком судьбы поэта. Та же бесприютность и сиротство, та же неудачная любовь, заканчивающаяся разлукой, разрывом, утратой. Наконец, самое тягостное – предчувствие скорой и неотвратимой смерти. Жить сложнейшими переживаниями, остро чувствовать трагическое в жизни и переплавлять в душе своей в гармонически пленительные строки стихов – таков был удел поэта Николая Рубцова.
Взгляд Рубцова чаще обращен в прошлое, точнее, к русской старине. Старина у Рубцова сохранена не только в рукотворных памятниках, но и в мироощущениях поэта:
…весь простор, небесный и земной,
Дышал в оконце счастьем и покоем,
И достославной веял стариной…
Способность ощутить себя частицей природы гармонизирует хотя бы на время внутренний мир героя, мучимого противоречиями.
Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны.
Неведомый сын удивительных вольных племен!
Как прежде скакали на голос удачи капризный,
Я буду скакать по следам миновавших времен…
Это первая строфа одного из лучших стихотворений Рубцова, написанного в 1963 году, – «Холмы задремавшей отчизны» – и есть то любимое лирическим героем Рубцова место, которое позволяет ему вырваться из «малого» времени в «большое» и увидеть движение истории. Ирреальность фигуры всадника подчеркнута и в финале этого большого стихотворения, когда он «мелькнувшей легкой тенью» исчезает «в тумане полей». Однако в этой «рамке» (излюбленный композиционный прием Рубцова) живут очень личные и очень конкретные чувства лирического героя. И главное из них – переживание утраты старинной жизни. Это Россия уже не «уходящая» (Рубцов через десятилетия перекликается с Есениным, кстати, это один из любимых его поэтов), а «ушедшая». Ощущение утрат вначале носит психологический характер:
Россия! Как грустно! Как странно поникли и грустно
Во мгле над обрывом безвестные ивы мои!
Пустынно мерцает померкшая звездная люстра,
И лодка моя на речной догнивает мели.
Затем поэтическая энергия концентрируется в образах со вполне конкретным социально-историческим наполнением:
И храм старины, удивительный, белоколонный,
Пропал, как виденье, меж этих померкших полей, –
Не жаль мне, не жаль мне растоптанной царской короны,
Но жаль мне, но жаль мне разрушенных белых церквей!..
Не жаль того, что возносит одного над всеми; жаль того, что роднило, объединяло всех со всеми. Но это еще не кульминация текста. Самого пронзительного звучания переживание утраты достигает тогда, когда лирический герой в замечательно точном образе обмелевшей реки философски прозревает обреченность цивилизации позитивизма:
Боюсь, что над нами не будет таинственной силы,
Что, выплыв на лодке, повсюду достану шестом,
Что, всё понимая, без грусти пойду до могилы…
Отчизна и воля – останься, мое божество!
Обращаясь к читателям Рубцова В. Кожинов писал: «Прервалась связь с самим представлением о бесконечном, без чего не может быть и глубокого смысла конечного» (10,с.23). Сходным образом рождается выход в «большое» время в стихотворении «Гуляевская горка» и особенно интересно – в «Видениях на холме»:
Взбегу на холм
и упаду
в траву.
И древностью повеет вдруг из дола!
В видении, сменяющем в середине стихотворения «картины грозного раздора», не стоит искать прямых исторических аллюзий, но это не отменяет искренней и глубокой тревоги за настоящее и будущее России:
Россия, Русь, храни себя, храни!
Смотри, опять в леса твои и долы
Со всех сторон нагрянули они,
Иных времен татары и монголы.
Они несут на флагах черный крест,
Они крестами небо закрестили,
И не леса мне видятся окрест,
А лес крестов
в окрестностях
России.
И все же очнувшийся от видений лирический герой оказывается наедине с тем, что дает ему надежду и успокоение, – с «безбрежным мерцаньем» «бессметных звезд Руси». Гармония, впрочем, может обретаться в поэтическом мире Рубцова и иначе. Образ сельского кладбища, впервые в русской поэзии прочувствованный в переводах В.Жуковского, находит такое же элегическое воплощение и у Рубцова. В стихотворении «Над вечным покоем» (1966) «святость прежних лет», о котором напоминало герою «кладбище глухое», умиротворяет его сердце, наполняет естественным, очень «природным» желанием:
Когда ж почую близость похорон,
Приду сюда, где белые ромашки,
Где каждый смертный свято погребен
В такой же белой горестной рубашке.
Смерть как приобщение к «святости прежних лет» – разрешает ли поэт найденным образом саму проблему? Конечно, нет! До конца примириться с неизбежностью ухода человека в небытие он не может. Но крика отчаяния нет в рубцовских стихах о смерти. Вот короткое стихотворение позднего периода:
Село стоит
На правом берегу,
А кладбище –
На левом берегу.
И самый грустный все же
И нелепый
Вот этот путь,
Венчающий борьбу
И все на свете, –
С правого
На левый,
Среди цветов
В обыденном гробу…
У Рубцов вовсе нет желания поразить новой мыслью или уникальной метафорой. Автор добивается гораздо большего: в негромких и тонких эпитетах («нелепый», «обыденный»), в выверенной интонации – бережной и одновременно сдержанно-ироничной – слышится голос сполна вкусившего утрат и помудревшего человека. Не стоит, однако, думать, что Рубцов не был способен писать иначе. То же кладбище могло предстать под его пером вовсе не утишающим и утешающим, а ужасающим, парализующим душу, как, например, в стихотворении «Седьмые сутки дождь не умолкает» (1966). Картина весеннего половодья здесь гиперболизируется, разрастаясь едва ли не до масштабов потопа («И реками становятся дороги, / Озера превращаются в моря») и приобретает поистине апокалиптический характер:
На кладбище затоплены могилы,
Видны еще оградные столбы,
Ворочаются, словно крокодилы,
Меж зарослей затопленных гробы,
Ломаются, всплывая, и в потемки
Под резким неслабеющим дождем
Уносятся ужасные обломки
И долго вспоминаются потом…
Такое нарушение гармонии, гибель «святости прежних лет» под напором слепой стихии особенно страшны для Рубцова: «И долго вспоминаются потом». Друзья вспоминают, что он был мнительным человеком. Через четыре года после создания этого стихотворения, написав свою знаменитую пророческую строчку «Я умру в крещенские морозы», поэт не в силах был освободиться от поразившей его когда-то картины и, словно испытывая душу и волю, примерял увиденное на себя:
Из моей затопленной могилы
Гроб всплывет, забытый и унылый,
Разобьется с треском,
и в потемки
Уплывут ужасные обломки.
И все-таки это – исключения. Они потому и выделяются так резко, что окружают их совсем другие стихи.
Любимая стихия Рубцова – ветер. И даже если он приносит грозу, воспринимающуюся как «зловещий праздник бытия» («Во время грозы»), то лишь затем, «чтоб удивительно /Светлое утро/ Встретить, как светлую весть!» («После грозы»). Чаще всего ветер пробуждает спящую в природе память истории, и природа начинает говорить, взвывая к тем, кто умеет слушать («О чем шумят…», «Сосен шум», «В старом парке» и другие стихотворения).
Лирический герой Рубцова как раз и обладает таким особым даром и напрямую заявляет об этом: «Я слышу печальные звуки, / Которых не слышит никто». Чаще всего голос истории, пробуждаемый ветром, слышен в тиши ночи, и герой, ждущий его, признается: «Я так порой не спать люблю!»
Да как же спать, когда из мрака
Мне будто слышен глас веков…
(«Сосен шум», 1967).
Заканчивается цитируемое стихотворение строфой, которая при внимательном чтении помогает понять, почему 35 рубцовских лет кажутся вместившими в себя намного больше и почему он был порой так сложен в «дневном», бытовом общении:
Пусть завтра будет путь морозен,
Пусть буду, может быть угрюм,
Я не просплю сказанье сосен,
Старинных сосен долгий шум…
Целостный художественный мир Рубцова взывает к целостному, органичному его рассмотрению, анализу. Попытаемся именно таким образом прочитать одно из лучших стихотворений поэта – «По мокрым скверам проходит осень» (1964):
По мокрым скверам
проходит осень,
Лицо нахмуря!
На громких скрипках
дремучих сосен
Играет буря!
В обнимку с ветром
иду по скверу
В потемках ночи.
Ищу под крышей
свою пещеру –
В ней тихо очень.
Горит пустынный
электропламень,
На прежнем месте,
Как драгоценный какой-то камень,
Сверкает перстень, –
И мысль, летая,
кого-то ищет
По белу свету…
Кто там стучится
в мое жилище?
Покоя нету!
Ах, это злая старуха осень,
Лицо нахмуря,
Ко мне стучится,
и в хвое сосен
Не молкнет буря!
Куда от бури,
от непогоды
Себя я спрячу?
Я вспоминаю былые годы,
И я плачу…
Эмоция лирического героя не заявлена категорически, однако можно предположить, что здесь главенствует ощущение бесприютности. Ему сопутствует одиночество, отсутствие тепла…«Дом всегда был там, где я работал или учился…» (из предисловия к рукописи сборника стихов «Волны и скалы») (24,с.265).
Бесприютность передается, прежде всего, движением зримых образов. Со-противопоставлены мир, относительно разомкнутый в пространство (ночной сквер), и мир относительно замкнутый (пещера – жилище). Граница между этими мирами, как это часто бывает у Рубцова, непрочна и легко преодолима. Осень настигает героя и в его жилище – и не дает покоя, не отпускает, а мысль героя, в свою очередь, снова пытается вырваться наружу. И в осени, и в жилище мы видим, по сути, нечто однородное. «Потемкам» вроде бы противопоставлен свет, но это – «пустынный электропламень», который не согревает и не избавляет от одиночества. Тишина пещеры тоже относительна: « Кто там стучится в мое жилище? Покоя нету!» Однако чувство бесприютности, неприкаянности эстетизировано поэтом. Отрицательным эмоциям героя противостоит сам строй стиха, его внутренняя гармония. С одной стороны, ритмическая монотония трехчастных единиц усиливает ощущение безысходности, предопределенности, с другой, – отточенность, отшлифованность ритмического рисунка и сама его необычность рождают ощущение красоты, приближают к катарсису.
Таков и металогический характер языка. «Нахмуренное лицо» осени вовсе не безобразно: она ступает не по грязной дороге, а по «мокрым скверам», ее движение сопровождают «громкие скрипки» сосен, ветер не пронизывает, а «обнимает» героя. На протяжении всего стихотворения четко выдерживается стилевая приподнятость: «не молкнет буря», «былые годы» – эти и другие выражения несколько «выше» нейтральной лексики.
Подзаголовок к этому стихотворению «Вольный перевод Верлена», воспроизводящийся не во всех изданиях, может существенно обогатить наши представления о его лирической образности. Известно, что в 1962 году в Литературном институте Рубцов в числе других студентов получил задание сочинить по подстрочнику перевод «Осенней песни» Верлена. У него тогда получилась своя собственная «Осенняя песня», а к Верлену поэт вернулся двумя годами позднее. К этому тексту в числе других замечательных поэтов обращался и Б.Пастернак. В переводе Пастернака масштабы конфликта героя с действительностью невелики и постоянно сужаются, уменьшаются. Не то – у Рубцова. Если верленовско-пастернаковский герой еще только может «всплакнуть под шумок», то верленовско-рубцовский уже плачет под бурю. У Пастернака – «хандра ниоткуда», у Рубцова незримо присутствуют «былые годы», и в них мы можем подозревать причину его тоски. Ими поддерживается, а не снимается эмоциональное напряжение.
Обращаясь к любимым поэтам прошлого (а таких стихотворений у него около десяти), Рубцов выделял в них, прежде всего, те черты, которыми обладал или к которым стремился сам. Тютчев у него – «сын природы», Есенин живет «в предчувствии осеннем / Уж далеко не лучших перемен», Кедрин, «один в осенней мгле», из «зловещего и ветреного» мира спешит в теплое жилище. Известно, что поэт любил исполнять под гитару стихотворение Тютчева «Брат, столько лет сопутствовавший мне…» Почему именно эти стихи? Потому что их лирический герой напрямую перекликается с рубцовским: то же обостренное чувство необратимого движения к концу – через утраты («Дни сочтены, / Утрат не перечесть»), та же иерархия «сегодняшнего – давнего» («Живая жизнь давно уж позади»), то же одиночество в природе («И я теперь на голой вышине / Стою один, - и пусто все кругом»).
2.4. «И зажегся…свет величавого распева и молитвенной
исповеди»
Надо отметить, что и некоторые стихи самого Рубцова положены на музыку. Особенной известностью пользуются песни «В горнице моей светло», «Я буду долго гнать велосипед», «В минуты музыки печальной».
В. Кожинов вспоминал: «Когда Николай Рубцов пел – впрочем, это слово не годится: точнее будет говорить не о пении, а о действе – свои стихи – «В горнице моей светло…», «Я уеду из этой деревни…», «Потонула во тьме отдаленная пристань…» и другие – рождалось ощущение, что звучат не стихи, а вдруг вырвавшаяся из недр жизни стихия» (10,с.86).
Для Рубцова равно органичным было находиться в реальном поле, внимая «сказанью» летящих над ним журавлей, – и в магнетизирующем поле русской поэзии, слушая ее живые голоса:
Это муза не прошлого дня.
С ней люблю, негодую и плачу.
Много значит она для меня,
Если сам я хоть что-нибудь значу.
«Если сам я хоть что-нибудь значу»…Сейчас значение Рубцова видится в том, что его лирика, пожалуй, последнее столь цельное и органичное явление в русской поэзии XX века. Его стихи обладают важным для поэтического текста свойством – целительным воздействием на душу человека. В предисловии к рукописи сборника стихов «Волны и скалы» Рубцов писал: «Особенно люблю темы родины и скитаний, жизни и смерти, любви и удали. Думаю, что стихи сильны и долговечны тогда, когда они идут через личное, через частное, но при этом нужна масштабность и жизненная характерность настроений, переживаний, размышлений…» (24, с.265).
Лирический сюжет у Рубцова несет определенные смысловые нагрузки, характерные как для всего русского поэтического мироощущения XX века, так и для народного сознания в 1960-80-е годы. В нем выражена одна из главных примет художественного мышления поэта — его отстраненность. Это не только поэтическая форма, а само содержание русской жизни второй половины столетия. Огромные массы народа хлынули из деревни в город; менялся уклад, менялось сознание. В неустойчивости жизни появилась отстраненность, в которой сосуществовали одновременно и уход, и возвращение:
Но моя родимая землица
Надо мной удерживает власть,
Память возвращается, как птица,
В то гнездо, в котором родилась.
Отсюда и небольшой набор лирических тем у Рубцова. Легко понять, почему так ясно и определенно он высказывался об их выборе:
О чем писать?
На то не наша воля!
Эмоциональная напряженность его поэзии объясняется еще и тем, что он точно знал: любые вторичные темы подчинены общей, трагической для всех нас «теме», единому для всех «сюжету».
Поэтические мотивы в лирике Рубцова включены в сложную систему ассоциативных связей: фольклорных, литературных, общеупотребительных, контекстуальных (в тексте отдельных стихотворений, в их цикле, во всем творчестве поэта, в его литературном окружении и т.д.), в том числе и связей интуитивно-мистических. Так, в ряду устойчивых мотивов, сопряженных с образом ночи, есть и такой: необъяснимая тоска, так называемая «русская» тоска. Или другой пример: в молитве Св. Василия Великого сказано: «И даруй нам бодренным сердцем и трезвенною мыслию всю настоящего жития нощь прейти…» Сравните у Рубцова:
Созерцаю ли звезды над бездной
С человеческой вечной тоской,
Воцаряюсь ли в рубке железной
За штурвалом над бездной морской –
Все я верю, воспрянувши духом,
В грозовое свое бытие
И не верю настойчивым слухам,
Будто все перейдет в забытье…
Общая, объединяющая тема рубцовской философской лирики совсем не оригинальна: смысл человеческой жизни… Поиск этого смысла, духовное странствование по Руси нынешней и минувшей – вот подлинное содержание поэзии Рубцова. О ее предназначении поведал нам на прощание вологодский поэт Александр Романов: «Сама природа русского духа давно нуждалась в появлении именно такого поэта, чтобы связать полувековой трагический разрыв отечественной поэзии вновь с христианским мироощущением. И жребий этот пал на Николая Рубцова. И зажегся в нем свет величавого распева и молитвенной исповеди» (5).
ГЛАВА 3. Тема дороги в поэзии Николая Рубцова. Анализ стихов
3.1 Тема дороги
Тема дороги достаточно часто встречается в произведениях русских поэтов и писателей. Например, у Н.А. Некрасова в стихотворении «В дороге» и поэме «Кому на Руси жить хорошо»; у А.С. Пушкина – образ зимней дороги; у Н.В. Гоголя в поэме «Мертвые души»: «Птица – тройка, куда несешься ты?» (кстати, Гоголь – любимый писатель Рубцова); у А.А. Блока в стихотворении «Россия»; у С.А. Есенина – «О красном вечере задумалась дорога», «Письмо матери» и др. Тема дороги звучит в поэзии Владимира Высоцкого и Ольги Фокиной как символ жизненного пути и судьбы.
По мнению литературоведов, образ дороги имеет несколько толкований:
1. горизонт;
2. жизненный путь;
3. судьба;
4. путь к родному дому;
5. поиски себя и своего предназначения;
6. символ жизни, движения;
7. смена впечатлений, новые встречи;
8. бесприютность, отсутствие домашнего очага, одиночество.
В творчестве Николая Рубцова тема дороги возникла неслучайно. Это связано, прежде всего, с его биографией. Рубцову пришлось много поскитаться по миру. В 1950 году, окончив семилетнюю школу, Николай Рубцов переехал из села Никольского в древнюю Тотьму и поступил в лесотехнический техникум. Но, едва получив паспорт, он отправился в свои странствия. Добравшись до Архангельска, он долго добивался права стать моряком, так как был еще мал ростом и слаб. Наконец, его взяли кочегаром на рыболовецкое судно. Более двух лет провел он на море, а затем его потянуло в большой город. В начале 1955 года Рубцов приехал в Ленинград и стал здесь рабочим на заводе. Затем армия: 4 года прослужил он на эсминце Северного флота. А потом снова возвращение в Ленинград, учеба в Москве, Вологда… Было у Рубцова даже путешествие в Ташкент! «Особенно люблю темы родины и скитаний», – писал Рубцов ( «Коротко о себе») (18, с.388).
Во вступительной статье к книге Вячеслава Белкова «Сто историй о Рубцове» есть такие слова: «Чтобы стать великим поэтом, надо все раздать и идти» (7,с.3). На наш взгляд, эти слова очень точно соотносятся с Рубцовым. Почти безразличный к житейским благам, он обходился минимумом жилплощади, одежды, еды. И все время находился «в пути» – в поисках себя и новых поэтических образов и ощущений. Стихи создавались на ходу и большею частью в голове, и на бумагу заносились только готовые варианты. Наш вологодский поэт Виктор Коротаев вспоминал о Рубцове: «А жил он, действительно, как птица. Засыпал там, где заставала ночь. Просыпался от случайного шороха или дуновения ветра; легок был на подъем и неутомим в бесконечных перелетах с места на место» (24, с.6).
Тема дороги звучит у Рубцова во многих стихотворениях: «Старая дорога», «В дороге», «Памятный случай», «У размытой дороги», «Далекое», «Уж сколько лет слоняюсь по планете!», «Загородил мою дорогу», «Старый конь», «Два пути» и др. Надо отметить, что эта тема реализуется в стихах Рубцова через многие образы и имеет несколько значений:
· Стремительное движение, свобода:
Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны,
Неведомый сын удивительно вольных племен!
· Путешествие:
Топ да топ от кустика до кустика –
Неплохая в жизни полоса.
Пролегла дороженька до Устюга
Через город Тотьму и леса.
· Поиски счастья:
Мне бы снова вольным матросом
Наниматься на корабли!
Чтоб с веселой душой
Снова плыть в неизвестность, –
Может, прежнее счастье мелькнет впереди!..
· Конкретная дорожная зарисовка.
В полях сверкало. Близилась гроза.
Скорей, скорей! Успеем ли до дому?
Тотчас очнулись сонные глаза,
Блуждает взгляд по небу грозовому.
Возница злой. Он долго был в пути.
Усталый конь потряхивает гривой,
А как сверкнет – шарахнется пугливо
И не поймет, куда ему идти.
Скорей, скорей! Когда продрогнешь весь,
Как славен дом и самовар певучий!
Вон то село, над коим вьются тучи,
Оно село родимое и есть…
В дороге, как и в жизни, встречается непогода. Хорошо, когда есть дом, где тебя ждут и есть певучий самовар…А если нет своего дома, родного, то приютом может стать любое село, где можно переждать грозу и снова – в путь!
· Путь:
С моста идет дорога в гору,
А на горе – какая грусть! –
Лежат развалины собора,
Как будто спит былая Русь.
· Стремление уйти от проблем:
Плыть, плыть, плыть
Мимо могильных плит,
Мимо церковных рам,
Мимо семейных драм…
Плыть, плыть, плыть
Мимо родной ветлы,
Мимо зовущих нас
Милых сиротских глаз…
Плыть, плыть, плыть…
· Дорога в гущу жизни, к людям:
Я уплыву на пароходе,
Потом поеду на подводе,
Потом еще на чем-то вроде,
Потом верхом, потом пешком
Пройду по волоку с мешком –
И буду жить в своем народе!
· Жизненный путь, судьба:
-Как будто ветер гнал меня по ней,
По всей земле – по селам и столицам!
Я сильный был, но ветер был сильней,
И я нигде не мог остановиться.
-Я брожу…Я слышу пенье…
И в прокуренной груди
Снова слышу я волненье:
Что же, что же впереди?
-Я повода оставил.
Смотрю другим вослед.
Сам ехал бы
И правил,
Да мне дороги нет…
-Уж сколько лет слоняюсь по планете!
И до сих пор пристанища мне нет…
-Зима глухая бродит по дорогам,
И вьюга злая жалобно