Образ рассказчика и особенности повествования в "Повестях Белкина" А.С. Пушкина

Прозе А.С.Пушкина свойственны широта охвата явлений и разнообразие характеров. Как художник-прозаик Пушкин выступил изданием в конце октября 1831 года "Повестей покойного Ивана Петровича Белкина". Драгоценное благоприобретение Болдинской осени, "Повести Белкина" представляют собой первое завершенное произведение пушкинской прозы.

Оригинальность и своеобразие "Повестей Белкина" заключаются в том, что Пушкин выявил в них простое и безыскусственное на первый взгляд отношение к жизни. Реалистический метод Пушкина-прозаика складывался в условиях, требовавших подчеркнутого противопоставления его повестей сентиментальной и романтической традиции, занимавшей господствующее положение в прозе этого периода.

Сказалось это и в стремлении Пушкина изобразить жизнь такой, какой он ее находил в действительности, объективно отразить типические ее стороны, воссоздать образы рядовых людей своего времени. Обращение к жизни поместного дворянства средней руки ("Метель", "Барышня-крестьянка"), армейской среды ("Выстрел"), внимание к судьбе "мученика четырнадцатого класса" ("Станционный смотритель"), наконец, к быту мелких московских ремесленников ("Гробовщик") наглядно свидетельствует об этой устремленности "Повестей Белкина". Воссоздавая жизнь своих ничем не примечательных героев, Пушкин не приукрашивает ее и не скрывает тех ее сторон, которые представлялись подлежащими преодолению. В качестве орудия критики действительности поэт избирает иронию.

"Повести Белкина" интересны для исследователей своим художественным приемом – повествованием от лица выдуманного рассказчика.

Создавались ли повести как "повести Белкина"? Связан ли Белкин со "своими" повестями? Является ли Белкин реальной значимой величиной или же это мнимая величина, не имеющая никакого важного значения? Таковы вопросы, составляющие "проблему Белкина" в пушкиноведении. Не менее важным представляется вопрос о целой системе рассказчиков, так как в "Повестях Белкина" композиционная функция Белкина проявляется в его "самоустранении" из повестей (образ автора включен только в предисловие).

Вопрос "К чему Белкин?", заданный исследователями творчества Пушкина, встал надолго перед русской литературой и историко-литературной наукой. И до сих пор серьезного и удовлетворительного ответа на этот вопрос нет; не потому, что он неразрешим, а потому, что слишком уж сильна традиция предубежденного отношения к этому пушкинскому образу (1). Так как эта проблема до сих пор интересна и актуальна, то мы поставили целью исследования дать более обширную характеристику понятия "рассказчик пушкинских повестей", отсюда вытекают следующие задачи исследования:

1) определить современный литературоведческий статус "образа рассказчика";

2) выявить специфику образа рассказчика, его положение и позиции, занимаемые им в тексте "Повестей Белкина";

3) выявить особенности повествования и образы рассказчиков в одной из "Повестей Белкина" - "Станционном смотрителе.

Объект исследования – своеобразие прозы А.С.Пушкина.

Предмет исследования – системаобразов рассказчиков в "Повестях Белкина".

Методологической основой работы послужили труды известных отечественных ученых: М.М. Бахтина, В.В. Виноградова, С.Г. Бочарова и др.

Методы исследования: историко-литературный и структурно-семантический.

Структура работы: дипломная работа состоит из введения, двух глав, заключения и библиографического списка использованной литературы.

ГЛАВА I. ОБРАЗ РАССКАЗЧИКА В ПРОЗЕ

1.1 Содержание понятия "образ рассказчика" в структуре произведения

Как известно, образ автора – это не простой субъект речи, чаще всего он даже не назван в структуре произведения. Это – концентрированное воплощение сути произведения, объединяющее всю систему речевых структур персонажей в их соотношении с повествователем, рассказчиком или рассказчиками и через них являющееся идейно-стилистическим средоточием, фокусом целого. Образ автора обычно не совпадает с рассказчиком в сказовой форме повествования. В этом случае рассказчик – это условный образ человека, от лица которого ведется повествование в произведении.

В.В. Виноградов пишет: "Рассказчик – речевое порождение автора, и образ рассказчика – это форма литературного артистизма автора. Образ автора усматривается в нем как образ актера в творимом им сценическом образе. Соотношение между образом рассказчика и образом автора динамично даже в пределах одной сказовой композиции, это величина переменная" (2). Структура образа автора различна в разных видах художественной прозы. Так, рассказ как форма литературного повествования реализуется рассказчиком – посредником между автором и миром литературной действительности.

Образ рассказчика накладывает отпечаток своей экспрессии, своего стиля и на формы изображения персонажей: герои уже не "самораскрываются" в речи, а их речь передается по вкусу рассказчика – в соответствии с его стилем в принципах его монологического воспроизведения. Рассказчик в ткани речи получает свою "социологическую" характеристику. Конечно, для писателя при социально-стилистической дифференциации персонажей необязательно следовать социально-экспрессивным расслоениям бытовой, прагматической речи. Тут остро выступает вопрос о зависимости художника от литературных традиций, от структурных своеобразий языка литературы. Но вообще, чем меньше в литературном рассказе "социально-экспрессивных" ограничений, чем слабее его "диалектная" замкнутость, т.е. чем сильнее тяготение его к формам общего литературного языка, тем острее выступает в нем момент "писательства". А чем теснее сближение образа рассказчика с образом писателя, тем разностороннее могут быть формы диалога, тем больше возможностей для экспрессивной дифференциации речи разных персонажей. Ведь рассказчик, поставленный на далекое речевое расстояние от автора, объективируя себя, тем самым накладывает печать своей субъективности на речь персонажей, нивелируя ее.

Образ рассказчика, к которому прикрепляется литературное повествование, колеблется, иногда расширяясь до пределов образа автора. Вместе с тем соотношение между образом рассказчика и образом автора динамично в пределах одной литературной композиции. Динамика форм этого соотношения непрестанно меняет функции основных словесных сфер рассказа, делает их колеблющимися, семантически многопланными. Лики рассказчика и автора, покрывая (вернее: перекрывая) и сменяя один другого, вступая в разные отношения с образами персонажей, оказываются основными формами организации сюжета, придают его структуре прерывистую ассиметричную "слоистость" и в то же время складываются в единство сказового "субъекта".

В отличие от образа автора, который всегда есть в любом произведении, образ рассказчика необязателен, он может быть введен, а может быть и не введен. Так, возможно "нейтральное", "объективное" повествование, при котором сам автор как бы отступает в сторону и непосредственно создает перед нами картины жизни (конечно, автор незримо присутствует в каждой клеточке произведения, выражая свое понимание и оценку совершающегося). Этот способ внешне "безличного" повествования мы находим, например, в гончаровском "Обломове".

Чаще повествование ведется от определенного лица; в произведении помимо других человеческих образов выступает и образ рассказчика. Это может быть, во-первых, образ самого автора, который непосредственно обращается к читателю (ср. "Евгений Онегин" А.С.Пушкина). Очень часто в произведении создается и особый образ рассказчика, который выступает как отдельное от автора лицо. Этот рассказчик может быть близок к автору, родствен ему и очень далек от него по своему характеру и общественному положению. Рассказчик может выступать и как всего лишь повествователь, знающий ту или иную историю, и как действующий герой произведения. Наконец, в произведении подчас предстает не один, а несколько рассказчиков, по-разному освещающих одни и те же события.

Образ рассказчика ближе к образам персонажей, чем образ автора. Рассказчик выступает как действующее лицо, вступает во взаимоотношения с персонажами. Положение рассказчика между автором и персонажами может быть различно. Он может быть отделен от автора средствами языка, свойствами характера, обстоятельствами биографии, а может быть по этим же признакам приближен к автору. В этом случае образ рассказчика почти сливается с образом автора. Но все же полного слияния этих образов не может быть. Положение образа рассказчика в отношении к образу автора и образам персонажей может быть подвижно. То рассказчик отступает на второй план или вообще оказывается "за кадром", и в повествовании господствует образ автора, диктуя "распределение света и тени", "переходы от одного стиля к другому", то отступает образ автора и вперед выходит рассказчик, активно взаимодействуя с персонажами и высказывая суждения и оценки, которые нельзя приписывать автору. Такого рассказчика следует трактовать только как одну из смысловых и языковых линий, которые лишь во всей своей совокупности, во всей сложности своих переплетений отражают авторскую позицию.

Е.А. Иванчикова выделяет несколько типов рассказчиков в произведениях, относящихся к малым жанрам:

а) Анонимный рассказчик осуществляет "служебную", композиционно-информативную функцию: он в кратком предисловии вводит в повествование другого – основного – рассказчика, дает его характеристику.

б) Особая – "экспериментальная" – форма повествования с анонимным рассказчиком (он обнаруживается при помощи местоимений "мы", "наш"). Рассказ ведется с позиции непосредственного наблюдателя и весь пронизан иронией.

в) Анонимный рассказчик-наблюдатель – очевидец и участник описываемых сцен и эпизодов. Он дает характеристики действующих лиц, передает и комментирует их речи, наблюдает за происходящим вокруг, в свободной, раскованной форме высказывает свои суждения, раздает свои личные оценки, обращается к читателям.

г) Повествование ведется от имени конкретного (названного или нет) рассказчика, являющегося в то же время одним из персонажей произведения. Все происходящее преломляется через его сознание и восприятие, он не только наблюдает и оценивает, но и действует, он рассказывает не только о других, но и о себе, передает свои и чужие высказывания, делится своими впечатлениями и оценками (3).

Если конкретный рассказчик ограничен в своих знаниях и возможностях, то и субъективное, и объективное авторское повествование передает точку зрения всезнающего автора, который не указывает и не обязан указывать на источники своего знания о мире и персонажах. Прежде всего, ему открыта внутренняя жизнь персонажа. Разные разновидности повествования от первого лица отличаются мерой конкретности повествователя, характером позиции повествователя, характером адресата и композиционного оформления, языковым обликом. Одна из разновидностей конкретного рассказчика – рассказчик, обладающий жизненным опытом, близким к опыту писателя (например, "Детство", "Отрочество", "Юность" Л.Н. Толстого).

Речью рассказчика, ее стилевой формой не только обрисовываются и оцениваются объекты художественной действительности, но и создаются образы самих рассказчиков, их социальные типы. Так, можно обнаружить и рассказчика – наблюдателя, сливающегося с описываемым им персонажем, и рассказчика – обличителя и моралиста, и рассказчика – насмешника и сатирика, и рассказчика – чиновника, и рассказчика – обывателя, при этом разные "лики" рассказчиков проявляются иногда в одном и том же произведении.

Открытый рассказчик узнается по присутствию в тексте местоимений "я", "мы", притяжательных местоимений "мой", "наш", глагольных форм 1-го лица. Скрытый рассказчик, по сравнению с открытым, владеет значительно большим пространством романного текста. Скрытый рассказчик "обезличен", что сближает его с объективным автором. Он обнаруживается в текстах с отсутствующим повествовательным "я". Это тексты основного повествования, описательные фрагменты, сцены. Сигналами незримого присутствия рассказчика служат разные способы выражения значений приблизительности, неполноты знания, недостаточной осведомленности (например, "Шинель" Н.В. Гоголя).

Также возможны смешанные системы. Обычно при отвлеченном рассказе повествователь следит за судьбой отдельного персонажа, и мы узнаем персонаж. Затем один персонаж оставляется, внимание переходит на другого – и снова мы узнаем последовательно, что делал и узнавал этот новый персонаж.

В повествовании персонаж может быть одним из рассказчиков, то есть в скрытой форме может быть своего рода повествовательной нитью, и в таком случае автор заботится сообщать только то, что мог бы рассказать его герой. Иногда только этот момент прикрепления нити повествования к тому или иному персонажу определяет всю конструкцию произведения. Такой персонаж, ведущий повествование, чаще всего бывает главным героем произведения.

Разнообразию масок рассказчиков соответствует разнообразие сказовых форм эпического повествования, разнообразие психологических и социальных типов самих рассказчиков и, соответственно, разнообразие ракурсов освещения объектов художественной действительности, разнообразие оценочных позиций.

Также наблюдается отчетливая жанровая сопоставленность текстов с рассказчиком: для произведений малых жанров типична моносубъектность, стилевая цельность повествовательной формы, модально-оценочная однозначность; для больших романов – раздвоенность повествователя, стилевая дифференциация соответствующих текстов, распределенность изобразительных функций между разными субъектами и достижение благодаря этому определенных идейно-художественных результатов.

1.2 Образ рассказчика в прозе А.С.Пушкина

Вопрос о Белкине впервые был поднят в русской критике А. Григорьевым. Его концепция заключалась в том, что Белкин был представлен носителем здравого смысла русского общества и смиренного начала русской души. У некоторых критиков это вызвало противоположную реакцию. Наиболее четко проблему Белкина сформулировал в заголовке своей статьи Н.И.Черняев: "Есть ли что-нибудь белкинское в "Повестях Белкина"" (4)? Ответ автора был отрицательный. Вслед за ним отрицали значение образа Белкина для самих повестей такие ученые, как А. Искоз (Долинин), Ю.Г. Оксман, В.В. Гиппиус, Н.Л. Степанов и др. Основным аргументом для этих исследователей явилось предположение, что предисловие "От издателя" – единственное свидетельство белкинского авторства, было написано позднее самих повестей. Это предположение основывалось на пушкинском письме Плетневу от 9 декабря 1830 года, в котором Пушкин сообщает, что собирается публиковать "прозою 5 повестей", упоминания же о Белкине появляются только в письме от 3 июля 1831 года, то есть значительно позднее.

Сторонниками другой точки зрения, утверждающими "белкинское начало" в "Повестях Белкина", были Д.Н. Овсянико-Куликовский, Д.П. Якубович, М.М. Бахтин, В.В. Виноградов и др. Точка зрения этих исследователей состояла в том, что Белкин выступает как "тип" и как "характер": все, о чем идет речь в "Повестях", рассказано так, как должен был рассказать Белкин, а не Пушкин. Все пропущено сквозь душу Белкина и рассматривается с его точки зрения. "Пушкин не только создал характер и тип Белкина, но и обернулся им. Когда это случилось, уже не было Пушкина, а был Белкин, который и написал эти повести "по простоте души своей"" (5).

В.В. Виноградов пишет: "Образ Белкина, был… причислен к повестям позднее, но получив имя и социальную характеристику, уже не мог не отразиться на значении целого" (6). По мнению исследователя, незримое присутствие Белкина в самих "Повестях" играет существенную роль в понимании их смысла.

Нам ближе точка зрения С.Г. Бочарова. По его мнению, "первые лица рассказчиков... говорят из глубины того мира, о котором рассказывают повести", а Белкин исполняет роль "посредника", с помощью которого "Пушкин отождествляется, роднится с прозаическим миром своих повестей" (7).

В художественной прозе А.С. Пушкина приемы построения характеров во многом связаны с формой повествования. Так, в повести "Пиковая дама" – произведении, знаменующем новый, зрелый, этап развития его прозы и поставившем важнейшие социальные проблемы своего времени характер повествования обусловлен личностью Германна, центрального ее героя.

Самый характер повести обусловлен личностью Германна, центрального ее героя, и потому она неоднократно вызывала споры и сомнения.

Творческая история "Пиковой дамы" прослеживается с 1828 года. Случайно услышанный анекдот летом 1828 года стал позднее завязкой повести. Первое свидетельство начавшейся работы над повестью об игроке (так, в отличие от окончательного текста "Пиковой дамы", мы будем называть первоначальную редакцию повести, ибо неизвестно, присутствовал ли в ней на этой стадии мотив "пиковой дамы") относится к 1832 году. Это два фрагмента черновой ее редакции.

Один из фрагментов – зачин повести, начальные строки ее первой главы, которым уже здесь предпослан эпиграф, известный по печатному тексту "Пиковой дамы" и задающий повествованию тон легкой иронии. Содержание наброска – характеристика "молодых людей, связанных между собою обстоятельствами" среды, в которой должно было завязаться действие повести: последние слова отрывка вводят тему карточной игры. Главное, что характеризует стиль фрагмента в отличие от окончательного текста, – рассказ от первого лица, причем рассказчик выступает как член описываемого им сообщества молодых людей. Присутствие его в среде персонажей сообщает повествованию оттенок особой достоверности, с выражающей себя точностью реалий, которые говорят о времени действия и быте петербургской аристократической молодежи ("Года четыре тому назад собралось нас в Петербурге…". Впоследствии Пушкин отказался от бытоописательской точности раннего наброска в пользу повествования иного типа, где автор "погружен в мир своих героев" и одновременно дистанцирован от него.

"Пиковая дама" не переадресована определенному рассказчику, личность которого прямо отражалась бы в повествовании; тем не менее, в скрытой форме субъект повествования здесь представлен. Однако этот "образ автора" в "Пиковой даме" более сложен, и мотивированность им повествования, носящего объективный характер, прямо не обнаруживается. Повествование совмещает точки зрения "автора" и героев, сложно переплетающиеся, хотя и не сливающиеся воедино (8). Повествование настолько непринужденное, настолько сконцентрированное и динамичное, что описание дается с точки зрения человека, идущего через комнату, не задерживаясь в ней. Сложное решение "образа автора" предопределяет и усложненность композиции: переходы от одной сферы сознания к другой мотивируют передвижения повествования во времени; постоянное возвращение к хронологическим отрезкам, предшествующим уже достигнутым ранее, определяют особенности построения повести.

Вслед за начальной сценой, составляющей содержание первой главы, вводится сцена в уборной графини (начало главы второй), затем она сменяется характеристикой Лизаветы Ивановны. Переход на точку зрения последней сопровождается возвращением к более раннему времени ("два дня после вечера, описанного вначале этой повести, и за неделю перед той сценой, над которой мы остановились", – завязыванию знакомства Лизаветы Ивановны с Германом, "молодым инженером", пока еще не названным по имени"). Этим обусловлено обращение к герою повести, характеристика которого переходит в описание – уже с его точки зрения – первой встречи его с Лизаветой Ивановной: в окне дома графини "увидел он черноволосую головку, наклоненную, вероятно, над книгой или над работой. Головка приподнялась. Германн увидел свежее личико и черные глаза. Эта минута решила его участь" (9).

Начало же третьей главы непосредственно продолжает сцену, прерванную ранее: "Только Лизавета Ивановна успела снять капот и шляпу, как уже графиня послала за нею и велела опять подавать карету" (10) и т.д.

"Пиковая дама", развивая принципы пушкинского реализма, намеченные в "Повестях Белкина", в то же время в большей мере, чем последние, "романтична". Образ героя повести, человека, наделенного "сильными страстями и огненным воображением", таинственная история о трех картах, безумие Германна — всё это как будто бы отмечено печатью романтизма. Однако и герои повести и события, в ней изображенные, взяты из самой жизни, основной конфликт повести отражает важнейшие черты современной Пушкину действительности, и даже фантастическое в ней остается в пределах реального.

Весь текст повести говорит об отрицательном отношении Пушкина к своему герою, однако он видит в нем необычного, сильного, волевого человека, одержимого своей идеей и твердо идущего по пути к определенной цели. Германн — не "маленький человек" в обычном смысле этого слова; правда, он небогат и скромен, но одновременно это и честолюбец, пробивающий дорогу к независимости. Эта черта его характера оказывается сильнее. Германн не восстает против общества и его условий, не протестует против них, как это делают Самсон Вырин в "Станционном смотрителе" и Евгений в "Медном всаднике"; напротив, он сам стремится занять место в этом обществе, обеспечить себе положение в нем. Он уверен в своем праве на это и хочет доказать его любыми средствами, но в столкновении со старым миром он терпит крушение.

Показывая гибель Германна, Пушкин задумывается и над судьбой того общества, которое в его повести представляет старая графиня – обладательница тайны трех карт, олицетворяющая в повести русскую сановную аристократию эпохи ее расцвета. Противопоставление Германну именно характернейшей представительницы блестящей знати того времени, его столкновение с нею еще более подчеркивало контраст между положением бедного инженера и его честолюбивыми мечтами, обусловливало неизбежность трагической развязки повести.

Заключительная глава "Пиковой дамы", вводящая читателя в один из великосветских игорных домов, логически завершает повесть. И Чекалинский с его неизменной ласковой улыбкой, и "общество богатых игроков", собирающихся у него в доме, проявляют огромный интерес к необычайной игре Германна; однако все они остаются совершенно равнодушными к его гибели. "Славно спонтировал! говорили игроки. — Чекалинский снова стасовал карты: игра пошла своим чередом" (11).

Описывая светское общество, Пушкин не прибегает к средствам сатиры или морализации и сохраняет тон трезвой объективности, свойственной его прозе. Но его критическое отношение к свету проявляется и в этой заключительной главе повести, и во внимании к судьбе бедной воспитанницы старой графини (именно в ее отношении к Лизавете Ивановне и раскрывается непосредственно образ графини), и в изображении легкомысленного, хотя и не глупого молодого повесы Томского, и, наконец, в отмеченной исследователями сцене отпевания старой графини

Сложное содержание "Пиковой дамы" не сводимо к однозначным определениям. Впервые в завершенной прозе Пушкина мы встречаем столь глубокую разработку характера главного героя. Пушкин избирает исключительный характер, решает его средствами реалистической типизации, исключающей традиционное истолкование романтического героя. В "Пиковой даме" Пушкин стремился изнутри взглянуть на человека нового склада, тип которого был подмечен им в современной действительности: герой повести надеется путем обогащения занять прочное положение на вершине общественной иерархии. Личность Германна стоит в центре повести, и сложность его образа предопределяет поэтому ее понимание (12).

Повесть написана от третьего лица. Повествователь не обозначен ни именем, ни местоимением, но он ведет рассказ изнутри общества, к которому принадлежит. С. Бочаров, развивая наблюдения В.В. Виноградова, дает такое определение: "Речь в третьем лице не только повествует о мире, но как будто звучит из мира, о котором она повествует; эта пушкинская повествовательная речь одновременно – чья-то, некоего рассказчика, она поставлена на некоторую дистанцию, как отчасти чужая речь" (13). Но повествователь не всегдаведет речь от себя – часто он представляет слово действующим лицам. Повествователь оказывается в определенных отношениях с автором "Пиковой дамы", который не равнодушен к тому, о чем сообщает повествователь. Повествователь как бы сближается с автором – он не просто рассказчик, а пишущий человек, умеющий отбирать факты, рассчитывать время в повести, а главное, передавать не только факты, но и разговоры персонажей.Таким же пробующим перо литератором выглядит рассказчик в "Повестях Белкина".

Но в "Пиковой даме" для Пушкина важно, чтобы автор все время присутствовал при описываемых событиях. И повествователь, близкий автору, нужен Пушкину для документализации своего взгляда. В 1830-е годы Пушкин твердо встает на позицию документального подтверждения своих произведений. Оттого ему нужен рассказчик-мемуарист, повествователь-свидетель. Именно такой рассказчик и появится в его "Капитанской дочке".

Таким образом, в прозе Пушкина повествователь ("Пиковая дама"), как и рассказчик ("Повести Белкина"), выступает посредником между автором и миром всего произведения. Но и в том, и в другом случае его фигура отражает многосложность, неоднозначность авторского отношения к изображаемому. Действительность в прозе Пушкин предстает в ее реальных, жизненных масштабах, не осложненных романтическими представлениями.

ГЛАВА II. ОСОБЕННОСТИ ПОВЕСТВОВАНИЯ В "ПОВЕСТЯХ БЕЛКИНА" А.С. ПУШКИНА

2.1 Своеобразие повествования в "Повестях Белкина"

Болдинской осенью 1830 года на последней странице черновой рукописи "Гробовщика" Пушкин набросал перечень из пяти названий: "Гробовщик. Барышня крестьянка. Станционный смотритель. Самоубийца. Записки пожилого". Б.В. Томашевский считал возможным, что за "Записками пожилого" скрываются "Записки молодого человека", другими словами, что в момент составления перечня Пушкин предполагал осуществить замысел "Записок" в рамках задуманного сборника (1).

Наметив состав сборника, Пушкин остановился на теме "Смотрителя" как очередной, набросал левее списка план этой повести и, по-видимому, тогда же отметил названия "Барышня крестьянка" и "Самоубийца" вертикальными штрихами, которые означают, можно полагать, что после "Смотрителя" эти замыслы были на очереди. Когда же повесть о смотрителе была окончена, поэт еще раз вернулся к перечню, прямой чертой зачеркнул названия двух готовых повестей, а штрих перед пунктом "Самоубийца" перечеркнул горизонтальной черточкой.

О замысле повести "Самоубийца" других сведений нет. Ю.Г. Оксман считал вероятным, что это название соответствует замыслу "Выстрела". Все же думается, что приведенные выше соображения позволяют высказать гипотезу относительно характера связи, существовавшей между созданием "Смотрителя" и отказом Пушкина от намерения включить в сборник повесть о самоубийце.

К тому же времени Б.В. Томашевский отнес первый набросок биографии Петра Ивановича Д. (прообраз будущего И.П. Белкина), автора "достойной некоторого внимания" рукописи (2). Жизнеописание его уже здесь облеклось в форму письма друга покойного. На этом основании Томашевский полагал, что замысел "Повестей Белкина" может быть предположительно датирован осенью 1829 года (3).

Эти пушкинские повести впервые воссоздавали облик России в ее сложной социальной пестроте, в разнообразных ракурсах, показанных не в свете привычных моральных и эстетических критериев дворянской культуры, а в раскрытии тех процессов, которые происходили за фасадом этой культуры, подтачивали незыблемость всего общественного порядка крепостнического государства. Как отмечает Н Берковский, "Повести Белкина", "хоть не прямо и издалека, но вводят в мир провинциальной, невидной массовой России и массового человека в ней, озабоченного, своими элементарными человеческими правами – ему их не дано, и он их добивается" (4). Главное, что было новым в повестях – это изображение характеров. За судьбами отдельных героев пушкинских повестей стоит тогдашняя Россия с ее застойным бытом и острыми противоречиями и контрастами между различными слоями.

"Повести Белкина" – это не случайное собрание "анекдотов", а книга повестей, связанных между собой внутренним единством. Это единство не только в том, что все они объединены образом их собирателя – провинциального помещика Белкина, но и в том, что они в совокупности рисуют картину России, рождение нового уклада, нарушающего сложившиеся устои, косную неподвижность жизни.

В "Повестях Белкина" Пушкин отказался от "исключительного", интеллектуального героя и связанных с ним приемов повествования, а взамен открыл для себя и до конца исчерпал возможности простой и бесконечно сложной формы рассказа о "средних" людях и о событиях частной их жизни.

В.В. Гиппиус писал: "В "Повестях Белкина" человеческая жизнь обрела художественную самостоятельность, а мир "вещей" засверкал "собственным светом" (а не "отраженным" светом жанра, свойственным сентиментальной и романтической прозе 1800-1820-х гг.). И в основе этой новой художественной организации – "полное снятие всякой морализации", освобождение "повествовательной прозы от дидактического балласта" (5).

Большим новшеством было введение в "Повестях Белкина" образа простого, незадачливого рассказчика, который, хотя и не чужд тщеславного желания прослыть литератором, ограничивается, однако, записью на бумаге неких "житейских сюжетов". Он их сочинил не сам, а слышал от других лиц. Получилось довольно сложное переплетение стилистических манер. Каждый из рассказчиков сильно отличается от других, по-своему сливается с героями рассказываемых сюжетов. Над всеми ними встает образ простодушного Ивана Петровича Белкина.

В "Повестях Белкина" композиционная функция Белкина проявляется в его "самоустранении" из повестей (образ автора включен только в предисловие).

Роль Ивана Петровича Белкина, автора пяти пушкинских повестей, давно уже является предметом полемики между пушкинистами. Как уже говорилось, в свое время А. Григорьев поставил Белкина в центр пушкинского прозаического цикла, ему вторил Достоевский, считавший, что "в повестях Белкина важнее всего сам Белкин". Противники этой точки зрения, напротив, считали Белкина лицом чисто композиционным, не находят в повестях "ничего белкинского", а само объединение повестей под его именем называют случайным.

Известна причина, по которой Пушкин решил издать повести под чужим именем, она названа им самим в письме к Плетневу от 9 декабря 1830 года, когда еще предполагалось издать повести анонимно. Он не хотел издавать повести под своим именем, так как этим мог вызвать недовольство Булгарина. Литературную ситуацию 1830 года прокомментировал в свое время В. Гиппиус: "Булгарин, с его злобным и мелким самолюбием, конечно, воспринял бы дебюты Пушкина в прозе как личное покушение на его – булгаринские – лавры "первого русского прозаика" (6). В напряженной атмосфере, создавшейся в 1830 году вокруг "Литературной газеты" и Пушкина лично, это могло быть и опасно. Мистификация была, впрочем, непродолжительна: через три года (в 1834 г.) "Повести Белкина" вошли уже в состав "Повестей", изданных Александром Пушкиным" (7).

Жизненный материал, легший в основу повестей, – истории, случаи, происшествия провинциального быта. События, которые происходили в провинции, привлекали Пушкина и раньше. Но обычно их повествовал сам автор. Самостоятельных "голосов" мелких помещиков, офицеров, простого люда не было слышно. Теперь же Пушкин дает слово Белкину, выходцу из поместных глубин России. В "Повестях Белкина" нет народа как собирательного образа, но повсюду присутствуют персонажи из разных социальных слоев. Степень постижения действительности у каждого персонажа ограничена его кругозором: Самсон Вырин воспринимает жизнь иначе, чем Сильвио, а Муромский или Берестов – на иной лад, нежели Минский.

В.И. Коровин пишет: "Пушкин стремился уверить, что все рассказанное в "Повестях Белкина" – это истинные истории, вовсе не выдуманные, а взятые из реальной жизни. Перед ним встала задача мотивировать вымысел. На этом этапе русской прозы мотивировка повествования была едва ли не обязательной. Если бы Пушкин стал объяснять, как он узнал обо всех историях, рассказанных в повестях, то была бы очевидна нарочитость такого приема. Но зато как естественно выглядит то, что все повести рассказаны Белкиным, который долго жил в провинции, завел знакомства с соседями – помещиками, близко соприкасался с простым людом, изредка выезжал в город по каким-либо делам, вел тихое размеренное существование. Именно провинциальный помещик на досуге или от скуки пробующий перо, мог слышать о происшествиях и записать их. Ведь в условиях провинции такие случаи особенно ценятся, пересказываются из уст в уста и становятся легендами. Тип Белкина как бы выдвинут самой поместной жизнью"(8).

Ивана Петровича привлекают острые сюжеты, истории и случаи. Они словно яркие, быстро промелькнувшие огоньки в тусклой, однообразной череде дней провинциальной жизни. В судьбе рассказчиков, поделившихся с Белкиным известными им событиями, не было ничего примечательного, кроме этих историй.

Есть еще одна важная особенность этих рассказов. Все они принадлежат людям одного миропонимания. У них разные профессии, но относятся они к одной провинциальной среде – деревенской или городской. Различия в их взглядах незначительны и могут не приниматься во внимание. А вот общность их интересов, духовного развития существенна. Она как раз и позволяет Пушкину объединить повести одним рассказчиком – Иваном Петровичем Белкиным, который им духовно близок.

Пушкин накладывает определенную нивелировку на пестроту повествований Белкина, отводит себе скромную роль "издателя". Он отстоит далеко от рассказчиков и от самого Белкина, сохраняя к нему несколько ироническое отношение, что видно из взятого эпиграфа из Д.И. Фонвизина при заглавии цикла: "Митрофан по мне". В то же время подчеркивается участливая забота "издателя" о выпуске "повестей покойного" и о желании кратко поведать о самой личности Белкина. Этому служит приложенное "издателем" письмо от ненарадовского помещика, соседа Белкина по имению, охотно поделившегося сведениями о Белкине, но заявившего, что сам он решительно отказывается вступить в звание сочинителя, "в мои лета неприличное".

Читателю приходится в этих повестях иметь дело сразу со всеми ликами рассказчиков. Ни одного из них он не может выкинуть из своего сознания.

Пушкин стремился к максимальной объективности, реалистической глубине изображения, чем и объясняется сложная стилевая система "Повестей Белкина".

В.В. Виноградов в своем исследовании о стиле Пушкина писал: "В самом изложении и освещении событий, составляющих сюжеты разных повестей, ощутимо наличие промежуточной призмы между Пушкиным и изображаемой действительностью. Эта призма изменчива и сложна. Она противоречива. Но, не увидев ее, нельзя понять стиля повестей, нельзя воспринять всю глубину их культурно-исторического и поэтического содержания" (9).

В "Выстреле" и "Станционном смотрителе" автор изображает события с точки зрения разных рассказчиков, которые носят яркие черты бытового реализма. Колебания в воспроизведении и отражении быта, наблюдающиеся в стиле других повестей, например, в "Метели" и "Гробовщике", также ведут к предположению о социальных различиях в образах их повествователей. Вместе с тем наличие во всем цикле повестей общего стилистического и идейно-характеристического ядра, которое не всегда может быть рассматриваемо как прямое и непосредственное выражение мировоззрения самого Пушкина, также несомненно. Наряду с различиями в языке и стиле намечена тенденция к нивелировке стиля, реалистически мотивированная образом Белкина как "посредника" между "издателем" и о