Миф и религия

Целью данной работы является изучение и анализ мифа и религии как неких форм культуры, их толкования и содержания.

С мифами и легендами древних народов мы знакомы со школьной скамьи. Каждый ребенок с удовольствием перечитывает эти древние сказки, повествующие о жизни богов, чудесных приключениях героев, происхождении неба и земли, солнца и звезд, зверей и птиц, лесов и гор, рек и морей и, наконец, самого человека. Для ныне живущих людей мифы действительно представляются сказками, и мы даже не задумыва­емся над тем, что много тысячелетий назад их создатели верили в абсо­лютную истинность и реальность этих событий.

Миф и религия – формы культуры, обнаружива­ющие в ходе истории глубинную взаимосвязь. Стремле­ние людей обрести финальную осмысленность своего существования, рационализируя непостижимое, ведет к постоянному воспроизводству в культуре мифа и религии. Рели­гия как таковая предполагает наличие определенного мировоззре­ния и мироощущения, центрированных на вере в непо­стижимое, божеств, источник существующего. На этой основе возникают специфичные для нее отношения, стереотипы действия, культовая практика и организа­ции. Религиозные взгляд на мир и сопутствующий ему тип мироощущения первоначально складываются в грани­цах мифологического сознания. Разные типы религии сопровож­даются несхожими между собой мифологическими системами. Од­новременно существует и тенденция обособления мифа от религии, ибо он обладает имманентной логикой са­моразвертывания, которая не обязательно обращена на последнюю реальность – непостижимый абсолют. Со­образно с логикой мифа можно препарировать социо­культурные явления или же созидать идеальные конст­рукции средствами художественной фантазии.

Актуальность данной темы обусловлена определенным теоретическим интересом к мировоззрениям мифа и религии, их взаимосвязи и влиянии друг на друга.

Исследование данной работы предопределило ряд задач:

- определить основы и сущность мифа и религии;

- проанализировать отношение (взгляды) известных великих мыслителей (психологов, философов, литераторов и др.) к данным формам культуры;

- дать оценку роли мифа и религии в жизни человека.

В качестве теоретической базы были использованы работы Мироновой, Радугина, Лосевой И.Н. и других авторов. Данные работы позволили дать более качественную оценку в области изучения мифов и религий и их взаимодействия.

Глава I. Миф

1 Миф как форма культуры

В обыденном сознании слово «миф» ассоциируется с рассказами (почти что сказками) о богах и героях. При этом предполагается, что миф принадлежит далекому, навсегда покинутому нами про­шлому. Однако ни то, ни другое – неверно. Во-первых, миф не есть рассказ или повествование, миф есть форма культуры, спо­соб человеческого бытия. Отождествить миф с изложенным кем-то мифологическим сюжетом – это то же самое, что спутать стра­стную любовь с ее описанием, данным к тому же посторонним и бесстрастным наблюдателем. А во-вторых, миф есть не только исторически первая форма культуры. В некотором смысле миф вечен, ибо мифологическое измерение присутствует в каждой культуре, а мифологические образы и переживания укоренены в бессознательных основах человеческой души. Поэтому современное изучение мифа продиктовано не только интересами чистого разума, но и жгучей потребностью человека разобраться в смысловых основах собст­венного бытия.

Исследование мифа как формы культуры и измерения чело­веческой души занимает важное место в культурологии. Основопо­лагающий вклад в понимание мифа внесли Г. В. Ф. Гегель, 3. Фрейд, К.Г. Юнг, Дж. Дж. Фрэзер, Л. Леви-Брюль, К. Леви-Стросс, проблемами мифа много занимался выдающийся русский философ А.Ф. Ло­сев. Идеи этих авторов и положены в основу данного изложения.

1.1 Мистическая сопричастность как основное отношение мифа

Можно просто зафиксировать тот факт, что миф стоит в начале человеческой истории, но гораздо плодотворнее будет объяснить этот факт, исходя из основных смысловых потребностей человека, без которых немыслимо его существование. К числу таких потреб­ностей относится стремление к переживанию своего смыслового единства с миром.

Есть два крайних полюса, два ценностных отношения к миру как к «чужому» и как к «своему»(1). Современный человек уже не боится «чужого», объективного, внечеловеческого, он научился покорять его. Поэтому ощущение внутреннего родства с миром сегодня воспринимается как одно лишь из возможных отношений к бытию. Но для первобытного человека это отношение было единственно возможным. Иное мироощущение по­вергло бы первобытного человека в состояние непреходящей тоски и отчаяния перед противостоящими ему бездушными и всемогу­щими силами.

Способом выживания первобытного человека стало чувст­во его породненности с грозными природными стихиями. Он чув­ствовал их родственными себе, одушевленными существами, кото­рых можно как-то умилостивить, заговорить, а иногда даже напу­гать. Об этом блестяще писал Фрейд: «Самым первым шагом достигается уже очень многое. И этот первый шаг – очеловечива­ние природы. С безличными силами и судьбой не вступишь в кон­такт, они остаются вечно чужды нам. Но... если повсюду в природе тебя окружают существа, известные тебе из опыта твоего собст­венного общества, то ты облегченно вздыхаешь, чувствуешь себя как дома среди жути, можешь психически обрабатывать свой без­рассудный страх. ...А может быть, ты даже и не беззащитен, ведь почему бы не ввести в действие против... сил внешней природы те же средства, к которым мы прибегаем в своем обществе; почему бы не попытаться заклясть их, умилостивить, подкупить...»(2). Такое миро­ощущение и составляет первооснову мифа.

Чувство одушевленности природы не есть исключительное достояние мифологической эпохи. И современный человек вклады­вает в природу свои смыслы, свои переживания.

Однако современный человек разделяет природные и смыс­ловые (ассоциативные) характеристики вещей, тогда как в мифе они отождествлены безо всякой возможности различения. Собст­венно говоря, слово «отождествление» здесь не совсем уместно, ибо в мифе смысловые свойства изначально воспринимаются как природные, а ассоциативные связи между явлениями – как при­чинно-следственные. Мистическая сопричастность есть основное отношение мифологического мира; мистическая сопричастность – это ассоциативно психологическая, смысловая связь, воспринимаемая и переживаемая как способ реальной взаимной обусловленности вещей и явлений.

Но там, где господствуют мистические связи, нет вещей и животных в нашем понимании. «Для первобытного сознания, – подчеркивает Леви-Брюль, – нет чисто физического факта в том смысле, какой мы придаем этому слову». Миф есть царство всеобщего оборотничества: вещь не толь­ко вещь, но одновременно и одушевленное существо; животное – и животное (добыча) и священный дух; солнце – это и тот ог­ненный шар, который мы каждый день видим на небе, но одно­временно это и грозный бог, дающий и плодородие и засуху. Для первобытного человека эти представления есть нечто изначаль­ное, а вовсе не результат соединения (ассоциации) двух образов.

Отсюда можно сформулировать определение мифа: миф это способ человеческого бытия и мироощущения, целиком основан­ный на смысловом породнении человека с миром; человек здесь воспринимает психологические смыслы в качестве изначальных свойств вещей и рассматривает и переживает явления природы как одушевленные существа.

Иными словами, миф есть не что иное, как проекция челове­ческой души вовне, в космическое целое. Слово «космос» здесь ис­пользуется не в том значении, какое оно приобрело в наши дни. Кос­мос это древний образ мироздания, в котором человек не «царь при­роды» (это понимание возникает лишь в христианскую эпоху), а всего лишь ее часть. И чтобы выжить в этом мифологическом космосе, че­ловек должен найти себе могучих покровителей среди населяющих его существ. Эти покровители становятся его богами, которым он приносит жертвы и перед которыми испытывает одновременно и страх и надежду. Ясно, что в роли таких богов оказываются наиболее значимые для конкретного племени силы и явления природы, оду­шевленные мифологическим воображением.

У каждого племени возникают свои боги, свои почитаемые мифологические существа. Отсюда пошел возникший уже в хрис­тианскую эпоху термин «язычество»: в отличие от духовного уни­версализма христианской Европы, в древности каждому особому языку (племени) соответствует своя система верований. Язычес­кие боги носят самый разнообразный характер, но сами верования и мифы достаточно типичны по своей внутренней структуре и спо­собу взаимодействия природы и человека.

Другим характерным для мифа верованием является фети­шизм. Фетишизм есть обожествление особого предмета, который воспринимается как носитель демонических сил и который мис­тически связан с судьбой данного племени. Предмет, к которому относятся подобным образом, и есть фетиш.

Конечно, можно оценивать миф, сравнивая его с современ­ной системой знаний, однако это увело бы нас далеко в сторону от его действительного назначения. Миф и не призван давать объек­тивную картину мира, он призван придавать миру смысл, и это свое предназначение успешно выполняет. Так, индейцы пуэбло верят, что они – дети Солнца-Отца, и эта вера открывает в их жизни пер­спективу..., выходящую далеко за пределы их ограниченного суще­ствования. Это... позволяет им жить полноценной (смысловой) жизнью. И в то же время надо помнить, что эта смысловая полнота достигалась при полном отрицании самостоятельного достоинства человека.

Человек видел в себе лишь продолжение жизни природы и го­тов был обрекать на смерть тех, кто уже не мог воплощать в себе рас­цвет обожествляемых природных сил. Это особенно ярко проявляет­ся в описанной Дж. Дж. Фрэзером типичной судьбе царей-жрецов примитивных сообществ. Царь-жрец – это особый человек, кото­рый воплощал в себе мистическую связь коллектива с обожествлен­ной жизнью природы. Но мистическая связь – это двустороннее от­ношение, и, по поверью, нормальная жизнь природы сама зависела от физической крепости царя-жреца. Его одряхление и смерть гро­зят обществу немыслимыми бедами. Поэтому существует единст­венный способ предотвратить эту опасность. При появлении первых признаков упадка сил богочеловека следует предать смерти. Убивая человекобога в расцвете сил и передавая его дух могучему преемнику, первобытный человек предупреждал все опасности. Конечно, это относится, прежде всего, к самым ранним стадиям развития мифа, но отголоски подобного отношения к человеческой жизни сохраняются и на более поздних этапах языческой культуры. (6;108)

1.2 Человек и община: миф как отрицание индивидуальности и свободы

В мифе человек магически овладевал миром, но не следует ду­мать, будто это приносило ему свободу. Ведь магическая связь са­ма делает своим пленником того, кто к ней обращается. В мифе и магии человек выступает не как самоценное существо, а как часть целого, вписанная в его незыблемый порядок. Даже в глазах своих последователей магия не всесильна, ибо она основана на мистиче­ских связях мирового целого, космоса, в котором Судьба одинако­во всесильна и над людьми и над богами. «...Нет сильнее силы, чем всевластный рок», «Умение любое – пред судьбой ничто. (...) И Зевс от предрешенной не уйдет судьбы» – говорит миф устами величайшего бунтаря древности – Прометея. Но древний человек и не стремился к свободе. Миф и магия выража­ют стремление не к свободе, а к выживанию, но выживание здесь осуществляется за счет подавления любых проявлений свободы.

Как уже отмечалось ранее, надо различать, во-пер­вых, свободу как неотъемлемый духовный потенциал человека и, во-вторых, осознание и осознанную социальную реализацию сво­боды. Миф есть исторически первое и потому очень ограниченное осуществление творческого человеческого духа, когда этот дух еще не развит и не готов совладать с собственной свободой.

И даже в более позднюю эпоху, когда человек уже вышел из первобытного состояния и стал понемногу овладевать силами своей души, он воспринимал свой самоконтроль как результат помощи бо­гов мудрости – против богов гнева и ярости.

В этих условиях психическая жизнь первобытного человека могла быть упорядочена лишь с помощью магических обрядов и ритуалов, программирующих его бессознательное и направляю­щих течение душевной жизни по социально приемлемому пути. Власть нравственного закона и его запреты первоначально были магической властью. Мифологические ритуалы сплачивали общину и обра­зовывали магический мост, оживляющий в душах связь между миром обыденного и миром священного. Социальные правила и за­преты, освященные именем богов, внедрялись не только в созна­ние, но и в бессознательные глубины души.

Выше мы охарактеризовали миф как способ смысловой кон­солидации человека с природой. Но точно так же миф есть способ смысловой консолидации индивида с общиной, которая воспри­нималась как часть обожествленной природы. Каждый человек целиком отождествлял себя с обществом, порядок которого был не менее священен, чем порядок природы. Миф упорядочивал челове­ческую жизнь, но делал это за счет тотального подчинения челове­ка коллективу. Не было отдельного «Я» – каждый воспринимал се­бя как частицу общего «Мы», – только так можно было обеспечить сплоченность примитивного коллектива в условиях негарантиро­ванного выживания. Законы коллектива не были записаны на бу­маге. Они были неотделимы от самой коллективной жизни, рассма­триваемой как продолжение священного космического порядка. Внутри самого мифа его истина никогда не становится предметом для обсуждения, она просто принимается как священная данность, как выраженная в церемониях и ритуалах мистическая связь бы­тия.

Любой шаг за пределы, предписанные священным обычаем, рассматривался как нарушение священной гармонии, подрыв сою­за людей и богов. Например, в первобытных коллективах приняты церемонии инициации, т.е. посвящения в полноправные члены общины, где юношей подвергают испытаниям на смелость и выносливость. Од­нако с теми, кто хотя и был храбр, но проявлял излишний скепти­цизм или самостоятельность суждений, во время этих церемоний, как правило, случались непоправимые несчастья. Миф руками вож­дей и старейшин избавлялся от тех, кто не вписывался в его тоталитарную структуру; стабильность общества достигалась за счет кон­сервации сложившихся в прошлом порядков.  Как точно замечает Фрэзер, старое представление о дикаре как о свободнейшем из лю­дей, противоречит истине. Он – раб, но раб не какого-то отдельного господина, а раб прошлого, духов умерших предков, которые пре­следуют его от рождения до смерти и правят им железной рукой. Деяния предков являются для него настоящим неписаным законом, которому он слепо, без рассуждения повинуется.

Теперь мы можем уточнить определение мифологического мира. Это не просто космос, а магический космос, в котором все оду­шевлено и связано со всем мистической сопричастностью и магиче­ским влиянием; здесь не только человек зависит от богов, но и боги зависят от человека, и все они есть лишь элементы космического целого; человеческая жизнь не самоценна, она есть прямое продол­жение космической жизни, а внутренняя драма человеческой ду­ши воспринимается как результат вмешательства демонов и богов.

Миф есть страшно консервативная и устойчивая система. И если он рано или поздно начинает уходить в прошлое, то причиной этого является вовсе не накопление знаний (ибо миф сам программи­рует, как интерпретировать мир и какие знания накапливать). Миф разрушается по мере того, как человек получает возможность осуществлять таящуюся внутри него свободу. Миф не может, не пред­назначен регулировать жизнь свободного человека, и потому реали­зация свободы, с одной стороны, подрывает устои мифа, а с другой стороны, становится источником новой формы культуры. Функции, которые выполнял миф, трансформируются и теперь выполняются религией, искусством и философией. (6; 112)

Человек по-прежнему сохраняет потребность в смысловом породнении с миром и отождествляет себя с природой, но он переста­ет обожествлять непосредственную жизнь природы, слепую игру ее стихийных сил. Так возникает первая форма религии. Теперь наблюдаемое солнце уже не есть бог, хотя и сохраняется представле­ние о боге солнца как о управляющем начале природы. Боги теперь переносятся в сферу сущностей и олицетворяют не только силу сти­хий, но и новый космический порядок, в котором есть место гражданской свободе человека. Сам космос становится более «разумным», «рациональным», символизируя переход от порядка первобытной общины, к порядку античного полиса.

Искусство также выделяется из мифа, одновременно пре­одолевая его. Корни искусства лежат в мифологических церемо­ниях и ритуалах, где человек переживал смысл и красоту, вдох­новлялся жизнью как воплощением божественных сил и сам ста­новился таким воплощением. Однако подобные ритуалы еще не были искусством в подлинном смысле этого слова, ибо они носили прежде всего магический характер и были направлены не на эсте­тические, а на мистические и одновременно сугубо практические цели (например, соединиться с богами, чтобы попросить у них уда­чи на охоте).

Чрезвычайно важным стало преодоление мифа философией. Миф был первой формой мудрости, которая есть постижение смыс­ла жизни и человеческого смысла мироздания. Потребность в муд­рости осталась у человека и после разложения мифа как доминиру­ющей формы культуры, но теперь выражением мудрости стала фи­лософия (отсюда ее название, буквально переводящееся как «любовь к мудрости»). Если в мифе вся мудрость выражалась внерациональным путем, в символических образах, то философия стремится ра­ционально выразить и обосновать мудрость, сделать мудрость пред­метом рационального мышления.

Однако миф не уходит бесследно из культуры. Во-первых, миф и его образы сохраняются в человеческой душе. И это понятно, ибо главное назначение мифа – придавать смысл, и символичес­кие образы мифа выступают для человека универсальными (архетипическими, если использовать термин К. Г. Юнга) формами при­дания и выражения смысла. Но, конечно же, современная культура вкладывает в эти формы свое, новое содержание. Однако и совре­менный человек опирается на сконцентрированную в архетипических образах психическую энергию, используя ее для построения новых смыслов, новых символических систем. Во-вторых, в куль­туре еще очень долго сохраняются пережитки мифа, которые про­являются в виде суеверий, гаданий и пр.

2 Предмет мифологического мышления (мировоззрения) и функции мифа

Для того чтобы понять, каков предмет коллективного сознания перво­бытного человека, как осуществляется его мышление и на что направлена его активность, надо рассмотреть жизнедеятельность первобытного общества, которая, несмотря на стабильность, примитивность и рутинность, претер­певала изменения на протяжении тысячелетий.

Первая веха на пути развития от первобытного стада к общине, т.е. к собственно человеческому обществу, – создание общности на основе определенных социальных связей, укрепление их внутри общины и отделе­ние ее от других общностей. Этот двуединый процесс интеграции в общность и дифференциации от других общностей проявился в ритуализме и формиро­вании словесной коммуникации. В условиях, когда отсутствовали иные механизмы удержания, хранения и передачи коллективного опыта, единст­венным способом коммуникации были ритуал и миф.

Ритуал, в свою очередь, также двуедин. В нем происходит, с одной стороны, отделение «мы» от «они» по принципу универсальной бинарной оппозиции, на основе которой складывается психология первобытного человека; с другой – закрепление накопленного опыта, воспроизведение «идеальной программы» жизнедеятельности человека. Ритуал повторяет все моменты, необходимые для жизни общины: охота, война, возделывание земли, брачные отношения или иные бытовые действия, но всегда с конечным положительным результатом, всегда, как бы снимая случайное.

Повторяет жизнедеятельность общины не только ритуал, но и миф. Б.Ф. Поршнев раскрыл психологическую основу повтора в архаическом обще­стве, как словесного, так и ритуально-действенного. Этой основой является эхолалия (речеподражание). «На базе преображенной эхолалии, – пишет Б.Ф. Поршнев, – возникает память народов – их устные эпические предания»(3). Другими словами, рождается миф, как специфическая форма общественного сознания.

Следует проводить различие между мифом в смысле «ска­зание» (muthos означает у Гомера «речь», «высказывание», «пове­ствование») и мифом как субъективным переживанием действи­тельности на основе личного, частного выбора – приятно/непри­ятно, выгодно/невыгодно. Мифологическое сознание поэтому можно также назвать обыденной формой мировоззрения.

Повторяясь из поколения в поколение, ритуалы и сопровождающие их мифы принимались на веру, их первоначальный смысл забывался, пра­вила соблюдения ритуала и содержание мифа приобретали абсолютное значение. Впрочем, когда говорят о вере первобытного человека, то имеют в виду не религиозную веру, а доверие через внушение (суггестию), которое тождественно чувству принадлежности индивида к коллективу общины («мы»). «Чем примитивнее и изолированнее какое-нибудь «мы», чем оно чище, типичнее, – пишет Б.Ф. Поршнев, – тем более оно внутренне соткано из доверия – «веры на слово». Следовательно, тем больше возмож­ность для передачи друг другу заблуждения, в пределе – абсурда»(4).

Одним из повторяющихся у разных народов мифологических мотивов - является мотив уничтожения и возрождения тотема. Поэтому некоторые исследователи, например, О.М. Фрейденберг, называют ранний период первобытной мифологии тотемным. Здесь в центре мифологического внима­ния акт поедания животного. Более поздний период носит название родового: в мифе, относящемся к родовому периоду, господствует мотив произво­дительного акта, посева и жатвы. Однако поклонение фетишам, тотемам и божествам в этот период отличается от религиозного поклонения.

Нередко присутствие богов в мифологии принимается как свидетельст­во религиозности. На самом деле боги в мифологическом сознании выпол­няют иные по сравнению с богами религий функции. По мнению Б.Ф. Поршнева, фетиши, тотемы, предметы табу первоначально выступают как знаки, тормозящие или, напротив, растормаживающие людей в процессе окриков, команд и т.п. Поздний мифологический бог, в которого превращается основатель рода, тотем – это обобщающий образ жизни, ее обновлений и рождений; он мыслится природным, как и сам человек, а человек не лишен божественных характеристик. Отношение к богу отнюдь не сакральное, об этом говорят бесчисленные описания в мифах актов разрывания и пожирания своего тотема-бога, например, начиная с фригийского, а затем греческого Дио­ниса и кончая папуасскими богами (демами).

Взаимоотношение человека с богами в мифе подчинено принципу всеоб­щего оборотничества. Человек может стать богом, получив от него силу и вобрав в себя его частицу, он может стать наравне с богом, т.е. разорвать тотема и съесть. Бог же может стать и человеком, и собакой, и акулой – все это ипостаси мифо­логического существа тотемного происхождения, например, папуасского дема.

Итак, мы определили функции мифа, который, первоначально, как и слово, выступает в качестве способа конституировать общность в языко­вом, этническом и, в конечном счете, культурном отношении. Миф необ­ходим для оправдания действий и их результата, для мобилизации сил коллектива, для его сплоченности, от которой зависит степень его выжи­ваемости. Единственная сила, подвластная общине – это ее сплочение, поэтому в коллективе существует установка, выраженная в мифе – мак­симальное подчинение жизни индивида интересам сплочения. Слова мифа непосредственно связаны с формами поведения, и всякое изменение в «фор­мулировках» воспринимается как нарушение порядка, которое может при­вести к хаосу.

В нашей литературе можно встретить такое суждение: в практической жизни, связанной с материальным производством, человек трезво осозна­вал свой опыт и свою деятельность и только в области духовной, в области воображения, фантазии господствовал миф(5).

Но жизнедеятельность первобытного общества целостна и нерасчлененна, поэтому и примитивная трудовая деятельность, и быт, и изготовление орудий труда, проникнуты мифологическим сознанием. Чем меньше перво­бытные люди выделяют себя из окружающего мира, тем больше их приспо­собленность к нему. Их производственная деятельность не обособилась в самостоятельную область и существует как момент целостного образа жизни и, наконец, она так проста и рутинна, что не требует осмысления. Орудийная деятельность первобытного человека не осознается им как нечто особенное и не отделяется от таких его действий, как ходьба, бег, плавание или какие-то манипуляции руками. Мелкие технические усовершенствования его быта осуществлялись на протяжении многих поколений столь медленно, что общественное сознание не способно было выделить их, остановить на них свое внимание.

О.М. Фрейденберг по этому поводу писала: «Неверно, что существовали мифы сами по себе только в одной области – в области воображения, а в другой, практической, человек трезво осознавал опыт и житейские акты... На самом деле таким же мифом служат и действа, и вещи, и «быт» первобытного человека. То есть все его сознание и все то, на что направлено его сознание»(6).

На наш взгляд, было бы ошибочно полагать, что первобытный человек не в состоянии объяснить многие явления с точки зрения естественных причин, и поэтому наделяет их фантастическими свойствами. Мифологи­ческое сознание внушает, а не объясняет, объяснять не его задача, оно не служит для удовлетворения «любознательности» индивида или коллектива. (4; 66)

Исследователи, настаивающие на этиологической функции мифа, любят приводить примеры пристрастия первобытных людей к всевозможным клас­сификациям, где очень тонко и точно различаются виды животных и растений, причем таких, которые не приносят прямой практической пользы. «Дикарь», по выражению Э. Кассирера, «чувствителен к тонким различиям», усколь­зающим от внимания современного человека; нас поражают натуралисти­ческие детали в наскальных изображениях животных, умение первобытного человека наблюдать и различать. Кассирер объясняет это специфическим для первобытного сознания «общим чувством жизни», «глубоким убеждением в фундаментальном и неустранимом всеединстве жизни, связывающей в целое все множество и разнообразие единичных форм»(7).

ГЛАВА II. РЕЛИГИЯ

3 Культура и религия

Сейчас уже редко можно встретить противопоставление куль­туры и религии, сведение последней к сумме «предрассудков, ил­люзий и обмана, изничтожаемых светом разума». Сторонники та­кого противопоставления обычно ссылаются на те исторические прецеденты, когда религия сопротивлялась культурным нововве­дениям и в ходе борьбы с ересями подавляла культурное творче­ство. Упадок светского искусства, философии, науки в разных цивилизациях в средние века, жесткие ограничения на изобрази­тельные сюжеты в разных религиях – все это действительные факты истории. А в наше время религиозный экстремизм также становится жестким противником не одобряемых им направле­ний и сюжетов. Другое обвинение в адрес религии состоит в том, что она не способствует развитию гуманистического начала и твор­чества личности, утверждает вечность страдания и подчиняет че­ловека стремлению к сверхначалу, а тем самым ограничивает и «принижает» человека.

Впрочем, сторонники религиозного мировоззрения могут при­вести не менее убедительные примеры варварского отношения нерелигиозной культуры к священным творениям, текстам, об­рядам, доводы об уничтожении храмов и преследовании верующих. Что же касается нравственной стороны, то здесь религиоз­ные деятели располагают обширной аргументацией относительно того, насколько пагубно и развращающе действует безрелигиозная среда на состояние морали, на отношения между людьми. Сами, по себе факторы повышения образования и культуры, усиление правовых принципов регуляции отношений или идейно-полити­ческого воспитания не перекрывают необходимости в тех духовных и психологических средствах, которыми располагает религия.

Что же такое религия? Мы очень мало продвинемся в пони­мании этого важного компонента культуры, если будем исходить из тех заповедей, принципов и текстов, в которых излагается со­держание вероучения, если ограничимся исторической критикой, направленной на выяснение того, «что было на самом деле». Текс­ты и заповеди могут получать разную трактовку, а споры об исто­ричности Будды, Христа или Мухаммеда ничего не дадут для по­нимания действительной роли соответствующей религии. И сколь ни важно изучение истории религии для понимания ее содержа­ния и роли в тот или иной период, необходимо некоторое общее понимание философии истории и культуры, чтобы выявить те социальные принципы, по которым формируется, развивается и приходит в состояние застоя религия как всякий социокультур­ный феномен.

Разнообразие религиозных верований и культов настолько ве­лико, что попытки дать общее определение религии каждый раз вызывали разногласия. На Западе или в России религию обычно связывают с верой в Бога – христианского, исламского или иудейского – как высшее существо, которое как-то распоряжается судьбами людей, повелевает им вести себя должным образом в земном существовании, чтобы дать воздаяние в загробной жиз­ни. Однако ошибочность такого представления о религии связана не только с его неполнотой, так как религия не только вера, но и дела, не только принципы, но и отношения, не только мо­литва, но и организация. Дело еще и в том, что и само описание вероисповедания оказывается культурно обусловленным и иска­женным. Религия совсем не обязательно связана с верой в Бога или даже сверхъестественное начало, не обязательно означает монотеизм, т.е. веру в единого Бога, или даже политеизм, т.е. веру во многих богов. Заявление Ницше о том, что «Бог умер», имело смысл только в рамках христианского менталитета. Ис­ламский Бог не рождался и не мог умереть, а центральная фигура буддизма – Будда – действительно умер и перешел в состояние нирваны, означающее растворение в небытии. Поэтому буддизм может трактоваться как религия без Бога, т.е. как нетеистичес­кая система верований. Если в ней и существует поклонение тому же Будде и обожествляемым Бодхисаттвам, то как персонализированным духовным посредникам между верующими и верхов­ным законом, который властвует над миром.

Некоторые религиоведы полагают, что ведущим признаком религии является вера в сверхъестественное: нечто, стоящее выше законов материального мира, не повинующегося и противореча­щего им. Сюда входит и вера в реальное бытие сверхъестествен­ных существ (богов, духов), существование сверхъестественной связи между естественными явлениями («высший» сакральный закон), вера в сверхъестественные свойства материальных пред­метов (фетишизм). Хотя некоторые верования подобного рода связаны с мифологией, в религии формируется представление о существовании некоего сверхразумного мира, полного тайн и не­подвластного рациональным объяснениям и регуляции со сторо­ны человека, а, напротив, воздействующего на материальный и социальный мир.

Действительно, обычно каждая религия допускает некоторое чудо, непостижимое разумом, играющее важную роль в ее обо­сновании веры или объяснении мира. Для христианства это Не­порочное зачатие, Воскресение, Богоявление и т.д. Однако на протяжении веков в нем была выработана изощренная система рационального обоснования веры, что сильно уменьшило объем допускаемого сверхъестественного начала. Если взять для сравнения буддизм, то в его системе чудеса допускаются лишь на низшем уровне массового культа. А конфуцианство в принципе основано на тщательном недопущении необъяснимых чудес и на разумном обосновании социальных порядков и общественной морали. Магия и фетишизм допускаются в развитых религиях лишь на низших ступенях культа, и их последовательное изживание на более высоких уровнях религиозного сознания идет гораздо даль­ше обычного мирского сознания с его верой в приметы, гороско­пы, астрологию или обожествление чего-то преходящего и эфе­мерного. В сущности, все мировые религии непременно включа­ют в себя, как мы видели в предшествующей главе, значительный комплекс знаний (или «верознания»).

Эти примеры показывают, насколько тип религиозной жизни связан с культурой данного региона и во многом зависит от нее. В свою очередь, и культура в целом складывается и функциони­рует в значительной степени на основе данной религии. Но как мы увидим, эта степень весьма меняется с приближением к со­временности.

В типологии мировых религий принято различать два основ­ных типа мировых религий в соответствии с характером высшего начала, утверждаемого каждой из них:

а) теистические: христианст­во и ислам (а также иудаизм, имеющий этническую привязанность);

б) космические, или законнические: индуизм, буддизм, даосизм, конфуцианство (также имеющее этническую привязанность).

Та­кая классификация является условной в силу того обстоятельст­ва, что в каждой религии совмещаются оба начала – вера в Бога и принятие высшего закона. Однако место, отводимое соответствен­но каждому из этих начал, различно, что и накладывает отпечаток на структуру и содержание вероучения. В рамках социологического анализа принято выделять в ре­лигии следующие компоненты:

1. Религиозное сознание, включающее учение о высшем ду­ховном начале, зафиксированное как в Священном Писании, тол­кованиях и комментариях, так и в поверьях разных социальных групп.

2. Культ (ритуал), поддерживающий привязанность верующе­го к данной религии и вырабатывающий в нем постоянство рели­гиозного чувства: храмовые службы, молитвы, праздники. Культ создавал устойчивое семиотическое и поведенческое пространст­во, целиком отведенное сопричастности высшему началу, внед­ряющее в структуру личности и группового поведения обязатель­ные общие смыслы и принципы поведения. Важной характерис­тикой культа является его единообразие – во времени и про­странстве: одинаковость слов, жестов и распорядка воспринима­ется как основа для единства всех верующих в едином литурги­ческом пространстве. По этой причине культ, с одной стороны, оказывается одним из самых консервативных компонентов рели­гии, а с другой – источником раскола, так как расхождение по, казалось бы, незначительным деталям культа воспринимается как основание для взаимного отлучения от религиозной общины.

3. Церковь, т.е. религиозная организация, объединяющая всех верующих, но поддерживающая разделение на собственно слу­жителей культа и массу. Этот институт основательно отличается в разных религиях, что обусловлено как историческим своеобразием его становления, так и общей структурой данной религии. Так, мусульмане полагают, что в их религии «нет церкви» как формального института, отделенного от паствы, и каждый может стать муллой, т.е. священнослужителем, если он хорошо знает Коран и пользуется авторитетом у других верующих. Однако су­ществуют довольно жесткие требования к учености и святости, существует и отлаженная процедура признания оснований счи­таться муллой. В Индии священнослужителем может быть только «дважды рожденный», т.е. брахман, как член высшей касты, и его обязанность — с юных лет изучат