Татищев

Василий Никитич Татищев более все­го известен как первый историк, родоначальник исторической науки, располагавший к тому же обширным кру­гом источников, ныне уте­рянных. Обращает на себя внимание и оригиналь­ность его экономических и философских взглядов. В духе века Просвещения оставил он заметный след едва ли не во всех облас­тях знания, включая мате­матику и естественные науки. А был он прежде всего государственным деятелем, научные изыс­кания которого побужда­лись практикой и ориен­тировались на практику.

Василий Никитич родился в 1686 г., когда России предсто­ял нелегкий выбор пути, а в обществе резко столкнулись взгляды и настроения традиционалистов и «западников».

Всю жизнь он будет возвращаться к этому перелому эпох, сопоставляя утраты и приобретения, и во всех его размышле­ниях и практической деятельности неизменно просматрива­ется поиск некого баланса, своего и привнесенного извне. Татищевы принадлежали к ветви князей смоленских, нопри московских царях лишь немногие из них поднимались до думных чинов. Дед Василия имел небольшую вотчину в Дмитровском уезде и поместье. Но отцу, Никите Алексееви­чу, как младшему, не досталось ни того, ни другого. После ряда челобитий ему удалось получить имение на Псковщине — долю в наследстве умершего здесь представителя дру­гой ветви Татищевых. Перейдя в разряд псковских дворян, Никита Алексеевич сохранил и должность дворцового служащего.

Счастливый случай помог поправить дело всем Татище­вым. Соправитель Петра, брат Иван Алексеевич, женился на Прасковье Салтыковой — падчерице Анны Михайловны Та­тищевой — дочери самого видного деятеля рода Татищевых — Михаила Юрьевича. Михаил Юрьевич получил в 1691 г. бояр­ский чин; почетные поручения и новые поместья достались и Никите Алексеевичу, а в связи с рождением Анны Ивановны в 1693 г. сыновья Никиты — десятилетний Иван и семилетний Василий — были пожалованы в стольники, и началась при­дворная служба Василия, определился навсегда его интерес и долг: служение Отечеству, труд на его благо.

С кончиной Ивана Алексеевича в 1696 г. Татищевы вы­нуждены были покинуть придворные должности, но бли­зость их к дому Прасковьи Федоровны сохранялась. Сопри­косновение с самыми верхами государственной системы в детстве оказало влияние и на формирование характера Васи­лия Никитича. Сызмальства ему были свойственны чувство собственного достоинства и многих раздражавшая независи­мость суждений. Картины детства позднее часто будут про­ходить в рассуждениях Татищева по самым важным вопро­сам, которые вставали перед ним или которые он поднимал как государственный деятель. Так, комментируя разногласия Пскова и Новгорода в 1228 г., Татищев вспоминает, как он тринадцатилетним мальчиком наблюдал судебные процессы, проводившиеся городским управлением Пскова. Он находил «лучшим» порядок, практиковавшийся в Пскове, противопоставляя его и анархическому Новгороду, и самоуправле­нию по Магдебургскому праву. «Порядочные» республикан­ские традиции Пскова (опять-таки в отличие от Новгорода) сочетались с особой приверженностью идее единой русской государственности, Москве. Москва и Псков в детстве вопло­щали повседневную жизнь мальчика, а позднее стали осно­вой его размышлений об идеальном государственно-полити­ческом устройстве.

В 1704 г. братья Татищевы, Иван и Василий, в числе других недорослей выдержали экзамен и были зачислены в драгунский полк. В феврале «новиков» осмотрел сам Петр, а в августе Василий принял под Нарвой первое боевое крещение. Летом 1705 г. братья Татищевы были ранены в большом сражении в Курляндии, а по излечении в 1706 г. в чине поручиков были определены обучать новобранцев «драгун­скому строю».

Татищев принадлежал к тому сравнительно небольшому кругу дворян, чье домашнее обучение превышало возмож­ности получения знаний во вновь открывавшихся училищах. Но этот уровень не удовлетворял ни его запросы, ни требова­ния, которые предъявляла служба. Поэтому он пользуется любой подходящей возможностью для пополнения своих знаний во всех сферах науки и практической деятельности. Видимо, родственные связи способствовали определению братьев Татищевых в новый драгунский полк, который воз­главил судья Поместного приказа Автомон Иванович Ива­нов. Службу в полку он вынужден был сочетать с руководст­вом Поместным приказом, и с Украины, где располагался полк, он постоянно ездил в Москву, забирая с собой и молодого поручика Василия Татищева. Благодаря Автомону Иванову Василий попал в поле зрения Петра. В конце 1706 г. Автомон Иванов отправил Татищева из Москвы в полк со 198 драгунами и сообщил об этом Петру, очевидно имея в виду, что имя это хорошо царю знакомо. Наверное, знал царь и «стольников» Татищевых. Но теперь была уже совсем иная служба — та, которую Петр ценил. А под Полтавой Татищев был ранен, находясь рядом с Петром. Царь, «по обыкнове­нию», поцеловал Татищева в лоб, «поздравляя раненым за Отечество».

После неудачного Прутского похода 1711 г., когда ино­странные наемники оказались попросту несостоятельными, Петр осознал необходимость подготовки собственных кад­ров. Татищев был в 1712 г. повышен в чине и отправлен «за моря капитаном для присмотрения тамошняго военного об­хождения». До 1716 г. он неоднократно выезжает за рубеж (главным образом в Германию). В целом он там провел "два с половиной года, учась всему, что встречал интересного на пути, и закупая книги.В его библиотеке, подаренной им позднее Екатеринбургской горной школе, оказались книги по строительству крепостей и оборонительных сооружений, ар­тиллерии, геометрии, оптике, геологии, географии, геральдике, философии, истории и др. Приказом Я.В.Брюса, являвше­гося шефом Артиллерийской и Инженерной школ и руково­дителем всей артиллерийской службы в русской армии, Та­тищев был произведен в инженер-поручики артиллерии, «для того, что он, будучи за морем, выучился инженерному, и артиллерийскому делу навычен».

Вскоре по возвращении из-за границы Татищев получил от Брюса задание по подготовке «Практической планимет­рии» (геометрии). За короткое время он разработал несколь­ко тетрадей, которые и 30 лет спустя считал достойными опубликования, поскольку преследовалась актуальная прак­тическая цель. «У нас великие вражды, беспокойства, смерт­ные убивста, крайние разорения немосчим от сильных, недо­боры в казенных податях от неразмежевания земель про­исходят», — пишет Татищев Кириллу Разумовскому, указы­вая на некомпетентность чиновников, осуществляющих размежевание, и на зависимость их от «сильных» или от соб­ственных пристрастий. В его «Практической геометрии» не просто излагалась «точная» наука, но и указывались опреде­ленные пути решения социальных противоречий. В 1719 г. он делал соответствующее представление и царю, тем более что именно от него (царя) исходил заказ Брюсу. Петр распоря­дился подготовить соответствующий «наказ» и организовать обучение землемеров, но вскоре Татищеву было дано иное поручение.

«Практическая геометрия» была первой крупной работой Татищева, в которой рассматривался вопрос об упорядоче­нии системы землевладения и податного обложения в масштабах всего государства. Критике здесь подвергалась и по­датная реформа, завершившаяся в 1718 г. заменой подворного обложения подушным. Татищев находил более целесообраз­ным поземельное обложение. Это мнение он будет отстаивать и позднее. Но пока его, что было в духе Петра и адми­нистрации, перебросили совсем в другую сферу деятельно­сти. В 1717 г. Татищеву предложили продолжить строитель­ство Оружейного двора в Петербурге, а через два месяца отправили в Кенигсберг для приведения в порядок расстро­енной русской артиллерии в двух расквартированных в По­мерании и Мекленбурге дивизиях, а, заодно и для того, чтобы сшить «на каждого человека по кафтану, по камзолу, по карпусу». Командир одной из дивизий — генерал Никита Репнин, отпуская Татищева, писал Брюсу: «Порутчик Тати­щев человек добрый и дело свое в моей дивизии изрядно исправил. Истинно никогда так было, за что благодарствуем, и желаю, дабы и всегда здесь при нас таковы ж были, а не такие, какие были и ныне есть».

Тогда же в Гданьск прибыл и Петр, дабы получить с города контрибуцию, а также заставить город прекратить торговлю и прочие сношения со Швецией. Бургомистр Гданьска добивался снижения контрибуции и предложил в уплату картину «Страшный суд», якобы написанную про­светителем славян Мефодием. Петр готов был уплатить 50 тысяч рублей (бургомистр испрашивал 100 тысяч рублей) и поручил В.В.Долгорукому и Татищеву на месте осу­ществить сделку. Татищев скоро определил подделку, и Петр отказался от первоначального намерения.

По-видимому, в Гданьске Татищев присутствовал на пиру у Петра и воспроизвел позднее в «Истории» любопытный разговор. Речь шла о польских делах. .Льстивый царедворец Мусин-Пушкин расхваливал Петра, противопоставляя его са­модержавное правление царствованию отца — Алексея Ми­хайловича, который доверялся своим советникам. Петр, од­нако, увидел в этом «брань» и обратился к Якову Федоровичу Долгорукому (1639—1720), отличавшемуся независимым и открытым характером, оценить отцовские и его собственные дела: Я.Ф.Долгорукий начал служить еще при Алексее Ми­хайловиче и мог дать такую оценку. «Недолго по повадке великие свои усы разглаживая и думая», — пишет Татищев, -  князь предпочтение явно отдал отцу». «Дела разные, — дели­катно заметил он, — в ином отец твой, в ином ты больше хвалы и благодарения от нас достойны». Князь выделил три круга обязанностей государей: правосудие, военные дела, дипломатические, — отдавая приоритет первому. Долгору­кий считал, что в правосудии «отец твой более времяни сво­бодного имел, а тебе есче и думать времени о том не достало, а тако отец твой более, нежели ты, зделал; но когда ты о сем прилежать будешь, то может превзойдешь, и пора тебе о том думать». И по второму кругу обязанностей государя князь отметил, что именно Алексей указал путь к устроению регу­лярных войск, а после него при Нарышкиных (в конце XVII в.) все это было расстроено, так что Петру все пришлось начи­нать заново. Ответить на вопрос, «кого более похвалить» в этой связи, князь полагал возможным после окончания шед­шей войны. Преимущества же Петра князь видел в диплома­тической активности и в создании флота.

По сообщению Татищева, Петр высоко оценил искрен­ность своего сподвижника: «В мае был еси верен, над многи­ми тя поставлю». «Сие Меншикову и другим, — отмечает Татищев, — весьма было прискорбно и всеми меры прилежа­ли его государю озлобить, но не успели ничего».

Приведенный рассказ отражает и отношение Татищева к «старой» России, и его оценку «птенцов гнезда Петрова», да и многих мероприятий, получивших позднее в литературе громкое название «реформы». Скрыт за этим и взгляд на драму, разыгравшуюся в 1717—1718 гг. — бегство царевича Алексея, его гибель и последовавшие затем казни и опалы деятелей, заподозренных в содействии или сочувствии царе­вичу. В числе пострадавших был и В.В.Долгорукий, оказы­вавший покровительство Татищеву в зарубежной поездке 1717 г. За «дерзкие речи» он был сослан в Соликамск с лише­нием чинов и имущества. От худшего его спасло лишь за­ступничество Я.Ф.Долгорукого. Тень была брошена также на Голицыных и на свояка царя — Бориса Ивановича. Царевич оговорил и царицу Прасковью. Иными словами, гнев царя обрушился на лиц, к которым Татищев относился с безуслов­ным уважением. С любимцами царя у него никогда не было взаимопонимания. Он на стороне Якова Долгорукого, когда тот защищает советников Алексея Михайловича: «Мудрый государь умеет мудрых советников избирать... У мудрого не могут быть глупые министры». Многие из окружения Петра могли принять эти замечания и на свой счет. Татищев явно выделяет тех, кто на первое место ставит служение государ­ству, а не просто царю. Его возмущает равнодушие и даже злорадство, проявившиеся у некоторых царских советников во время трагической разборки Петра с сыном. Образцом достойного поведения в его представлении был Брюс: «Он ни к которой стороне не пристал и от обоих в любви и поверенности пребывал». Таковой же, очевидно, была и собственная позиция Татищева. А в тех условиях это, конечно, означало сочувствие пострадавшим.

Военные и дипломатические успехи 1717 г. позволили России поднять вопрос о мирных переговорах, и шведская сторона предложение приняла. Русскую делегацию возгла­вили Брюс и Остерман, а Татищеву поручили обследовать Аландские острова и подобрать место для проведения пере­говоров. По ходу переговоров Брюс и Остерман использова­ли его в качестве «связного» с Петербургом. Переговоры близились к успешному завершению, когда Карл XII погиб при штурме одной крепости в Норвегии и к власти в Сток­гольме пришли сторонники продолжения войны. Делегация вернулась ни с чем. Татищев возвратился в Петербург еще ранее. Видимо, с согласия Брюса он подготовил для царя «важное письмо» с планом составления подробных карт по всей территории страны. И вновь в качестве практического результата от этого мероприятия предполагались социаль­ные и экономические выгоды. Петр планом заинтересовался и советовал продолжить изыскания в этом направлении. Од­нако новые поручения получил Брюс и, конечно, многие из них мог доверить только Татищеву.

Одним из главных новых поручений, которое Брюс пере­поручил Татищеву, было написание «географии». «Геогра­фия», как и «геометрия» перед этим, также ориентировалась на актуальные практические задачи. Татищев упорно подво­дил к тому, что переход к подушной подати был крайне неудачным решением, угрожающим развитию экономики страны, поскольку страдали от него прежде всего наиболее предприимчивые землевладельцы. Подушная подать явля­лась и решающим шагом к окончательному, закрепощению крестьян, привязанных теперь не к земле, а только к госпо­дину. Это были первые выражения критики системы кре­постничества через пропаганду форм, более «способствовав­ших пользе Отечества».

Именно работа над «географией» привела Татищева к не­обходимости заняться историей: надо было объяснить, как те или иные территории вошли в состав России, каковы истоки вошедших в нее народов, и т.д. Но приступить к реализации этой задачи Татищев не смог. Его перебросили на совсем иное дело.

В 1718—1720 гг. в России шла перестройка центральных органов, в частности создавались коллегии и вырабатывался их статус. В конце 1718 г. была учреждена Берг-коллегия, во главе которой был поставлен Брюс. «Горными советниками» стали выходцы из «дальнего зарубежья». В деле они в боль­шинстве своем не разбирались, но как иностранцам им, со­гласно установлению Петра, платили в три раза больше, нежели природным русским, будь он и семи пядей во лбу. В начале 1720 г. на уральские заводы был направлен саксонец Иоганн Блиер. За 20 лет пребывания в России он язык не освоил, да и был специалистом «узкого» профиля. В помощь ему направили Татищева. На него возлагали все хозяйствен­ные дела, выявление причин развала и сокращения производ­ства, а также рассмотрение тяжб, в частности между чинов­никами, предпринимателями, а также между казенными и частными заводами.

В донесениях Татищев рисует картину совершенного раз­вала: все обкрадывают государство и друг друга, кругом со­вершенное беззаконие, никто не болеет за дело. И в каждом донесении предложение: как увеличить «прибыток» казне. Надо заинтересовать рудознатцев, более целесообразно раз­местить заводы, обновить строения и оборудование, улуч­шить или проложить новые дороги ради удешевления пере­возок, целесообразней расположить старые и новые ярмарки (в частности, на границе с поселениями башкир, дабы русские и башкиры привыкли мирно жить рядом). И всюду школы, школы. Отныне это станет его постоянной задачей. Куда бы ни направляли Татищева, он в числе' первых дел обязательно открывает школы — «высшие» и «низшие», различной направ­ленности и для разных сословий и национальностей.

Все предложения Татищева, предусматривавшие резкое увеличение производства меди и железа, были точно просчи­таны и являлись совершенно реальными. Что-то он начинал делать, будучи убежденным, что коллегия задним числом одобрит и поддержит. Но получилось иное: коллегия ничего не поддержала. Через два года Татищеву пришлось отвечать на вопросы, почему он не сделал того, что он предлагал сделать, а его планы будет реализовывать де Геннин. Выяви­лось, что кто-то внимательно просматривал его переписку, особенно если дело касалось заводов Демидовых.

Частные предприниматели, как и во все времена, есте­ственно, стремились получить прибыль не только за счет производства, но и за счет казны. Татищев попытался защи­тить казенные интересы, и на него потекли доносы. К тому же советников Берг-коллегии раздражала независимость Та­тищева, его неприятие немецко-голландской терминологии, пронизывавшей переписку чиновников. Нынешний Екате­ринбург, начало которому положил Татищев, у него назы­вался «Екатерининск» (в честь супруги Петра). Онемеченная бюрократия победила, добавив «бург». Татищев до конца дней держался своего варианта названия города.

Демидовы, с которыми Татищеву пришлось столкнуться на Урале, имели покровителями главных казнокрадов стра­ны — Меншикова и Апраксина. Да и сам Петр благоволил родоначальнику династии — Никите. К тому же Татищев попытался привлечь к делу специалиста, наказанного самим Петром за причастность к делу царевича Алексея. Де Геннин был направлен Петром на Урал, дабы защитить интересы Демидова и дать дополнительный материал на Татищева. В отчете де Геннин честно доносил Петру, что в тяжбе с Деми­довыми Татищев целиком прав: Демидов желал бы разоре­ния казенных («Ваших») заводов, а Татищев старался их под­нять, подкупить Демидов Татищева не смог. И как бы извиня­ясь: «Я онаго Татищева представляю без пристрастия, не из любви или какой интриги, или б чьей ради просьбы, я и сам рожи его калмыцкой не люблю, но видя его в деле весьма права, и к строению заводов смышленна, разсудительна и прилежна».

 Сенат оправдал Татищева, определив взыскать в пользу Татищева с Демидова 6 тысяч рублей (его годовое жалованье было 180 рублей). Татищев должен был снова вернуться на Урал, заменить там де Геннина. Теперь он стремится вы­рваться отсюда, так как ему пришлось бы работать под нача­лом Михаэлиса, тупость и амбициозность которого раздра­жала и де Геннина. В конце 1723 г. он возвращается в столи­цы и впервые ищет возможности отказаться от повторного назначения. В начале 1724 г. Татищева принимает Петр. Он ведет с ним беседы об училищах Академии наук, по разным вопросам практической деятельности. Снова обсуждался вопрос о «землемерии». У Татищева относительно этого не только было оригинальное мнение, но и имелся неистощи­мый запас проектов (многие из которых будут осуществлены уже в XIX в.). Не решая окончательно вопроса об Урале, Петр берет Татищева ко двору. В «птенцах» он явно разочарован. Нужны не просто верные, но знающие и государственно мыслящие люди.

Между прочим, к идее создания Академии наук и при­глашения «в профессоры» иноземцев Татищев относился от­рицательно, о чем прямо и сказал Петру: «...без нижних школ академия оная с великим расходом будет бесполезна». После смерти Петра Академию основали, а «нижние» шко­лы не открывались и приходили в упадок те, что ранее были созданы.

Уральские дела, естественно, тоже интересовали Петра: оттуда шла медь (в том числе на деньги, которыми заменяли серебро), железо и разные минералы. Строгановы вошли к царю с ходатайством передать «охочим людям» некоторые казенные рудники. Петр предложил Татищеву составить проект условий, на которых это можно было сделать. Вос­пользовавшись случаем, Татищев изложил свое видение этой проблемы вообще. Он полагал, что за казной надо оставить только крупные заводы, руководство которыми может быть обеспечено достаточно подготовленными и заслуживающи­ми доверия людьми. Остальные следует продать «охочим людям», компаниям, создать нечто вроде акционерных об­ществ, членами которых могли быть и советники Берг-колле­гии. Геннин выступил против предложений Татищева (огово­рив, впрочем, что в случае согласия с проектом он хотел бы взять на себя какие-то заводы). Петр согласился с Татище­вым, но считал такое мероприятие несвоевременным.

Летом 1724 г. Татищев получил звание советника Берг-коллегии. Коллегия настаивала на его возвращении на Урал. Но Петр не подписал назначения. Он направил Татищева в Швецию. Официально — изучать опыт в военной и граждан­ской областях. Были и «секретные дела»: выяснить возмож­ность поддержки герцога голштинского Карла-Фридриха, жениха Анны Петровны, в его претензиях на шведский стол.

Смерть Петра сразу заставила Татищева почувствовать, как ненадежно положение ревностного слуги государства, когда оно зависит лишь от первого лица. Преемники Петра брали иной курс. Его постоянные предложения, которые он подсылал из Швеции, уже никого не интересовали. Делая раз­ные приобретения для казны, Татищев брал деньги в долг, но Коллегия ничего ему не высылала. Он смог выехать из Шве­ции лишь в 1726 г., когда деньги, наконец, были получены.

Берг-коллегия, из которой Брюс вынужден был уйти, уси­ленно толкала Татищева назад, на Урал, и далее, в Нерчинск (на серебряные заводы). По существу речь шла о ссылке. Но она не состоялась. Видимо, содействие Татищеву оказал Д.М.Голицын, несомненно самый видный из «верховников» и наиболее государственно мыслящий деятель при дворе. Та­тищев познакомился с ним, еще будучи в Киеве в 1710 г. В 20-е годы он постоянно занимался в его обширной библиоте­ке, о чем позднее вспоминал, указывая источники некоторых оригинальных сведений своей «Истории». У них было много общего во взглядах на происходящее, особенно в экономичес­кой области. Так или иначе, но в 1727 г. Татищев получает назначение на Московский монетный двор. Обычно Татищев воспринимает свою задачу не как техническую, а как эконо­мическую — остановить инфляцию, стабилизировать денеж­ное обращение. Именно в этом он обычно имел союзником Д.М.Голицына. Но успешно начатое новое дело скоро при­шлось оставить из-за внезапно разразившихся событий 1730 г.

Накануне своей свадьбы в январе 1730 г. скончался Петр II, сын царевича Алексея, что ослабило позиции Долгоруких. В обществе заговорили о необходимости ограничения деспо­тизма и самодержавия. Но прорывались и возражения: а не появится ли вместо одного тирана несколько? Главное, что вызывало беспокойство широких слоев дворянства, — закры­тость Верховного тайного совета, где обсуждались важные для всех проблемы. В бурные недели 1730 г. дворянство в основном было расколото на два лагеря. Монархистов возглавляли Ф.Прокопович и А.Кантемир. Татищев же, по выражению Прокоповича, оказался в стане «мятежников».

 «Верховники» по инициативе В.Л.Долгорукого и Д.М.Голицына решили пригласить из Курляндии вдовствовавшую там племянницу Петра I Анну Ивановну, ограничив ее власть особыми «кондициями». Пока кортеж Анны Ивановны дви­гался из Митавы, в Москве проходили большие и малые собрания, в которых чаще всего шуму было больше, нежели аргументации. «Верховные» допустили большую ошибку, скрывая свои намерения от дворянства, в среде которого могли бы найти и сторонников. Но они и сами не были едины, и практически все иноземцы тайно или явно ориентирова­лись на самодержавие. Татищев проявляет большую актив­ность, отыскивая возможные материалы «конституционно­го» устройства. Он запрашивает текст шведской конституции, находит материал об ограничении власти Михаила в 1613 г. особой «записью», представляя подобные записи «по­мощью» монарху. Позднее Татищев в особой записке расска­жет о многодневных заседаниях, на которых вырабатывалось отношение к «кондициям». «Мятежники» в конце концов со­гласились с «монархистами» в том, что целесообразно отвер­гнуть «кондиции» и восстановить единодержавие. Но в записке сохранилась положения, фактически ограничивающие самодержавие. Разбирая этот документ, Плеханов замечает, что «Татищев сам не знал, чего, собственно ему хотелось: он, защищавший в теории самодержавие, пишет конституцион­ный проект», а затем то уговаривает конституционалистов согласиться с монархистами, то готов прочесть перед Анной Ивановной челобитную дворян. М.Н.Покровский увидел в этих колебаниях неумение «отличить конституционную мо­нархию от абсолютной». Действительно, Татищев в данном случае исходил не из теоретических формул, а из соображе­ний целесообразности, как он ее понимал. На него, в частнос­ти, не могло не влиять то обстоятельство, что именно в связи с рождением Анны Ивановны он был в 1693 г. принят ко двору.

По своим воззрениям Татищев был приверженцем теории естественного права, толкуя ее во многом более логично и последовательно, чем английские и немецкие предшествен­ники. Поскольку государство — результат «общественного договора», воплощение «общей пользы» и «всеобщего блага», выбор формы правления должен соответствовать провозгла­шенной задаче. Форма же должна выбираться «согласием всех подданных, некоторых персонально, других через пове­ренных, как такой порядок во многих государствах утверж­ден». Сопоставляя относительные достоинства и недостатки монархии, аристократии и демократий, Татищев подчерки­вал, что «из сил разных правительств каждая область избира­ет, разсмотря положение места, пространство владения и состояние людей, а не каждое всюду годно или каждой влас­ти может быть полезно». Псков и Москва и в этой связи направляют мысль Татищева: «В единственных градех или весьма тесных областях, где всем хозяевам домов вскоре собраться можно, в таком демократия с пользой употребить­ся может, а в великой области уже весьма неудобна». Там, где нет особенной внешней угрозы, «как то на островах и пр.», может быть полезным и аристократическое правле­ние. Для этого, однако, народ должен быть достаточно про­свещен.

Россия, конечно, в две первые группы не попадает. «Вели­кие и пространные государства, для многих соседей завидую­щих, оные ни которым из объявленных правиться не может, особливо где народ не довольно учением просвящен и за страх, а не из благонравия или познания пользы и вреда закон хранит, в таковых не иначе как само- или единовластие потребно». В России Татищев видит и низкий уровень просве­щения, и сепаратизм отдельных областей, преодолеть кото­рый в состоянии только сильная центральная власть, а тако­вая виделась в форме единовластия. Однако, сделав такое заключение, Татищев предлагает «пункты», фактически мо­нархию ограничивающие. Он предусматривал, в частности, создание двух палат: «Вышнего правления» из 21 персоны и «другого правительства» из 100 человек для занятий «делами внутренней экономии». «Упалые места» должны были заме­щаться «путем голосования» дворянами и чиновниками соответствующих служб. Татищев, как бы отталкиваясь от прак­тики предшествующих десятилетий, надеялся, что «чрез сей способ можно во всех правлениях людей достойных иметь, несмотря на высокородство, в которых много негодных в чины производят».

Монарх обладает исключительным правом издавать зако­ны. Татищев с этим согласен. Но поскольку «намерение госу­даря не в чем ином, как в пользе обсчей и справедливости состоит, так оное точно наблюдать должно». Законы, следо­вательно, должны соответствовать общей пользе и справед­ливости. А обеспечить это одному лицу не под силу. Поэтому проекты законов должны предварительно рассматривать ве­домства и выборные органы, а затем уже готовый проект представляется на утверждение государю. Но предлагая ограничение и исполнительной, и законодательной власти монарха, Татищев предусмотрительно квалифицировал это как «помощь»: Анна Ивановна «как есть персона женская, к так многим трудам неудобна, паче же ей знание законов недостает». Когда в 1743 г. Татищев направил эту «записку» в Сенат, на троне была другая «женская персона», а затем треть века и еще одна. И никто из них не жаждал «помощи» во имя всеобщего блага: вполне обходились «помощью» «голантов».

В.Л.Долгорукий и Д.М.Голицын заблуждались, надеясь, что Анна Ивановна будет более привержена русским тради­циям, чем Петр. Прусский посланник Марфельд уже в февра­ле 1730 г. доносил, что императрица «в душе больше располо­жена к иностранцам, чем к русским, отчего она в своем курляндском штате не держит ни одного русского, а только немцев». Поначалу, не чувствуя себя уверенной, она вроде бы пыталась заигрывать с русским дворянством. Была созда­на даже комиссия, в задачу которой входило уравнять жало­ванье русским служилым людям с немецкими. Но сразу же создается придворный Измайловский полк, в котором даже и солдат русских не было. А затем, по выражению Ключевско­го, «немцы посыпались в Россию, точно сор из дырявого меш­ка, облепили двор, обсели престол, забрались на все доход­ные места в управлении».

Татищев поначалу в числе других получил повышение. Он был обер-церемониймейстером во время коронации Анны в апреле 1730 г., ему дали чин действительного статского советника, а также деревни с тысячью душ. Анна тогда нуж­далась в советахТатищева и даже заказывала ему написать историю царствования Петра. От этой части Татищев укло­нился, сославшись на то, что многим правда не понравится, а писать неправду он не хочет. Но по существу ничего из предложенных им проектов и практических мер не было реализовано именно из-за противодействия Бирона и Остермана. Единственно, чем поначалу заинтересовалась Анна — это создание комиссии о монетном деле, руководителем ко­торой стал Татищев. Получил он и должность «главного судьи» в монетной конторе. Но уже в 1731 г. во главе монет­ной конторы был поставлен сын Гавриила Головкина, Миха­ил, бывший на 20 лет моложе Татищева и не имевший опыта. Бирон разжигал у них обоюдную неприязнь. Татищев был отстранен и предан суду по обвинению в покровительстве компании, производившей обмен старых серебряных денег для переплавки их в новые.

Компания выполнила за два года большой объем работы, причем казна при этом получила 13,5 тысяч рублей дохода, а компанейщики более 82 тысяч. Но Татищев считал, что «хотя бы казне и той прибыли не было, то довольно, что лучшую и весьма порядочную монету в государстве иметь будем». Лишать же компанейщиков прибыли, резонно считал Тати­щев, — значит убить само желание участвовать в разного рода компаниях. Хотя, конечно, компании всегда так или иначе злоупотребляли, и не только в XVIII в.

Головкин набрал новую компанию. И она развернула та­кую деятельность, что вскоре попала в поле зрения А.Маслова — обер-прокурора Сената и одного из самых добросовест­ных политических и государственных деятелей одной из са­мых недобросовестных эпох. Императрице Маслов доклады­вал о «конечном упущении монетных дворов». Болезнь не позволила ему глубже войти в дело, которым должны были заниматься первые лица государства, а в 1735 г. он скончал­ся, может быть в том числе и от сознания своего бессилия перед разгулом воровства правящей верхушки.

В том же 1733 г. Татищев подал царице записку об устрое­нии училищ и распространении наук. Здесь он вновь ставит вопрос о том, что Академия наук — дорогостоящее и беспо­лезное учреждение, тогда как с меньшими расходами можно создать школы разных ступеней, в которых училось бы до­статочно большое количество учащихся. Записка осела в делах Бирона. Он, конечно, понял, куда целит Татищев: Акаде­мия оставалась практически целиком немецкой, причем мно­гие «академики» никакого отношения к науке не имели, а обеспечение получали приличное. Но Анна нашла решение: она прекратила все иски к Татищеву и снова отправила его на Урал.

На Урал Татищев вернулся с большими полномочиями, предусмотренными инструкцией, в составлении которой едва ли не главная роль принадлежала А.Маслову. К 1734 г. здесь действовало 11 казенных заводов. Но у одного Демидо­ва было 14, причем 1 серебряный, и производительность на них была значительно выше, чем на казенных. Появилось много новых предпринимателей. Особенно тревожило то, что на казенных заводах не держались вольнонаемные: на част­ных они могли получить больше.

Татищеву удалось добиться важной привилегии: он мог непосредственно общаться с кабинет-министрами и императ­рицей. На Урал он отправился с целой Берг-коллегией, с которой, по инструкции, должен был советоваться (пункт этот в инструкцию, естественно, он внес сам). Инструкция вообще давала много прав и предусматривала много обязан­ностей. Возлагая обязанности на себя, Татищев получал воз­можность требовать того же и от других. Предусматрива­лось создание Горного устава (он был создан), сравнение эффективности крепостного и вольнонаемного труда (этот вопрос интересовал и Маслова, и Татищева).

Татищев пытался в миниатюре воплотить свой политичес­кий идеал. Он критикует коллегии за то, что «главные, пре­жде выслушания нижних голосов, свое мнение объявляют». Ясно, что после этого «нижние» будут молчать. Татищев настаивает на обратном порядке, причем требует, чтобы и «нижние» отстаивали свое мнение. Этот принцип и впослед­ствии будет соблюдаться всюду, где Татищеву доводилось служить.

Пользуясь полученными полномочиями, Татищев прово­дит «русификацию» установочных документов: «Обер-бергамт» стал Канцелярией главного правления сибирскими гор­ными заводами. Поясняя, что немецкие названия строений, чинов и инструментов сбивали с толку русских работников и служилых людей, Татищев выразил «сожаление», «чтобы слава и честь Отечества и его труд теми именами немецкими утеснены не были».

У Татищева впервые появляются статьи, предусматри­вающие социальную защиту. Он настаивает на гарантиях для рабочих в получении заработанного, требует половин­ной и даже полной оплаты жалованья по болезни или из-за простоя по вине предпринимателя. Заводчики, разумеется, запротестовали: болезнь от воли Божьей. И правительство приняло сторону заводчиков.

Возразили заводчики и против заведения школ, чего Тати­щев добивался не только на казенных, но и на частных заводах. И даже не из-за скаредности. Они прямо говорили, что дети шести-двенадцати лет выполняют у них многие работы. И правительство проявило «чадолюбие», запретив «принуж­дать к ученью неволею». К тому же заводчики оправдывали свою позицию «всенародной пользой»: шестилетнему платят по две копейки в день за те работы, за которые взрослым надо было бы платить по 6 копеек.

В конечном счете деятельность Татищева была ограничена по всем направлениям, а заводы Демидовых и Строгановых именным указом были выведены из-под его надзора. Тем не менее, за два с половиной года было сделано очень многое. С широким размахом были поставлены изыскательные работы, и вскоре известные запасы руд возросли в несколько раз. Татищев писал, что можно было бы хоть 30 новых заводов построить, и реально, их строил. К 1737 г. у него их было более сорока (с частными, но без Демидова и Строганова). Проекти­ровалось строительство еще 36, заводов, которые были по­строены позднее — при Елизавете и Екатерине II. Совершенно изменился облик Екатерининска, в городе действовало само­управление «псковского» типа, была создана широкая сеть школ, ярмарок, строились дороги. Академию наук Татищев «засыпал» археологическим и этнографическим материалами, не обращая внимания на предупреждение, что такого рода материалы ей не нужны и оплачивать она их не будет.

Причиной очередного перемещения Татищева явилось крупнейшее открытие 1735 г. — гора Благодать с богатейши­ми запасами руд. Частные владельцы наперебой потянулись к Татищеву, предлагая взятки за возможность единоличной ее эксплуатации. Татищев взятки отверг. Но интерес к горе проявил сам Бирон. Он вызвал из Саксонии, якобы для уп­равления горными заводами, барона Шемберга, вообще не разбиравшегося в горном деле. Татищев сообщил об этом в письме самому Бирону. Это и решило его судьбу. Заводы еще недавно практически убыточные, стали давать внушитель­ный доход. И естественно, что Бирон со своей