Революции: как и почему они случаются

Курсовая работа по теме:

Революции: как и почему они случаются

1. РЕВОЛЮЦИЯ КАК ПРЕДМЕТ ИССЛЕДОВАНИЯ

Первое, с чем сталкивается исследователь, занявшийся проблемой революций - это неопределенность предмета. Специалисты не могут договориться не только об определении понятия революции, но и о том, можно ли считать революцию самостоятельным объектом анализа. В общем, это неудивительно. События, однозначно относимые к революционным, достаточно немногочисленны. Разные исследователи насчитывают во всей мировой истории от трех-четырех до десятка «бесспорных» революций. К тому же эти события происходили в столь различные времена и в столь различных экономических, политических и культурологических условиях, что схожесть происходивших процессов скорее вызывала удивление и недоумение, чем давала базу для научного анализа. В то же время известно множество явлений, которые близки к революциям, но по ряду признаков отличаются от «классических» случаев, причем подобных явлений насчитывается много больше, чем «бесспорных» революций.

Исследователи часто пытаются выйти из этой ситуации, либо подменяя революции более общими понятиями, такими как коллективное насилие, развал государства; либо разделяя случаи революционных ситуаций и результативных революций; либо, наконец, ограничивая свое исследование сопоставлением нескольких конкретных революций и отрицая возможность более глобальных обобщений. Подобные тенденции сейчас являются преобладающими, они отодвинули на задний план поиски универсальных подходов к исследованию революций.

Однако отличие «классических» или «великих» революций от всей совокупности близких к ним явлений и по радикальности, и по воздействию на мировую историю столь велико и очевидно, что попытки сгладить эти различия, свести их к чисто количественным параметрам в конечном счете обречены на неудачу. Если рассмотреть работы, в которых сопоставляются несколько революций, становится очевидным: никому не приходит в голову всерьез сравнивать российскую революцию 1917 года с французской 1830 года или с восстаниями в испанских провинциях в 40-х годах XVII века. Зато сопоставление с английской революцией XVII века, Великой Французской, а также китайской и мексиканской революциями представляется вполне правомерным, и к нему достаточно часто прибегают исследователи.

Вопрос о месте «классических» революций в мировой истории стал особенно актуальным в последние годы, когда произошел крах мировой коммунистической системы - сложное и многогранное историческое событие, в котором переплелись национально-освободительные движения, политические перевороты, радикальные социальные и экономические преобразования. Можно ли отнести все эти процессы к революционным? На этот счет нет единого мнения, однако некоторые исследователи ставят, например, события в России конца XX века в один ряд с Великой Французской революцией и большевистской революцией 1917 года. (Причем число сторонников такой позиции по мере продвижения российской революции постоянно возрастало).

В какой-то мере эта книга идет наперекор сложившейся традиции. Ее задача - исследование именно полномасштабных, «классических» революций, случавшихся в мировой истории достаточно редко, но оставивших в ней неизгладимый след. Причем революций, происходивших на самых различных этапах развития цивилизации: от еще не знавшей машинного производства Англии середины XVII века и до России конца XX века, времени информационных технологий и освоения космоса. Мы не обойдем вниманием и другие способы социальной трансформации, но рассмотрим их в контексте либо предпосылок, либо последствий великих революций.

Определенный подобным образом предмет исследования вызывает серьезные проблемы. Можно ли найти нечто общее в причинах, предпосылках явлений, происходивших в столь разное время, в столь различных регионах, в столь несхожих условиях? Положительный ответ на этот вопрос подразумевает, что общность причин может быть определена на достаточно абстрактном уровне: в каждой стране, в каждую эпоху они будут иметь свое конкретное обличие.

И все же схожесть просматривается достаточно четко. Революции происходят в тех странах, которые сталкиваются с принципиально новыми, нетипичными для них проблемами, порожденными как процессами внутреннего развития, так и общемировыми, глобальными тенденциями. При этом институциональная структура и психологические стереотипы населения этих государств не позволяют гибко приспосабливаться к новым требованиям; и эти встроенные ограничители, препятствующие адаптации, не удается устранить в процессе эволюционного развития. Если в системе общественных отношений нет внутренних преград, не позволяющих обществу адекватно реагировать на возникающие проблемы, приспособление возможно без революционных катаклизмов, хотя оно бывает достаточно болезненным. Таким образом, принципиальный фактор устойчивости структур и отношений, сложившихся в обществе - это их адаптивность, способность приспосабливаться к изменяющейся среде.

Таков самый общий ответ на поставленный вопрос. В дальнейшем он будет развиваться и конкретизироваться, выявляя все более полную картину революционной динамики.

2. НОВЫЕ ПРОБЛЕМЫ И ВСТРОЕННЫЕ ОГРАНИЧИТЕЛИ

Авторы отнюдь не являются первопроходцами в применении подхода, декларированного выше. Среди ранних исследований революций Тед Роберт Гурр, например, выделяет так называемые теории «социальных изменений» («social change»), выводящие политическое насилие из неспособности социальных и политических институтов, обычаев, норм гибко реагировать на объективные перемены. С позиций этих теорий конец адаптации - это начало революции.

Из современных исследователей наиболее последовательно использует этот подход Дж. Голдстоун: в конечном счете он связывает революционные потрясения с циклическими волнами роста населения. На протяжении веков эти волны периодически повторялись, однако интервал между ними был столь велик, что в каждом случае перед властью и обществом возникали совершенно новые проблемы, подрывающие основы традиционного порядка. Рост населения вызывал увеличение спроса на товары, а значит, и неизбежный в условиях неэластичности предложения рост цен. Рост цен приводил к расстройству государственных финансов и снижал покупательную способность населения. В результате усиливающейся конкуренции между работниками падали заработки, увеличение крестьянского населения приводило к нерациональному дроблению земельных участков. Среди элиты усиливалось соперничество за государственные должности. В быстрорастущих городах возникали новые очаги недовольства, особенно этому способствовали демографические сдвиги, увеличивающие долю молодежи в структуре населения. В результате типичным для предреволюционной ситуации оказывался кризис государственных финансов, усиление конфликтов в элите и резкий рост потенциала массового неповиновения. Однако, по мнению Голдстоуна, рост населения далеко не всегда должен вести к катастрофическим последствиям. «Важно то, достаточно ли гибки существующие социальные и политические институты, чтобы легко реагировать на это давление. Там, где институты гибки, как в современных демократических государствах, перевыборы и изменения в проводимой политике обычно могут ослабить давление. Там, где институты относительно негибкие, - в наследственных монархиях или империях с традиционной системой налогообложения, рекрутирования элит и экономической организации - с большей вероятностью возможны революция или восстание».

В других подходах среди причин революции также фигурируют и новые проблемы, и неспособность общества к ним приспособиться, хотя и не в столь систематизированном виде, как у Дж. Голдстоуна. В марксистских исследованиях акцент, как правило, делается на невозможности обеспечить простор для новых экономических процессов в рамках сложившейся структуры старого общества, когда существующие производственные отношения становятся оковами для развития производительных сил. Для нас здесь интересно в первую очередь внимание к экономическим процессам, которые часто игнорируют исследователи других, немарксистских направлений.

Среди экономических проблем, обострявшихся в предреволюционное время, особо выделяется рост городов и его воздействие на развитие рыночных отношений. Как отмечал Баррингтон Мур применительно и к предреволюционной Англии, и к предреволюционной Франции, «центральная проблема сельского хозяйства состояла в том, как обеспечить зерном те классы, которые ели хлеб, но не выращивали пшеницу». В росте городских товарных рынков он усматривал один 8из ключевых индикаторов «буржуазного коммерческого импульса». Необходимость снабжать города продуктами питания и другими предметами потребления порождала проблемы, требовавшие выхода за пределы сложившихся местных рынков и использования рыночных отношений в более широких масштабах. Существовавшая в то время структура общества не могла безболезненно приспособиться к новой ситуации. Еще один фактор, действующий в том же направлении - усиливающаяся интеграция в международную торговлю, в результате чего экономические.

Полемизируя с марксистской точкой зрения, Т. Скочпол и Э. Тримбергер утверждают, что решающую роль в возникновении кризисных революционных явлений играют не внутренние, а внешние факторы, к которым они относят «военно-политическое давление со стороны экономически более развитых зарубежных стран». Объективные противоречия в рамках старого режима для них - в первую очередь «политические противоречия в структуре и положении государств, находящихся под перекрестным давлением военных конкурентов на международной арене, с одной стороны, и ограничений существующей экономической системы и (в некоторых случаях) сопротивления политически значимых классовых сил внутри страны попыткам государства мобилизовать ресурсы для того, чтобы справиться с международной конкуренцией, с другой стороны».

Наконец, многие исследователи обращают внимание на роль социальных барьеров в вызревании революционной ситуации. Традиционные механизмы вертикальной мобильности, препятствующие «открытию карьер талантам», не удовлетворяли новые элитные группы, появляющиеся в динамично развивающемся обществе. Так, одну из общих черт российской, иранской, мексиканской и китайской революций, протекавших (или, по меньшей мере, начавшихся) в 1905-1911 годах, усматривают в том, что «экономический рост породил новые социальные группы, важные с экономической и технологической точек зрения, но не имеющие доступа к власти».

Итак, исследования революций дают богатый материал, позволяющий проиллюстрировать формирование революционных ситуаций: появление в обществе принципиально новых проблем, оказывающих давление на сложившуюся систему отношений в целом и структуру государства в частности; ограниченные возможности общества и государства адаптироваться к изменившейся ситуации из-за негибкости существующих институтов. Однако мозаика не складывается в цельную картину, поскольку эти проблемы рассматриваются в несистематизированной форме, с акцентом на один из типов проблем либо ограничений, а также применительно к ограниченному историческому периоду.

Попытаемся посмотреть на проблему с более общих позиций.

Во-первых, для возникновения в обществе напряжения, которое может привести к революционному взрыву, важно не только появление новых проблем, но и существование барьеров, препятствующих институциональной и психологической адаптации к этим проблемам. Что касается конкретного содержания и новых проблем, и имеющихся барьеров, то со временем оно может существенно изменяться. Совершенно не обязательно, что тенденции, вызывавшие кризисные явления в XVII-XVIII веках, будут столь же значимы сегодня. Та роль «возмутителя спокойствия», которую в доиндустриальных странах играл рост населения, в современных условиях принадлежит научно-технической революции и острой международной конкуренции.

Характер ограничителей, препятствующих переменам, также может меняться. В современных условиях принципиально важна неспособность к гибкой адаптации систем, основанных на централизованном управлении. Поскольку этот момент существенен для дальнейшего анализа, мы позволим себе привести достаточно подробное рассуждение, иллюстрирующее данный тезис. Специалисты по кибернетическим системам отмечают, что «система с централизованным управлением отличается большой жесткостью структуры, отсутствием пластичности вследствие того, что приспособление ее к изменениям, как случайным (флуктуации), так и выражающим эволюцию самой системы и окружающей среды, происходит не в отдельных частях системы, а лишь в центральном пункте управления. Централизованное управление позволяет долгое время осуществлять стабилизацию системы, подавляя как флуктуации, так и эволюционные изменения в отдельных частях системы, не перестраивая ее. Но в конечном счете это может оказаться роковым для системы, так как противоречия между неизменной структурой системы и изменениями, связанными с эволюцией, вырастают до глобальных размеров и требуют такой радикальной и резкой перестройки, какая уже невозможна в рамках данной структуры и приводит к ее разрушению (т.е. переходу к качественно новой структуре)».

Во-вторых, особенность кризисной ситуации в предреволюционном обществе заключается в том, что перед этим обществом встает не одна, а целый комплекс непреодолимых проблем - внутренних и внешних. Внутренние трудности могут быть результатом новых демографических, технологических, экономических, социальных процессов, воздействующих на механизмы функционирования общества и сферу государственного управления. Внешних факторов давления тоже немало, они могут быть связаны не только с непосредственной военной угрозой извне, но и с межгосударственной конкуренцией, а также с необходимостью противостоять внешним «шокам» - внезапным колебаниям спроса на внешних рынках, региональным и мировым экономическим кризисам, глобальным военным конфликтам и т.п. В каждом конкретном случае соотношение внутренних и внешних факторов может быть различным. Поэтому бесперспективно искать один универсальный фактор, объясняющий предреволюционный кризис. Напротив, требует объяснения тот факт, но и определенные моменты общество сталкивается с целым комплексом проблем, требующих кардинальных изменений в механизмах его функционирования. Далее, мы покажем, что это не случайное совпадение, что революционная ситуация в любой стране вызывается кризисами экономического роста, возникающими на строго определенных этапах ее развития.

В-третьих, столь же многообразны и варианты встроенных ограничителей. Их также возможно классифицировать, разделив на внутренние и внешние. К внутренним ограничителям относятся экономические, социальные, политические и психологические.

Экономические ограничители - это такие экономические формы и отношения, которые либо совсем не способны реагировать на изменение экономических условий, либо реагируют на них совершенно неадекватно. Наиболее очевидные примеры - средневековая цеховая система в городах и общинные отношения в деревне". Высокомоно-полизированная экономика, характерная для развитых стран конца XIX - начала XX века, также представляет собой структуру с ограниченным адаптационным потенциалом. Низкую приспособляемость централизованной плановой системы мы уже упоминали выше.

Социальные ограничители включают в себя различные формальные и неформальные механизмы, которые затрудняют горизонтальную и вертикальную мобильность, препятствуют приведению в соответствие реального экономического и общественного положения и формального статуса индивидов и социальных групп, а также изменению их социального статуса в соответствии с новыми экономическими возможностями и потребностями. Очевидные примеры социальных ограничителей - сословная система, различные формы крепостного права, а также номенклатурная система и прописка, характерные для стран «социалистического лагеря» в недалеком прошлом.

Политические ограничители проявляются в основном в двух формах. С одной стороны, это невозможность в рамках легальных политических механизмов сменить господствующий режим и его политический курс, когда он не способен адекватно реагировать на изменение внутренних и внешних условий. С другой стороны, это невозможность обеспечить политическое представительство новых экономически влиятельных кругов, дать им институциональные возможности защиты собственных интересов. В той или иной степени эти ограничители существуют в любом недемократическом обществе.

Все рассмотренные выше ограничители носят институциональный характер. Между тем адаптация необходима и в социокультурной, психологической области. «Психологически люди должны так трансформировать или адаптировать старую культуру, чтобы она стала совместимой с современной деятельностью и институтами, - отмечал, например, В. Ростоу применительно к процессу модернизации. Личные отношения, теплые и сильные семейные узы традиционного общества должны в значительной степени уступить место новым, более обезличенным системам оценки, когда о людях судят по тому, как они выполняют в обществе специализированные функции». Барьерами на пути подобной адаптации выступают психологические стереотипы, оставшиеся от традиционного общества в экономической, политической, культурной и религиозной сферах.

Социокультурные ограничители не только существенно влияют на способность общества приспосабливаться к изменениям, но и могут играть негативную роль в устранении институциональных ограничителей. Так, например, широко распространенные в массах представления о божественном происхождении монархии могут препятствовать снятию политических ограничителей, демократизации общества.

Внешние ограничители характерны в первую очередь для колониальных и полуколониальных стран, а также для формально независимых государств, находящихся под контролем извне. Такие страны в экономике и политике вынуждены ориентироваться не на собственные интересы, а на навязанные им другими государствами цели. Это, естественно, никак не способствует приспособлению общества к решению новых задач и резко обостряет связанные с этим проблемы. Подобные факторы сыграли существенную роль при вызревании причин Американской войны за независимость, мексиканской революции, а также других революций в странах «третьего мира».

3. МЕХАНИЗМЫ УСТРАНЕНИЯ ВСТРОЕННЫХ ОГРАНИЧИТЕЛЕЙ

Было бы непростительным упрощением утверждать, что революция - единственный способ преодолеть барьеры, препятствующие адаптации общества к новым требованиям. На самом деле, в каждой стране ограничители устранялись в ходе длительного и противоречивого развития. И в каждом случае действовали различные исторические механизмы. Наряду с революционными процессами, которые составляют предмет нашего исследования, к подобным механизмам можно отнести реформы, революции «сверху», вынужденные преобразования в странах, потерпевших поражение в войне.

Наиболее очевидным противовесом революции в трансформации общества являются реформы, проводимые существующим режимом. Стремление власти к реформам вполне естественно, поскольку именно она в первую очередь и в полном объеме ощущает на себе давление новых обстоятельств и усиление недовольства населения. История знает немало примеров успешных преобразований подобного рода: реформы Петра I, реформы в Пруссии 1807-1814 годов, реформы Кольбера во Франции времен Людовика XIV и т.п. Хотя в большинстве своем они не были направлены на подрыв основ существовавшего экономического и политического порядка, с их помощью удавалось мобилизовать новые возможности развития в рамках существующих ограничителей либо даже снять часть из них. В результате жизнеспособность системы хотя бы частично восстанавливалась, а необходимость более радикальных перемен на какое-то время откладывалась. Такие реформы, например, сыграли важную роль в истории России и Германии, повышая их способность к адаптации.

Однако и предреволюционные режимы нередко стремились проводить достаточно радикальные преобразования. Современные исторические исследования подрывают сложившиеся представления об их консерватизме и реакционности. Карл I, например, инициировал совершенствование методов ведения сельского хозяйства на королевских землях12(осушение земель в Восточной Англии), а «корабельные деньги», при всей ненависти к ним современников, были первой попыткой установления современной системы налогообложения. Французские власти в предреволюционный период стремились активно поддерживать развитие промышленности и сельского хозяйства, в том числе по английскому образцу. Хорошо известны попытки Людовика XVI провести реформу налогообложения и усовершенствовать систему государственного управления в целом. Реформы Тюрго, во многом так и не осуществленные на практике, включали в себя, наряду с преобразованием налоговой системы, свободную торговлю зерном, отмену монополий и цеховой системы в городах. Широко признаны и многовековые усилия царского режима в России модернизировать страну. Но все эти действия не только не увенчались успехом, но даже, по мнению которых исследователей, способствовали приближению революции.

Тот же необъяснимый на первый взгляд парадокс характерен и для так называемых революций сверху, которые некоторые исследователи выделяют в особый класс революций. Для них характерна смена режима в рамках прежнего господствующего слоя, приводящая к изменению политической формы правления и приходу к власти наиболее радикальных представителей существующей элиты. В дальнейшем новая власть выходит за рамки политических преобразований и проводит политику реформ, направленных на более или менее радикальное устранение существующих экономических и социальных ограничителей развития общества. Революции «сверху» отличаются от реформ или переворотов тем, что глубокие преобразования, проводимые в их рамках, приводят к «разрушению доминирующей социальной группы».

Но на самом деле практически любая революция начинается как революция политическая, и смена власти ограничивается рамками существующей элиты. Однако в некоторых случаях господствующей элите удается удержать власть, в других же события выходят из-под ее контроля, и революция превращается в движение снизу. Так, лидеры революции Мэйдзи в Японии (1868 г.) сумели сохранить власть и закрепить успех достигнутых преобразований. В ходе же Великой Французской революции, например, достичь этого не удалось. Как отмечает А. Коббан, французская революция началась сверху, а продолжалась под нажимом снизу, в первую очередь со стороны беднейших слоев городского населения.

Причины успеха революции «сверху» Элен Тримбергер, одна из основных исследователей этого феномена, видит в первую очередь в существовании сильного бюрократического аппарата, не связанного непосредственно с интересами господствующего класса и потому способного в кризисной ситуации пожертвовать его интересами, чтобы осуществить глубокие социальные преобразования. Но не менее решительно, чем в революциях «сверху», действовали власти и на первых этапах Великой Французской революции. Франсуа Фюре утверждает, что во Франции буржуазная революция была осуществлена без всякого компромисса со старым режимом уже в 1789-1791 годах. Действительно, наряду с преобразованием политического строя, а именно формированием представительной власти и переходом от абсолютной к конституционной монархии, была разрушена сословная система, осуществлено «открытие карьер талантам», установлено всеобщее равенство перед законом, сняты ограничения на свободное движение рабочей силы, устранены препятствия для торговли и предпринимательства. Контрреволюционно настроенная часть знати эмигрировала. Фактически был решен вопрос о преобразовании отношений собственности: выкуп крестьянами феодальных прав остался лишь на бумаге. Крестьяне-собственники в массовом порядке отказывались от выкупа прав, предусмотренных декретами 4-11 августа 1789 года, и более поздние решения об освобождении их от уплаты стали лишь юридическим оформлением свершившегося факта.

Лидеры революции Мэйдзи реализовали очень схожую программу: уничтожили феодальные барьеры на пути развития торговли и производства в городе и деревне, ограничения на передвижение рабочей силы и свободный выбор рода занятий. Были сняты статусные перегородки и осуществлено «открытие карьер талантам», установлено всеобщее равенство перед законом. Крестьянам предоставили право частной собственности на землю. Большая радикальность преобразований в рамках революции Мэйдзи обычно аргументируется тем, что в ее ходе удалось разрушить экономическую и социальную базу традиционной аристократии, самураев. Однако нельзя забывать, что самураи были достаточно своеобразным господствующим классом. Они не имели собственной экономической базы, а жили на получаемые от государства рисовые стипендии. Отмена этих стипендий в чем-то схожа с резким ограничением расточительных и непроизводительных трат двора, которые были поставлены под контроль на первых этапах как Английской, так и Французской революций. Что касается социального слоя, который реально господствовал в деревне и контролировал крестьянство, то его позиции в условиях революции Мэйдзи существенно упрочились. Классовая структура традиционного общества не была радикально разрушена. «Японская бюрократия... согласилась разделить власть с докапиталистическим земельным классом».

Напрашивается вывод: весьма схожие по характеру и степени радикальности действия властей в различных странах и разных условиях приводили к совершенно противоположным результатам, в одних случаях предотвращая обострение кризиса и позволяя избежать полномасштабной революции, в других же оказываясь бессильными остановить революционный процесс и едва ли не ускоряя его. Можно предположить, что разница определяется различием исходных условий, в которых власть инициировала процесс трансформации. Эти условия и станут предметом нашего дальнейшего рассмотрения.

4. ЭКОНОМИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ И ФРАГМЕНТАЦИЯ ОБЩЕСТВА

Исследователи революции давно заметили, что предреволюционное общество чрезвычайно фрагментировано и расколото на многие противостоящие друг другу слои и группы. Еще де Токвиль отмечал бесконечную раздробленность французского общества, в котором «однородная толпа разделена огромным количеством мелких преград на множество частей, каждая из которых выглядит особым сообществом, занимающимся устройством своих собственных интересов и не принимающим участия в общей жизни». Он объяснял это жесткими сословными перегородками, разделившими общество на небольшие группы, чуждые и безразличные друг другу. Дж. Голдстоун также останавливается на этом феномене, связывая его с ростом населения и усилением в связи с этим конкуренции за землю, рабочие места, государственные должности. Некоторые исследователи выводят предреволюционную фрагментацию общества непосредственно из разрушения единой системы ценностей, норм, правил, мифов, верований, символов, нравственных установок и т.п., полагая, что «согласие в вопросе о социальных ценностях и нормах - главное для консолидации общества», тогда как «любое общество, где существуют противоположные мифы, в определенной степени подвержено дезинтеграции и расколу».

Центральный фактор, вызывающий высокую раздробленность общественных сил и интересов - это длительное и бурное (по меркам своего времени) экономическое развитие в предреволюционный период, сопровождающееся началом экономического роста и значительными структурными сдвигами. Подобные процессы характерны практически для всех стран, переживших полномасштабные революции. Во Франции активное преобразование сельского хозяйства начинается со второй половины XVIII века, а период с 1760 по 1790 год характеризуется успешным промышленным развитием на основе заимствования английского опыта, что обычно рассматривается как первая фаза промышленной революции. Хорошо известны периоды активного роста и индустриального развития в конце 30-х - первой половине 40-х годов ХІХ века в Германии, а также на рубеже ХІХ - Х Х в е -ков и в период между революцией 1905 года и началом Первой Мировой войны в России. Сложнее обстоит дело с Английской революцией, где информационная база для комплексного анализа предреволюционного периода достаточно ограничена. Но и здесь некоторые исследователи, в первую очередь Джон Неф, относят раннюю стадию промышленной революции к предреволюционному времени. По его мнению, с середины XVI века и до начала гражданской войны в Англии наблюдался быстрый промышленный рост в ряде отраслей, в том числе резкое увеличение добычи угля.

Если обратиться к неевропейским революциям, то эти тенденции просматриваются еще более явно. Предреволюционные режимы проводили здесь сознательную политику активной индустриализации и ломки традиционных структур, опираясь в первую очередь на широкое привлечение иностранного капитала. Так, темпы роста ВНП в Мексике между 1884 и 1900 годами составляли 8% годовых, при этом активно развивалось железнодорожное строительство, добыча полезных ископаемых, легкая промышленность, производство сельскохозяйственной продукции на экспорт. В Иране, где предреволюционный период совпал с нефтяным бумом, происходили еще более серьезные сдвиги, ВНП, особенно в период сверхдоходов от экспорта нефти, рос чрезвычайно высокими темпами: 1962-1970 - 8%; 1972-1973 - 14%; 1973-1974 - 30% в год. Доля городского населения увеличилась примерно с 28% в 1950 году до 47% в 1976 году. За 20 лет доля крестьян и сельскохозяйственных рабочих в общей численности занятых уменьшилась с 60% почти до 30%. Более подробно феномен предреволюционного экономического роста проанализирован в главе VII, специально посвященной характерным для революций экономическим процессам.

В период, непосредственно предшествующий революции, бурное развитие обычно сменяется острым кризисом и хозяйственным упадком, наступающим либо из-за сильных неурожаев, либо из-за неблагоприятной конъюнктуры международной торговли, либо, наконец, из-за неудач политического и военного характера. В условиях, когда общество и государство не способны адаптироваться к новым тенденциям, порождавшимся предшествующим динамичным развитием, последствия циклических по своей природе негативных процессов оказываются еще более тяжелыми. Так, необходимость поставлять продукты питания в быстро растущие города обостряла для крестьян последствия неурожев. Касаясь проблемы снабжения французских городов хлебом, Б. Мур отмечал, что «отток (хлеба. - Авт.) в несколько больших городов ощущался в первую очередь во время его нехватки и становился разрушительным фактором». А вот что пишет Джон М. Харт о причинах длительного и катастрофического по своим последствиям голода, непосредственно предшествовавшего мексиканской революции: «Сельское хозяйство Мексики было уязвимо, поскольку правительство не смогло направить достаточно средств на ирригацию, а крестьяне-производители основных видов продовольствия вытеснялись ориентированными на экспорт, коммерциализированными сельскохозяйственными предприятиями». Действия все более запутывающейся в противоречиях власти усиливали негативные хозяйственные процессы. Так, неблагоприятные тенденции в английской промышленности предреволюционного времени во многом объясняются перешедшей все возможные границы продажей монопольных прав при Карле I и неадекватной внешней политикой режима.

Исследователи неоднократно подчеркивали связь экономического роста, экономического развития в целом с вызреванием предпосылок революции. М. Олсон, например, рассматривал быстрый экономический рост как «основную силу, ведущую к революции и нестабильности», как «огромную дестабилизирующую силу». Многие отмечали и роль кризиса, непосредственно предшествующего началу революции. Однако механизм воздействия экономической динамики на обострение ситуации трактовался по-разному.

Марксистская теория делала упор в первую очередь на вызревание предпосылок нового, капиталистического общества, на появление буржуазии как класса, экономически значимого, но лишенного социальных и политических прав. Противостояние этого нового класса и традиционной, препятствующей изменениям аристократии, которая господствует в обществе, пользуясь поддержкой старого режима, и приводит в конечном счете к революционному взрыву. Однако представителям так называемой ревизионистской школы удалось доказать, что в предреволюционных обществах средние (буржуазные) слои не были непосредственно вовлечены в промышленную, предпринимательскую деятельность, и потому их нельзя рассматривать как зародыш капитализма. К тому же для представителей буржуазии путь «наверх» был закрыт далеко не всегда. Приобретение земельной собственности либо государственных должностей, браки между представителями различных слоев и сословий позволяли преодолевать барьеры «вертикальной мобильности». Политика предреволюционных режимов, как мы уже упоминали, также не всегда отличалась консерватизмом.

Другие исследователи, полагавшие, что «политическая стабильность или нестабильность в конечном счете зависят от состояния умов, от настроения в обществе», усматривали вызревание предпосылок революции в массовой психологии: продолжительный период экономического развития формировал завышенные ожидания, а последую2щ1 ий резкий спад вызывал у людей вполне понятное разочарование. Однако и это объяснение не вполне убедительно. Как справедливо отмечала Теда Скочпол, ни одна успешная революция не была осуществлена мобилизующим массы революционным движением. Для того, чтобы революционный авангард мог возглавить разочарованные массы, в обществе должен созреть революционный кризис. Возникновение этого кризиса, в первую очередь проявляющегося в кризисе государства, по-прежнему требует специального объяснения.

Между тем непосредственная связь экономических изменений с вызреванием предпосылок революции все-таки существует, но она проявляется не столь прямолинейно, как это трактуют рассмотренные выше подходы. Чтобы понять существующие здесь взаимозависимости, более подробно проследим воздействие экономических изменений на социальную структуру предреволюционных обществ.

Совершенно очевидно, что экономическая динамика оказывала глубокое воздействие на социальную ситуацию, все дальше уводя ее от устойчивости, характерной для традиционных систем. Последние характеризуются стабильной, сцементированной вертикальными связями социальной структурой, в которой различные типы социальной стратификации не вступают в противоречие друг с другом, а положение и доходы каждого социального слоя отвечают его функциям. Это делает систему устойчивой и оправдывает ее существование в глазах не только элиты, но и народных масс. Начало динамичного экономического развития кардинально меняет ситуацию. Подрываются основы традиционной социальной структуры, происходит масштабное перераспределение богатства, возникают новые экономически значимые социальные силы.

Общества в предреволюционный период уже достаточно далеки от своего традиционного, патриархального состояния, и традиционные отношения в них существенно размыты. Для нас же существенно, что процесс размывания резко ускоряется в десятилетия, непосредственно предшествующие революции. Характеристику ситуации в Германии перед революцией 1848 года, данную Кнутом Борчардом, можно отнести к любой предреволюционной стране: «Быстрая смена владел