Внешняя политика Германии 1870-1898 гг.

Обыкновенно князя Бисмарка причисляют к самым знаменитым дипломатам новейшего времени и ставят в один ряд с Талейраном и Меттернихом. И действительно, своей ловкостью своим умением одерживать так называемые дипломатические победы, блеском своей деятельности, резонансом, который она вызывала во всей Европе, князь Бисмарк несомненно заслужил такую же громкую известность, какой пользовались в первой половине истекающего столетия Талейран и Меттерних. Но деятельность бывшего германского канцлера не ограничивается одной дипломатической областью. Называть Бисмарка только дипломатом — значит суживать его значение. Он не только дипломат, но и государственный человек в самом широком значении этого слова. Когда он начал принимать деятельное участие в государственных делах, Германия, как политическое целое, существовала только по имени. В самой Пруссии значение королевской власти было сильно подорвано. Перед Бисмарком стояла задача: во-первых, усилить и упрочить королевскую власть, во-вторых, доставить Пруссии решительное преобладание в Германии и, в-третьих,— слить все германские государства для успешной внутренней государственной деятельности и для защиты их внешних интересов. Этазадача была исполнена блестящим образом на протяжении каких-нибудь двадцати лет. Когда князь Бисмарк начал свою политическую деятельность, Германию уподобляли «глупому Михелю в ночном колпаке и халате с тридцатью шестью заплатами»(1); а менее чем четверть века спустя Европа уже имела дело с объединенным могущественным государством, голос которого пользовался преобладающим влиянием в совете держав.

Общественное мнение не только в самой Германии, но и в других государствах приписывает этот блестящий результат преимущественно бывшему германскому имперскому канцлеру. Таким образом, при оценке деятельности князя Бисмарка нельзя довольствоваться одной дипломатической его деятельностью: надо иметь в виду и его роль самого влиятельного государственного человека сперва в Пруссии, а затем и в Германской империи. Это тем более необходимо, что и дипломатическая его деятельность находится в самой непосредственной зависимости от главного события, с которым неразрывно связано его имя. Объединение Германии признается главной заслугой князя Бисмарка, и поэтому, излагая обстоятельства его жизни, мы должны иметь в виду главным образом это событие. Вся его деятельность приводится, как его сторонниками, так и противниками, в связь с этим крупнейшим событием международной жизни Европы второй половины истекающего столетия, и обыкновенно соответственно делят жизнь и деятельность князя Бисмарка на три периода, из которых первый обнимает собой подготовительную деятельность к созданию Германской империи, второй посвящен осуществлению этой исконной мечты германского народа, а третий - упрочению достигнутого результата как во внутренней, так и во внешней жизни государства. Таким образом, жизнь и деятельность князя Бисмарка приобретает целостный характер: с ранней молодости до глубокой старости он был воодушевлен одной идеей, с железной последовательностью добивался ее осуществления и с замечательным искусством достиг своей цели. Таков легендарный князь Бисмарк; таким изображают его благодарные соотечественники; таков распространенный на него взгляд в других государствах.

Отто фон Бисмарк, которому удалось объединить разрозненные немецкие земли в единую Германскую империю, и в наше время остается для многих немцев образцом мудрого политика благодаря его особой роли в истории немецкой государственности.

Целью данной работы является: исследовать внешнеполитическое положение Германии во времена канцлерства Бисмарка.

В работе были поставлены следующие задачи:

1) Проследить процесс зарождения конфликта между Бисмарком и Наполеоном III на кануне франко – прусской войны;

2) Охарактеризовать образование международных союзов после франко – прусской войны;

3) Определить роль Бисмарка в истории Германии.

За прошедшее столетие выпущено значительное количество самой разнообразной литературы, посвященной Бисмарку. В данной работе были использованы следующие издания. В.В.Чубинский – Надежкин, автор единственной в СССР монографии о «железном канцлере» рассматривает деятельность Бисмарка так: «Только тот, кто служит действительно социальному, культурному и нравственному прогрессу своего народа и всего человечества, может достигнуть подлинного величия. Права претендовать на такое величие в высшем смысле слова Бисмарк не имеет»(2).

А так же не малое значение было уделено изданию немецких писателей Хилльгрубера Андреаса и Берглара Петера. Вданной книге подробно рассказывается о жизненном пути государственного деятеля на поприще политики, войны и дипломатии. Исторические наблюдения автора удачно дополнены выдержками из писем и мемуаров Бисмарка, отражающими блестящий ум и незаурядные литературные способности великого политика(3).

Так же были использована статья В. Дегоева. В своей статье «Россия и Бисмарк»(4) он рассматривает отношения складывавшиеся между Россией и Германией в период канцлерства Бисмарка. Он описывает Бисмарка как выдающегося политика своего времени. Автор очерка предлагает взглянуть на вещи более спокойно, не пренебрегая возможностью вникнуть в мотивы и логику каждой из сторон. Он далек от намерения воспроизводить фактографическую картину. Автор уверен в своем праве предпочесть размышление констатации, общее – частному, изучение исторического процесса – описанию статичной совокупности фактов.

Ф.Ф. Павленков в своем издании подробно описывает жизнь и деятельность князя Бисмарка. Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют по сей день информационную ценность.(5)

1. ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА ГЕРМАНИИ 1870 – 1890 ГОДЫ

1.1 Франко-прусские отношения

Бисмарк после войны 1866 года настолько обострил конфликт во внутренней политике между правительством и обществом, что в результате получилось безвыходное положение. Исход оставался один – прибегнуть к войне, создать во что бы то ни стало вооруженное столкновение. Никто с Пруссией войны не искал, менее всего Франция.

Наполеон всячески избегал войны. Мы не имеем возможности тут проследить все фазисы пререканий, которые привели к франко-прусскому поединку. Но достаточно будет остановиться на главных моментах, чтобы понять, какого вызывающего образа действий придерживался Бисмарк. Тотчас после окончания войны 1866 года возникает люксембургский вопрос, то есть Наполеон хочет вознаградить себя за нейтралитет небольшим территориальным приращением, совершенно нечувствительным для Пруссии, тем более, что Люксембург, как известно, состоял тогда в личной унии с королем голландским, который соглашался уступить Франции эту страну за известное денежное вознаграждение. Но Бисмарк противится этой сделке. Дело, однако, улаживается конференцией, которая, сообразуясь с международным правом, оставляет Люксембург за германским союзом и требует только срытия крепости и удаления прусских войск. Таким образом, Наполеон вознаграждения не получает, и можно себе живо представить, как велико было его разочарование. Он мечтал о рейнской границе, о Бельгии, и вдруг не смог получить даже Люксембурга. Но тотчас после этого удара Бисмарк наносит Наполеону второй, в шлезвигском вопросе, то есть в вопросе об уступке Дании северных местностей Шлезвига со сплошным датским населением. Наполеон вступился за Данию, но Бисмарк ему решительно отказал. Это окончательно раскрыло Наполеону глаза. «Он увидел, с каким дипломатом он имеет дело, и убедился, что мирным путем он от Бисмарка ничего не получит, что его династические интересы, которые он отождествлял с интересами Франции, сильнейшим образом пострадали от его неосторожной политики, то есть от доверия, которое он питал к Пруссии и которое побудило его дать Пруссии возможность разгромить Австрию»(6). Если австрийские дипломаты громогласно заявляли, что они благодарности в политике не признают, то Бисмарк об этом не говорил, но в своих действиях проявлял такую черную неблагодарность, что в этом отношении превзошел даже австрийских дипломатов. Наполеон испытал в люксембургском и шлезвигском вопросах то, что впоследствии пришлось испытать России на берлинском конгрессе и в болгарском вопросе. Заносчивость Бисмарка уже после 1866 года достигла таких размеров, что Наполеон вынужден был отказаться от всякого расчета на сколько-нибудь внимательное отношение к своим интересам со стороны Пруссии и обратиться к усиленным вооружениям. Франция готовилась к войне. Она приступила к реорганизации своей армии, начала разрабатывать план военных действий, поддерживать врагов Пруссии где только могла, искать сближения с Австрией (зальцбургское свидание 1867 года).

Конечно, для Бисмарка не могло быть тайной все, что творилось во Франции. Надо полагать, что, ввиду этих обстоятельств, ввиду приближавшейся войны, он постарается сплотить германский народ, вступить в соглашение с южногерманскими государствами, проявить большую умеренность во внутренней политике, ослабить то невыгодное впечатление, которое он произвел своей прежней деятельностью. На самом деле ничего такого не было; наоборот, Бисмарк поступает так, как будто он поставил себе целью поссориться со всеми. В рейхстаге он то и дело возбуждает щекотливые вопросы или разжигает страсти разными нетактическими замечаниями. При пересмотре уголовного кодекса он настаивает на смертной казни там, где рейхстаг хочет ее заменить более мягкими наказаниями, или «бросает в лицо народным представителям, проявившим столько патриотизма, упрек, что они заражены республиканским духом»(7). Великий герцог баденский, связанный близкими узами родства с прусским королевским домом, предлагает вступить в северогерманский союз. Бисмарк отвергает это предложение, руководствуясь, вероятно, тем мотивом, что тогда объединителем Германии будет признан не он один. По отношению к свергнутым с престолов королю ганноверскому и курфюрсту гессенскому он придерживался самого крутого образа действий, хотя они имели немало сторонников вГермании: он конфискует их имущество и на конфискованные суммы учреждает такой крайне непопулярный фонд, как вельфский, предназначенный преимущественно для организации официозной печати, то есть той печати, которая в течение двадцати с лишним лет неустанно возвеличивала Бисмарка и провозглашала его гениальнейшим из всех государственных людей.

Вооружая таким образом всех против себя в пределах самой Германии, он в то же время все сильнее раздражает и Наполеона III. В начале 1869 года возник так называемый гогенцоллернский вопрос, то есть вопрос о кандидатуре принца Леопольда Гогенцоллернского на испанский престол. Само собою разумеется, что Франция не могла отнестись равнодушно к этой кандидатуре, особенно после тех поражений, которые уже нанес Бисмарк французской дипломатии: выходило, что Франция не только не может рассчитывать на территориальные вознаграждения за содействие, оказанное ею Пруссии, не только должна примириться с возникновением могущественного государства на восточной своей границе, но вдобавок еще ей угрожают с юга вступлением на испанский престол члена прусской королевской семьи. Между тем Бисмарк в своих беседах с французским послом Бенедетти отговаривался тем, что «принц Леопольд пользуется полной свободой в своих решениях и что он, по-видимому, склонен принять испанскую корону, но что Бисмарк лично ему не советует пускаться в такое опасное приключение, хотя это — дело самого принца»(8). Понятно, какое впечатление должны были произвести такие речи на французское правительство. Всем было известно, что принц Леопольд, как член прусской королевской семьи, не решится на такой серьезный шаг без соизволения короля. Поэтому было весьма понятно, что французское правительство усматривало в этой кандидатуре враждебное действие со стороны Пруссии. Сам король высказывался в том же духе, как и Бисмарк, то есть говорил, что он принцу не советует принимать кандидатуру, но что формально обязать себя, особенно относительно будущего, он не может. В это время произошло свидание короля прусского с императором Александром II в Эмсе в присутствии Бисмарка и русского посла в Берлине, господина Убри. После этого свидания король прусский стал еще решительнее отказываться принять на себя какие бы то ни было обязательства относительно кандидатуры принца Гогенцоллернского на будущее время, и когда французский посол Бенедетти проявил настойчивость в своих домогательствах, ему отказано было в аудиенции. Таким образом, произошел разрыв между Францией и Пруссией.

Ввиду всех этих фактов не может быть никаких сомнений относительно вопроса, кто, собственно, является истинным виновником войны 1870 года. После одержанной над Австрией победы Бисмарк в течение четырех лет постоянно раздражал Францию, и его склонность довести дело до разрыва возрастала по мере того, как он терпел неудачи во внутренней политике. Его образ действий не мог привести ни к чему иному, как к сильному охлаждению немцев к идее об окончательной консолидации их отечества под главенством прусского короля. И вот Бисмарк вторично ставит все на карту, вызывает новую войну в расчете, что и на этот раз военное счастье не изменит прусскому оружию. Настает решительный момент. Пруссия не уверена в готовности южногерманских государств сражаться вместе с ней против Франции. Казалось бы, что мнимому объединителю Германии, то есть Бисмарку, следовало бы вступить в переговоры с Баварией, Вюртембергом и Баденом, чтобы заручиться их союзом, но он хорошо сознает, что его миссия не может увенчаться успехом, что ему, как представителю идеи полного подчинения германских государств Пруссии, вряд ли удастся склонить южногерманские государства к совместной борьбе. Объединителем Германии в этот критический момент выступает кронпринц Фридрих-Вильгельм, позднейший император Фридрих III, признающий своим «долгом позаботиться о развитии государственной и национальной жизни в либеральном духе» и приглашающий немцев «верить, что он далек от мысли вмешиваться в их внутренние дела или лишать их местной самобытности», и «смотреть на него и на его жену как на своих людей, а не как на северогерманских узурпаторов»(9), провозглашающий, что он будет «монархом, который предстанет перед своим народом честно и без всяких, задних мыслей, преданный конституционным учреждениям».

Кронпринц Фридрих-Вильгельм склонил в этот решительный момент южногерманские государства сражаться вместе с Пруссией против общего врага; он уверил их, что Пруссия под его властью не будет подавлять свободу и самостоятельность других членов союза германских государств, и ему поверили, потому что он, в противоположность Бисмарку, всегда умел внушать к себе доверие всех, с кем ни сталкивала его судьба, потому что он был натурой глубоко честной и потому еще, что его государственные приемы были диаметрально противоположны тем, которых придерживался Бисмарк. Германия обязана победой над Францией конечно, не дипломатам, а людям военным, и на первом месте тут стоят опять-таки кронпринц Фридрих-Вильгельм и Мольтке. Если последний проявил замечательные стратегические способности, то будущий император Фридрих III сумел воодушевить армию, выступить решительным борцом за объединение Германии на основании того единственно верного принципа, что «он не знает различия между баварцем, баденцем и другими жителями тридцати трех отечеств»(10). Король Вильгельм был прав, когда под Парижем, указав на сына, заявил: «Вот кто нас сюда привел»(11). О жизни и деятельности Бисмарка во время войны мы имеем самые подробные и точные сведения. Это — дневник одного из чиновников его походной канцелярии, доктора Морица Буша, появившийся в свете под заглавием: «Граф Бисмарк и его люди». Буш находился в постоянном общении с Бисмарком и принадлежит к самым горячим его сторонникам. Его книга с начала до конца является хвалебным гимном в честь его начальника, и тем не менее трудно было бы, кажется, даже самому рьяному порицателю Бисмарка составить книгу, более для него невыгодную, окончательно его развенчивающую как человека и государственного деятеля. В общем, получается такая картина, что Бисмарк преимущественно озабочен был тем, как бы поплотнее покушать и лучше выпить. Страшное кровопролитие не производит на него никакого впечатления. Напротив, он возмущается тем, что военное начальство слишком мягко обращается с французами. Когда ему сообщали, что войска сожгли ту или другую деревню, он весело потирал руки, прибавляя: «Вот это я хвалю». Он приходит в восторг, когда ему сообщают, что какой-то баварский солдат спрашивает своего офицера: «Как поступить с деревней: следует ли ее сжечь или умеренно опустошить?». Но в особенности поражает в дневнике Буша, что в самые решительные моменты разыгрывавшейся трагедии, когда гибли десятки тысяч людей, Бисмарк был озабочен главным образом тем, как бы поплотнее покушать, добыть шампанского, причем он ведет бесконечные гастрономические беседы, прерываемые только восклицаниями «надо расстрелять, повесить, сжечь» да жалобами на то, что военные власти не сообщают ему никаких сведений о ходе операций. Во время знаменитой встречи с Наполеоном, когда тот старался выговорить наиболее выгодные условия для капитуляции Седана и, возмущенный требованиями, которые предъявлял Бисмарк, заявил ему, что армия его предпочтет взорвать крепость и погибнуть, Бисмарк ответил: «Что же, пусть себе взлетают на воздух». Такими «находчивыми» ответами и остротами наполнены два тома книги Буша, и в этом отношении рьяный сторонник Бисмарка воздвиг ему очень незавидный памятник. Еще в другом отношении книга эта содержит указания, весьма характерные для Бисмарка. Одною из главных его забот было снабжать немецкую печать сведениями и соображениями по поводу происходивших событий. Бывали дни, когда он внушал Бушу до шести разных газетных статей, вступая в полемику с разными мнениями. Почти каждый раз день начинался с того, что Бисмарк предлагал написать ту или другую статейку, рекомендовал иллюстрированным газетам тиснуть тот или другой портрет людей, к которым он особенно благоволил. Статейки, внушенные Бисмарком, печатались в разнообразнейших органах, и, таким образом, он старался руководить общественным мнением, особенно когда оно проявляло склонность отнестись снисходительнее, гуманнее к побежденным французам. Само собой разумеется, что газеты дорожили сведениями с театра военных действий, и притом полученными из достоверных источников. Но всем этим сведениям придавалась определенная окраска в духе тенденций Бисмарка. Вот как писалась тогда история, как общество умышленно вводилось в заблуждение.

Несмотря на свои военные способности, кронпринц был врагом войны и в 1870 году поклялся, что это будет последняя его война. Он был расположен вести кампанию по возможности гуманнее, и в его распоряжениях это сквозит на каждом шагу. Наоборот, Бисмарк требовал самых крутых мер, особенно во время осады Парижа и против так называемых франтиреров. Его возмущало, что кронпринц склонен принять английское предложение относительно смягчения участи жителей осажденного Парижа. Ввиду всего этого кронпринц скрывал от Бисмарка многие известия, опасаясь, что тот, пользуясь своим влиянием, в день открытия общегерманского рейхстагана короля, будет настаивать на крутом решении возникавших вопросов. Бисмарк мстил ему тем, что, когда ему удавалось где-нибудь завладеть хорошим помещением для себя и своей канцелярии, он решительно отказывался уделить кронпринцу часть этого помещения и постоянно жаловался королю на образ действий кронпринца. Таким образом, и дело присоединения южногерманских государств к германскому союзу, следствием которого было провозглашение Германской империи в Версальском дворце, обошлось без Бисмарка. Любопытно и то обстоятельство, что король Вильгельм и его советник Бисмарк сомневались, как приступить к этому решительному шагу: они чувствовали, что их прежняя политика не могла возбудить симпатии к мысли об окончательном объединении Германии, так что даже не решались предложить титул «императора», полагали, что лучше назвать короля прусского «герцогом» всех германских государей. И в этом вопросе энергия кронпринца Фридриха-Вильгельма преодолела все препятствия. Его личность внушала безусловное доверие. Население, воодушевленное одержанными победами, шумно домогалось окончательного объединения Германии, а государи знали, что, ввиду преклонных лет короля Вильгельма, в более или менее близком будущем императором германским сделается кронпринц, взгляды которого во многих отношениях, и притом в коренных вопросах, диаметрально расходились со взглядами канцлера короля Вильгельма. Не Бисмарк, а кронпринц, популярность которого в то время достигла самых широких размеров и личность которого внушала всем доверие, был связующим звеном между германскими государями. Только благодаря ему, провозглашение Германской империи состоялось сравнительно легко, вопреки всем препятствиям, созданным Бисмарком.

Последствием войны для Бисмарка было возведение его в княжеское достоинство, награждение значительными денежными суммами и переименование его из союзного канцлера в имперский, состоявшееся 9 марта 1871 года.

1.2 Образование международных союзов

С 1871 г. расстроенная Крымской войной европейская система не только не стабилизировалась, но еще больше потеряла устойчивость. Мало того, что она усложнилась новыми элементами (Италия, Румыния, Греция) и уже одним этим стала неудобной для управления; в ней появился ярко выраженный доминирующий элемент (Германия). И то и другое представляло угрозу всеобщему миру. Банальная логика понуждала Петербург к стратегии восстановления равновесия сил, к которому всегда стремился и Лондонский кабинет. Но не всегда совпадали взгляды России и Англии на то, с кем и против кого поддерживать равновесие. Не было никакой гарантии, что совпадут они и на этот раз, на фоне полухаотического хода событий, растущего напряжения, равновозможных коалиционных комбинаций. Казалось, объективная обстановка позволяла России утвердиться в роли арбитра между Германией и Францией. Однако Петербург мог извлекать пользу из подобного судейства лишь до обострения собственных внешнеполитических проблем на континенте. То есть — до тех пор, пока ему самому не понадобились бы чьи-то посреднические услуги. А это уже ситуация, сужающая свободу маневра. В этом плане положение «блестяще изолированной» и «равноудаленной» от континентальных держав Англии было более выгодным. Ее «ахиллесовы пяты» находились за пределами Европы.

Запутанная партия, разворачивавшаяся на европейской «шахматной доске», глубоко озадачивала почти всех игроков многообразием вариантов, рискованных и соблазнительных. Быть может, единственный человек точно знал, что ему делать, ибо он стремился не победить, а не проиграть, не приобрести, а сохранить. Речь — о Бисмарке, для которого было очевидно: «сберечь объединенную Германию в ее новых границах отнюдь не легче, чем создать ее. А возможно, и труднее. Раньше Пруссия участвовала в коалициях, чтобы стать Германией, теперь Германия должна была защищаться от коалиций, чтобы вновь не превратиться в Пруссию»(12). Реваншизм Франции, настороженность России и недовольство Англии грозили слиться в целенаправленную политику: коллективно обуздать очередного претендента на гегемонию в Европе.

Отныне Бисмарка заботило одно — выстроить такую международную систему, которая исключала бы образование антигерманского союза. Он предполагал участие Берлина в любой комбинации европейских государств именно для того, чтобы контролировать и гасить па корню опасные для Германии тенденции. Подобная задача, невероятно сложная сама по себе, становилась почти невыполнимой из-за стремления канцлера оставить вне этой структуры одну державу — Францию, быстро оправлявшуюся от поражения. Но чем более недосягаемой выглядела цель, тем настойчивее Бисмарк добивался ее. Он взялся за дело в присущем ему стиле, сочетавшем неистовость и прагматизм. Германская империя — великое детище «железного» канцлера — была для него зеницей ока, ради которой он не собирался жалеть или щадить кого-либо. Как верного последователя Макиавелли, его мало волновал вопрос о «нематериальных» ценностях, могущих быть востребованными для жертвоприношения, — идеология, исторические традиции, династические связи, дипломатические обязательства, личные вкусы и симпатии. Он вовсе не жаждал увековечивать Францию в образе врага и наверняка обрадовался бы возможности установить с ней надежный мир, если бы она этого захотела. Однако абсолютный практицизм подсказывал Бисмарку, что Париж в обозримом будущем никогда не смирится с итогами франко-прусской войны. Поэтому надо сделать так, чтобы Франция вела политику реванша в одиночку, а Германия противостояла ей, имея на своей стороне нейтральную или – хорошо бы! – молчаливо сочувствующую Европу, коль скоро рассчитывать на большее просто нереально. Бисмарк опасался не агрессии Франции (поскольку при этом великим державам будет не с руки поддерживать ее), а превентивного удара Германии, который может сплотить против нее Европу. После 1871 года выдающийся ум и чувство удовлетворенности превратили Бисмарка из милитариста в одного из самых миролюбивых западных лидеров, совсем не потому, что пацифизм был органичной чертой его натуры, а потому, что пацифизм стал наиболее целесообразным оружием.

После победы над Францией канцлер принялся свивать паутину союзов, имевших для Германии в принципе оборонительное значение. По замыслу Бисмарка, все нити паутины должны были сходиться в Берлине, в его руках. Новую систему он предполагал снабдить прочным ядром, наподобие того, чем являлся в свое время Священный союз. Последний, однако; охранял всеобщий мир, как средство обеспечения равновесия и статус-кво для всей Европы. Бисмарку же требовался мир только для защиты своей страны. Канцлер заранее подготовил условия для предотвращения изоляции Германии. В 1863 г. он безоговорочно поддержал Россию, не уставая и позже убеждать ее в своем полном благорасположении. В 1866 г. он помог итальянцам приобрести Венецию. Тогда же у Австрии, проигравшей войну Пруссии, осталось нечто вроде чувства признательности Бисмарку, благодаря которому ее поражение оказалось почти «турнирным», с минимальным в тех обстоятельствах материальным и моральным ущербом для Вены.

Бисмарк остро нуждался в устойчивом геополитическом объединении в Европе, превышающем по своей суммарной мощи любой другой альянс. Идеальными кандидатурами были Австро-Венгрия и Россия. Союз с первой гарантировал господство в Срединной Европе. А дружба с Петербургом открывала перспективы глобального преобладания. Проблема, однако, состояла в том, как смягчить русско-австрийские противоречия па Балканах и избежать столкновения в этом взрывоопасном регионе. Существовали и другие трудности. Остававшиеся вне этого предполагаемого объединения государства — прежде всего Англия и Франция — не испытывали никакого восторга от такой реорганизации Европы, чреватой возрождением Священного союза. Они были готовы противодействовать планам Бисмарка и искать контркомбинации, в том числе с привлечением России и Австро-Венгрии. Кроме того, в Англии, где традиционно лелеяли идею равновесия, у кормила власти, после Пальмерстона, встали люди, понимавшие суть общеевропейских перемен не хуже германского канцлера. Все это позволяло сравнить задачу Бисмарка с тем, что делает жонглер или эквилибрист. С одной существенной разницей — он никогда не занимался такого рода «фокусами», у него не оставалось времени для тренировки, и, наконец, он подвергал огромному риску не только себя, но и судьбу Германии.

Петербург, хорошо видя, куда переместился дипломатический центр Европы, испытывал растущую озабоченность. Его не устраивала сама идея чьего-либо господства на континенте, от которого Россия страдала дважды — при Карле XII и Наполеоне I. Что касается собственного господства, то на реставрацию его пока не хватало сил. Да и, похоже, прошли времена, когда в Европе могла безоговорочно доминировать одна держава. Шла вязкая позиционная борьба на все более мозаичном поле. Каждый подбирал себе больших и малых союзников в соответствии со своими собственными национальными интересами. Отчасти осознанно, отчасти стихийно формировалась новая сложная структура военно-политического равновесия. Усиливалось влияние на этот процесс внеевропейских, колониальных проблем. В атмосфере неопределенности и тревоги перед неизвестным повысилась роль экспериментального, так сказать творческого начала в международной политике. Всякий раз после крупных потрясений, отодвигавших в тень истории одни государства и выводивших на свет другие, Европа должна была решать — что делать дальше. Но, пожалуй, никогда прежде этот вопрос не стоял так зловеще, хотя многие еще не чувствовали всего драматизма возникшей перед пародами проблемы выбора.

На первый взгляд, не было ничего фатального и ничего нового в том, что возвысилась одна из держав. Ведь издавна существовала банальная модель пресечения диктаторских поползновений — создание адекватного противовеса из заинтересованных государств. Так действовала Европа против Испании, Священной Римской империи, Франции, России. И все же после 1871 г. в международной конъюнктуре уже различимы признаки, отличающие ее от внешне аналогичных ситуаций в прошлом. Небывало выросли уровень военных технологий и скорость армейской мобилизации, что резко повышало остроту взаимных угроз и взаимного недоверия, порождало роковые соблазны. Возможность локализации войн и прекращения их по воле людей стремительно сокращалась. Уменьшались и шансы достигнуть быстрой и решительной победы над врагом, извлечь из нее нужные результаты, закрепить их в соответствующих дипломатических договорах и заставить других признать итоги войны. Благодаря распаду империй и образованию независимых государств происходило дробление Европы. Увеличивалась общая сумма противостоящих друг другу интересов. Слабые игроки искали помощи сильных, чтобы получить гораздо больше того, что они имели или что им причиталось «по справедливости». Их заботили только собственные цели, даже если ради них понадобилось бы нарушить европейский мир. Великие же державы старались соблюдать осторожность в отношениях со своими новоиспеченными собратьями и до поры до времени не давали вовлекать себя в опасные авантюры.

Как известно, появление в системе новых составных элементов усложняет ее управление и ее предсказуемость. В конечном итоге именно проблема контроля над деструктивными процессами объективно являлась самой важной для Европы — важнее, чем в 1815 г. Тогда эту проблему решили почти оптимально, ибо политики понимали ее всем своим существом. Теперь ее скорее ощущали, чем понимали. А когда все же пытались ее осмыслить, то не столько в контексте общеевропейского урегулирования, сколько с точки зрения частных преимуществ и гарантий для той или иной стороны. Государственные деятели бисмарковского поколения были не глупее своих предшественников, но стоявшие перед ними задачи требовали больше, чем просто ума и просто воли. Перед лицом неведомого и тревожного будущего они не без опаски маневрировали в пределах имевшихся у них альтернатив, избегая связывать себя четкими долгосрочными обязательствами на все случаи жизни. Они предпочитали отвечать на вызовы времени, а не упреждать их. Каждый из них в отдельности не был лишен благих намерений и способности к компромиссам, однако при наличии явных угроз миру и стабильности отсутствовала общая — не важно, с какой идеологической подкладкой, — концепция европейской безопасности. И в этом они безусловно уступали участникам Венского конгресса. Спонтанное, неупорядоченное развитие событий вынуждало политических лидеров 70—80-х гг. XIX в. то и дело полагаться на импровизацию и интуицию со всеми их плюсами и минусами. А как только «большая игра» в Европе выходила за условные рамки канонических правил, превосходство над партнерами и соперниками оказывалось на стороне Бисмарка.

Германский канцлер, проявив небывалую расторопность в достижении цели, продемонстрировал яркий политический талант. А приложив после 1871 г. все силы к сохранению достигнутого, он выказал зрелую политическую мудрость. Совершенно не смущаясь, казалось бы, нереальной и одиозной в глазах Запада задачей, Бисмарк принялся за воссоздание того, что не могло не ассоциироваться со Священным союзом — австро-русско-германского блока. Пока Лондон, Париж, Петербург и Вена пытались определить размеры угрозы, исходившей от новой Германии, Бисмарк сделал несколько блестящих ходов, чтобы эти опасения не воплотились в согласованные действия. Решительным предложением объединиться с Германией на взаимовыгодных основах он вывел из стана своих потенциальных противников Россию и Австро-Венгрию. В результате интенсивных переговоров 1871—1873 гг. и обменов официальными визитами между Берлином, Веной и Петербургом был образован Союз трех императоров, декларировавший своими целями: сохранение статус-кво в Европе; совместное урегулирование восточного вопроса; сотрудничество в обуздании революции. В принципе подобные установки отвечали интересам всех сторон.

Бросалось в глаза и сходство со Священным союзом, впрочем — при ближайшем рассмотрении — весьма относительное. Священный союз, как сердцевина Венской системы, несмотря на свои недостатки, представлял собой инструмент обеспечения мира и стабильности для всей Европы. Что касается Союза трех императоров, то он создавался в качестве фундамента иной, бисмарковской системы. Конечный смысл ее состоял в том, чтобы возвести защитный барьер вокруг Германии, прежде всего — против Франции и тех, кто пожелает помочь ей. Такой подход не гарантировал коллективной безопасности. Более того — исключал ее. По-видимому, останется навсегда неразрешимым вопрос — а возможно ли было вообще придумать для Европы нечто сравнимое по эффективности с Венской системой в ситуации, когда после 1871 года в европейской геополитической «тектонике» образовался катастрофический франко-германский разлом, какого еще не знала Европа? Лишь одна общая тенденция поддавалась прогнозу: отныне непримиримый антагонизм между немцами и французами станет источником накопления высочайшего напряжения в международных отношениях, с почти неизбежной перспективой, что кто-то станет на одну сторону, а кто-то на другую.

Россия не собиралась обрекать себя на роль пассивного исполнителя планов Бисмарка. Она вступила в Союз трех императоров с целями, существенно отличными от тех, которые преследовал германский канцлер, открыто их не декларируя. Александра II действительно волновали проблемы статус-кво в Европе, компромиссного решения восточного вопроса и предотвращения революции. (Именно поэтому Бисмарк и провозгласил их как основу для партнерства.) И он намеревался честно сотрудничать с Берлином и Веной в этом направлении при условии, что его не лишат свободы действий в угоду чьим-то замыслам. Однако Петербург решительно отказывался толковать Союз так, как этого хотел Бисмарк — в качестве средства апти-французской политики. Хотя канцлер догадывался об этом, все же он испытал немалое огорчение, когда его худшие подозрения подтвердились, да еще в весьма рискованных для Германии обстоятельствах.

В апреле 1875 г. Парижский кабинет предупредил великие державы о подготовке Германией превентивного удара против Франции. Со стороны последней это, скорее всего, был пробный шар, запущенный, чтобы выяснить реакцию Европ