Анализ монодрамы Е. Гришковца "Одновременно"

Ни для кого не секрет, что театр сегодня является во многом видом умирающим. Ныне выросло и здравствует целое поколение людей ни разу не сходивших в театр и, более того, не считающих себя в связи с этим чем-то обделёнными. На смену театру пришло кино и телевидение. Зачем куда-то ходить, когда можно просто нажать кнопку на пульте и увидеть всё, что хочется и даже сверх того; зачем домысливать и представлять, когда кино услужливо нарисует любые краски, а компьютеризированный герой изобразит возможные и невозможные трюки. Однако, кроме этих прямо скажем «обывательских» фактов, есть и другие, повлёкшие за собой упадок театра, такие как его несовременность, чуждость среднему человеку. Требуется «новое видение», «живая струя», что-то, что возродит театр, переведёт его на качественно новый виток развития.

Одной из «находок» нового театра стало творчество Евгения Гришковца, который возродил к жизни монодраму и дал ей качественно иное звучание. Всего лишь десять лет назад Е. Гришковец вышел на сцену со своим произведением «Как я съел собаку» и вот сегодня о нём говорят везде – на телевидении и по радио, в газетах и журналах, в интернете, за рубежом и, конечно же, в театре. Одни его любят, другие восхищаются, третьи находят его банальным, а четвертые даже не считают его творчество искусством. Такое разнообразие зрительских чувств и эмоций говорит лишь о том, что у этого человека, несомненно, есть талант, который не оставляет равнодушным. Десять лет это очень долго по человеческим меркам, но по меркам культуры это мгновение. Феномен Евгения Гришковца ещё не был исследован подробно, хотя многие литературоведы, критики, журналисты уже не раз обращались к его творчеству, пытаясь найти истоки его популярности и таланта. В данной работе мы постараемся определить суть феномена Е. Гришковца на материале анализа одной из его пьес.

Глава 1. Феномен писателя и драматурга Евгения Гришковца

На самом деле истоков феноменальности Е. Гришковца можно найти много. Это, во-первых, удивительная многогранность его таланта, поскольку он выступает в качестве писателя и драматурга, актёра и режиссёра, даже «певца». Он уже обладатель нескольких престижных премий, таких как «Антибукер», «Золотая маска», «Русский бриллиант», ему присуждена медаль «Символ Науки», а показ всех его моноспектаклей на фестивале «Золотая маска» в один день внесён в книгу рекордов Гинесса. Во-вторых, это конечно возрождение им к жизни такого непростого драматического произведения, как монодрама. И не только на бумаге, но и на сцене. Вообще монодрама – «драматическое произведение, разыгрываемое с начала до конца одним актером»(1). Если этот единственный актер играет одну роль, тогда монодрама представляет собой развернутый монолог, который может обращаться непосредственно к зрителю, к присутствующему безмолвному персонажу, или к персонажу, находящемуся за сценой. Евреинов Н. Н. в своей работе о монодраме(2) выдвигает на первое место внутреннюю централизацию действия, превращение «чуждой мне драмы» в «мою драму», т. е. драму самого зрителя, сопереживающего с центральным «действующим» персонажем пьесы. Этого «действующего» Евреинов называет «субъектом действия» или просто «я». Отношения этого «я» к миру, его субъективные восприятия людей и вещей определяют характер развертывающегося действия монодрамы. В советскую эпоху отдельные отзвуки теории Евреинова можно найти в практике режиссеров эстетски-формалистского лагеря. При этом они брали принцип монодрамы не из его первоисточника (Евреинов), а из практики кинорежиссуры, канонизировавшей прием «монодраматического монтажа»(3), задача которого — показать зрителю видимое или чувствуемое героем, с точки зрения этого героя. Подхваченный «новыми» театрами под названием «наплывов», этот прием получил повсеместное распространение. Наиболее яркие применения его дали Мейерхольд В. Э. («Ревизор») и Соколовский М. В., режиссер Ленинградского ТРАМ («Плавятся дни», «Клёш задумчивый» и др.). В последнем случае применение этого принципа подкреплялось теоретиком ТРАМ — Пиотровским А. И. — как искание «диалектической, ёмкой формы драматургии»(4). Однако, возвращаясь к творчеству самого Евгения Гришковца, интересно отметить сам способ написания им монодрам. Поскольку сначала возникает спектакль и только потом текст. «Всё существует в виде темы. (…) Я это играю, и тем самым не репетирую, а работаю с текстом».(5) Этот уникальный способ работы над произведением берёт своё начало в кемеровском театре «Ложа», где работал Гришковец. Актёры не брали готовых пьес, а создавали спектакль во время репетиций на тему, определённую заранее. «Наши спектакли вырастали, как кристалл. Мы много разговаривали, придумывали, и потому актёры становились как бы соавторами текста».(6) Поэтому-то свой первый текст «Как я съел собаку» он записал только через год после показа спектакля и то, только потому, что его просили об этом издатели. Впрочем, перенесённый на бумагу текст сам автор не любит, поскольку он лишился дополнительных «спецэффектов», как то: бесспорное обаяние героя, его интонация, пантомима и т.п. А напечатанные произведения, соответственно, стали материалом для литературоведческой критики и анализа. И теперь уже преимущества моноспектакля отделились от самой монодрамы. Но неожиданно разговорный текст оказался удобочитаем, приятен и даже художественно ценен. Способ, которым автор доносит свои мысли, – истории, небольшие сюжеты, которые то и дело вплетаются в канву текста. Многие критики называют их байками, анекдотами, вариантом американской «stand-up comedy»(7). В целом же тексты Гришковца – это сочетание ассоциаций, воспоминаний героя, которые возникают по мере того, как он рассказывает основной сюжет, если таковой присутствует. По сути дела, монопьесы Гришковца – это «лирические» монологи, в которых происходит самораскрытие чувств героя, выражение личного восприятия и душевного состояния. И здесь лишним может быть всё, что отвлечёт зрителя от монолога, в том числе и излишняя сценография. Поэтому она всегда минимальна, часто самодеятельна и при этом элегантна, как всё простое и гениальное. Морские канаты и ведро с водой для моноспектакля «Как я съел собаку», таблицы «Анатомия человека» и вентилятор для «Одновременно», тазик с водой, где плавают бумажные кораблики для «Дредноутов». Самая большая сценография в спектакле «Планета», где есть окно, а за ним маленькая комната, ветки возле окна, самолётик на верёвочке и спутник на палке. Всё условно: это только образы, сквозные символы его произведений.

Однако основное, что привлекает к нему людей это некая сопричастность каждого к процессу творчества. Ибо, говоря о собственных переживаниях, Гришковец говорит о том, что в жизни каждого. А ведь талантливым обычный человек считает автора, который пишет о нём, читателе. И не просто пишет, а пишет понятно и наглядно, собирая из маленьких кусочков – настроений, весёлых или неловких фраз, поступков, целую мозаику, мозаику человеческой жизни. И вот тут уже Евгению Гришковцу не много равных. Зрители или читатели, выйдя из зала или прочитав его произведение, ощущают сопричастность - «Это со мной было!». Пожалуй, именно в этом главный секрет его успеха, и, в конечном счёте, его феномен.

Глава 2. Художественное своеобразие монодрамы Е. Гришковца «Одновременно»

Монодрама «Одновременно» написана в 1999 году, а в 2004 появляется видеоверсия спектакля. Монодраму можно условно поделить на несколько логических центров. Первый центр – это старая философская проблема, что такое «я» и, главное, где оно находится. Автор последовательно приходит к мысли, что «я» это не «мои кишки и мой желудок», и «мои ноги – тоже не я» и «мой мозг – это не я». И тогда остаётся вопрос «где я?», который так и повисает в воздухе.

Второй центр – одновременность жизни, в которой живёт человек и миллиарды других людей, а также животных, растений, планет, галактик. А ещё, одновременно одни люди воюют, другие умирают, третьи рождаются, прямо сейчас, прямо в эту секунду. И при этом в голове каждого человека, тоже одновременно, происходит своя жизнь – эмоции, воспоминания, чувства. И всё это так причудливо переплетается, этот мир в мире мира. Одновременно.

Третий центр – важность почувствовать. И, даже, неважно что, главное ощутить сопричастность к жизни, от созерцания ли мировых шедевров живописи, от наступления не просто нового года, а Нового Года, от фильма про Французскую революцию.

И последний центр – «…хочется, чтобы было хорошо. (…) в этой жизни, а не в той». Вокруг этих центров строится повествование. Чтобы сделать эти темы более наглядными, автор вспоминает какие-то истории, ощущения, рассказывает о своих мыслях. Одни из них кажутся интересными и необычными, другие знакомыми, а третьи это то, о чём думаем и мы сами. Идя от частного к общему, от себя автора-актёра, к зрителю-читателю, Гришковец всегда корректен и мягок. Он не осуждает, не лепит ярлыков, не негодует, просто рассказывает. Иногда с юмором, что неуловимо роднит его с Джеромом К. Джеромом, иногда с лёгкой и светлой грустью, а иногда и с пафосом, который, как бы присыпан разговорной речью, что позволяет избежать какой-то неловкости, трагизма и напыщенности, обычно следующих за пафосным отрывком, написанным высоким стилем.

«(…) когда в каком-нибудь, даже совсем дурацком фильме какой-нибудь немецкий генерал, которого играет худой, остроносый литовский артист, говорит другому противному, толстому немецкому генералу, которого играет... другой литовский артист... так вот он говорит: "Вы не знаете этих русских, они не сдадутся...", или: "...он вам все равно ничего не скажет, этот Иван..." И весь этот фильм - дурацкий, и сцена эта - дурацкая, и немцы показаны дураками, и понятно, что было все не так... А мурашки по спине бегут. Мурашки... потому что - приятно, что русские солдаты такие..., что победили».

Удивительно и другое, что тексты, как и моноспектакли можно и легко смотреть (читать) с любого места. Моментально включаешься, прикипаешь. Это всё равно как если читать чужой дневник – интересно и как-то приятно волнует. Истоки этих чувств в постоянном самоопределении. Открывая чужой дневник, всякий невольно начнёт сравнивать, а он, этот другой такой же, как я? А Гришковец всем своим творчеством подтверждает, да, я такой же, как вы, я среди вас. Его образ усреднён, он на грани между собой и читателем (для автора частная деталь вообще не важна(8)). В рассказчике нельзя выявить конкретного человека. Не известно, каков его социальный статус, где он работает и где живёт. Известны только некоторые мысли, а они, в свою очередь, отделённые от реалий жизни конкретного человека, становятся достоянием каждого. «Я вижу в этих пьесах конец 90-х годов. Я вижу современника, который обращается ко мне напрямую. Не через залп "Авроры", не через что-то еще, а именно напрямую... Я читаю это и понимаю, что читаю о себе. И это написано обо мне» - заявляет режиссёр Иосиф Райхельгауз, член антибукеровского жюри(9).

Своеобразен язык монодрамы, поскольку «монолог вообще подразумевает адекватность выражающих средств данному психическому состоянию, и, кроме того, выдвигает как нечто самостоятельное именно расположение речевых единиц»(10). Язык Гришковца критики часто называют «косноязычием», и в этом есть доля правды. Однако «косноязычие» – это манера рассказчика, одна из главных его характеристик, как героя спектакля, так и героя пьесы, драматургического произведения. «Косноязычие» Гришковца – это «рваная», прерывистая речь, сходная по способу выражения с потоком сознания. Это то, что создаёт так называемый «эффект присутствия», диалога с рассказчиком. Текст как бы двигается и живёт (что действительно так, почти каждый моноспектакль обогащает текст пьесы, расширяет и углубляет его). Это – многочисленные многоточия, тире, повторы, восклицательные знаки, вводные слова, членение фраз на короткие предложения, слова-«паразиты», междометия.

«Тут вот какое дело, ...я себе представлял, что... ну, это устроено одним образом, а оказалось, что оно устроено совершенно иначе. Точнее, не представлял, ...у меня не было об этом никакого представления, ...у меня было, скорее, ощущение... Хотя нет... У меня было больше, чем ощущение, но меньше, чем представление... О том, о чем я сейчас скажу. Короче...».

Впрочем, говорить о том, что автор таким образом передаёт живую разговорную речь, некорректно. «Автор использует элементы разговорной речи, чтобы создать особую, сказовую, манеру повествования своего героя»(11). «Косноязычием» автор передает усилия, попытки героя выразить то или иное ощущение, чувство.Кроме того, этот своеобразный язык создаёт ощущение того, что происходящее не ловко отрепетировано и сыграно, а происходит именно здесь и сейчас, то есть проживается.

Ещё одна особенность речи рассказчика – насыщенность её глаголами: «Проснетесь часиков ... без пятнадцати два. Первого января Нового Века. Проснетесь такой... медленный. Телефон еще ни разу не позвонил. И вы встаете, идетеумываетесь, или не умываетесь... если не хочется. Открываете холодильник, а там... салатик... Да много чего осталось. И салатик, оттого что постоял в холодильнике, стал еще вкуснее, и торт тоже стал вкуснее». Глаголы создают иллюзию действия, действия не на сцене, а в речи, в воображении рассказчика и зрителей, читателей. Получается своеобразный театр воображения, где видно, что рассказчик живёт и с ним что-то происходит.

В целом же заслуга Гришковца-писателя, состоит в том, что он открыл нам среднего, возможно даже маленького человека, который не занят блестящими погонями и убийствами, поиском сокровищ и преступников, как герои современных книг и кинофильмов. Его герой просто живёт свою маленькую жизнь и проблемы, занимающие его действительно близки людям, которые не так уж часто думают о политике, мировой экономике и судьбах мира.

В рассказах Евгения Гришковца можно расслышать эхо Чехова и Шукшина. Он пишет современные истории о смешных и трагических пустяках, из которых состоит жизнь. Водители поездов, которые ездят до узловой станции и обратно, впечатления от старых фильмов, забытый на работе портфель… Любая мелочь под пристальным взглядом писателя приобретает размах почти эпический, заставляет остановиться на бегу и глубоко-глубоко задуматься. Рассказы эти — лучшая терапия для человека, задёрганного будничной гонкой и забывающего смотреться в зеркало. Посмотришь — и кажется, что жизнь не так уж бессмысленна. Её есть за что полюбить.

Заключение

Произведения и постановки Евгения Гришковца трудно назвать новаторскими, поскольку современная проза часто обращена к среднему человеку, а отголоски чувств и эмоций автора можно найти во многих классических произведениях. Новой явилась сама цепочка подачи произведений, когда автор сам приходит и показывает, как себя надо играть и делает это, и режиссирует собственные спектакли и выступает как блестящий актёр и мим.

За истекшее десятилетие его творческой деятельности он успел произвести фурор, вызвать народную любовь, сняться в различных ток-шоу и даже рекламе. Его имя стало брендом, а то к чему он прикасается – безусловно продается. Вышел в «тираж», по меткому выражению современников. А тут уже сложно однозначно говорить хорошо это или плохо, это просто свойство современной популярности, примета времени. Для кого-то Гришковец уже «выдохся», «повторяется», а кого-то по-прежнему трогает за душу. Это обычный литературный процесс, когда современников может быть трудно оценить объективно, а величие видится только на расстоянии, спустя много лет.

1. Литературный энциклопедический словарь терминов и понятий.

2. ЕвреиновН.Н. «Введение в монодраму». СПБ, 1909 г.

3. Тимошенко С.А. «Искусство, кино и монтаж фильма». Л., 1926.

4. ПиотровскийА. И. «Кинофикация искусств». Л., 1929 г.

5. Гришковец Е.В. Эфир «Эхо Москвы», 28.01. 2001.

6. Гришковец Е.В. гзт «Вечерняя Москва» № 40, 28.02.2001.

7. Болотян И. «Гришковец: автор, феномен, синдром», гзт. «Литературная Россия» № 42, 20.10.2006

8. «Е. Гришковец: Названия у меня нету», гзт. «Московские новости» №14, 17.04.2000.

9. Поспелов П. «Антибукер и Гришковец», гзт. «Известия» от 17.11.1999.