Геополитический код России

Существует несколько определений геополитического кода государства. Синтезировав их и вычленив главное, можно вывести понятие, которое поможет определить геополитический код Российской Федерации.

Первое определение дает известный русский геополитик В.А. Дергачев. По его мнению, геополитический код – это исторически сложившаяся на основе баланса национальных интересов многовекторная система политических отношений государства с внешним миром, обеспечивающая определенный государственный статус на мировом, региональном и местном уровнях (сверхдержава, региональная держава и т.д.). Включает государственные интересы, идентификацию внешних угроз и технологию их устранения или нейтрализации. На основе Геополитического кода разрабатываются доктрины национальной безопасности. Он имеет аналогию с генетическим кодом. Здравомыслящий человек не будет разрушать собственный генетический код. Политики, наоборот, часто разрушают геополитический код государства раньше, чем начинают думать о последствиях трансформации(1).

Другое определение дает Дж. Гэддис в своей книге «Структура геополитического мирового порядка»:

Геополитический код – зашифрованные геополитические показатели мировых держав. Регулирует в геополитических формулах реальные геополитические интересы того или иного государства, проводящего внешнюю политику в своих собственных интересах и разделении всего мира на друзей, врагов, нейтралов. Это помогает определять некие стратегические решения. Геополитические коды – это строительные кирпичи, из которых складывается мировой порядок. Смена правительств той или иной страны может сменить ее геополитический код, но все равно основные стратегические пути движения остаются неизменными.

Геополитические коды имеют свое масштабирование, зависящее от масштаба государства. Особое значение для государства имеет ближайшее окружение государств-соседей: либо определяет выгоду, либо осложнение отношений, т.е. каждое государство имеет свой локальный код (отношения с государствами-соседями).

Таким образом, соединив эти два определения можно выстроить схему, по которой возможно будет определить геополитический код России.

Во-первых, необходимо выявить основные национальные интересы России на мировой арене. Проанализировав их, можно будет судить о направлениях или векторах внешней политики государства. Рассмотреть внешнюю политику России на современном этапе.

Во-вторых, рассмотреть положение Российской Федерации на разных уровнях международных отношений. Для основы возьмем три уровня локальный, региональный и статус сверхдержавы на глобальном уровне.

В-третьих, проанализировав положение России на международной политической арене на всех уровнях, обозначив основные векторы внешней политики и приоритеты в национальных интересах, можно будет спрогнозировать или определить основные пути развития государства в ближайшем будущем.

1.Национальные интересы России

Развал Советской Империи, хрупкость и государственная несостоятельность новых политических образований на ее территории (включая РФ) заставляют искать более конкретную категорию для понимания «русских национальных интересов». Единственной органичной, естественной, исторически укорененной реальностью в этом вопросе может быть только русский народ.

Русский народ это историческая общность, имеющая все признаки полноценного и стабильного политического субъекта. Русский народ объединен этнически, культурно, психологически и религиозно. Но не только это является главным основанием для постановки его в центр геополитической концепции как субъекта политической и социальной стратегии. Русский народ, в отличие от многих других народов, сложился как носитель особой цивилизации, имеющей все отличительные черты самобытного и полноценного планетарно-исторического явления. Русский народ та цивилизационная константа, которая служила осью в создании не одного, а многих государств: от мозаики восточнославянских княжеств до Московской Руси, Петровской Империи и Советского блока. Причем эта константа и определяла преемственность и связь между образованиями, столь различными политически, социально, территориально и структурно. Русский народ не просто давал этническую базу для всех этих государственных формаций, он выражал в них особую цивилизационную идею, не похожую ни на какую другую. Не государство сформировало русскую нацию. Напротив, русская нация, русский народ экспериментировал в истории с различными типами государственных систем, по-разному выражая (в зависимости от обстоятельств) специфику своей уникальной миссии(2).

Русский народ, безусловно, принадлежит к числу мессианских народов. И как у всякого мессианского народа, у него есть универсальное, всечеловеческое значение, которое конкурирует не просто с иными национальными идеями, но с типами других форм цивилизационного универсализма. К. Леонтьев и русские евразийцы довольно полно развили эту идею.

И на нынешнем переходном периоде именно русский народ должен быть взят в качестве главного политического субъекта, от которого и следует откладывать шкалу геополитических и стратегических, а также социально-экономических интересов России. Русский народ и есть сегодня Россия, но не как ясно очерченное государство, а как геополитическая потенция, реальная и конкретная с одной стороны, но еще не определившая свою новую государственную структуру ни ее идеологию, ни ее территориальные пределы, ни ее социально-политическое устройство.

Тем не менее «потенциальная Россия» сегодня имеет гораздо больше фиксированных характеристик, нежели эфемерные РФ или СНГ. Эти характеристики связаны напрямую с той цивилизационной миссией, в осуществлении которой состоит смысл бытия русского народа.

Во-первых, русский народ (= Россия), без сомнения, ответственен за контроль над северно-восточными регионами Евразии. Этот русский «Drang nach Osten und Norden» составляет естественный геополитический процесс русской истории в последние века, который не прекращался ни при каких политических катаклизмах. Макиндер называл Россию «геополитической осью истории», и это совершенно справедливо, так как русский народ действительно традиционно тяготел к цивилизационному освоению всех тех внутриконтинентальных евразийских пространств, которые расположены в самом центре материковой массы. Отсюда можно заключить, что стратегические интересы русских неотделимы от просторов Северо-Восточной Евразии. В этом заключается фундаментальный принцип при определении реальных перспектив геополитики России (= русского народа)(3).

Во-вторых, русский народ (= Россия) наделен особым типом религиозности и культуры, которые резко отличаются от католико-протестантского Запада и от той постхристианской цивилизации, которая там развилась. В качестве культурной и геополитической антитезы России следует брать именно «Запад» как целое, а не просто одну из составляющих его стран. Современная западная цивилизация является универсально ориентированной: во всех ее отсеках существует особое культурное единство, основанное на специфическом решении главных философских и мировоззренческих проблем. Русский универсализм, фундамент русской цивилизации, радикально отличается от Запада во всех основных моментах. В некотором смысле, это две конкурирующие, взаимоисключающие друг друга модели, противоположные полюса. Следовательно, стратегические интересы русского народа должны быть ориентированы антизападно(что проистекает из императива сохранения русской цивилизационной идентичности), а в перспективе возможна и цивилизационная экспансия.

В-третьих, русский народ (= Россия) никогда не ставил своей целью создание моноэтнического, расово однородного государства. Миссия русских имела универсальный характер, и именно поэтому русский народ планомерно шел в истории к созданию Империи, границы которой постоянно расширялись, охватывая все больший и больший конгломерат народов, культур, религий, территорий, регионов. Считать планомерный и ярко выраженный «экспансионизм» русских исторической случайностью абсурдно. Этот «экспансионизм» составляет неотъемлемую часть исторического бытия русского народа и тесно сопряжен с качеством его цивилизационной миссии. Эта миссия несет в себе некий «общий знаменатель», который позволяет русским интегрировать в свою Империю самые различные культурные реальности. Однако «общий знаменатель» имеет свои особенности, и применим только к тем народам, которые имеют определенную историческую специфику и культурное содержание, тогда как остальные народы (в частности, некоторые нации Запада) остаются глубоко чуждыми русскому универсализму (что исторически проявляется в неустойчивости и даже противоречивости русского политического влияния в Европе)(4).

В-четвертых, русский народ (= Россия) исходит в своем бытии из еще более глобальной, «сотериологической» перспективы, которая в пределе имеет общепланетарное значение. Речь идет не о безграничном расширении «жизненного пространства» русских, но об утверждении особого «русского» типа мировоззрения, который акцентирован эсхатологически и претендует на последнееслово в земной истории. Это высшая сверхзадача нации как «богоносного народа»(5).

Следовательно, теоретически нет на планете такого народа, такой культуры или такой территории, чья судьба и чей путь были бы безразличны русскому сознанию. Это проявляется в непоколебимой вере русских в финальное торжество Правды, Духа и Справедливости, причем не только в рамках русского государства, но и повсюду. Лишить русских этой эсхатологической веры равнозначно их духовному оскоплению. Русским есть дело до всего и до всех, и поэтому в последнем счете интересы русского народа не ограничиваются ни русским этносом, ни Русской Империей, ни даже всей Евразией. Этот «трансцендентный» аспект русской нации необходимо учитывать при разработке будущей геополитической стратегии.

Очевидно, что в нынешних условиях и при общепринятых западных, светских, количественно-либеральных нормах юридического подхода не существует никакой объективной возможности не только правовым образом закрепить статус «русского народа» как самостоятельного политического субъекта, но даже ввести в юридический и дипломатический обиход такой термин, как «народ». Современное международное право (копирующее в основных чертах римское право) признает в качестве полноценных политических субъектов только государство и индивидуума.

И поэтому есть кодекс «прав государств» и «прав человека», тогда как само понятие «прав народа» отсутствует. Это неудивительно, так как светский и количественный подход не может принимать в расчет такие культурные духовные категории, как этнос, народ и т.д. Сходное количественное отношение характеризовало и советский строй, и «демократический» мир. А так как русский народ в актуальный период пребывает на территории, где действуют либо «постимперские», либо либерально-демократические принципы легитимности, ни о каком автоматическом признании политического статуса «народа» не может быть и речи. Следовательно, логика выяснения и защиты «русских национальных интересов» требует серьезных изменений в существующей юридической практике, и более того, радикального пересмотра этой практики в национальном ключе. Как бы то ни было, первым шагом к выявлению «национальных интересов русского народа» является признание этого народа самостоятельным политическим субъектом, имеющим право самому решать, что ему выгодно, а что нет, и предпринимать в соответствии с этим геополитические, социально-экономические и стратегические шаги.

2. Система политических отношений России

2.1 «Время разбрасывать камни»(6)

Внешняя политика является, пожалуй, самой яркой и одной из наиболее обсуждаемых составляющих курса, проводившегося в 2000–2008 годах, все признают, что за время правления второго российского президента международное положение страны качественно изменилось. Активность России значительно повысилась, ее присутствие на мировой арене стало намного более заметным.

Анализировать внешнюю политику Российской Федерации начала XXI века невозможно в отрыве от общих тенденций в развитии международных отношений. Именно эти тенденции создают рамочные и подчас достаточно жесткие условия внешнеполитической деятельности государств. Мировая система функционирует по неизменным в целом принципам, погружая государства в атмосферу суровой и бескомпромиссной или, наоборот, щадящей конкуренции и сталкивая их интересы. Но эта система отличается динамическим разнообразием и постоянно ставит страны перед новыми, часто ранее неведомыми вызовами. Реакция на них – способ выживания суверенного государства, и она зачастую определяет как внутреннее развитие, так и стиль поведения участников международных отношений(7).

По данным Левада-центра, в январе 2008 года 60% россиян полагали, что у страны есть продуманный курс на международной арене (в январе 2005-го таких был 41%). А число тех, кто считает, что внешняя политика России сводится к реагированию на сиюминутные обстоятельства, сократилось за три года с 40% до 21%. Резкий скачок показателей произошел именно в последний год – между январем 2007-го и январем 2008 года.

Необратимое, хотя и постепенное возвращение России в пространство мировой экономики и политики создало возможности, но одновременно поставило перед национальной внешней политикой новые требования и структурные ограничения. Наконец, динамика экономического и политического развития страны после 2000 года, и особенно 2003-го, определила характер ее действий.

За первые годы XXI столетия Россия превратилась в полноценного участника глобальной политики. И вела она себя совершенно адекватным этой политике образом.

В практическом плане содержание российской внешней политики в 2000–2008 годах определяли два фактора.

Во-первых, это тенденции внутреннего развития, основным содержанием которых был поиск государством ответов на вызовы новейшего времени.

Во-вторых, общее состояние международной системы, все более активно сталкивающей «бильярдные шары» интересов ведущих государств мира. Общее нарастание анархии – явление в истории отнюдь не новое, однако, в отличие от предшествующих периодов, к исчезновению четких правил (происходящему буквально на глазах) добавилось объективное углубление всеобщей экономической взаимозависимости.

На протяжении первых лет нового века появлялось все больше признаков того, что мировая система совершает «полет в зоне турбулентности». Развивая в нашем контексте метафору, примененную американским автором Леоном Ароном к отношениям Россия – США, можно сказать, что самой глубокой «воздушной ямой» стало вторжение Соединенных Штатов и их союзников в Ирак в марте 2003-го. После этого акта, противоречившего не только международному праву, но и логике рационального поведения, стало окончательно ясно, что рассчитывать на установление сколько-нибудь стабильного порядка в мире не приходится. И теперь каждый волен искать источники усиления самостоятельно.

В полном соответствии с качеством международной среды принципом внешней политики России во все большей степени становилось наращивание своей относительной силы. Особенно если учитывать, что к середине нынешнего десятилетия у Москвы появились для этого моральные и физические ресурсы. Такое развитие событий неизбежно приводило к появлению конфронтационных элементов в поведении страны, что особенно заметно в тех регионах и сферах деятельности, где у России были и остаются конкурентные преимущества: прежде всего в энергетике, проблемах, связанных с управлением важнейшими институтами международной безопасности, и на постсоветском пространстве.

На каждом из участков, доступных для экспансии, Россия стремилась продвинуться как можно дальше. Отказываясь, как это стало общепринято, от догматичного отношения к действовавшим доселе принципам поведения. А поскольку Москва не ограничена рамками общих военно-политических блоков Европы и США, ее внешнеполитическая активизация неизбежно принимала формы откровенного бряцания оружием и демонстративных выпадов в адрес атлантических визави.

Таким образом, переход от эпохи холодной войны к какому-то новому статус-кво, характер которого еще не прояснился, продолжается. В таких условиях Российскому государству было бы рискованно начать полномасштабно «собирать камни», пытаясь выстроить новую систему взаимоотношений с внешними партнерами. Велика опасность попасть под удар со стороны тех, кто эти камни пока разбрасывает. Но время начала «сбора камней» важно не упустить(8).

2.2 Россия и международные институты

За годы президентства Владимира Путина «конкуренция» стала понятием, наиболее часто применяемым для характеристики окружающего мира. Так, оно неизменно присутствует в ежегодных посланиях президента Федеральному собранию, в высказываниях министра иностранных дел Сергея Лаврова и других официальных лиц. А главный идеолог российской политики Владислав Сурков прямо увязал конкуренцию с базовым, на его взгляд, понятием «суверенной демократии»: «Суверенитет – это открытость, это выход в мир, это участие в открытой борьбе. Я бы сказал, что суверенитет – это политический синоним конкурентоспособности».

Преобладание мотивов соперничества при определении тактики отношений с партнерами неминуемо толкает российскую власть (как, впрочем, и руководителей других держав) к необходимости ежедневно решать для себя «дилемму узника» (в теории игр так называется игра с ненулевой суммой, в которой игроки должны постоянно делать выбор, что выгоднее – сотрудничать друг с другом или предавать). И чем шире спектр вопросов, представляющих взаимный интерес, и выше степень институционализации отношений, пример чего мы находим в практике взаимодействия с государствами евро-атлантического сообщества, тем чаще требуется такое решение.

Именно по причине недоверия, царящего между «государствами-узниками», встречные инициативы России и стран Запада с целью пригласить друг друга к военно-политическому либо экономическому компромиссу оставались на протяжении последних лет без ответа. Одновременно движется к финалу процесс эрозии миропорядка холодной войны – размываются его последние институциональные основы. И если до какого-то момента Москва выступала в качестве «державы статус-кво», стремясь сохранить при себе хотя бы что-то из геополитического наследия Советского Союза, то в последнее время Россия, накопив достаточно сил, уже сама включилась в процесс пересмотра правил.

Так, в 2007 году Россия объявила об отказе от такого «реликта холодной войны», как Договор об обычных вооруженных силах в Европе (ДОВСЕ), и резко ужесточила отношение к Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ).

До этого на протяжении большей части президентства Владимира Путина (примерно до второй половины 2006 года) ставка делалась на укрепление внешнеполитических позиций страны посредством участия в многосторонних форматах. Идея интеграции России в сообщество передовых государств оставалась стержнем внешнеполитического подхода. При этом российское понимание интеграции, ее форм и условий менялось с течением времени и – за редкими исключениями – все больше исходило из необходимости собственного усиления(9).

Апофеозом периода повышенного внимания Москвы к международным институтам можно считать саммит «Большой восьмерки» в Санкт-Петербурге (июль 2006). Хотя формат встречи, прошедшей под председательством России, не предусматривал серьезного обсуждения чего-либо, даже символическое значение форума вполне окупало вложенные в его подготовку средства. К тому же периоду относятся пик попыток присоединиться к Всемирной торговой организации (ВТО), максимальный интерес к началу переговоров о заключении нового базового соглашения с Европейским союзом и активизация России в рамках Шанхайской организации сотрудничества (ШОС).

Но кооперативный подход не оправдал ожиданий Москвы. Это объясняется рядом конкретных причин. Прежде всего, тем, что внешние партнеры России к тому времени окончательно стали подходить к международным институтам и правилам с инструментальной точки зрения. И стало уже невозможно не замечать, что США и Европа пытаются интеграционные устремления для получения односторонних выгод.

В какой-то момент данный принцип взяла на вооружение и российская дипломатия. Москва разочарована в возможности отстаивать национальные интересы, опираясь на универсальные или действующие в рамках конкретных организаций международные правила. По мнению России, которое де-факто оформилось в 2007-м, необходимо либо пересматривать существующие правила с учетом новой расстановки сил, либо не настаивать на обязательности их соблюдения.

В качестве альтернативной модели, к которой начинает прибегать и Россия, рассматриваются наиболее результативные в последние годы adhoc-коалиции – специально созданные отдельными государствами форматы для решения конкретных проблем: «шестерка» по северокорейскому урегулированию или «пятерка» по иранской ядерной программе.

Напротив, попытки задействовать существующие институты, не приводили к заметному прогрессу. Например, конференция ОБСЕ, созванная по требованию России весной 2007 года, чтобы обсудить перспективы ДОВСЕ, закончилась ничем. Безрезультатными остаются и попытки перевести тему ПРО в общеевропейский формат и привлечь к ее обсуждению партнеров США и России из НАТО и Европейского союза. Большинство стран – участниц этих организаций заинтересованы в том, чтобы вопрос решался на двустороннем уровне между Москвой и Вашингтоном, и не хотят брать на себя даже часть ответственности.

Многополярный мир воспринимается рядом участников международных отношений как благо, поскольку многие беды последних лет связываются с попытками установить доминирование одной державы. Но мало учитывается тот факт, что многополярность, формирующаяся в условиях распада институтов, отнюдь не означает возвращения к стабильным многосторонним форматам. Скорее есть основания ожидать дальнейшего ужесточения противодействия «всех всем» с возникновением ситуативных краткосрочных объединений для решения конкретных проблем.

В результате размывания понятной структуры международных отношений нарастает общая нервозность. Ее неожиданным индикатором стала реакция ведущих западных стран на символический шаг России летом 2007 года, когда в ходе глубоководной экспедиции триколор был установлен на арктическом дне в районе Северного полюса. Никто из российских официальных лиц даже не упоминал о том, что данное действие само по себе может иметь какие-то международно-правовые последствия. Тем не менее, последовал всплеск резких заявлений под общим лозунгом: «Дать отпор российскому экспансионизму!» Более того, дискуссия об изменении климата, уже несколько лет интенсивно ведущаяся в Европе, внезапно приобрела не свойственный ей ранее геополитический оттенок – на заседании Европейского совета (март 2008 г.) говорилось о том, что оттаивание вечной мерзлоты стимулирует рост конкуренции за арктические ресурсы.

Одновременно все заинтересованные страны немедленно приступили к развертыванию различных программ с целью гарантировать свой суверенитет в Арктике. Ведь острые противоречия в этом регионе существуют не только с Россией, но и между рядом союзников по НАТО.

Подобные настроения подтверждают неготовность сторон реализовать естественную с точки зрения рациональной логики «большую сделку» – улучшение возможностей доступа компаний стран ЕС к энергетическим ресурсам РФ в качестве платформы для создания стратегического союза России и Европы. Как, собственно, и неготовность решать на взаимовыгодной основе другие – зачастую не менее важные – вопросы двусторонней повестки дня.

2.3 Восточный направление, как доминирующий вектор во внешней политике

Визит президента РФ Владимира Путина в страны Персидского залива показал, что Россия меняет вектор внешней политики. Об этом на пресс-конференции по итогам визита российского президента в станы Ближнего Востока заявил президент Академии геополитических проблем Леонид Ивашов:

«Визит нужно рассматривать в контексте «треугольника» Дели – Мюнхен – Ближний Восток. Он (визит) показал, что Россия разворачивается в сторону Востока».

Также он пояснил, что в Мюнхене Путин заявил о взглядах на ход мировой политики, а на Ближнем Востоке в центре внимания оказались государства, традиционно находившиеся в сфере контроля США. «Таким образом, – сказал Ивашов, – от подчиненного положения, в котором Россия находилась по отношению к США и Европе, Россия начала играть самостоятельную роль в большой политике».

По мнению экспертов, Россия сегодня имеет больший потенциал на Ближнем Востоке, чем США, поскольку она может быть посредником во всех конфликтных вопросах, в разных частях Большого Ближнего Востока, а, кроме того, Россию там ждут и в качестве надежного экономического партнера.

По словам президента Академии геополитических проблем, в экономической области «газовый ОПЕК» имеет большие перспективы, так как его можно использовать в качестве инструмента для поддержания мира и стабильности в регионе.

«Недавний визит президента в Саудовскую Аравию, Катар и Иорданию может иметь исторические последствия, если Россия выдержит взятый курс», – заключил Леонид Ивашов.

Еще один участник пресс-конференции – вице-президент Академии геополитических проблем Владимир Анохин отметил, что «на фоне усиления американской группировки в районе Персидского залива, громких заявлений об опасности со стороны Ирана для всего мира визит Путина ярко диссонировал с политикой США в регионе. Визит и его итоги показали, что арабские страны не могут сориентироваться в политике США, а Россия создает условия для развития предсказуемой ситуации в регионе.

2.4 Взаимоотношения с основными центрами экономической мощи Россия и ЕС

Взаимоотношения России и Европейского союза, несомненно, играют и будут играть важную роль не только для этих субъектов, но и для мировой политики в целом.

С вхождением в 1995 г. Финляндии в Европейский союз Россия и ЕС стали соседями. После нынешней волны расширения Европейского союза и присоединения к нему государств Балтии, Центральной и Восточной Европы протяженность общей границы заметно увеличится. Это еще более сблизит Россию с центром процессов европейской интеграции. Однако различия между Россией и Европейским союзом достаточно велики. Если Россия является в основном индустриальным обществом, то страны ЕС уже вступили в постиндустриальную фазу. Достаточно отметить, что один из наиболее амбициозных проектов российского руководства на рубеже ХХ–ХХI вв. состоял в том, чтобы добиться ежегодного прироста внутреннего валового продукта не менее чем на 8% и за 15 лет достичь современного уровня душевого валового внутреннего продукта Испании и Португалии –

государств, отнюдь не являющихся экономическими лидерами Европейского союза. Нельзя не признать, что российско-финляндская граница сейчас одна из самых контрастных в современном мире. Естественно, и проблемы по обе ее стороны существенно (порой даже разительно) отличаются(10).

Приход к власти Владимира Путина совпал с началом определенной стабилизации. Этому благоприятствует и хорошая для России конъюнктура мировых цен на нефть. Важно подчеркнуть, что Путин пытается двигаться дальше, чем его предшественник, в проведении реформ, в том числе и в тех сферах, реформирование которых в 90-е годы практически не осуществлялось. Если в исполнительной и представительной власти после принятия Конституции 1993 г. наблюдались кардинальные изменения – произошел практически полный разрыв с советской системой, то положение дел в судебной системе сохранилось почти прежним. Администрация президента внесла в Госдуму серию законопроектов по приведению судебной системы в соответствие с нормами Совета Европы и добилась их принятия. Готовится серия законопроектов о местном самоуправлении (в большинстве регионов России оно существует только формально или ведет минимальную деятельность). В ходе их разработки также учитываются нормы Совета Европы. При изменении ряда законов (таможенных правил и т.д.) брались в расчет нормы, существующие в Европейском союзе и Всемирной торговой организации. Предпринимаются шаги по модернизации образования, включению российской высшей школы в интеграционные процессы, идущие в мире, и в первую очередь в европейское образовательное пространство. В то же время проведение структурных реформ экономики в основном откладывается. Усилилось влияние государства на средства массовой информации, особенно на телевидение. Значительная часть российской элиты не понимает нового места России в мире, живет представлениями о сверхдержаве. Определенные круги готовы идти еще дальше и призывают к «реакции», пытаясь реабилитировать в общественном мнении не только Дзержинского, но и ближайших сталинских сподвижников Берию и Кагановича, единодушно осуждавшихся всеми с конца 50-х годов. Внутри правящей элиты в последние годы также произошло определенное изменение в соотношении сил. В конце90-х годов федеральная власть заметно ослабла. Президент Борис Ельцин постоянно находился в конфронтации с Госдумой, где большинство принадлежало коммунистам и националистам. Резолюция об импичменте, выдвинутая оппозицией в мае 1999 г., не получила необходимого числа голосов, но, даже по признанию советников Ельцина, стала политическим поражением первого президента России. Резкое ухудшение экономического положения после дефолта 1998 г. подорвало авторитет федерального Центра и усилило центробежные тенденции в регионах, особенно в тех, где были заметны тенденции к установлению этнократии. Местные элиты на практике поставили под свой контроль и часть аппарата федеральной власти, испытывавшего постоянный недостаток финансирования из государственного бюджета. Попытки Ельцина играть на противоречиях между региональными элитами, вступать с ними в особые отношения (договоры о распределении полномочий) также не дали ожидаемого результата. В этих условиях президент и его окружение искали опору у финансово-промышленных групп («олигархов»), чье влияние на государственную политику заметно возросло(11).

Президенту Путину частично удалось изменить ситуацию. Роль региональных элит ощутимо уменьшилась. Президенту и правительству в основном удалось наладить рабочий контакт с Госдумой. В отличие от Ельцина, управлявшего страной путем издания указов, Путин предпочитает добиваться принятия законов. Это делает обстановку более стабильной и предсказуемой. Правительство среди прочего провело несколько законов, которые в перспективе, возможно, приведут к структурированию более влиятельной партийной системы. Во время предвыборной кампании 2000 г. Владимир Путин неоднократно заявлял, что в России не будет «олигархов» 4. Это, естественно, не означало войну с крупным капиталом. На практике власти начали борьбу только с двумя «олигархами» – Борисом Березовским и Владимиром Гусинским, которые явно пытались встать выше государственных институтов. Кампания против этих двух фигур, пользовавшихся явной нелюбовью населения, способствовало росту популярности Путина. Остальные промышленно-финансовые группы были лишь поставлены в определенные рамки. Но в условиях уменьшении влияния региональных элит, слабости политических партий роль крупного капитала на практике не уменьшилась, а возросла. Диалог высшей власти с бизнесом идет постоянно, хотя порой и не бесконфликтно.

Что стоит на пути партнерства?

Кроме значительных различий в уровне развития у России и ЕС есть еще немало трудностей(12).

Во-первых, Европейский союз в последнее время придает принципиальное значение своим отношениям с исламским миром. Эта проблема имеет два аспекта. Первый – внутренний, т.е. наличие практически во всех странах ЕС значительного мусульманского меньшинства, состоящего из иммигрантов. Политика стран ЕС в отношении этого меньшинства различна, но общим является признание ислама одной из основных религий Европы, ставка на включение иммигрантов в той или иной форме в европейское общество. По нашему мнению, сделать этого пока не удалось, и удастся ли вообще – вопрос весьма дискуссионный. Влияние мусульманских общин на политику европейских государств пока ограниченно (так, наличие такой общины не помешало британскому правительству послать войска в Ирак), но вместе с тем очевидно, что политическая элита Европейского союза не желает обострять эту проблему и идет исламскому меньшинству на значительные уступки. Второй аспект проблемы – внешний, связанный со стремлением ЕС в максимальной степени улучшить отношения и наладить широкомасштабное сотрудничество с арабским миром, Ираном и рядом других стран. Особо важной представляется в связи с этим значительная помощь, оказываемая Европейским союзом Палестинской автономии. Подобная политика время от времени входит в противоречия с интересами России. Начнем со вступления Турции в ЕС. Дебаты, которые шли по этому поводу летом – осенью 2002 г., весьма показательны. Так, в ноябре 2002 г. премьер-министр Бельгии Ги Верховстадт подчеркнул: «У Турции есть свое место в Европейском союзе, ответ на вопрос о возможности ее присоединения к ЕС был дан уже три года назад в Хельсинки». Трудно представить, чтобы кто-либо из руководителей государств – членов ЕС выступал с подобными заявлениями в отношении России. Речь, конечно, не идет о каком-либо соперничестве России и Турции, их геополитические противоречия не столь уж значительны. Однако подозрения в двойном стандарте при оценках положения с правами человека, национальными меньшинствами и т.д. возникают. Еще более рельефно данные аспекты выступают в связи с проблемой борьбы с терроризмом. Если США проявляют определенное понимание того, что ситуация в Чечне достаточно сложна и многообразна и России приходится бороться с настоящими террористами, то в общественном мнении и политических кругах Европы чеченская проблема часто сводится к нарушению прав человека федеральными войсками.

Наличие же террористов фактически игнорируется. Этот сюжет может иметь далеко идущие последствия. Речь идет об общественном мнении России. В последние годы оно было в пользу сотрудничества с Европейским союзом. Важно подчеркнуть, что симпатии к ЕС проявляют, как правило, люди с высокими и средними доходами, высшим образованием, среднего и молодого возраста, т.е. наиболее динамичная и влиятельная часть населения. Но общественное мнение России, особенно после террористического акта в Москве осенью 2002 г., воспринимает эту проблему очень серьезно. Согласно опросам, проведенным в декабре 2002 г. в С.-Петербурге, почти 75% респондентов считают терроризм главной опасностью, а отношение России с другими государствами рассматривают через призму этой угрозы. Думаю, подобные настроения преобладают и в остальной России. Поэтому шаги, которые предпринимают некоторые европейские государства и которые будут рассматриваться в России как поддержка террористов, могут оказать самое негативное воздействие на наши отношения с ЕС. Во-вторых, проблемы возникнут в связи с расширением Европейского союза. Сейчас компромиссные договоренности о транзите российских граждан в Калининград достигнуты. Но вряд ли они просуществуют долго. Общее мнение членов Шенгенского соглашения – уменьшение числа исключений и в перспективе их полная отмена. Скорее всего, это будет сделано в отношении Калининграда. Кардинальным выходом из создавшег