К.К. Случевский и Н.В. Гоголь

Тахо-Годи Е. А.

Первый вопрос, который возникает при постановке темы, это вопрос, насколько правомерно сопоставлять Гоголя и Случевского. Действительно, Случевского никак не включишь в число гоголевских современников: он был еще совсем юным, когда умер Гоголь, – ему было около 15 лет, и Гоголя живым он не видел. Далее. Весьма ограничен круг текстов, которые можно привлечь при анализе поднятой проблемы. Специальных книг или критических статей Случевский о Гоголе не писал. Говорить о гоголевских комедийных традициях, ведущих свое начало от «Ревизора», в комедии «Город упраздняется», написанной Случевским в соавторстве с популярным драматургом второй половины XIX столетия Виктором Александровичем Крыловым и поставленной 4 января 1882 на сцене Александринского театра с участием М. Савиной, можно, но бессмысленно, так как Крылов еще при жизни Случевского печатно известил читающую публику, что Случевский лишь дал сюжет, идею пьесы, но не участвовал в ее написании . Таким образом, на первый взгляд, с гоголевской темой непосредственно связаны лишь два поэтических текста, непосредственно посвященных памяти великого писателя: «Лет десять до меня сюда предстал один» из поэмы «Загробные песни» и «Русских сказок мало ль, много ль…» Что же тогда дает нам право сопоставлять эти два имени? Во-первых, религиозные устремления обоих авторов. Во-вторых, их отношение к сатире. При этом гоголевское воздействие можно выявить лишь в первый и в последний периоды творчества Случевского, что обусловлено как внутренними, так и внешними причинами. Хотя Случевский не принадлежит исключительно к когорте писателей-сатириков, но пласт произведений сатирического характера в его творчестве довольно велик. Это не только отдельные сатирические стихотворения или такие стихотворные циклы, как «Мефистофель» и «Дневник одностороннего человека», но и достаточно обширный прозаический массив – начиная от утерянной учено-идеалистической сатиры «Клубки и нитки» 1867 года и до романа «От поцелуя к поцелую» (1872) и повести «Виртуозы» (1881). Если, говоря о гоголевских традициях в творчестве Случевского, мы обратимся к раннему периоду, к концу 1850-х – середине 1860-х годов, то прежде всего необходимо назвать одно из первых стихотворений Случевского «Странный город» (И, 1859 № 53, с. 43), представляющее собой обобщенный сатирический портрет города и его обитателей, своеобразный «физиологический очерк». Юный поэт рисует разные слои общества, скорее всего петербургского, с его угрюмыми чиновниками, сидящими «По департаментам с потертыми локтями, / Но в бархатных зато воротниках», с полицией, объятой «думами о будущем отчизны», с его театрами и литературной жизнью, бесплодной, пропитанной сплетнями. Не забывает он и о «властителях дум» современного общества. Ими оказываются, наряду с героями Фонвизина, Грибоедова, Тургенева, персонажи гоголевских «Мертвых душ» (Ноздрев, Коробочка, Петух, Сабакевич, Чичиков, Плюшкин) и «Ревизора» (Сквозник-Дмухановский, Добчинский с Бобчинским). Причем они властвуют, по мнению Случевского, над людьми не только в России, но и в Европе: А этот пошлый торг сердец и убеждений, А эти фразы, вечные цитаты… Сильны теперь и не в одной России Авторитеты Рудиных, Ноздревых; Сквозник, Коробочка, Петух и Собакевич, Добчинский с Бобчинским, Молчалин, Простаков, И Фамусов, и Чичиков, и Плюшкин, Порядок стар и жизнь дряхла в Европе, Заштукатурена она стоит еще Но ей упасть не от отдельных взрывов Еще недоработанных идей . Подзаголовок стихотворения – «монолог из комедии» – подчеркивает, с одной стороны, отрывочность, фрагментарность текста, а с другой – его связь с традициями русской сатирической комедии – от Фонвизина до Гоголя. Критикуя современное общество, Случевский апеллирует к Гоголю не только в стихах, но и в публицистических выступлениях. Я имею в виду его полемические брошюры «Явления русской жизни под критикою эстетики» 1866–1867 годов, направленных против знаменитого триумвирата шестидесятых годов – Чернышевского, Добролюбова и Писарева. Эти брошюры интересны для нас в данном случае потому, что в них фигурирует имя Гоголя, а также потому, что здесь Случевский определяет свое отношение к сатире. Сознавая ее громадную роль в литературе, молодой автор писал: «Там, где закон не властен преследовать; там, где под лохмотьями и плесенью, под тонким сукном и шелком скрывается грязь и бесстыдство, смеющиеся над общественным мнением, – там является бичом сатира... Неуловимая, неосязаемая, принимающая все формы и виды, она кольнет и щипнет, она крикнет и гикнет… Сатире всё возможно, она всемогуща» . Очевидно, что писатель, создавший этот «гимн сатире», должен был особо чтить сатирический талант Гоголя. Недаром в «Явлениях русской жизни под критикою эстетики» о Гоголе говорится как об одном из тех людей, которые «могут и будут значить что-нибудь в общем развитии человечества» . Однако в творчестве Случевского эпохи «безвременья», 1870–1880-х годов, подобных прямых апелляций к Гоголю или к персонажам его книг мы не находим. Ситуация изменяется лишь на рубеже ХХ века. То, почему именно к началу нового столетия Гоголь вновь становится актуальным для творческого сознания Случевского, можно объяснить и внешними факторами – всплеск интереса к Гоголю в русском обществе, связанный не в последнюю очередь с торжествами по случаю 50-летия со дня смерти писателя, отмечавшегося в 1902 году. Именно этими событиями объясняется появление стихотворного текста «Хор Н.В. Гоголю. По случаю 50-летия со дня его смерти. 1852–1902», написанного Случевским на исходе 1901 года (цензурное разрешение на издании от 11 января 1902 г.) и положенного на музыку Войцехом Ивановичем Главачом (1849–1911). Это был не первый опыт творческого содружества Случевского с Главачом, органистом сначала Мариинского театра, а затем придворного оркестра, дирижером и композитором. В 1888 году ими был создан гимн в честь святого князя Владимира, приуроченный к 900-летию крещения Руси; а в 1899 – «Гимн А.С. Пушкину», исполнявшийся в Святых горах во время празднования 100-летия поэта. В тексте «Хора Н.В. Гоголю» рисуется почти сказочный образ Гоголя-богатыря, ни с кем не сопоставимого, светлого и великого, как сама Россия, близкого ее народу умением подметить смешное и сбить метким словцом ложную спесь и гордость. Для Случевского несомненны величие и власть гоголевских мыслей (дум). Возникает здесь и излюбленная им аллюзия на гоголевские «Мертвые души», когда поэт говорит о «неведомых слезах / Сквозь веселый смех и шум». Эти строки нам еще придется вспомнить в дальнейшем. Хор по случаю 50-летия кончины Гоголя, конечно, не лучший текст, сочиненный Случевским, но так как он не вошел ни в одно издание поэта, позволю себе его процитировать целиком: Русских сказок мало ль, много ль! Есть одна: в ней свет и ширь! Это та как жил-был Гоголь, Из Украйны богатырь. Вдосталь есть у нас в народе Добрых шуток без конца; По душе нам по природе Правда меткого словца! Что смешного есть подметить, Спесь пригнуть и гордость сбить – Значит по сердцу ответить, Русским людям угодить. Мастер был на это Гоголь. Шел в беспутье, вдоль пути! Русских сказок мало ль, много ль, А подобной не найти. В ней и солнце и морозы, И величье властных дум, И неведомые слезы Сквозь веселый смех и шум. Вот за что наш Гоголь славен! Он велик как наш простор! Он один и кто с ним равен? Честь ему! ему наш хор! Нашему Гоголю слава! Нашему Гоголю слава! Нашему Гоголю слава! Слава! Обращение Случевского к имени Гоголя стимулировали, конечно, не только внешние, чисто хронологические, факторы, но и внутренние тенденции его творчества. С начала 1890-х годов усиливается интерес Случевского не только ко всему мистическому, таинственному, что свойственно было ему всегда, но все большее значение приобретает религиозная проблематика. Недаром в 1890 году появляется рассказ «Валаамская святыня», в 1891 – исторический очерк «Троице-Сергиева лавра». Эти тенденции особенно явственно дают о себе знать в его поэзии рубежа столетий, несколько в меньшей степени в прозе. Вместе с тем в прозаических вещах позднего Случевского появляются гоголевские отзвуки. Я имею в виду две его повести: «Городской голова», печатавшуюся в газете «Южный край» и опубликованную впервые в Харькове в типографии «Южного края» в 1901 г., и повесть «Балетная», вошедшую в последний прижизненный прозаический сборник Случевского «Новые повести» (СПб., 1904). В «Балетной», рассказывающей о трагической судьбе героини-балерины, появляется реминисценция из гоголевского «Вия». Она имеет стержневое значение для истолкования повести, подчеркивая авторскую мысль о том, что трагедия обыденной жизни, подчас граничащая с фарсом, зачастую оказывается ужаснее и страшнее самых фантастических картин. Любопытно при этом вспомнить, что в 1960-е годы философ Владимир Николаевич Ильин, страстный поклонник творчества Случевского, попытался сопоставить его стихотворение «Слух», вошедшее в сборник стихов 1880 года, именно с гоголевским «Вием». В статье «Эзотеризм К.К. Случевского», опубликованной в журнале «Возрождение», Ильин писал: «Это, кажется, самое умное, что когда-либо было сказано в эпиграмматической форме о глупости, наравне с известным произведением Эразма Роттердамского – и, может быть, даже превосходящее его “Похвалу глупости”, тем более, что здесь показано зарождение и “общественного мнения” <...> ибо здесь царствует в образе “Слуха” нечто совершенно особое, некое “оно” (“das man”) – лишь в наше время вскрытое экзистенциально-феноменологическим анализом Гейдегера (Хайдегера - Т-Г.). От этого – тоска, страх и ужас, озабоченность, все, что связано с термином Angst- Angoisse и что приближает Случевского к “Вию” и этого рода вещам Гоголя, у которого ведь тоже соединены неразрывной связью смешное, мерзкое и кошмарно ужасное, бесовское» . Правда, иной раз сам образ «Вия» используется Случевским совсем в чуждом гоголевской фантастики контексте, попадая в чисто юмористические стихи. Я имею виду вписанный 2 февраля 1901 г. в альбом «Пятниц» (поэтического кружка Случевского) экспромт, адресованный поэту Аполлону Коринфскому: В свой срок Баодин не изрёк ли, Чтоб детей почаще секли; Вас мало сёкли, Аполлоний, Во избежанье какофоний! И вы на все лады упрямы; Упрямства в вас не ноты – гаммы. Когда в вас ветры забушуют И музыкальный стих срифмуют И вы откроете свой рот – Сам Вий придет и скажет: «Вот!» В повести «Городской голова» Случевский при создании образа главного героя – Петра Петровича Скалдина – использует метод, не чуждый и Гоголю: обыгрывание античных тем и образов при создании сатирических портретов. Напомню, как в «Мертвых душах» происходило превращение чиновника-Прометея из орла в муху. Случевский выбирает для своего героя иную параллель – не с Прометеем, а с Протеем – морским божком, принимающим различные облики. Примечательно, что аналогичный прием Случевский использует и в опубликованном в сборнике 1881 года стихотворении «Коллежские асессоры». В нем судьбы кавказских коллежских асессоров сопоставляются с судьбами не только библейского Ноя, но и персонажей античной мифологии, с Прометеем. Это вдвойне примечательно, если мы будем иметь в виду, что главный герой гоголевского «Носа», майор Ковалев, как раз и был одним из кавказских коллежских асессоров, памяти которых посвящено стихотворение Случевского. Что касается главного героя повести «Городской голова», то Петр Петрович Скалдин не просто человек с «мертвой душой», а скорее вообще только призрак человека, что роднит повесть Случевского с произведениями Щедрина, сатирически изображавшего провинциальный мир с его помпадурами и помпадуршами. Такое сочетание традиций Гоголя и Щедрина тем более интересно, что для Случевского Гоголь и Щедрин во многом антиподы. Случевский не являлся сторонником резкой политической сатиры Щедрина и общность повести «Городской голова» с ранними произведениями Щедрина, например с «Губернскими очерками», объясняется их большей близостью к гоголевской традиции. Несколько упрощая можно сказать, что Щедрин продолжал ту линию, которая шла от гоголевского «Ревизор», но не учитывала авторского религиозно-нравственного истолкования пьесы. Его сатира носила социальный характер, отчего на первый план выступали чиновники – губернаторы, попечители, почтмейстеры. Случевский же, как и в начале своего творческого пути, остается верен близкой Гоголю идее о том, что главная задача литературы – исправление нравов общества, что смех и ирония должны служить обличению изъянов нравственных, что не может быть хорошего чиновника, если в нем нет хорошего человека. Об этом он писал еще в 1866 году в «Явлениях русской мысли под критикою эстетики», когда утверждал, что «не на лиц юридического значения (чиновников, военных, приставов и пр.), а на лиц значения нравственного должны бы обращаться злоба и поучение современного слова: на отца, брата, мужа, любовника, друга. Вот где у нас полное непонимание, вот где наша болезнь: люди сначала – чиновники потом. С захолониванием в душе останавливается художник над этой грудою полулюдей, из которых должен брать свои создания; это хлам Плюшкина…» . Нельзя не обратить внимания на то, что упоминание знаменитого персонажа «Мертвых душ» порождает появление в тексте Случевского, гоголевских интонаций – само построение заключительной фразы процитированного пассажа («С захолониванием в душе…») стилистически перекликается с гоголевскими текстами. Через десятилетия эти же идеи обусловливают проникновение в сатирическое повествование горечи и обиды, лирически окрашенных размышлений о бессмысленности существования таких людей, как герой повести «Городской голова». Вот почему для Случевского и в конце жизни важнее поздний Гоголь, автор «Мертвых душ» и «Выбранных мест из переписки с друзьями», «постигший путь добра и зла», творец, который «свой гений осмеял, и, непостриженный, сошел до покаянья», Гоголь – не смеющийся, а скорбный. Об этом свидетельствует и тот образ Гоголя, который создается поэтом в поэме «Загробные песни». В свое время в статье о Данте и Случевском я попыталась очертить основные идеи этой последней поэмы Случевского, созданной во многом под воздействием дантовской «Божественной комедии». Случевский сознательно следует за Данте, когда «русифицирует» загробный мир, – ведь и Данте населял его, преимущественно, своими соотечественниками. Душа героя и после смерти остается русской, продолжая тянуться к родной земле, несмотря на то, что в загробном мире обитает весь его род – от деда до собственного внука. Хотя поэт говорит о множестве народов, населяющих иной мир, хотя его герой видит и Цезаря, и Платона, и того же Данте, но главные встречи – это встречи с русскими царями, писателями, учеными. Одни осуждены, другие еще не нашли пути к свету, третьи вознесены на небывалую высоту. Причем, как и Данте, автор ко всем обитателям иного мира подходит исключительно с морально-этической меркой, но в отличие от великого итальянца, избегает каких-либо политических аллюзий. Среди обитателей загробного мира у Случевского явственно предстают фигуры Ивана Грозного, Петра Первого, Лобачевского, Пушкина, а в стихотворении «Лет десять до меня сюда предстал один…», впервые опубликованном в 1903 г. в «Русском вестнике», возникает образ уже не лубочно-стилизованный, как в «Хоре Н.В. Гоголю», а подлинный духовный портрет великого писателя. Имя Гоголя не названо, оно вынесено в эпиграф, которым стали знаменитые гоголевские слова о видимом миру смехе и невидимых слезах (аллюзия на них, напомню, есть и в «Хоре Н.В. Гоголю). В стихотворении «Лет десять до меня сюда предстал один…» Гоголь оказывается не только духовно выше Пушкина – он почти достигает святости. Он велик не просто как писатель, но как христианин. Его духовный подвиг в том, что сознав, ложность избранного сатирического пути, то, что «смешки // Как отрицание, – печальное явленье», он решился стать «безумным Христа-ради»: «на высоте призванья», «Гордыню осмеяв, свой гений осмеял; // И, непостриженный, сошел до покаянья!» Познав «великое глумленье», постигнув «пути добра и зла», Гоголь «поднят был могуществом прозренья» «На небывалую для духа высоту». И теперь за пределами земной жизни, «в том мире» он Спокоен, светел, тих В познанье явственно вскрывающейся тайны, Весь в обаянии, мечтах заповедных О счастья рощ и нив родной ему Украины! Появление Гоголя в поэме Случевского – в этой русской вариации «Божественной комедии» – тем более знаково, что именно Данте и его поэма были образцом для позднего Гоголя, Гоголя создателя «Мертвых душ». Да и само время действия «Загробных песен» – 1902 год – соотнесено с годом смерти Гоголя: поэма открывается строкой «Я слишком сорок лет в гробу…», а посвященное Гоголю стихотворение начинается фразой «Лет десять до меня сюда предстал один…», что возвращает читателя к 1852 году (при этом важно заметить, что такое уточнение времени было для автором принципиально важным: об этом свидетельствует исключение первоначального варианта строки, в котором время действия было лишено подобной определенности: «Не много лет назад сюда предстал один…» ). Так что неудивительно, что и в других стихах Случевского этих лет, в стихах из поэтической книги «Песни из Уголка», вышедшей в 1902 году, появляются или имена персонажей «Мертвых душ», как в стихотворении «Да, да! Всю жизнь мою я жадно собирал…» (впервые – Приложение к журналу «Нива», 1900, № 2, с. 249–250), где лирический герой называется Плюшкиным потому, что всю жизнь не только копил дорогие для сердца вещи, но собирал для себя как некое сокровище дорогих сердцу людей, или реминисценции из «Мертвых душ», как в стихотворении «Дайте, дайте мне, долины наши ровные …» (впервые – Русская Мысль, 1899, №1, с. 72), где возникает строка «Смех в рыдании и тихий плач в веселии», вновь напоминающая гоголевский пассаж из «Мертвых душ»: «Сквозь видный миру смех и незримые, неведомые ему слезы», ставший эпиграфом к стихотворению о Гоголе из «Загробных песен». Все это заставляет задуматься над вопросом, казалось бы, с гоголевским творчеством не связанным. Известно из письма критика Дмитрия Михайлова, человека близкого Случевскому, что поэт просил своих друзей позаботиться о том, чтобы на его могиле не ставили памятника . Эта просьба Случевского неожиданно перекликается со строками гоголевского «Завещания» 1845 года и открывающего книгу «Выбранные места из переписки с друзьями»: «Завещаю не ставить надо мною никакого памятника и не помышлять о таком пустяке, христианина недостойном» . Таким образом, для Случевского в начале ХХ века Гоголь является не только литературным собеседником, но и духовным ориентиром, идеальной моделью писателя-христианина. Конечно, потомками ни гоголевская просьба, ни просьба Случевского приняты во внимание не были, как не были долгие годы оценены и извлечены из-под спуда из поздние сочинения религиозного характера – и гоголевские «Выбранные места из переписки с друзьями», и «Загробные песни» Случевского, изданные впервые целиком лишь в 2004 г.