Русский народ и проблемы формирования советской исторической общности (1930-е гг.)

Вдовин А. И.

Культивирование патриотизма как средства отражения внешней угрозы. Утвердить навсегда характерные для 20-х годов представления об интернационализме, патриотизме, русском языке, русской истории и ее деятелях не удалось. Отмеченная еще В. И. Лениным полоса «самого резкого расхождения с патриотизмом» оказалась сравнительно недолгой. Социализм в России осуществлялся не по троцкистским установкам, а по сталинским — как «социализм в одной стране». Благодаря этому идея мировой революции наполнялась новым содержанием, предполагая создание царства справедливости на отвоеванной у капиталистов территории. Все большей поддержкой среди народа пользовалась идея превратить Союз ССР в могучую индустриальную державу, способную защитить революцию и оказать помощь зарубежным трудящимся братьям в их справедливой борьбе. Политическая история страны обнаруживает процесс постепенного укрепления позиций большевиков-государственников и оттеснения от руководства космополитов-коммунистов, пораженных болезнью «левизны».

С точки зрения Л. Д. Троцкого, такое развитие было недопустимым отступлением от принципов К. Маркса и В. И. Ленина, возможным лишь благодаря национальной ограниченности их учеников, проповеди ереси «национального большевизма» (отождествляемого Троцким с понятиями «национальный социализм», «национальный коммунизм», «социал-патриотизм»). Современные троцкисты вслед за своим основоположником твердят: «Сталин... выкинул ленинскую программу мировой революции и к осени 1924 года заменил ее националистической ложью “социализма в отдельной стране”»; «Сталин и Бухарин, со своей идеологией “социализма в отдельной стране”, служа нарождавшейся бюрократии, попрали интернационалистский коммунизм Ленина и Троцкого».

Однако нельзя утверждать, что такие ученики В. И. Ленина, как И. В. Сталин и его приверженцы, сразу и во всем изменили учителю. Вплоть до второй половины 30-х годов в партийной среде были весьма распространены представления о том, что Москва и другие крупные города не могут быть хранителями национальных особенностей, они перемалывают и обезличивают огромное количество национальностей, подобно Нью-Йорку. М. И. Калинин в 1931 году говорил, что у нас в СССР «по существу вырабатывается даже не русский человек, а вырабатывается новый тип человека — гражданин Советского Союза» со свойственным только ему патриотизмом или (по М. Н. Покровскому) национализмом. Ранее (в ноябре 1927 г.) Калинин делал особый упор на то, что «мы — государство, и мы должны сделать советским все население, все население пропитать советским патриотизмом». Своеобразным ориентиром в данном случае могли выступать ведущие буржуазные страны. К примеру, говорил Калинин, «каждый англичанин пропитан английской напыщенностью, он думает, что ничего нет лучше, чем Англия, Вы видите, как буржуазия умеет пропитывать патриотизмом свои государства». Таким образом, можно сказать, что к началу 30-х годов в СССР существовали зачатки представлений о нации как советском согражданстве и о свойственном ей патриотизме (национализме).

Движение общественной мысли в этом направлении во многом питалось иллюзиями о том, что во второй пятилетке удастся окончательно ликвидировать классы и полностью уничтожить причины, порождающие классовые различия и эксплуатацию, а также преодолеть пережитки капитализма в экономике и сознании людей, превратить все трудящееся население «в сознательных и активных строителей бесклассового социалистического общества». Но гораздо более важным фактором, вынуждавшим руководителей советского государства отыскивать дополнительные возможности для сплочения населения вокруг идей с более высоким объединяющим потенциалом, нежели пропаганда международной классовой солидарности рабочих и союза рабочих и крестьян внутри СССР, стал приход к власти Гитлера в Германии.

Уже 3 февраля 1933 года, на другой день после сформирования фашистского правительства «национальной концентрации», Гитлер заявил на совещании командования рейхсвера, что его первейшей целью является воссоздание мощных вооруженных сил, отвоевание новых рынков сбыта, захват нового жизненного пространства на Востоке и его беспощадная германизация. Это означало, что в ранг государственной политики страны, которая занимала второе место в капиталистическом мире по индустриальной мощи, возводились цели, давно известные советской и мировой общественности по устным и печатным выступлениям руководителей нацистской партии.

Выдвижение истории и патриотизма на острие государственной политики. Осознание неизбежности войны заставило руководство Союза ССР пересмотреть свои прежние взгляды на роль исторической дисциплины в школьном и вузовском образовании. Было признано необходимым использовать ее как мощное средство целенаправленного формирования общественного исторического сознания и воспитания патриотических чувств. С марта 1933 года работала комиссия при Наркомпросе РСФСР по написанию нового учебника по истории России и СССР. Первые опыты оказались неудачными. Учебники писались в духе худших традиций национал-нигилистской школы М. Н. Покровского. Через год, 8 марта 1934 года, на совещании историков уже открыто говорилось о необходимости разрыва с «социологизаторством» и возвращении к преподаванию так называемой «прагматической истории». «Нам нужен большевистский Иловайский», — прозвучало на этом совещании. Д. И. Иловайский (1832—1920) был представителем консервативно-охранительного направления в дореволюционной историографии и публицистике и автором популярных учебников по истории для гимназий, широко издаваемых с 1860-х годов.

20 марта 1934 года вопрос об учебнике по истории стал предметом обсуждения на расширенном заседании Политбюро. Подготовленные учебники для средней школы были забракованы. «Что это такое? — спрашивал И. В. Сталин. — “Эпоха феодализма”, “эпоха промышленного капитализма”, “эпоха формаций” — все эпохи и нет фактов, нет событий, нет людей, нет конкретных сведений, ни имен, ни названий, ни самого содержания. Это никуда не годится... Нам нужны учебники с фактами, событиями и именами. История должна быть историей. Нужны учебники древнего мира, средних веков, нового времени, истории СССР, история колониальных и угнетенных народов». В ходе заседания был сформулирован важный тезис о роли русского народа в отечественной истории. А. С. Бубнов решил уточнить, какой учебник нужен: «История СССР», или «История народов России». Сталин уточнил: «История СССР. Русский народ в прошлом собирал другие народы. К такому же собирательству он приступил и сейчас». В этой же связи он заявил, что схема Покровского — не марксистская схема, и вся беда пошла от времен влияния Покровского.

По итогам обсуждения были сформированы и утверждены авторские группы по написанию новых учебников по истории. В 1934—1937 годах прошел конкурс на составление лучшего учебника по истории СССР. В его ходе отразилось столкновение национально-русской и национал-нигилистской позиций. Член конкурсной комиссии Бухарин полагал, что учебник должен содержать описание вековой русской отсталости и «тюрьмы народов». Этапы становления Руси — принятие христианства, собирание русских земель, воссоединение Малороссии с Россией предлагал рассматривать с нигилистических позиций. В проекте учебника, подготовленного группой И. И. Минца, все события делились на революционные и контрреволюционные. Контрреволюционерами были представлены, например, Минин и Пожарский. Воссоединение Малороссии с Россией объявлялось порабощением «украинского народа», а Богдан Хмельницкий изображался реакционером и предателем.

Не дожидаясь итогов конкурса, СНК СССР и ЦК ВКП(б) приняли 15 мая 1934 года известное постановление «О преподавании гражданской истории в школах СССР». В нем содержались указания о подготовке к июню 1935 года новых учебников по истории, о восстановлении с сентября 1934 года исторических факультетов в ЛГУ и МГУ. (Как ни странно, Московский университет получил имя М. Н. Покровского и носил его до тех пор, пока не обнаружилось более достойное — М. В. Ломоносова, присвоенное университету в мае 1940 г.) 9 июня 1934 года ЦК ВКП(б) принял постановление о введении элементарного курса всеобщей истории и истории СССР в начальной и неполной средней школе.

В этот же день опубликованная в «Правде» статья «За Родину!» возводила в ранг высших общественных ценностей понятия родины и патриотизма. Советский патриотизм, «любовь и преданность своей родине», определялся как высшая доблесть советского человека. Честь и слава, мощь и благосостояние Советского Союза провозглашались высшим законом жизни патриотов. Закон предписывалось чтить всем советским людям. Иного выбора им не предоставлялось: «Тот, кто поднимет руку на родину, — значилось в передовице «Правды», — тот, кто изменит ей, должен быть уничтожен».

Власти полагали, что научить «родину любить» поможет, помимо профессиональных пропагандистов и историков, публикуемое в этом же номере газеты от 9 июня 1934 года Постановление ЦИК СССР о дополнениях «Положения о государственных преступлениях» статьями об измене родине. Такой грех, указывалось в статьях, будет караться расстрелом, а недостаточно патриотичные члены семей, способствовавшие измене, знавшие о ней, но не доведшие это до сведения властей, — наказываться лишением свободы от 5 до 10 лет. Неведавшие же об измене члены семьи подлежали лишению избирательных прав и ссылке в отдаленные районы Сибири на пять лет

Казалось бы, слово «родина», встречающееся в газетной статье в качестве синонима «родной страны» и «отечества», в любом государстве мира способно возбудить интерес разве что досужего стилиста. Но это же слово, возвращенное к жизни в СССР в 1934 году, привлекло к себе внимание едва ли не большее, чем расстрельные статьи положения о государственных преступлениях, в которых оно также фигурировало. Слово символизировало начало нового этапа во взаимоотношениях советской власти и советского общества. Власть давала знать, что перестает считать Союз ССР отечеством исключительно мирового пролетариата и признает его прежде всего отечеством живущих здесь людей. Для народов СССР слово это стало добрым предзнаменованием, означавшим если не отказ, то хотя бы некоторое отступление властвующего режима от революционного утопизма и авантюризма. Передовица «Правды» вселяла надежду на то, что правящие круги впредь в своей внутренней и внешней политике станут руководствоваться национальными интересами русского и объединенных с ним других народов страны.

Оппоненты тогдашней ВКП(б) — изгнанные за границу меньшевики и троцкисты и их сторонники внутри СССР — появление слова «родина» (писавшегося пока еще со строчной буквы) в лексиконе большевиков расценили как лишнее доказательство контрреволюционного перерождения сталинского режима. Меньшевистский журнал «Социалистический вестник» (издавался в Берлине с 1921 г.) в номере от 25 июня 1934 года откликнулся на событие в СССР собственной передовицей. Ее заголовок повторял название правдинской статьи, но был приведен в кавычках. Уже одно это могло выражать сложную гамму чувств авторов журнала: изумленное непонимание, сожаление, неприятие, осуждение.

Авторы отклика были, конечно, правы, утверждая, что новый призыв большевиков есть свидетельство «лихорадочной предвоенной атмосферы, в которой уже живет весь мир», и руководители СССР в этих условиях решили прибегнуть к крайнему средству — замене ставшего уже традиционным для большевиков «социалистического отечества» давно сданной в архив «родиной». Слова и лозунги социально-политического словаря, опять же во многом верно отмечал орган меньшевиков, «имеют помимо своего логического и вещного смысла — эмоционально-психологический. Этот смысл неразрывно срастается с ним в ходе их исторического развития, в процессе того применения и использования, которое выпадает на их долю, как идеологических орудий в отнюдь не идеологической борьбе групп, классов, наций, государств, и его не могут вытравить никакие, логически самые безупречные комментарии. В массовом восприятии они, вопреки всем комментариям, сохраняют вполне определенное эмоционально-психологическое звучание, и только на это звучание могут рассчитывать те, кто бросает их в массы».

Именно поэтому меньшевики считали невозможным ни при каких условиях реабилитировать слово «родина», которое, по их утверждениям, навсегда «дискредитировано в революционном и социалистическом сознании». Напоминалось, что это слово было знаменем белогвардейцев в их борьбе против революции. Меньшевики предостерегали своих более удачливых соперников, что возвращение «родины» в политический лексикон может означать устранение специфически революционного содержания понятий «социалистическое отечество» и «советский патриотизм», что они бросают в массы призывы, «буквально повторяющие лозунги правительств нереволюционных и контрреволюционных и так же апеллирующие не к революционно-социалистическому, а к географически-националистическому, “зоологическому” патриотизму».

Меньшевики пугали далее, что словом «родина» большевистская диктатура сама вызывает из толщи народной тех духов, которые несут смерть не только ей, но и революции. Меньшевистский журнал утверждал, что одержать победу в войне СССР может лишь как страна революции, трудящиеся массы которой защищают не «честь и славу» той «пяди земли», на которой они сидят, не «мощь» нации, к которой они привязаны рождением, а те новые формы общежития, которые рождаются социализмом. Иначе говоря, меньшевики пытались отговорить большевиков от намерения вести предстоящую войну как войну «национально-патриотическую», а не «народно-революционную», предлагая делать ставку исключительно на «единство мирового пролетариата». Если бы авторы «Социалистического вестника» решили при этом опереться на авторитет Ленина, они могли напомнить его установку. Пролетариат должен интересоваться судьбами стран «лишь постольку, поскольку это касается его классовой борьбы, а не в силу какого-то буржуазного, совершенно неприличного в устах социал-демократа “патриотизма”».

Л. Д. Троцкий в своем «Бюллетене оппозиции» как «большевик-ленинец» также осудил «большевиков-сталинцев» за их поворот 1934 года. Поворот этот якобы означал, что в СССР «курс на международную революцию ликвидирован вместе с изгнанием Троцкого», что сторонники Сталина просто забывают обо всем остальном мире: они действуют, думают и чувствуют только «по-русски», что в СССР завершился процесс, давно развивавшийся по нисходящей линии — «от революционного патриотизма к национал-реформизму». Приверженцы подобных оценок и спустя десятилетия стояли на своем: коммунизм-де по своей сути космополитичен, ему предки не нужны, кампания против космополитов осуждалась как выступление против коммунизма, обращение к русскому патриотизму считалось недопустимым даже во время войны.

В августе 1934 года И. В. Сталин, А. А. Жданов и С. М. Киров решили содействовать скорейшему написанию новых учебников по истории. Они подготовили «Замечания» о конспектах учебников по «Истории СССР» и «Новой истории». Замечания были незамедлительно одобрены Политбюро ЦК и доведены до сведения историков, участвовавших в создании учебников. Таким образом, на протяжении 1930—1934 годов определился курс на превращение СССР в родину советских патриотов. В качестве силы, призванной по-новому собирать другие народы, был признан русский народ. По сталинской футурологии, русские должны были стать своеобразным цементом «зональной» группы народов и превратить ее в одну из переходных форм на пути к безнациональному человечеству.

Развенчание Энгельса. В июле 1934 года Сталин отважился на выражение несогласия с самим Ф. Энгельсом. Он усомнился в искренности его интернационализма, усмотрев в его работах 1890—1891 годов ошибки такого же свойства, что и у Д. Бедного. А произошло это так. В. В. Адоратский, один из тогдашних «выдающихся» историков-марксистов, подготовил к публикации в «Большевике» русофобскую статью Энгельса «Внешняя политика русского царизма» (1890).

Сталин воспротивился. Он написал целый трактат для членов Политбюро, доказывая нецелесообразность помещения статьи в главном партийном журнале. В этом случае ее стали бы рассматривать как «руководящую», а она не такова и представляет собой всего лишь «памфлет против русского царизма», в котором Ф. Энгельс, явно увлекаясь, грешит против истины, переносит ответственность за деяния царизма на русский народ. «Опасность мировой войны, — значилось в этой статье, — исчезнет в тот день, когда дела в России примут такой оборот, что русский народ сможет поставить крест над традиционной завоевательной политикой своих царей и вместо фантазий о мировом господстве займется своими собственными жизненными интересами внутри страны».

Далее в сталинском письме подчеркивалось, что русская история, внешняя политика правителей России «со всеми ее мерзостями и грязью вовсе не составляла монополии русских царей... Завоевательная политика также присуща — не в меньшей, если не в большей степени — королям и дипломатам всех стран Европы». (Это, помимо всего прочего, имеет непосредственное отношение и к известному тезису Покровского об «абсолютном зле» в истории, и к положению о России как «тюрьме народов», в сравнении с которой многие страны Запада по результатам их многовековой национальной политики заслуживают наименования «кладбища народов».)

Самым же неприятным для всех ультраинтернационалистов было обвинение Сталиным Энгельса в обыкновеннейшем немецком национализме, ибо в письме на имя Августа Бебеля в 1891 году он прямо утверждал, что грядущую войну буржуазной Германии с царской Россией следует рассматривать не империалистической, не грабительской, не антинародной, а освободительной. «Победа Германии, — писал Ф. Энгельс, — есть, стало быть, победа революции... Если Россия начнет войну, — вперед на русских и их союзников, кто бы они ни были!» (Большевик. 1941. № 9).

Развенчание одного из классиков, без сомнения, было явным признаком отхода от некритического ультраинтернационализма, безраздельно властвовавшего над умами главных идеологов в СССР. Имя Маркса, не скрывавшего неприязни к России и славянским народам, тогда названо не было. Ценный обзор замалчивавшихся работ К. Маркса, исполненных такой неприязнью, выполнен историком русского зарубежья Н. И. Ульяновым (1969). Одна из таких работ К. Маркса «Разоблачения дипломатической истории ХVIII века» впервые полностью на русском языке опубликована только под занавес «перестройки» (Вопросы истории. 1989. № 1—4).

Почему бухаринская трактовка общности советских людей была не принята властью. Реакция на реабилитацию понятий «родина» и «патриотизм» в СССР тоже была неоднозначной. Два года спустя после издания знаменитой правдинской статьи «За родину!» заведующий отделом печати и издательств ЦК ВКП(б) Б. М. Таль вынужден был дать жесткую установку тогдашним СМИ: «Кое-кто думает еще, что слово “патриотизм” — не наше слово, что оно не сочетается со словом “советский”. Это — глубочайшая ошибка, которую должна рассеять наша печать».

Одну из важнейших ролей в исправлении подобных «ошибок» и в утверждении новых советских идеологем должен был, видимо, сыграть Н. И. Бухарин. В феврале 1934 года он получил назначение на пост ответственного редактора газеты «Известия» и контролировал ее вплоть до августа 1936 года (официально числился редактором до 16 января 1937 г.). Будучи арестованным, писал Сталину 10 декабря 1937 года, что «в связи с предвоенным временем» ему стала вполне понятной «большая и смелая политическая идея генеральной чистки» от всех «а) виновных, в) подозрительных и с) потенциально подозрительных». Страстно желая остаться среди чистящих, Бухарин соглашался быть высланным в Америку, уверял, что проведет там «кампанию по процессам, вел бы смертельную войну против Троцкого… вел бы это дело с большим размахом и прямо с энтузиазмом». За период редакторства «Известий» Бухарин поместил на страницах газеты немало своих статей, напрямую связанных с осмыслением изменений в жизни советского государства и общества, с сущностью рожденных социализмом «новых форм общежития», с выработкой новой национально-государственной идеологии.

Уже в одной из первых публикаций нового ответственного редактора читателей «Известий», в том числе и оппонентов из «Социалистического вестника» и «Бюллетеня оппозиции» (а главное, их возможных сторонников в СССР), заверяли, что СССР остается государством, в котором пролетариат впервые обрел «свое отечество», сиречь «свою пролетарскую родину». Процесс рождения последней предлагалось рассматривать как процесс завоевания пролетарского отечества и борьбы за государственную власть, сопровождающиеся «крупнейшими перегруппировками классов и огромными идеологическими сдвигами». Само понятие родины наполнялось при этом конкретным и все более многообразным содержанием. Бухарин предлагал различать сначала «идею» пролетарской родины, потом ее «первые исторические наброски», затем «первые фазы ее реального развития» и, наконец, социалистическую родину как «огромный полнокровный организм». Вместе с тем автор успокаивал не в меру огорченных приверженцев старых догм, заверяя, что любовь к родине, равно как и советский патриотизм, «не есть зоологический расизм, шовинистическое мракобесие, глупая национальная ограниченность и тупоумие буржуазных патриотов. Это есть любовь к труду, культуре, историческому будущему человечества, любовь к самым благородным идеям века». Главное — «советский патриотизм есть доблесть всего международного пролетариата, который хочет победить и который победит наверняка» (Известия. 1934. 6 июля).

Новое соотношение сил, возникшее с появлением на международной арене гитлеровского политического режима, стало основой бухаринского прогноза развертывания последующих событий планетарного масштаба. Ответ на вопрос, каким будет мир, для Бухарина не представлялся сложным и был дан в характерном для автора трагедийно-оптимистическом духе. Он писал, что «сейчас претендентами на власть, окончательную победу являются лишь фашизм и коммунизм». Либерально-демократические силы всех видов виделись им как находящиеся в положении наименьшего исторического «благоприятствования». Победа коммунизма в предстоящей «циклопической борьбе гигантов» не вызывала у автора никакого сомнения. «СССР не боится войны, — заявлял Бухарин, возвращаясь к этому вопросу некоторое время спустя. — Не боится постольку и в том смысле, что считает свою победу обеспеченной. <...> Великие завоевания социалистической страны, сплоченность народных масс, единство партии, качества великолепного руководства сыграют свою решающую роль». В случае если дело дойдет до войны, то стареющий капитализм никак не сможет выиграть сражение. После же того как «засияет красная звезда по всей земле», по уверениям Бухарина, «все процессы мировой стройки пойдут гораздо быстрее, чем шли у нас: будет взаимная помощь, не будет никакого “окружения”, могучая техника взлетит на огромные высоты»; «мировая община коммунизма осенит своим крылом все страны»; прошлое сохранится в «организованной памяти человечества» лишь как эпоха варварства, вспоминать о которой человек будущего станет с чувством благодарности к «тем смелым, что смели капитал: пролетариям — простым и благородным героям».

Таким образом, было найдено ключевое понятие, послужившее в дальнейшем основой представлений о сущности той общности людей, которая, согласно Н. И. Бухарину, оформлялась в Советском Союзе в 30-е годы. В передовой статье «Известий» от 27 января 1935 года о ней было сказано: «Трудящиеся массы Союза разных национальностей сплотились в героический народ нашей страны». СССР представлялся теперь Бухариным как носитель «великой идеи целостного человечества, в котором не будет классов и в котором все народы, все нации будут объединены в едином организованном обществе коммунизма». В более конкретном плане СССР рассматривался как «уже новый мир, мир братства, составная часть будущей всечеловеческой общины», знаменующая второе рождение человечества — «не как биологического вида, а как единого и целостного человеческого общества».

В обстановке своеобразного головокружения от успехов на самых различных направлениях перестройки страны в 1934—1936 годы из уст отечественных влиятельных политиков прозвучало немало прокламаций, явно завышавших уровень реальных достижений. Г. Е. Зиновьев, представляя в апреле 1934 года читателям сборник статей и речей И. В. Сталина по национально-колониальному вопросу, утверждал, что «теперь национальный вопрос в СССР разрешен, и наше разрешение этого вопроса служит великим образцом для всего мира». Секретарь ЦИК А. С. Енукидзе, обосновывая необходимость пересмотра Конституции СССР, заявил в феврале 1935 года: «К VII съезду Советов Союза ССР наша страна пришла с огромными победами. Социализм победил окончательно и бесповоротно». Секретарь Исполкома Коминтерна Д. З. Мануильский доложил то же самое в августе 1935 года Всемирному конгрессу 3-го Интернационала: «Между VI и VII конгрессами Коммунистического Интернационала произошло крупнейшее в жизни народов событие — окончательная и бесповоротная победа социализма в СССР». Выступая в июне 1935 года с речью на сессии ЦИК Татарской АССР, член Политбюро А. А. Андреев отметил череду празднования в СССР юбилеев и «огромных успехов», достигнутых национальными областями и республиками. «Мы вправе сказать, — заявил он в этой связи, — что национальный вопрос в нашей Советской стране может считаться окончательно решенным. Мы его решили не только для себя, но дали образцы решения национального вопроса и для рабочих других стран в грядущей мировой пролетарской революции» (Известия. 1935. 6 июля).

В полном соответствии с духом времени Н. И. Бухарин находил тогда явно устаревшим и смешным гоголевское уподобление России птице-тройке, которая быстро мчится в неизвестную даль. Нет, восклицал Бухарин, «она мчится на сверхмощных паровозах! И она имеет определенный маршрут: она идет к станции, имя которой — великая мировая коммунистическая община». Он утверждал также, что в стране складывается «настоящая и истинная человеческая культура» и, главное, — здесь вырастает новая историческая общность людей. В наиболее развернутом виде представления о ней изложены в специальной статье под названием «Героический советский народ», опубликованной 6 июля 1935 года.

Новая общность, утверждал Н. И. Бухарин, вырастает на основе обобществления производства и новых отношений собственности; «мы движемся к бесклассовому обществу»; «идет великое объединение творческих сил общества»: колхозное крестьянство в своем общественном бытии, а, следовательно, все более и более и в своем общественном сознании, приближается к рабочим. Эти классы вместе с интеллигенцией и другими социальными категориями «необычайно быстро и плотно объединяются на базе растущего единого социалистического хозяйства». На этой же базе идет объединение и по второй линии — «по линии все более и более тесного единства между трудящимися разных национальностей: единство цели, единство руководства, единство планового хозяйства, колоссальное возрастание реальных связей — хозяйственных и культурных, — все это приводит к необычайному сплочению народов, развивающих свою (ибо национальную по форме) и в то же время общую (ибо социалистическую по содержанию) культуру». Объединение творческих сил по этим двум линиям в итоге и порождает новую общность. «Так, — резюмирует Бухарин, — вырастает новая реальность: «героический советский народ», многонациональный и объединяющий силы пролетариата, колхозного крестьянства и советской интеллигенции с “головной” своей пролетарской частью, переделывающей всех по образу своему и подобию». Процесс этот, считал нужным специально отметить создатель концепции новой общности, еще не подошел к своему завершению, «ибо есть остатки старых порядков» в экономике и в сознании людей.

В последующих работах, констатируя появление все новых и новых факторов и примет ускоряющегося сплочения советского общества, Н. И. Бухарин писал, что процесс формирования новой исторической реальности приобретает более законченные очертания. Подводя итоги «революционного» 1935 года, он вновь отметил, что на основе необычайно быстрого сближения колхозного крестьянства с рабочим классом, гигантского роста новой интеллигенции, высокого подъема национальных республик и областей, расширения связей между народами вкупе с «неслыханно быстрым развертыванием великой демократии» «сам собой получается вывод об образовании в новом смысле, как более или менее однородной величины — советского народа, совокупности работников социалистического общества, превращающегося в общество бесклассовое». В статье от 1 мая 1935 года Бухарин вновь пишет об «огромной исторической истине» по поводу того, что «целое» впервые создается в СССР: «Хозяйственное единство — социалистическое народное хозяйство — с точки зрения классов, означает растущее единство масс, решительное сближение между пролетариатом, крестьянством, служащими (в том числе с интеллигенцией), и таким образом «создается у нас единый народ, взятый не как этнографическая, а как социальная категория. С другой стороны, на основе ленинско-сталинской национальной политики, материального и культурного роста национальных областей, создается новая многонациональная общность, единый советский народ, с новым содержанием, где, при росте национальных культур, вырастают теснейшие узы нерушимой дружбы наций». Наконец, в одной из своих последних статей, опубликованной 14 июня 1936 года после полуторагодичной разработки темы, Н. И. Бухарин пришел к констатации: «У нас впервые вырос целостный народ, единый и суверенный, консолидированный и по вертикали (классы), и по горизонтали (нации)».

Конкретизируя этот вывод, редакционная статья «Известий» утверждала, что основные перемены в отношениях между нациями в СССР и завершающий этап становления новой общности приходятся на последние три года. «С 1934 года не только произошло сближение между рабочими, крестьянами, интеллигенцией, но и между народами Союза. И по линии классов, и по линии наций произошло громадное сплочение всех в единый многонациональный советский народ, общая родина которого — СССР». В ходе всенародного обсуждения проекта новой Конституции газета публиковала предложения читателей узаконить представления о советской нации. «А еще лучше, — значилось в одном из писем, — если у нас будет нарождаться новая национальность — советская национальность. Это самый правильный и почетный выход из положения». В последней из своих статей Н. И. Бухарин провозглашал, что «пролетариат стал носителем идеи нации, интернационализм понес знамя национальных культур», а в СССР «история сложила первый, громадной прочности, массив междунационального социалистического товарищества» (Известия. 1936. 6 июля).

Однако Н. И. Бухарину не удалось стать признанным родоначальником теории новой общности, хотя все основания для этого были налицо. Дело в том, что героический советский народ в его понимании возникал, в сущности, на отрицании национальных традиций и ценностей народов, на месте якобы аморфной, малосознательной массы в стране, где обломовщина была самой универсальной чертой характера, на месте многонациональной России, способной вызывать, по Бухарину, лишь презрительное удивление: «Эта расейская растяпа! Эти почти две сотни порабощенных народов, растерзанных на куски царской политикой! Эта азиатчина! Эта восточная “лень”! Эта неразбериха, безалаберщина, отсутствие элементарного порядка!» (Известия. 1936. 21 января).

В этой связи становится особенно понятным выступление Н. И. Бухарина против поэтов Павла Дружинина и Сергея Есенина в поистине «Злых заметках», опубликованных в «Правде» 12 января 1927 года. Демонстрируя крайнюю степень классового шовинизма, Бухарин не мог простить П. Дружинину простой констатации факта: «О, Русь чудесная! Жива ты, // Как живы русские блины». С возмущенным изумлением литературовед из Политбюро отнесся и к строчкам: «Своя земля как кладень древний. // Над ней кочуют свет и мрак. // И в каждой хате есть царевна, // И в каждой улице дурак. // На них цветные сарафаны // И залихватские штаны... // На кой же чорт иные страны, // Кромя советской стороны!»

С готовностью согласившись с поэтом насчет дураков и их изобилием на Руси, «литературовед» отметил не только стилистические ошибки стиха, но и фактические. Царевны, дескать, «потеряли популярность в народе», посему «в свое время были немного перестреляны». А сквозящее в стихах настроение, что-де неплохо было бы заняться сохранением исконных ценностей России и обустроить ее по-человечески, вместо того чтобы осчастливливать другие страны, было расценено Н. И. Бухариным как покушение на святая святых — саму идею мировой революции.

Позиция поэта была квалифицирована с пролетарской прямотой. Ему, как и всем другим «господам, неумеренным потребителям блинов», было заявлено: «Это уже не только “национальная ограниченность”, это просто-напросто шовинистическое “свинство” и “юродство”, которое входит как составная часть в «совокупную идеологию новейшего национализма “а ля мужик рюсс”». В этом же ключе оценивалось и творчество Сергея Есенина. «Идейно Есенин, — по Н. И. Бухарину, — представляет самые отрицательные черты русской деревни и так называемого «национального характера»... обожествление самых отсталых форм общественной жизни вообще», которое опять же проявляется «под колпаком юродствующего квазинародного национализма». В оценке Есенина как националиста бухаринская позиция вполне совпадала с троцкистской. (Л. Д. Троцкий не мог простить поэту слов, оброненных им однажды за столиком в берлинском ресторане, что, мол, «не поедет в Россию, пока там правит Троцкий-Бронштейн». Именно эти «националистические» слова и стали, как полагают современные есениноведы, причиной убийства поэта в Ленинграде 24 декабря 1925 г.) Талант национального русского поэта для деятелей типа Троцкого и Бухарина был своего рода отягчающим обстоятельством. Именно из-за своего таланта С. Есенин становился особенно вредным и нетерпимым, поскольку талантливо воспевал не «великие образцы борьбы за свободу и социализм», а совсем иное — якобы наше «рабское прошлое».

Вероятно, у Н. И. Бухарина мог также быть и сугубо личный мотив присмотреться внимательнее к поэзии Есенина. Дело в том, что 16 ноября 1924 года в тифлисской газете «Заря Востока», а вскоре и в московском журнале «Прожектор» (1925. № 2) появились первые публикации есенинского стихотворения «Русь бесприютная». В 1926 году оно было включено во второй том «Собрания стихотворений» Есенина. Поэт вспоминает в нем недавнюю братоубийственную Гражданскую войну — «эту дикость подлую и злую», которая помимо всего прочего обездолила, превратила в беспризорников сотни тысяч детей. «Мальчишки лет семи-восьми // Снуют средь штатов без призора // Бестелыми корявыми костьми // Они нам знак // Тяжелого укора». В иных условиях, говорит Есенин об этих беспризорниках, снующих между советскими республиками (штатами), «то были б тысячи // Прекраснейших поэтов», и продолжает: «В них Пушкин, // Лермонтов, // Кольцов, // И наш Некрасов в них, // В них я. // В них даже Троцкий, // Ленин и Бухарин. //Не потому ль моею грустью // Веет стих, // Глядя на их // Невымытые хари».

Нарочитая двусмысленность стиха бросала тень на трех политических олимпийцев страны, в особенности — на Н. И. Бухарина. Как известно, рифма имеет и смысловое значение. Возвращая читателя к определенной строке, она выделяет и ассоциативно связывает срифмованные слова, усиливая их смысловую роль. Этим стремлением к увеличению выразительности, смысловой насыщенности стиха и вызвана эмоционально заостренная рифма «Бухарин — хари». Не исключено, что знаток и ценитель поэзии Н. И. Бухарин, сознавая силу воздействия рифмы на читателя, не мог оставить ее без внимания. Возможно, эта деталь также сыграла свою роль в формировании отношения политика к поэту. По крайней