Измена И. Мазепы и политика русского правительства на Гетманщине

Кочегаров К. А.

События 1708 г. на Украине, несмотря на трехсотлетнюю давность, до сих пор привлекают внимание не только историков, но и политиков, писателей и общественных деятелей. Оценки и мнения, касающиеся перехода И.С. Мазепы на сторону шведов и последующих событий, не только различаются, но и порой диаметрально противоположны. Задача данной статьи — осветить первые шаги русского правительства в отношении Украины последовавшие сразу после этого события, когда решался вопрос: пойдет или нет украинское общество за своим гетманом?

В 1708 г. Северная война вступила в свою кульминационную фазу. В сентябре шведские войска двинулись на Украину. Несмотря на разгром 28 сентября корпуса генерала Левенгаупта при Лесной, исход решающего столкновения между русской и шведской армией был далеко не предопределен и должен был решиться на просторах Малороссии. Карл XII около середины сентября окончательно решил наступать на Украину и двинул передовые отряды к Стародубу. Русское командование вовсе не собиралось отдавать украинские земли врагу. Б.П. Шереметев со своим войском занял Почеп, послав часть его в Стародуб, который по его распоряжению был дополнительно укреплен, и в Погар. Затем, ввиду приближения неприятеля, отряды из Погара были стянуты в Стародуб, гарнизон которого был усилен (планировалось, что туда придут также казацкие полки). Командующему стародубским гарнизоном полковнику И.С. Феленгейму Шереметев приказал «чинит отпор неприятелю до последней меры». Когда тот стал жаловаться, что стародубская крепость «зело слаба», Шереметев велел «сколько возможно крепить» (1). Кроме того, в Новгород-Северский был послан полк Григория Чернышева с поручением укрепить город. Позднее ему в помощь был направлен Бутырский полк (2).

Б.П. Шереметев издал универсалы, увещевая украинцев не покидать свои селения перед приближением русских войск, и заверяя, что русским солдатам запрещено под страхом смертной казни чинить «обиды и разорения» местным жителям, а за все продовольствие, привезенное в русский лагерь будут заплачены деньги (3). Он приставил к конным и пехотным частям специальных офицеров, чьей задачей было не допустить со стороны войск каких-либо насилий над местными жителями. Всех виновных в подобных проступках было наказано «для постраху иным казнить смертию» (4). Эта линия находила подтверждение и в приказах отдельным командирам, что подтверждает серьезность намерений русского командования. Так, направленному 19 сентября с батальоном в Стародуб полковнику Астафьеву Б.П. Шереметев приказал «в пути иметь осмотрение, дабы обывателем нашего народа (выделено мной. — К.К.) никакие обиды не чинили и хлебов не толочили, сие запретит под смертию» (5). Непонятно, на основании каких данных Т.Г. Таирова-Яковлева делает вывод, что Украина «решением Петра обрекалась на превращение в «выжженный край» (6).

Население Малороссии встретило шведов враждебно, хотя русские солдаты и офицеры, несмотря на запреты, порой не самым лучшим образом вели себя в отношении местных жителей (7). 24 октября Петр в письме к Ф.А. Апраксину отмечал: «…неприятель был у Стародуба и всяко трудился своею обыкновенною прелестию, но Малороссийский народ так твердо с помощию Божиею стоит, чево болше ненадобно от них требовать (выделено мной. — К.К.)». Всех шведских офицеров, приезжавших с письмами Карла XII в Стародуб и другие города, украинцы «сковав», отправляли к гетману Ивану Мазепе (8). В тот же день Б.П. Шереметеву было направлено указание: в случае если шведы перейдут Десну — усилить гарнизоны наиболее «знатных» украинских городов (9). К переправе на Десне было велено идти и войску Мазепы. Однако А.Д. Меншиков в своем рапорте Петру от 21 октября считал, что на казаков особенно надеяться не стоит, поскольку те, которых светлейший видел «в великом страху от неприятеля и из домов своих совсем убравшись, кой-куда врознь розезжаются». В Чернигове Меншикову удалось обнаружить лишь 150 казаков черниговского полка — «и те ис последних, а ис старшин почитай никого не видим, а которой и появитца, да того ж часу спешит со двора, чтоб убратца и бежать» (10).

Не подлежит сомнению, что измена Мазепы для Петра I и его приближенных оказалась полной неожиданностью, хотя некоторые украинские историки без достаточных оснований отрицают этот факт (11). Получив известия от А.Д. Меншикова о «нечаянном никогда злом случае измены гетманской» Петр I 27 октября прежде всего приказал ему помешать находившимся у Десны казацким полкам переправляться через реку «по прелести гетманской», послав туда несколько полков драгун. «А полковником и старшине вели, сколько возможно ласково призывать (выделено мной. — К.К.)» — формулировал царь другую задачу, приглашая их на избрание нового гетмана (12). Как видно первая реакция русского царя, воспринявшего произошедшее с «великим удивлением», несмотря на то, что Меншиков не сомневался, что Мазепа «совершенно изменил» (13), была весьма далека от намерения принять жесткие меры по устрашению казачества и расправе с возможными сторонниками Мазепы. В тот же день царем был издан манифест к малороссийскому народу и Войску Запорожскому, в котором вообще констатировалось, что гетман «безвестно пропал, и сомневаемся мы того для, не по факциям ли каким неприятелским». Поэтому Петр приглашал в свой лагерь всю старшину пока что «для советов», и лишь только в случае, если обнаружится «конечная неверность» Мазепы — для выборов нового гетмана (14). Все это свидетельствует скорее о некоторой неуверенности и сомнениях, которые охватили русского царя, который все еще не мог окончательно поверить в измену человека, которого он считал одним из своих ближайших сторонников, нежели о стремительных и решительных действиях Петра по усмирению «антимосковского восстания на Украине».

Только 28 октября Петр, уже окончательно убедившись, что Мазепа перешел на сторону Карла XII, издал новый манифест к населению Украины с соответствующими призывами (он был разослан по Украине в копиях (15)). Между прочим в манифесте содержались обвинения Мазепы в намерении «Малороссийскую землю поработить по-прежнему под владение Полское и церкви Божии и святыя монастыри отдать во унию» (16). Эти обвинения впоследствии неоднократно повторялись и в других царских документах, обращенных к населению Украины. При рассмотрении этой сентенции царского манифеста необходимо принять во внимание, что конец XVII — начало XVIII вв. — время активного утверждения унии на украинских землях Речи Посполитой. И хотя шведский король был протестантом, Петр считал, что Украина попадет не столько под его протекцию, сколько под протекцию его польского союзника Станислава Лещинского (с которым у Мазепы также были контакты (17), о которых русское командование получало информацию еще до перехода гетмана на сторону шведов (18)). А это, в глазах русского царя автоматически означало усиление на Украине позиций унии и католичества. Такие взгляды вполне соответствовали и настроениям украинского населения, когда малейшая активизация политики Речи Посполитой в отношении Украины, немедленно вызывала толки о намерении поляков искоренить православную веру. Подчас такие идеи, будоражившие казацкое общество, не имели под собой реальных оснований. В эпоху, когда религиозные лозунги тесно переплетались с политическими, а порой и подменяли их, такие вышеприведенные обвинения в адрес Мазепы вовсе не кажутся такими надуманными, как это может представляться с позиций сегодняшнего дня. Стоит отметить, что Петр I не скрывал перед украинским обществом, что Мазепа под протекцией шведского короля или Станислава Лещинского хотел стать «самовластным князем» (19). Царь был уверен, что малороссияне считают именно его своим законным монархом и не поддержат стремления Мазепы не только к смене верховного правителя, но и к усилении его личной власти на Украине, к фактической независимости.

В некоторых экземплярах царских манифестов так же объявлялось об отмене «оранд» — откупов на производство и продажу вина, дегтя, табаку, которые шли ранее на содержание гетманских компанейцев и сердюков, и которые давали в распоряжение Мазепы значительные средства (20). Теперь когда гетман бежал, Петр, учитывая, что российская казна все равно не получала с аренд ни копейки денег, счел возможным отменить их, тем самым укрепив позиции русского правительства на Украине. Стоит отметить, что аренды, вызывавшие недовольство украинского населения уже отменялись русским правительством в 1687 г., после свержения Самойловича. Никакой непосредственной заинтересованности в них у царской власти не было, но вскоре они были введены вновь, по просьбе Мазепы. Кстати говоря, отмена аренд не имела такого уж однозначно положительного значения, как кажется на первый взгляд. Среди арендаторов — украинских мещан и купцов это вызвало замешательство и недовольство, тогда как простой народ поддержал этот шаг. Об этом киевский воевода Д.М. Голицын 11 ноября писал начальнику Посольского приказа Г.И. Головкину, информируя его, что «у иных многие есть прежние жалованные грамоты, которые противны оным указам, дабы рандам быть, и с теми поехали к государю киевской войт и протчие просить, что б их вновь изволил подписать». Голицын рекомендовал не подписывать этих грамот, чтобы не всколыхнуть волну народного недовольства (21). Однако тем самым русское правительство рисковало утратить поддержку богатой верхушки украинских городов.

29 и 30 октября Петр I направил отдельные письма казацким полковникам и духовенству. В них царь призывал их сохранять верность монаршему престолу, «обнадеживал» своею «милостью» и приглашал на выборы нового гетмана в Глухов (22). Милости не замедлили последовать. Вскоре многие из сохранившей верность Петру старшины получили новые имения, подтвердительные грамоты на владения старыми и должности. В их числе — черниговский полковник П.Л. Полуботок (получил маетности бывшего гадячского полковника Михаила Василевича и другие имения), нежинский — Л.Я. Жураховский (стал действительным полковником вместо наказного), переяславский — Стефан Томара (села в Переяславском полку), прилуцкий — Иван Нос (назначен полковником вместо ушедшего с Мазепой Дмитрия Горленко) (23) и др. В письмах к соратникам Петр, несколько даже идеализируя ситуацию, утверждал, что «здешней народ со слезами Богу жалуютца на онаго (Мазепу. — К.К.) и неописанно злобствуют» (24); «сей край (Украина. — К.К.) как был, так есть» (25); «проклятой Мазепа, кроме себя, худа никому не принес (ибо народом имени ево слышать не хотят)» (26). 30 октября появилась грамота, предназначенная оплоту казацких вольностей — казакам Запорожской Сечи и кошевому атаману Константину Гордиенко. Сечевикам припоминалось, что ранее Мазепа, постоянно пытавшийся подчинить низовое войско своей власти доносил на них в Москву «ложные свои клеветы <…> будто вы нам не верны», что он умышленно задержал запорожских посланцев на пути в русскую столицу, ехавших за царским жалованьем. Царь, не сомневаясь в верной службе казаков Запорожской Сечи, заверял их в своей «милости» (27).

Издавались царские манифесты и населению украинских городов — известен экземпляр, адресованный мещанам и казакам города Почепа. Петр призывал их «служить вам нам, великому государю, попрежнему <…> при прежних вольностях своих непоколебимо» (28). Уже 5 ноября царь получил челобитные из Прилук, Лубен, Лохвицы, Новгород-Северского, из Миргородского и Прилуцкого полков с подтверждением населения в своей верности. По справедливому замечанию Н.И. Костомарова, челобитные пришли в т.ч. и оттуда, где в тот момент не было русских войск, «следовательно, нельзя признавать их только действием страха» (29). Стоит добавить, что вряд ли они были вызваны известиями о взятии Батурина — слишком мало времени прошло, чтобы известие об этом широко распространилось к моменту составления челобитных. Они, по всей вероятности, были реакцией на царские манифесты от 29 и 30 октября.

1 ноября появился указ «всему Войску Запорожскому» в котором Петр заявлял о готовности подтвердить все «волности, все права и привили», которыми украинское казачество пользовалось со времени перехода под «высокодержавную руку» царя Алексея Михайловича в 1654 г., а также о намерении защитить Украину от «нападения всех неприятелей» (30). Одновременно появился и указ старшине, «ушедшей с Мазепой к шведам». В нем повторялась уже неоднократно озвученная в официальных документах за подписью Петра версия, что старшина была уведена Мазепой к шведам «обманом». Казаки, ушедшие с Мазепой, призывались возвращаться в русский стан «без всякого опасения», поскольку царь отрицал наличие за ними, как завлеченными обманом в шведский лагерь, какой-либо вины. Срок на возвращение давался месяц, в противном случае Петр обещал сослать членов их семей, имения отобрать в пользу «верных», а самих — если кто будет пойман «смертью без пощады» (31). Оба эти указа были обнародованы, т.е. публично зачитаны старшине и казакам 6 ноября в Глухове при избрании нового гетмана, которым стал Иван Скоропадский. Тогда же был произведен обряд гражданской казни над чучелом Мазепы, изменившего, по выражению Г.И. Головкина «своему суврену (так. — К.К.) без всякой далной причины к разорению сего народу». По свидетельству Головкина Мазепа «в сем народе (украинцах. — К.К.) нималого приступу не имеет, ибо все состоят весма твердо и при ево царском величестве и привозят повседневно от неприятелей многих полонянников. И ис тех малых казаков, которых он, изменник Мазепа, к неприятелю обманом завез, купами паки к нам приходят сами» (32). 12 ноября, в день присяги нового гетмана представителями малороссийского духовенства была объявлена анафема Мазепе (33). Не стоит переоценивать политическое значение этого события. Проклятие бывшему гетману было произнесено, когда в целом было уже ясно, что украинское общество не поддержало его.

Характерно, что только 3 ноября Петр спохватился (по собственному выражению, ему «припало на ум»), что у ушедших с Мазепой генерального писаря Ф. Орлика, управляющего Мазепы Цурки, старосты Шептаковской волости Быстрицкого остались семьи в Прилуках. В письме А.Д. Меншикову царь приказывал «взять их за караулом» (34).

Вместе с тем Мазепа также не остался в долгу, используя в своей пропаганде традиционный лозунг о «порушенных» казацких вольностях. Нельзя согласится с мнением Т.Г. Таировой-Яковлевой, что гетман вел себя пассивно, постоянно находился «в положении отстающего», в отличие от Петра, который привлекал украинское население на свою сторону «популистскими шагами» и проводил политику «запугивания» населения (35). Польский очевидец, побывавший на Украине в начале ноября сообщал, что прежде чем Мазепа перешел на сторону шведов, он послал своего племянника Войнаровского к Петру I «с пунктами от всей Украины и Войска Запорожского», требуя возвращения «вольностей, что от предыдущих царей даны были», и, жалуясь на мародерства и грабежи русских войск в Малороссии. Кроме того, Войнаровский должен был якобы заявить, что украинское войско не может выступить на помощь русской армии против шведов. Петр будто бы приказал пытать гетманского племянника, и только заступничество одного из царских вельмож — некоего князя, помогло тому бежать к Мазепе. Именно это, якобы, и стало последней каплей, переполнившей чашу терпения гетмана и заставившего его переметнуться на шведскую сторону (36). Буквально дословно эти сведения повторяются в дневнике Д. Крмана (запись относится к концу октября). Он также отмечает, что основным мотивом перехода Мазепы к шведам было желание защитить порушенные казацкие вольности (37) Это неоспоримо свидетельствует, что мазепина версия его измены имела широкое хождение на Украине уже в конце октября — начале ноября (еще до взятия русскими войсками Батурина). Филипп Орлик в письме Стефану Яворскому от 1 (12) июня 1721 г. свидетельствовал, что уже после разорения гетманской столицы Мазепа заявил, что хотел, соединившись со шведским королем «писать до царского величества благодарственный за протекцию его лист, и в нем выписать все наши обиды преждние и теперешние, прав вольностей отятие, крайнее разорение и предуготованную всему народу пагубу, а наконец приложить, что мы как свободне под высокодержавною Царского величества руку для православного Восточнаго единоверия приклонилися, так, будучи свободным народом, свободне теперь отходим…». Согласно Орлику, все эти аргументы Мазепа изложил в своих универсалах, разосланных в первой половине ноября из с. Бахмач генеральной старшине, полковниками и даже сотникам (38), однако несомненно, что подобные воззвания распространялись гетманом и ранее. В них заявлялось, что московское правительство намеревалось взять в неволю гетмана и старшину, казаков превратить в драгун, а всех малороссиян переселить за Днепр, раздав их земли великороссиянам (39). О том же самом говорилось и в письме Мазепы Скоропадскому, написанному еще раньше, сразу после отъезда в шведский лагерь (40). Все эти утверждения имели мало общего с действительностью, однако отражали традиционные страхи казацкой старшины по отношению к России.

Один из мазепинцев — прилуцкий полковник Дмитрий Горленко тотчас после соединения со шведами в письме к прилуцкому полковому судье приказывал, чтобы тот заперся в Прилуках, «согнав» туда всех конных и пеших казаков для обороны города от «неприятеля» — надо думать, русских войск (здесь же Горленко напоминал, что уже требовал того же «изустно»). Кроме того, он сообщал, что Мазепа и его сторонники «совокупились» со шведами для пользы всей Украины, о чем вскоре будет широко объявлено гетманскими универсалами (41). Известно также, что когда шведы заняли в конце октября пустую Дегтяревку (все жители спрятались от шведов в лесу), то Мазепа дал «письма» (надо думать универсалы, объяснявшие его поступок) двум встретившимся ему там жителям, «призывая» их переходить к шведам (42). Наконец казак полтавского полка Ф. Скрыпников свидетельствовал, что И.С. Мазепа «с первого часу» своей измены рассылал по Украине письма, в которых заявлялось, что русские отступили от православной веры и покрывают коней церковными ризами (43).

Мазепа не ограничился рассылкой манифестов по Украине. Его гонцы выехали и в Запорожскую Сечь и в Крымское ханство. Однако первоначально, собравшись на раду запорожцы отказались поддержать Мазепу, сохранив верность царскому престолу (44).

Рука об руку с пропагандой Мазепы на Украине действовала шведская пропаганда, причем шведские воззвания стали распространяться практически сразу после отъезда гетмана к шведскому королю. Знаменитый указ Петра I Малороссийскому народу от 6 ноября был во многом реакцией на действия шведской пропаганды. Опираясь на его текст, мы можем попытаться реконструировать содержание шведских «пашквилей», рассылавшихся по Украине, между прочим, наряду с «прелестными письмами» Мазепы. Во-первых, русский царь обвинялся в том, что начал войну со Швецией «без причин праведных», «немилосердно» мучая подданных шведского короля (речь шла о населении подвластных Швеции территорий, куда вторглась Русская армия). Во-вторых, в шведских манифестах украинцев призывали не покидать перед приходом шведской армии свои дома, продолжая заниматься каждодневными хозяйственными делами. В-третьих, заявлялось, что русский царь попрал «права и вольности» украинского народа, что украинские города от русских «воевод и войск <…> завладенны», в связи с чем казакам напоминалось, чтобы они «мыслили о своих преждных и старых вольностях» — по трактовке российской стороны, о тех, которыми казачество пользовалось под властью польских королей. В-четвертых, украинцам напоминалось о разорении мирных жителей, чинимом по царскому указу (45).

Вышеприведенные свидетельства источников подтверждают, что мазепина «версия» его измены имела достаточно широкое хождение на Украине. Это стало результатом деятельной пропаганды гетмана, в основе которой лежала идея о нарушенных казацких вольностях. Она широко использовалась казацкими предводителями на протяжении всего периода существования Войска Запорожского.

Первые дни после измены Мазепы характеризовались на оставленной им Украине некоторым смятением и растерянностью, причем как среди казацкой старшины, так и в стане русского командования, не подозревавших о планах гетмана. Подобные суждения уже высказывались ранее в историографии и в частности одним из первых биографов Мазепы — Н.И. Костомаровым (46). Однако современные украинские историки эти выводы затушевывают, а порой — просто игнорируют.

Между тем ситуация для русской армии на Украине становилась все более серьезной. И, несмотря на это, русское командование медлило с операцией против единственного города, казацкий гарнизон которого поддержал измену Мазепы — Батурина, гетманской столицы. При этом первоначально Петр и его окружение видимо не подозревали, что Батурин может оказать сопротивление. 29 октября, канцлер Г.И. Головкин послал письмо командующему казацким гарнизоном в Батурине Дмитрию Чечелю, информируя его о движении к городу шведов и указе Петра в связи с этим впустить в батуринский «замок» полк русской пехоты. Сам царь в случае осады города шведами обещал придти на помощь (47). 30 октября в с. Погребки состоялся Военный совет, на котором было решено направить А.Д. Меншикова «добывать Батурин» (48). Александр Ригельман в своем «Летописном повествовании о Малой России» особенно отмечает, что было решено добиваться сдачи города в первую очередь переговорами и, лишь в крайнем случае, штурмовать Батурин (49). Киевский воевода Д.М. Голицын в грамоте на имя Петра специально отмечал, что он был «по имянному вашему великого государя указу посылан для уговору казаков в Батурин» (50). Войска двинувшегося к Батурину Меншикова почти три дня простояли под гетманской столицей, пытаясь уговорами (в т.ч. ездил и лично Д.М. Голицын) склонить засевших там казаков впустить русский гарнизон. Однако большая часть осажденных (были и такие, кто сохранял верность царю) заняла открыто враждебную позицию — вслед переплывавшему р. Сейм после переговоров с сердюками Д.М. Голицыну раздалось несколько выстрелов, а 1 ноября из крепости стали обстреливать русские войска и жечь посад («начали по нас стрелять из пушек, не видя никакова от нас действия, и посад кругом города зажгли» — писал Меншиков Петру(51)).

Наконец, когда долее ждать уже было невозможно — шведы, как ожидалось, могли вот-вот придти на выручку Батурину, Меншиков, в 6 часов утра 2 ноября начал штурм. Он, учитывая слабость батуринских укреплений и нежелание части казаков драться против русских войск, длился недолго — через два часа крепость пала (52). Светлейший простоял на месте боя несколько часов — уже утром следующего дня он был в Конотопе. Петр, получив 2 ноября известие о взятии Батурина, оставил окончательный вопрос о его судьбе на усмотрение князя — если крепость способна выдержать шведскую осаду, то ее предписывалось «поправить и посадить гварнизон». Но гонец, привезший известие о взятии Батурина сообщил Петру, что «оной некрепок». Поэтому царь советовал вывезти из крепости артиллерию, а «строение зжечь», мотивируя это тем, что «шведы также лехко могут взять, как мы взяли». Меншикову советовалось не терять времени — уже завтра противник мог показаться у Батурина (53). Те же распоряжения Петр повторил и аналогичном по содержанию письме от 4 ноября (54). Отметим, что в письмах нет ни слова о необходимости учинить казни и расправы с остатками батуринского гарнизона и вообще о каких-то репрессиях. Однако и эти указания Петра Меншиков получил уже утром 3 ноября, находясь в Конотопе, т.е. примерно в 30 км от Батурина и поэтому выполнить их не мог. В ответном письме светлейший ничего не говорит о том, как он поступил с крепостью, отмечая лишь, что легкая артиллерия была вывезена, а тяжелые пушки уничтожены (55). На основе вышеупомянутых меншиковских донесений в Журнале Петра была сделана запись общего характера: «город Батурин (где Мазепа изменник имел свою резиденцию) достали не со многим уроном людей, и первых воров полковника Чечеля и генерального есаула Кениксека с некоторыми их единомышленниками взяли; а прочих всех побили, и тот город со всем сожгли и разорили до основания» (56). Сравнивая запись о батуринской осаде с информацией о других сражениях, помещенных в том же Журнале, где подробно указываются потери и число пленных, можно придти к выводу, что никакой конкретной информации в Воронеже не имели, основываясь только на донесениях Меншикова.

Судя по всему А.Д. Меншиков поступил, руководствуясь прежде всего оперативной обстановкой в районе боевых действий. Те укрепления и замковые постройки, которые уцелели во время штурма и пожара, были сожжены. Причины этого были достаточно прозаичны — нежелание русского командования, что бы столь важный пункт достался в руки врага. Следует отметить, что посад города был сожжен не без участия осажденных, которые хотели затруднить русским приступ, и делали это еще 1 ноября. Свидетельство одного из польских источников, в достоверности которого, правда, можно серьезно усомниться, говорит о том, что «не только Меншиков жег Батурин», но что возле города якобы произошло сражение, в котором победу одержал шведский король (57). Возможно имелось ввиду то, что после ухода из-под Батурина русских войск, оставшиеся строения были разграблены и уничтожены шведскими солдатами.

Украинские историки, впрочем, охотнее цитируют другое письмо Петра — аж от 5 ноября, которое было послано вдогонку за первыми двумя, потому что царь не был уверен, что светлейший получил их. Только в самом конце третьего письма, в котором дословно повторялись предыдущие указания, но которое не имело никакого практического значения, поскольку данные в нем распоряжения не могли быть исполнены, заявлялось: «…Батурин в знак изменникам (понеже боронились) другим на приклад зжечь весь» (58). Как видно возможность использовать уничтожение Батурина в пропагандистских целях занимала Петра меньше всего, придя ему в голову отнюдь не сразу. Непонятно, впрочем, почему российский историк Т.Г. Таирова-Яковлева тенденциозно трактует именно это письмо как непосредственный указ Петра Меншикову «разграбить» «все дома, церкви и монастыри» (59).

Если с причинами уничтожения города и крепости все более менее ясно, то по поводу жертв среди гражданского населения и защищавших крепость казаков многое остается невыясненным. В современной украинской литературе упорно доказывается, что практически все население Батурина — ок. 14 тыс. чел. было поголовно уничтожено русскими (60), что в превращает Батурин в крупнейшее по числу жертв сражение чуть ли не за всю Северную войну (для сравнения: в Полтавской битве с обеих сторон потери составили 13,5 тыс.; в битве при Лесной — св. 9 тыс.; в битве под Нарвой 1700 г. — 9–11 тыс.). Однако существующие достаточно скудные источники, касающиеся этого вопроса не позволяют однозначно согласиться с этим утверждением. Все их можно условно разделить на несколько групп:

1). Свидетельства очевидцев. Главным образом это посетившие руины Батурина шведы и те, кто сопровождал их армию. Следует оговориться, что никто из них не был ни участником, ни наблюдателем штурма мазепиной резиденции, а лишь побывал на месте событий спустя несколько дней. На данный момент известно несколько таких свидетельств. На основе оригинальных изданий они тщательно проанализированы В.А. Артамоновым. Все они рисуют мрачную, однако вполне обыденную для военных будней картину — сожженные постройки, полуобгоревшие трупы, запах от разлагающихся человеческих останков. Что касается человеческих жертв, то здесь вновь все свидетельства отмечают, что несмотря на значительные жертвы среди защитников (в т.ч. среди женщин и детей — об этом впрочем пишет только Адлерфельд), многим, как военным, так и гражданским удалось спастись, другие были взяты в плен. Из дневника барона Давида фон Зильтмана следует, что спешившему Меншикову некогда было проводить на месте побоища какие-то специальные экзекуции (61).

2). Свидетельства современной событиям прессы, рукописных «летучих листков», погодных летописных записей или воспоминания современников, которые находились на значительном удалении от места действия. Эти свидетельства достаточно многочисленны, но при этом во многом однотипны. Известия зарубежной прессы о штурме Батурина тщательно собрал и проанализировал в своем достаточно оригинальном исследовании Т. Мацькив (62), сведения аналогичных украинских и российских источников — С. Павленко. К последним относятся и Новгородский летописец («град его стольный разори и до основания вся люди посече») и другие подобные рукописные сборники («город Батурин войска государевы доставши, спалили и людей всех вырубали») (63). Все они позволяют однозначно заключить только одно — ожесточенность сражения и значительное число жертв. Каких-либо выводов о количестве погибших или о его соотношении с числом тех, кто остался жив, на такой шаткой источниковой основе сделать невозможно, поскольку многие из сведения, особенно из западноевропейских газет, падких на «новости» о действительных или мнимых варварствах «московитов», основывались на ничем не проверенных слухах. Они кочевали из одной газеты в другую, могли обрастать новыми вымышленными подробностями и т.д. Несмотря на значительное количество подобных газетных заметок их репрезентативность как источника крайне сомнительна.

Особняком среди этой группы источников стоят донесения английского посла в России Чарльза Уитворта, опытного дипломата, имевшего разветвленную сеть осведомителей. В своем сочинении о России, написанном ок. 1710 г. он сообщал о 6 тыс. погибших в Батурине (64). Впрочем в своих дипломатических донесениях в Лондон Витворт ничего не говорит о погибших, отмечая лишь, что Батурин был полностью сожжен. Стоит отметить и то, что английский дипломат был информирован о нежелании части казаков драться против русских (65). В целом его описание взятия Батурина не противоречит приведенному выше.

3). Свидетельства малороссийских летописей. Это собственно два источника — «Черниговская летопись», опубликованная в 1890 г. А.М. Лазаревским и летопись Лизогуба. Обе они были созданы в значительный промежуток времени после 1708 г., содержат, как и всякие летописные тексты, множество ошибок и неточностей, и зачастую могут служить не источником по истории конкретных событий, сколько по тем представлениям о них, которые сложились в среде украинской старшины в 1730–1740-е гг. Однако по причине крайне скудости источниковой базы, обе эти летописи играют важную роль в реконструкции событий, связанных с изменой Мазепы.

Соответствующие разделы Черниговской летописи, по мнению А. Лазаревского, написаны человеком, жившим и действовавшим в первой четверти XVIII века, возможно — одним из писарей гетманской канцлеряии. Вот как описывается штурм Батурина: «И зараз послал з войском, князя Александра, Менщикова доставати Батурина, месяца ноеврия дня 9 (дата ошибочна. — К.К.), бо в нем заперлися были, з розказаня Мазепина, сотник батуринский Чечель и Филип, реент, з сердюками; и гды пришол Меншиковъ под Батурин, давано огню з гармат велми з Батурина, але Меншиковъ зараз добыл Батурина и сплюндровал его огнем и мечем, а Чечеля, сотника, и Филиппа, реента спартесного, побрал живцем и в Глухове почвертовано их, з росказаня царского» (66). Заметим, что в летописи отмечается, что осажденные первыми открыли огонь по русским, что подтверждается корреспонденцией Меншикова. Ни о какой резне мирного населения речи не идет. О том, что, тем не менее, жертвы были значительными, косвенно показывается далее. Когда Мазепа приехал к сожженному Батурину 8 ноября, т.е. спустя неделю после штурма, то увидел, что «крови людской в месте и на предместью было полно калюжами» (67).

Еще более интересна летопись Лизогуба, созданная спустя много лет после Батуринских событий — в 1742 г. Характерно, что автор трактует переход Мазепу на сторону шведов именно как измену: «Тогож 1708 года Мазепа, зменивши (курсив мой. — К.К.) Государю своему, пристал к шведскому королю». Именно этот источник наиболее подробно описывает то, что творилось в Батурине после его взятия: «Много там людей пропало от меча, понеже збег былъ от всех сел; однак за вытрублением не мертвить, много еще явилося у князя Меншикова, который дать велел им писание, чтоб никто их не занимал; — многож в Сейме потонуло людей, утекаючи чрез лед еще не крепкий, много и погорело, крившихся по хоромах, в лиохах, в погребах, в ямах, где паче подушилися, а на хоромах погорели, ибо, хотя и вытрубление було престать отъ кровопролития, однак выходящих от сокрытия войско заюшеное, а паче рядовые солдаты, понапившиеся (понеже везде изобилие было всякого напою) кололи людей и рубали, а для того боячися прочие в скрытых местах сидели, аж когда огонь обойшел ввесь город, и скрытыи пострадалы; мало еднак от огня спаслося и только одна хатка, подъ самою стеною вала от запада стоячая, уцелела неякогось старушка…» (68). Если верить этому описанию, то можно сделать несколько важных выводов: 1). В батуринской крепости была большая скученность населения, поскольку кроме местных жителей там укрывались от шведов (союзников Мазепы) и жители окрестных сел. 2). Пожар в деревянном укреплении видимо начался еще до взятия его русскими войсками, от огня меншиковской артиллерии, что вкупе с начавшейся паникой и привело к большим жертвам среди мирного населения. 3). Ворвавшиеся в крепость драгуны первое время кололи и рубили всех подряд, тем более, как только что говорилось, в гуще сражения из-за скученности оказались все — и сердюки и казаки, и женщины и дети. 4). Наиболее знаменательное свидетельство данного источника то, что, убедившись во взятии крепости, Меншиков распорядился подать трубачу сигнал о прекращении кровопролития, что спасло много жизней. Эксцессов, впрочем, не удалось избежать, поскольку многие драгуны, опьянев от спиртного, в изобилии хранившегося в батуринских погребах, не сразу прекратили убийства и грабежи. 5). Многочисленные жертвы штурма Батурина — это люди, погибшие от пожара и потонувшие в Сейме, лед которого оказался некрепок, а не павшие от русского меча. Из-за начавшейся паники многие побоялись вылезти из подвалов горящих зданий и в результате угорели. Косвенно в этом виноваты и «понапившиеся» русские солдаты.

В целом как и на основе других источников, можно сделать вывод, что штурм был ожесточенным и привел к значительным жертвам. Однако в сознательном истреблении всего живого Меншикова обвинить нельзя. Более того, именно украинский автор отмечает, что светлейший старался прекратить кровопролитие (это свидетельство вообще уникально).

Утверждениям, что Меншиков приказал истребить всех жителей Батурина, противоречат и другие факты. 12 декабря 1711 г. в Глухове в присутствии царского стольника Федора Ивановича Протасьева был допрошен «черкашенин» Иван Олениченко (69). Известно, что он был товарищем батуринской сотни еще в 1702 г. (70). Иван рассказал, что он, житель Батурина, служил хорунжим при артиллерии у Мазепы, «и как он гетман изменил царскому величеству и по той ево измене город Батурин разорили, в то время взят он Иван был в том городе, и послан был за караулом к Москве с другими своими товарыщи сердюками и компанейцы, которых де было осмнадцать человек». По словам бывшего хорунжего всех их держали в Москве за караулом «по боярским дворам, а в Приказе они нигде не явлены». Через некоторое время Ивана и его товарищей отправили в Санкт-Петербург, но он «не доезжая Новагорода» сбежал в Москву, а оттуда «тайно» двинулся на Украину. 7 августа 1711 г. казак прибыл к своему сыну Матвею в район Погребков, в село принадлежавшее нежинскому полковнику, где тот служил приказчиком.

Иван Олениченко сообщил Протасьеву, что вместе с ним «ушло» с дороги еще трое бывших защитников Батурина. Один из них, шорник, имени которого Иван не знал, или, скорей всего, не хотел называть, поселился в Нежине, другой — Федор Гоменко — в деревне Маченке (село Миченки), принадлежавшей гадяцкому полковнику Чернышу, третий — Михайло Сердюк по прозвищу Подскочин в деревне Галице Прилуцкого полка (71).

Михайло Подскочин был вскоре сыскан и подвергся допросу 31 декабря 1711 г. Он, по его словам, служил в Батурине серд