Либерализм в российской теории международных отношений

Павел Цыганков

В основе концептуальных построений российских либералов в области международных отношений (МО) лежит убеждение в том, что под влиянием стран Запада международная среда все более зримо эволюционирует из анархической в развивающееся по единым законам управляемое мировое сообщество. Последнее состоит не только из государств, но и из все более укрепляющих свои позиции (в том числе и за счет государств) негосударственных акторов — неправительственных организаций, частных финансовых и иных корпораций, сетевых структур и т.п. В стремительно меняющемся контексте МО основной целью внешней политики государств становится не отстаивание своих интересов, а сотрудничество во имя торжества универсальных ценностей, главные из которых — права и свободы человека, рыночное общество и плюралистическая демократия.

В отличие от реалистов и изоляционистов российские либералы никогда не считали распад СССР негативным явлением. Напротив, большинство из них рассматривало это событие как исторический шанс для России стать процветающей страной на благо всего общества и каждого его члена. Однако они подчеркивали, что использование этого шанса требует от российских политиков отказа от сложившихся стереотипов, прежде всего от подозрительности в отношении стран Запада (см., напр.: Козырев 1994; Шейнис 2003; Преображенная Россия в новом мире 1992) и традиционной российской «державности». Вместо этого необходимо «глобальное сотрудничество», «возвращение в сообщество демократических государств», а главное — сосредоточение на проблемах собственного экономического, социального и демократического развития (см.: Барабанов 2002; Шейнис 2003; Тренин 2000).

Нет оснований сомневаться в том, что после кратковременного «триумфа» либеральное направление было вынуждено уступить свои позиции умеренному реализму. Вместе с тем высказываемые иногда сомнения в возможности выделения либерализма в особую школу в отечественных исследованиях МО вряд ли оправданы. Данное течение не только «выжило» после краха популярности «младореформаторов» и внешнеполитического курса первых лет постсоветской России, но и, отчасти пересмотрев свои позиции, во многом обогатило их с учетом новых внутренних и международных реалий. На укрепление этих позиций существенно повлияли два фактора: приход к власти нового президента страны и ситуация, сложившаяся в мире после 11 сентября 2001 г.

Непосредственно после распада СССР в центре дискуссий оказались вопросы о характере международной среды, о самоидентификации новой России и основных направлениях ее внешней политики (cм., напр.: Преображенная Россия в новом мире 1992). Особое внимание академического сообщества привлекли проблемы, связанные с определением содержания (и в целом наличия) российских национальных интересов, анализом соотношения в стране государства и общества, характеристикой «цивилизованного сообщества» (под которым представители рассматриваемого течения понимали Запад как единое целое). Общими чертами этих дискуссий были, во-первых, сохранение элементов горбачевского «нового политического мышления» *, а во-вторых, относительная недифференцированность данного течения, выступавшего под флагом «демократии» против «консерватизма».

Со второй половины 1990-х годов, особенно после 11 сентября 2001 г . , на первый план выходят такие проблемы, как сущность и последствия глобализации, ее «историческая миссия», мирорегулирование, содержание национального суверенитета и судьба государства как института политической организации, роль Европы в самоопределении России, «полярность» в мировой политике и др. Дискуссии по этим вопросам велись между либералами и другими школами в российской теории международных отношений (ТМО) — реалистами, евразийцами и марксистами, а также в рамках самого либерального направления, в котором все более заметно обозначались конкурирующие подходы.

Российский либерализм: основные положения и теоретические подходы

Хотя в XXI в. российский либерализм вступил как довольно разветвленное направление, его сторонников объединяет общая приверженность ряду основополагающих принципов, во многом свойственных либерализму как теоретическому течению и на Западе. Эти принципы, достаточно четко и аргументировано изложенные А. Мельвилем в 1998 г . (Мельвиль 1998), сводятся к следующему:

существование неизменных геополитически заданных национальных интересов той или иной страны не подкреплено неопровержимыми аргументами;

внешний мир в целом благоприятствует воплощению и утверждению основополагающих либеральных принципов — индивидуальной свободы, индивидуализма, демократии, прав человека, правовых основ МО;

либерализму присуще деятельностное начало, импульс активной внешней политики, порой доходящий до либерального экспансионизма;

либерализму свойственны принципы и нормы права, ориентация на международные организации;

либерализм отличает вера в то, что именно экономический рост на свободной рыночной основе является главным фактором внешнеполитической мощи и общего положения государства на мировой арене;

либерализм неотделим от прогрессизма, который в данном случае понимается не просто как поступательная эволюция природы МО к их все большей управляемости и миролюбию, а как вера в то, что развитие мировых процессов ведет в конечном счете к воплощению идеалов либеральной идеологии;

либерализм ориентируется на внутренние цели национального развития, которыми являются нужды и потребности гражданского общества, а не государства (см.: Мельвиль 2002: 332–333).

Дифференцированность теоретических подходов в рамках либерального течения российской ТМО, как правило, не затрагивает существа этих принципов. Вместе с тем разногласия, касающиеся их осмысления, трактовки значения и роли в общем комплексе либерального видения МО, достаточно велики.

Основные течения

В целом в рамках российского либерализма можно выделить пять относительно самостоятельных течений. Крайние полюса занимают приверженцы интервенционизма и ограниченного суверенитета, с одной стороны, и сторонники международного сообщества как коллектива равноправных и суверенных (демократических) государств — с другой. Широк и политический спектр — от сторонников правых сил, выражающих интересы капитала, до «новых социал-демократов», развивающих социал-реформистские идеи М. Горбачева. Тем не менее приверженность общим принципам либерализма проявляется в том, что одни и те же лица могут разделять взгляды нескольких внутрилиберальных течений. Здесь следует оговориться, что в «зачислении» конкретных ученых или экспертов в те или иные идейно-теоретические течения достаточно много условного и субъективного. Во-первых, при все более очевидной дифференцированности российской ТМО развитых течений парадигмального характера, свойственных американской IR, у нас не сложилось (как уже отмечалось, российская ТМО более адекватно описывается в терминах таких тенденций, как плюрализм, западничество и изоляционизм). Во-вторых, конкретизация по персоналиям хотя и необходима, но в российских условиях (в силу краткосрочности самой «истории» постсоветского периода в развитии отечественной ТМО) не в состоянии отразить эволюцию взглядов того или иного исследователя. Наконец, в-третьих, достаточно условный, более того, во многом преимущественно инструментальный характер носят и выделенные нами внутрилиберальные течения. Со всеми указанными оговорками эти течения можно представить следующим образом.

« Универсалисты ». В эту группу могут быть включены, в соответствии с критериями и терминологией Х. Булла, сторонники «революционаризма» — адепты кантианских идей достижения «вечного мира» за счет расширения демократии. Ее представители исходят из демократизации как магистральной тенденции современного мирового развития (родоначальник отечественной школы «транзитологии» А. Мельвиль, Д. Тренин и др.), разделяют и пропагандируют теорию «демократического мира» (В. Кулагин, Ю. Давыдов (Кулагин 2000: 23–37; Давыдов 2002а: 57–69)), идеи «гуманитарной интервенции» и «ограниченного суверенитета» в эпоху глобализации (А. Никитин, Ю. Федоров (Никитин 2000; Федоров 1999a: 5–27; Федоров 1999б: 457–483)). По мнению Тренина, Е. Ясина и Ю. Рыжова, залогом и гарантом поступательной демократической эволюции МО является безусловное лидерство США в современном мире, которое дает постсоветской России исторический шанс при условии ее адаптации к изменившимся условиям мирового развития (см.: Тренин 2000: 7–19; Россия и Запад 2001; Внешняя политика России: поиск стратегии 2001; Фонд «Либеральная миссия» 2002).

« Глобалисты » . Представители данного течения — А. Володин, Г. Широков, Ю. Федоров, В. Михеев (см.: Володин, Широков 2001; Федоров 2001; Михеев 1999) основывают свое видение МО на глобализации как центральном политикоформирующем процессе современного мирового развития. Глобализация рассматривается как процесс формирования единого человеческого сообщества — мегаобщества (в терминологии Кувалдина (Кувалдин 2001: 70–75)). В этих условиях, отмечает М. Лебедева, серьезную конкуренцию государствам в мировых политических процессах составляют негосударственные акторы — транснациональные корпорации, неправительственные организации, глобальные экономические структуры (G8, ВТО, МВФ, ОЭСР) и др. Государства сохраняются в качестве более или менее самостоятельных структурных единиц, однако их суверенитет все более заметно размывается под воздействием глобальных процессов (Лебедева 2001). Главный вопрос, который стоит сегодня на повестке дня, считает О. Барабанов, — это вопрос о глобальном регулировании, формами которого могут выступать и отчасти уже выступают глобальное межгосударственное сотрудничество и глобальное управление, осуществляемое автономными от государств международными организациями (Барабанов 2002). Близких позиций придерживается и Ясин. «Глобализация продолжается, — подчеркивает он, — и… главный ее признак — не распространение информационных технологий и расширение рынков капитала, а то, что государства уступают международным институтам свой суверенитет, благодаря чему повышается прозрачность экономики. И хотя временами отказ от суверенитета был вынужденным, именно его я назвал бы основной чертой последних двадцати лет ХХ века» (см.: Фонд «Либеральная миссия» 2002).

« Утописты ». К ним можно отнести таких сторонников создания мирового правительства, как Г. Шахназаров, А. Адамишин, отчасти М. Хрусталев и А. Салмин (в работах начала 1990-х годов; см., напр.: Салмин 1993: 9–10). Констатируя негативные последствия глобализации (рост бедности, углубление социального неравенства, распространение теневой экономики, религиозной нетерпимости и терроризма, усиление хищнической эксплуатации природных ресурсов и деградации окружающей среды), Адамишин приходит к выводу: системный кризис человечества — «единой цивилизационной семьи» — может быть преодолен только на пути создания «новых правил международного поведения, которые были бы приняты подавляющим большинством стран» (Адамишин 2002: 16). С этой целью необходимо преобразовать структуры и Устав ООН, совершенствовать функции Совета безопасности и обновить всю схему управления международными процессами. При сохранении центрального места обновленной ООН в создании всемирной коалиции государств для противостояния новым угрозам, ведущая роль в мировой экономике и политике должна быть признана за США (Адамишин 2002: 18). В свою очередь Хрусталев полагает, что в условиях падения роли и авторитета ООН прообразом будущего «мирового правительства», с известной долей условности, можно считать страны «Большой семерки», превратившейся фактически уже на заключительном этапе «холодной войны» в глобальный управляющий центр (Хрусталев 1999: 48–51).

Сторонники «альтернативной многополярности» . Либералы фактически едины в неприятии реалистической концепции многополярного мира, выдвинутой Е. Примаковым (Примаков 1996: 3–13). Они считают ее конфронтационной, не учитывающей таких новых явлений мировой политики, как безусловное экономическое, военное и иное превосходство США над всеми остальными государствами и любой их коалицией, возросшая роль негосударственных субъектов, перемещение центра тяжести в МО с конфликтов к сотрудничеству, отмирание суверенитета как системообразующего принципа мировой политики. Ряд представителей либеральных взглядов — Л. Шевцова, В. Сергеев, Н. Загладин, М. Хрусталев, отчасти В. Пастухов (см., напр.: Хрусталев 1999; Пастухов 2000) — занимают альтернативную по отношению к концепции «многополярности» позицию. Так, например, с точки зрения Загладина, путь к новому мировому порядку проходит через создание взаимодействующих «единых пространств». Факторами единства уже существующих (ЕС, НАФТА и др.) и формирующихся новых «пространств» и «подпространств» выступают интеграция производства и капитала, объединенных в структурах ТНК и ТНБ, а также общность интересов, связанных с преодолением «нового мирового беспорядка» (Загладин 2000: 14). Шевцова обращает внимание на то, что одновременно с возникновением зачатков новой организации миропорядка «мир неизбежно начнет двигаться в сторону многополюсности… Но речь идет не о той многополюсности, о которой говорил Евгений Примаков, то есть об альтернативной многополюсности, направленной исключительно против США. Нынешний миропорядок, видимо, будет развиваться в направлении возникновения нескольких центров притяжения в рамках либеральной системности» (см.: Россия и Запад 2001). По мнению Сергеева, «глобализация ведет не к устранению, а к своеобразному усилению “многополярности”, но “многополярности” особого сорта — не политической, а регионально-экономической» (Сергеев 2001: 228).

« Интернационалисты ». Если трактовать этот термин в духе Х. Булла, то к данной группе можно отнести приверженцев нормативного регулирования МО, усиления регулирующей роли международного права и международных организаций. Эту точку зрения можно найти в работах В. Барановского, Ю. Борко, Ю. Давыдова, А. Загорского, В. Кременюк, А. Салмина, отчасти И. Клямкина (см., напр.: Борко 1999: 67–71; Загорский 1999: 516–537; Барановский 1999: 220–259; Кременюк 2002: 482–496; Салмин 2001: 50–70). Так, например, Давыдов подчеркивает, что нынешняя тенденция к глобализации, все больше проявляющая себя в области мировой политики, экономики и безопасности и влияющая на состояние национальных обществ, вновь возвращает политическое мышление к идеям гроцианского международного общества. В настоящий момент, считает он, «на место силового регулирования (и соответственно силовой системы международных отношений), преобладающего столетиями, приходит — не без воздействия процессов глобализации — нормативное мирорегулирование (и соответственно нормативная система международных отношений)» (Давыдов 2002б: 29–32). В свою очередь Барановский, Загорский, Борко и др. подчеркивают значение и роль международных институтов в регулировании МО.

Основные проблемы

Проблемы, которые привлекают наиболее пристальное внимание российских либералов, можно разделить на три группы:

к какому миропорядку ведет эволюция МО и какой тип мирорегулирования наиболее предпочтителен;

каковы судьбы национального суверенитета, самого государства и национальных интересов;

каким должно быть самоопределение Россия и какую стратегию она должна избрать для себя в складывающихся условиях.

Именно по этим вопросам либералы ведут наиболее острые споры с представителями других направлений в исследовании МО (прежде всего, с реалистами и евразийцами), а также «в своем кругу». События сентября 2001 г . практически не повлияли на содержание дебатов. Теракты в США лишь конкретизировали их направление и придали большую остроту.

Хронологически можно выделить два этапа дискуссий: первый — с распада СССР до середины 1990-х годов; второй — с середины 1990-х годов по настоящее время.

Либерализм и дискуссии по проблемам МО после распада СССР

После распада СССР дискуссии между либералами и представителями других течений в исследовании МО, а также в рамках самого либерального направления велись скорее в терминах практической политики, нежели международно-политической теории: «демократы» против «консерваторов», «евразийцы» против «западников», «державники» против «атлантистов» и т.п. Политики участвовали в научных дискуссиях, а академические дебаты были окрашены политическими предпочтениями.

Новый миропорядок?

Отношение российских либералов к исчезновению Советского Союза с политической карты мира с самого начала отличалось от восприятия этого факта реалистами. Последние рассматривали распад СССР как геополитическую катастрофу, несущую в себе потенциальную угрозу не только России, но и миру в целом. «Это не только нарушает равновесие сил в Европе, но и представляет огромные соблазны для традиционной европейской дипломатии… Предупреждение или компенсация силы, имевшей бы преобладающее влияние на развитие ситуации в Европе и мире, безусловно оказывается предметом внимания США», — прогнозировала Н. Нарочницкая. В этой связи она подчеркивала, что основой внешней политики Российской Федерации должно быть «осознание новых геополитических реальностей и появления новых политических соперников и оппонентов» (Нарочницкая 1992: 116, 122). Напротив, либералы считали, что распад СССР следует расценивать как «позитивный факт, поскольку в “постколониальном” пространстве больше не существует ни геополитической ниши, ни природных или демографических ресурсов, достаточных для выживания военно-бюрократического монстра» (см.: «Независимая газета» 07.02.1992 ). По их мнению, распад Советского Союза означал окончание «холодной войны» и исчезновение внешней угрозы безопасности России, а также появление возможностей для российских граждан приобщиться к универсальным ценностям цивилизованного мира — ценностям демократии, рыночной экономики, защиты прав человека — и тем самым «вернуться в нормальный цикл развития, из которого выпали на семьдесят лет» (Козырев 1992: 92).

Значительной части исследователей либерального направления представлялось, что окончание «холодной войны» и осознание растущей взаимозависимости мира влекут за собой едва ли не автоматическое изменение принципов международного взаимодействия в сторону всеобщего партнерства и учета взаимных интересов. Большинство российских либералов разделяло и убежденность в том, что одной из основных тенденций в мире становится «работа членов международного сообщества по созданию нового типа межгосударственных отношений, где главная составляющая — совместное управление международными проблемами на основе правовых норм» (Лебедева 1992: 97). В то же время на другом крыле либерального направления не было столь оптимистической уверенности, касающейся становления нового миропорядка. Так, по мнению А. Салмина, «долговременная энтропия послевоенного миропорядка (политического, экономического, технологического, культурного) привела к явному кризису и потенциальной дестабилизации мировой системы» (Салмин 1993: 8). Именно этим объясняется, считает он, потребность в мировом правительстве, честные и квалифицированные проекты которого могут, по меньшей мере, дать стимул к осознанию необходимости выхода из кризиса и началу строительства стабильного и более совершенного мироустройства (Салмин 1993: 10, 14).

В целом же в среде российских либералов в рассматриваемый период доминировала уверенность в общем либерально-демократическом будущем для всего человечества. Объединяло их и представление о возможности совместного, равноправного, на основах взаимного партнерства участия всех членов мирового сообщества, в том числе и России, в созидании такого будущего. В значительной мере общими были представления и о путях движения к новому миропорядку — через развитие и совершенствование международного права, реорганизацию существующих институтов и создание целостной, взаимоувязанной системы глобальных и региональных структур, опирающихся на синтез культурных ценностей. В связи с этим неизбежно вставал вопрос о роли национального суверенитета и о месте самого института государства в формирующемся миропорядке.

Национальные интересы и гражданское общество

В рассматриваемый период анализ этих вопросов российским либерализмом сконцентрировался в дискуссиях, посвященных выяснению содержания понятия «национальные интересы». Первоначально представители либерального направления стремились отмежеваться от этого понятия, показать его несущественность как инструмента анализа и опоры внешней политики. Именно поэтому некоторые из них настаивали, что «мы… резко преувеличиваем роль национальных интересов (термин не очень определенный, … но подразумевающий нечто материальное — нефть, деньги, территорию, военную мощь) и недооцениваем роль более “тонких” психологических факторов» (Фурман 1995: 11). Вслед за А. Козыревым часть либералов полагала, что национальные интересы не могут быть сформулированы конкретным образом: «для любого государства интерес сводится к тому, чтобы быть здоровым и богатым, а как конкретно это делается — решается в зависимости от собственных возможностей и внешних обстоятельств» (Козырев 1992: 91–92).

Однако к середине 1990-х годов в свете той критики, которой подвергались внешнеполитические установки МИД со стороны прокоммунистической оппозиции в политической жизни общества и сторонников политического реализма в академической среде, отстаивать подобные позиции стало невозможно. Российские либералы активно включились в дискуссию (см., напр.: Западники и националисты 2003; Национальный интерес 1995; Концепция национальных интересов 1996; Капустин 1996; Красин 1996; Национальные интересы во внешней политике России 1996; Перевалов 1995 и др.). Но в отрицании значимости «национального интереса» они пошли значительно дальше своих западных коллег. (Представители либерального направления западной ТМО проявляют достаточно устойчивый интерес к проблеме национального интереса (см.: Battistella 2002: 139–166). Их понимание данной категории существенно отличается от ее понимания реалистами. Во-первых, для либералов национальный интерес, к которому стремится государство, не выше частных интересов и определяется внутренними социетальными потребностями государства, а не внешней средой; кроме того, он является не унитарным, а плюралистическим. При этом, с позиций либерализма, нет никакого стихийного совпадения частных интересов: разные социетальные участники, акторы обладают разными ресурсами и по-разному способны повлиять на формулирование государством национальных интересов. Во-вторых, для либералов в основе национальных интересов лежат соображения экономического благосостояния, а не политического и военного влияния. В-третьих, либеральное понимание национальных интересов государства не исключает признания национальных интересов других государств. Более того, поскольку рациональные индивиды стремятся избегать рисков, постольку национальный интерес постепенно эволюционирует в сторону все большего признания национальных интересов других.

Противопоставляя государство и общество, властные политические структуры и нацию, державность и демократию, интегративные и солидарные функции «Левиафана» потребностям развития и независимости индивида, российские либералы были склонны в лучшем случае согласиться с правомерностью категории «национальный интерес» в применении к западным странам. Что же касается современной России, то, по их мнению, груз государственнических и авторитарных традиций и все еще отсутствующее у нас гражданское общество делают данную категорию не только неприменимой, но и опасной для становления демократии (см.: Аболин 1995: 110; Поляков 1995: 108–109).

Еще одно существенное отличие части отечественных либералов состоит в трактовке термина «национальный» как этнического. В этой связи высказывается сомнение в применимости понятия «национальный интерес» к многоэтническим государствам вообще и к России в частности. Поэтому некоторые авторы предлагают говорить не о национальных, а о «государственных» интересах, противопоставляя таким образом первые вторым (Сорокин 1995: 116, 117). Другие, напротив, в стремлении примирить этническое и государственное высказываются за термин «национально-государственные интересы» (Пантин 1995: 102). И только часть авторов исходит из понимания нации как политического субъекта и придерживается точки зрения, согласно которой, «обсуждая концепт “национального интереса”, прежде всего надо отрешиться от ассоциаций с национальностью-этничностью» (Ильин 1995: 87). Но и среди последних нет единства относительно того, что понимать под «нацией» — «двуединство суверенного территориального государства и гражданского общества» или же «некое предполагаемое единство населения территориального государства с объемлющими соответствующую территорию интегративными властными структурами» (Ильин 1995: 81, 87). Отличия этих двух позиций, на первый взгляд, незначительны. Однако при неизменном напряжении, существующем между гражданским обществом и государством, с одной стороны, и при неодинаковой степени развитости гражданского общества в той или иной стране, с другой, многое в понимании «национального интереса» зависит как от остроты противоречия между двумя компонентами нации-государства, так и от трактовки того места, которое должно занимать в его структуре гражданское общество. Поскольку в России «интерес государства всегда был самодовлеющ по отношению к интересам общества», постольку, по мнению некоторых представителей либеральных подходов, говорить о национальных интересах России в связи с этим некорректно: нет «нации» — не может быть и «национальных интересов» (Кара-Мурза 1995: 97). Иначе говоря, дело представляется таким образом, что вначале создается гражданское общество как формообразующая основа, на которой возникает нация, и только после этого формируется национальный интерес.

В конечном счете, c точки зрения российских либералов, вопрос о национальных интересах носит в основном второстепенный характер и потому должен быть подчинен целям демократических преобразований и создания гражданского общества.

Стратегия для России

После распада СССР основной тезис внешнеполитического кредо либералов состоял в присоединении к сообществу «цивилизованных стран». В складывающемся после окончания «холодной войны» новом миропорядке, подчеркивали они, развитые страны Запада стали нашими естественными союзниками. Партнерские отношения с ними и особенно с США трактовались как единственная возможность спасти Россию, которая не выйдет из экономического кризиса без финансовой поддержки Запада, и соответственно как необходимость поддержки всех западных инициатив в области мировой политики.

Подобные рассуждения нередко сопровождались разного рода саморазоблачениями, публичными покаяниями за подлинные и мнимые преступления советской и досоветской империй перед народами России, СССР, ближними и дальними соседями. Обществу навязывались комплекс неполноценности, пренебрежительное отношение к исторической памяти. Постсоветский период в развитии российского общества (с его очевидными тяготами для большинства населения), трактуемый как «светлое настоящее», противопоставлялся «империи зла», в духе которой одномерно характеризовалось историческое прошлое страны. Подобные идеологические суррогаты были довольно опасны. Как подчеркивали специалисты, в лучшем случае они просто не воспринимались массовым сознанием или снижали степень доверия людей к правящему режиму, в худшем — способствовали формированию в сознании народа чувства собственной неполноценности (см.: Косолапов 1993: 38), а в самом худшем — вызывали агрессивную ответную реакцию, одним из проявлений которой стали события октября 1993 г .

Идеологические пристрастия явно доминировали над прагматическими потребностями, связанными с непредвзятым анализом содержания национальных интересов России и формированием основных приоритетов ее внешней политики. Это, конечно, была уже не идеология официального «марксизма-ленинизма» или же «нового политического мышления». Но противопоставляя себя первой, идеологи постперестроечного периода во многом лишь внешне элиминировали вторую, совершая своего рода инверсию. Вместо тотальной конфронтации с Западом требовали не менее тотального «братания» с ним, хотя явно без взаимности (в 1992–1994 гг. Запад сделал ряд шагов, препятствующих интеграции России в международные институты и, по крайней мере отчасти, ведущих к ее изоляции (Салмин 1999: 19–20)). Идеалы «мировой социалистической революции» уступили место идеалам «триумфа рыночной идеологии во всем мире». Тезис о верховенстве прав человека идеологизировался и, более того, догматизировался наподобие тезиса о верховенстве «классовых интересов».

Все это, наряду с ударом, который нанесла нарождающейся российской либеральной демократии несостоятельность постперестроечных «либералов-демократов» — бывших оппозиционеров-реформаторов из рядов КПСС (см.: Согрин 1993: 14–16), обернулось серьезным ущербом для авторитета либеральных идей и снизило относительный вес этого направления в российских исследованиях МО.

Современный либерализм и его место в российской ТМО

Переход российского политического и академического сообщества к относительной консолидации вокруг умеренного реализма не означал, что либерализм как направление российских исследований в области МО становится маргинальным. Напротив, как уже отмечалось, он сумел не только выстоять, но и выдвинуть в дискуссии со своими оппонентами ряд важных положений, стимулирующих развитие отечественной ТМО. В ходе дебатов, развернувшихся со второй половины 1990-х годов и продолжающихся по настоящее время, содержание вышеуказанных вопросов подверглось корректировке и конкретизации. На передний план вышли проблемы (1) миропорядка и мирорегулирования; (2) национального суверенитета и государства; (3) внешнеполитической стратегии России. По каждой из них либералы имеют свою точку зрению, отличающуюся от мнения представителей других подходов в исследовании МО.

Политический реализм, теории взаимозависимости, «центра–периферии» и т.п. не в состоянии объяснить такие феномены, как интенсификация европейских процессов, рост тенденций к региональной автономии и федерализации унитарных государств или падение роли суверенитета в функционировании международных взаимодействий, подчеркивает В. Сергеев (Сергеев 1999: 28). Другие авторы отмечают, что в нынешних условиях возникает новое понимание таких явлений, как «мощь» и «сила», а современная реальность порождает иные регуляторы миропорядка (см., напр., выступление Л. Шевцовой: Россия и Запад 2001). В то же время и в среде самих либералов нет единства по этим вопросам.

Миропорядок и мирорегулирование

Понимание миропорядка российскими либералами отличается от того, с которым работают их оппоненты — реалисты. Для отечественных реалистов миропорядок — это прежде всего состояние системы межгосударственных отношений, связанное с той или иной степенью ее стабильности. Это принципы, параметры и содержание такой системы, обусловленные ее структурой (под которой понимается полярность, связанная с распределением сил) и обеспечиваемые существующими институциональными и нормативными механизмами международной безопасности. Иначе говоря, для реалистов миропорядок — это прежде всего мироустройство (см., напр.: Кортунов 2002: 77–78, 93).

Напротив, для либералов миропорядок — это прежде всего способ мирорегулирования (см. напр.: Давыдов 2002б: 34). Кроме того, важным отличием либерального понимания миропорядка является расширение его субъектности. Если для реалистов речь идет в первую очередь (а иногда и только) о межгосударственных отношениях, то для либералов такие отношения — лишь одно из измерений мировой политики, иногда отнюдь не главное (другими измерениями выступают многообразные негосударственные участники, потоки и сети) (см.: Лебедева 2003: 28–38). Наконец, либералы акцентируют внимание не просто на переходности в состоянии современного миропорядка (об этом говорят и реалисты), а на предпосылках прогресса в этом отношении, которые демократические силы должны использовать на благо всего человечества.

В то же время представители различных течений в рамках либерализма по-разному трактуют содержание складывающегося в настоящее время миропорядка. « Универсалисты » считают, что в целом международные отношения развиваются в направлении однородно-демократического мироустройства. Так, В. Кулагин, обращая внимание на то, что уже в начале 1990-х годов «впервые в истории человечества потенциал демократических государств превысил потенциал государств авторитарных», считает это свидетельством «единообразия и одновременности основных “транснациональных” процессов мировой политики» (Кулагин 2000: 147). Другие же, соглашаясь в целом с этой точкой зрения, полагают, что движение к такому мироустройству может быть более сложным (см. напр.: Лебедева, Мельвиль 2002: 66–75). Близких позиций придерживаются « глобалисты » (см.: Кувалдин 2003: 84–87) и « утописты » (см.: Адамишин 2002) . Третьи трактуют современное состояние и обозримый результат МО как однополюсный мир (см., напр., выступления И. Бунина, Е. Сабурова: Фонд «Либеральная миссия» 2002; Шейнис 2003: 42).

В конечном счете, как бы ни парадоксально это выглядело на первый взгляд, последнее мнение разделяют и часть сторонников « альтернативной многополярности », считающих, что нынешний миропорядок, видимо, будет развиваться в направлении возникновения нескольких центров притяжения в рамках либеральной системности (см. выступление Л. Шевцовой: Россия и Запад 2001). Некоторые авторы представляют «альтернативную многополярность» иначе. К примеру, для И. Бунина альтернативный полюс концентрируется не на уровне отдельного государства или региона, а в обществе — в попытках антиглобалистов, радикалов, исламистов противопоставить себя США. В. Сергеев и Н. Загладин усматривают формирование таких полюсов в регионализации, хотя и понимают ее по-разному. C точки зрения Сергеева, наилучшие перспективы стать полюсами влияния в рамках будущего глобального миропорядка имеют не национальные государства или их объединения, а регионы, являющиеся «воротами в глобальный мир» (Сергеев 2001: 229). Речь идет о тесно взаимодействующей системе «небольшого числа небольших по размеру регионов, в которых концентрируются по существу все основные финансовые, интеллектуальные, экономические и коммуникационные ресурсы и через которые проходят финансовые, товарные и миграционные потоки. Фактически, каждые из таких “ворот” выступают в качестве одного из центров, стягивающих на себя коммуникационные ресурсы значительного региона». При этом такие центры могут не совпадать с центрами государственной власти, становясь по сути альтернативными центрами политического влияния в глобализирующемся мире (Сергеев 2001: 227–228). По мнению же Загладина, полюсами влияния могут стать альтернативные государствам пространства и подпространства, формирующиеся на основе интеграции производства и капитала транснациональных структур (Загладин 2000: 24).

В свою очередь В. Пантин и А. Салмин считают, что современный постбиполярный мир нельзя однозначно определить как однополярный или многополярный. В некоторых ситуациях он выглядит как преимущественно однополярный, но в большинстве случаев проявляется как многополярный — с точки зрения разных измерений (национальных, транснациональных, наднациональных, культурных, цивилизационных, темпоральных и др.) (Пантин 2002: 79; Салмин 2001: 65).

Для « интернационалистов » современный миропорядок характеризуется однополярностью и силовым мирорегулированием. Однако они утверждают, что если США могут быть сегодня лидером (в той мере, в какой они принимают во внимание интересы других государств), то они не в состоянии оставаться гегемоном. Америка не способна нести в одиночку бремя материальных затрат по адаптации МО к новым реалиям и, кроме того, вынуждена считаться с интересами великих держав —