В поисках Мудрова

О. Благова, А. Недоступ

175 лет назад, 8 июля 1831 года, в Санкт-Петербурге умирал от холеры профессор медицины Матвей Яковлевич Мудров. Накануне во время обеда он почувствовал себя плохо, ушел в кабинет и велел никого к себе не пускать. В один день жизнь Мудрова, прошедшая большей частью в Москве, оборвалась вдали от первопрестольной. В Санкт-Петербурге же он находился именно в качестве председателя Центральной комиссии по уничтожению холеры, назначенный на этот пост лично Николаем I.

Холера пришла в Россию из Персии, двинулась вверх по Волге, а в 1831 году, миновав Москву, неожиданно объявилась в Петербурге. Осенью 1830 года эпидемия на три месяца задержала в нижегородском имении Болдино Пушкина, вспомнившего тогда разговор пятилетней давности с дерптским студентом: «Однажды, играя со мною в шахматы и дав конем мат моему королю и королеве, он мне сказал притом: Cholera-morbus подошла к нашим границам и через пять лет будет у нас. (...) В дальном уезде Псковской губернии молодой студент и ваш покорнейший слуга, вероятно, одни во всей России беседовали о бедствии, которое через пять лет сделалось мыслию всей Европы». Комиссия Мудрова успела выяснить, что болезнь передается с водой и пищей. Составленные Мудровым рекомендации по предохранению от холеры позволили приостановить эпидемию на Волге и вошли в 13-й том Свода законов - первый случай в истории русского законодательства. Но вылечить от холеры оказалось крайне сложно - от нее погибли и А. С. Хомяков, и А. А. Иванов, и П. И. Чайковский.

Матвей Яковлевич Мудров - имя не просто известное во врачебной среде. Он создал русскую терапевтическую школу, более того: после Мудрова медицина в России стала другой. В некрологе «Вестник естественных наук и медицины» писал: «Не одна школьная медицина приняла более благородный, более очищенный вид во время 20-летнего профессорствования его, но и самая практика улучшилась, сделалась более благородной. (...) Пока существовать будет Москва, имя Мудрова не придет в забвение. Пока мы будем любопытны о медицине, об успехах ее, дотоле будем признательны к заслугам Мудрова». Но уже в 1913 году историк медицины Георгий Алексеевич Колосов, автор первой полноценной биографии великого русского терапевта, с горечью спрашивал: «Можно судить, как высоко ставили и ценили М. Я. Мудрова его современники. Между тем многим ли в настоящее время известны его заслуги и даже самое его имя?»

Среди врачей Мудров, безусловно, не забыт. Из четырех существующих монографий о нем три были написаны уже в советское время широко известными профессорами-терапевтами - В. Н. Смотровым А. Г. Гукасяном и Е. И.Чазовым. Однако значение этой личности далеко выходит за рамки узко профессиональных интересов, особенно сегодня, когда наплыв в медицину западных принципов и технологий грозит утопить то ценное - и бесценное - наследие, которое накоплено у нас со времен Мудрова. Подобно доктору Гаазу, он даже десятки лет спустя после смерти вызывал к себе пристальный интерес - и отнюдь не только как врач. Его имя встречается на страницах романа «Война и мир»: «Как бы переносил граф болезнь своей любимой дочери, (...) ежели бы он не имел возможности рассказывать подробности о том, как Метивье и Феллер не поняли, а Фриз понял, и Мудров еще лучше определил болезнь?» О Мудрове Толстой услышал от своего врача и одно время друга - знаменитого Г. А. Захарьина (дружеские отношения разорвал Захарьин, не признавший «толстовства»). Любопытно, что Захарьина Толстой вывел в «Анне Карениной» в образе молодого профессора, приехавшего лечить Кити. Между прочим, и Мудров, и Захарьин в разное время возглавляли старейшую в России Факультетскую терапевтическую клинику Московского университета (ныне Московская медицинская академия имени И. М. Сеченова) - правда, при Мудрове она носила иное название и скорее была предшественницей собственно клиники.

В 1915 году в Петрограде вышла книга Г. А. Колосова «Проф. Матвей Яковлевич Мудров. Его личность, научно-общественная деятельность и значение для русской медицины». Колосов написал о Мудрове как об ученом национального значения удивительно глубоко и с большим знанием дела. К сожалению, книга до сегодняшнего дня не переиздана и является раритетом.

Что же ныне можем мы узнать о Матвее Яковлевиче Мудрове?

Он родился четвертым сыном в семье бедного вологодского священника 23 марта (6 апреля по новому стилю) 1772 года - этот год называют чаще всего. Между тем Г. А. Колосов на надгробной плите Мудрова видел другую дату - 1776 год. Медицину юноша выбрал уже после того, как блестяще окончил Вологодскую духовную семинарию по классу богословия. (Происхождение из духовного сословия очень типично для знаменитых русских врачей, как и рождение в провинции, - и вряд ли случайно.) Достаток многодетной семьи священника Иакова Мудрова был столь невелик, что на поездку в Москву он смог дать сыну лишь 25 копеек медных денег, да еще медный крест и фаянсовую чашку с отбитой ручкой, которые Матвей Яковлевич хранил всю жизнь.

В 1796 году Матвей Мудров поступил в Московский университет, медицинский факультет которого в те годы «оставался без действия по малой склонности студентов к сему учению» (М. Н. Муравьев). Это было связано в первую очередь с тем, что студентов не привлекали к работе непосредственно с больными, хотя преподавали на факультете выдающиеся профессора и врачи - Семен Герасимович Зыбелин, Федор Герасимович Политковский, Фома Иванович Барсук-Моисеев, Франц Францевич Керестури, Михаил Иванович Скиадан, Вильгельм Михайлович Рихтер. «Мы учились танцевать, не видя, как танцуют», - скажет позже Мудров. Мысль о развитии в Москве практического преподавания медицины зародилась в нем еще в студенческие годы. Окончив курс теоретических наук с двумя золотыми медалями (1800), он в числе других отличившихся получает от Павла I деньги для учебы за границей. Убийство императора задержало Мудрова в Петербурге на полтора года, которые он провел, продолжая учиться в Медико-хирургической академии и работая врачом в Морском госпитале. Таким образом еще в России Мудров приобрел первый практический опыт и в 1802 году уезжал в Европу с убеждением, что «у России и русской медицины свой путь». В Риге он вступил в масонскую ложу, к чему давно был подготовлен атмосферой, царившей в кругу его московских знакомых - братьев Тургеневых, Н. И. Новикова, В. Л. Пушкина, сенатора И. В. Лопухина, будущего тестя Х. А. Чеботарева и многих других. В 1819 году Мудров присоединяется к теоретическим братьям и планирует открыть собственную ложу Гиппократа, но в 1922 году Александр I налагает на масонство запрет. С Мудрова берется подписка о выходе из ложи. Г. А. Колосов высказался вполне определенно: «Масонство коснулось Мудрова лишь своей хорошей стороной». Многое говорит о Мудрове и то, что впоследствии он был очень дружен с П. Я. Чаадаевым.

Европейская командировка Мудрова затянулась из-за войны с Наполеоном, но, как писал все тот же «Вестник естественных наук и медицины», именно «с этого времени начинается его самобытная ученость; с этого времени мы легко можем оценить и ум, и чувства его; с этого времени он виден сам в себе». В Берлине (у знаменитого Христиана Хуфеланда), Ландсхуте, Бамберге, Лейпциге, Дрездене, Геттингене, Вюрцбурге, Вене и Париже Мудров осваивал хирургию, терапию, акушерство, офтальмологию, урологию, военную гигиену - осваивал настолько глубоко, что практически в каждом городе ему предлагали остаться. «Проезжать университеты, академии и человеколюбивые заведения, не употребив на оные ни внимания, ни времени, ни денег есть уподобляться кучеру, видевшему большой свет на козлах. (...) Лучше не иметь славы путешественника, чем пробегать города как пудель», - таков был его принцип. Всеобщее увлечение натурфилософией не захватило Мудрова: «Ему легко было заметить, до какой степени (...) воспалены канто-платонизмом умы молодых людей, отличавшихся не только образом своего мышления, но даже наружной одеждой и поступками своими. Он не мог долго оставаться среди сих беснующихся толкователей важнейших таинств Божества» («Вестник...»). Написав ряд научных работ по хирургии и диссертацию по акушерству, Мудров избирает своей окончательной специальностью терапию, предоставлявшую ему наиболее широкое поле для практической и научной деятельности. Настоящий терапевт (интернист) и сегодня ценится на вес золота. Вспомним, что говорил об узкой специализации Е. М. Тареев: «Специалист подобен флюсу - полнота его одностороння».

Из Парижа Мудров посылает новому попечителю Московского университета М. Н. Муравьеву свои глубоко продуманные соображения о способах практического преподавания медицины: «Нельзя молчать о недостатках, ибо они - причина несчастия многих. Мне больно, что я говорил не к чести моих соотечественников. А я стократно желал бы быть орг?ном их славы. Но не людей, а вещи предлагаю». Его рекомендации учитываются при разработке Устава университета 1804 года, а в 1805-м при университете открывается первый Клинический институт на шесть коек, директором которого становится Ф. Г. Политковский.

После Аустерлица и мира с Наполеоном Мудров в 1807 году отправляется в Россию, но по пути на несколько месяцев задерживается в главном военном госпитале в Вильно, где впервые в отечественной практике описывает морфологическую картину дизентерии и находит основанное именно на знании морфологии лечение, о котором коллеги говорили: «Странное дело - прописывает совсем пустяки, а больные у него выздоравливают». Именно эту работу вспомнит Николай I, направляя Мудрова на борьбу с холерой. Здесь же, в Вильно, Мудров составляет первое отечественное руководство «Принципы военной патологии», на котором были воспитаны врачи 1812 года, и в должности профессора продолжает преподавать военную гигиену в Москве (эти лекции слушал Н. И. Пирогов).

В 1809 году М. Я. Мудров принимает у Политковского кафедру патологии и терапии и спрашивает себя: «Чем же я должен блеснуть при начале моего служения в Университете? Велеречием? Обыкновенное приобретение белоручек. Сочинениями? Нет пользы в собранных правилах без соответственной опытности в искусстве, которая есть результат долговременных опытов, наблюдений и работ. Удачей в городской практике? Верное средство быть полезным себе, а не учащимся. - Препаратами анатомическими, патологическими, клиникой в госпитале, упражнениями в операциях ручных, перевязочных, инструментальных. (...) Я робею, боясь не нравиться слушателям, преобразовав их в работников, и, что более, - не угодить самому себе». В практической медицине Мудров пролагал свой собственный путь. «Сей путь он назвал эклектизмом. Он не был причастен ни к какой системе и свои наблюдения, подобно Гиппократу, выводил из наблюдений природы» («Вестник...»).

Приступив к лечебной деятельности в Москве, Мудров начал составлять и собирать истории болезни пациентов. Сегодня трудно поверить, что когда-то этого не было! Им создана «Клиническая записка каждого больного» - первый в России анамнез. С тех пор и до сего дня болезни пишутся у нас в таком же точно порядке, начиная с фиксации сведений о самом больном - его профессии, родных, условиях жизни, питания и так далее. Мудров собрал 40 томов «Записок» - уникальный - и не только для России - свод. «Сие сокровище для меня дороже всей моей библиотеки. Печатные книги везде можно найти, а историй болезни нигде. В 1812 году все книги, составлявшие мое богатство и ученую роскошь, оставались здесь на расхищение неприятелю, но сей архив везде был со мною; ибо от больных приобретаются книги и целые библиотеки». К сожалению, после смерти Мудрова его архив так и не был разобран.

Весной 1812 года М. Я. Мудрова избирают деканом медицинского факультета (а позже переизбирают еще четыре раза). В июне началась Отечественная война. Матвей Яковлевич уезжает в Нижний Новгород. Вернувшись из эвакуации, он нашел университет сгоревшим и занялся его восстановлением: пожертвовал свою библиотеку, личными средствами значительно ускорил возобновление деятельности медицинского факультета (к 100-летию этого события в 1913 году Г. А. Колосов и написал свою книгу), составил общий проект и выделил опять же личные средства на строительство Клинического (на 50 коек) и Медицинского (на 100 воспитанников) институтов, добился возведения нового анатомического корпуса. Тем самым практическое преподавание медицины стало в России реальностью. Осуществилось то, о чем Мудров говорил: «Многим наукам можно научиться, сидя в своей комнате, через долговременное собственное упражнение без учителя; но медицине, и в особенности высочайшей ее степени - врачебному искусству, никак и никогда. Для снискания знаний врачебного искусства непременно должно иметь живого опытного учителя; должно через него введено быть в святилище медицины; должно внять из уст его практические направления; должно осязательным образом при постели больных принять непосредственно из благодеятельных возвращающих здравие рук его дар целения болезни».

На открытии институтов, директором которых он стал, М. Я. Мудров произнес «Слово о способе учить и учиться медицине практической при постелях больных», в котором содержится почти все его учение - краткое и насыщенное мыслями, актуальными до сего дня. Именно тогда впервые прозвучал знаменитый принцип русских терапевтов, который позднее приписывали и Захарьину, и Пирогову, и Боткину: «Лечить не болезнь, а больного». «Вам же, друзья мои, - обращался Мудров к студентам, - еще чаще и громче буду всегда повторять одно и то же, что не должно лечить болезнь по одному только ее имени, не должно лечить и самой болезни, для которой часто и названия не находим, не должно лечить и причин болезни, которые часто ни нам, ни больным, ни окружающим не известны, ибо давно уже удалились от больного и не могут быть устранены, должно лечить самого больного, его состав, его органы, его силы. Вот тайна моего лечения, которую приношу вам в дар».

Студентам Мудров не уставал повторять: «Надобно много знать лекарств, но мало употреблять оных. Простота есть печать истины». Другая его настойчивая рекомендация: «Научитесь прежде всего лечить нищих, вытвердите фармакопею бедных; вооружитесь против их болезней домашними снадобьями: углем, сажей, золой, травами, кореньями, холодной и теплой водой. (...) Странное, но известное всем добрым хозяевам дело, что богатым помогает продолжительное употребление лекарств дорогих, а бедным малозначащее пособие приносит скорую пользу». Фактически первым в России, еще до Пирогова и Захарьина и вслед за Зыбелиным он заговорил о профилактике: «Взять в свои руки людей здоровых, предохранять их от болезней наследственных или угрожающих, предписывать им надлежащий образ жизни - есть честно и для врача покойно, ибо проще предохранить от болезней, нежели их лечить. И в сем состоит первая его обязанность». И еще: «Необходимо удалять больного от забот домашних и печалей житейских, кои сами суть по себе болезни».

Последние годы работы М. Я. Мудрова в университете омрачились семейными несчастьями и устранением с должностей ряда близких ему людей. В 1828 году Матвей Яковлевич оставил пост директора Клинического института. Заметим, что после него институт (то есть терапевтическую клинику медицинского факультета Московского университета) возглавляли последовательно И. Е. Дядьковский, Х. Г. Бунге и, наконец, Александр Иванович Овер - любимый ученик Мудрова. В 1846 году А. И. Овер стал директором вновь образованной Факультетской терапевтической клиники (в которой имеют честь работать авторы данной публикации) - прямой наследницы мудровского Клинического института.

Но преподавать Мудров продолжал. О нем вспоминали как о блестящем лекторе; сохранились рассказы и о некоторых его чудачествах: так, одного студента-кутилу Мудров заставил прочесть вслух молитву на Троицын день и за этим делом прошла значительная часть лекции. Студентов он любил, говорил, что с ними забывает обо всех горестях, всячески заботился о своих подопечных - например, брал ручательство за них при выписке книг из-за границы и нередко потом выплачивал долги. Советовал как можно больше читать: «Врач без книг - что рабочий без рук». Окончивших курс молодых врачей напутствовал: «Ступай, душа, будь скромен, не объедайся мясищем, не пей винища и пивища, бегай от картишек, люби свое дело, свою науку, службу государеву - и будешь счастлив и почтен». До конца жизни Мудров пекся о родственниках приютившего его когда-то Ф. Ф. Керестури, о сиротах-дочерях Ф. И. Барсук-Моисеева, о вдове М. Н. Муравьева, жене декабриста А. Г. Муравьевой, и построенной ею больнице в Чите; приглашал на консилиумы почти совсем оглохшего Ф. А. Гильдебрандта и полуслепого М. Х. Пехена. П. И. Страхов, будущий ректор университета, вспоминал, что никто не смел ударить при Мудрове собаку, поставить мышеловку: «И они (мыши. - Авт.) -творение рук Божиих. Поместьев не имеют, жалованья не получают; надо же им питаться! Нас не объедят, все сыты будем, не изводя живых существ жестокими средствами».

В конце 1829 года, как уже говорилось выше, Мудров был призван на борьбу с холерой. Его действия оказались весьма эффективными. С мая по июль 1831 года он успел открыть в Петербурге три холерных больницы в рабочих районах. Похоронили Матвея Яковлевича на Выборгской стороне, на холерном кладбище за собором святого Сампсона - так пишут все его биографы. Неподалеку находился разрушенный ныне храм апостола Матфея - первая церковь Петербурга, построенная на месте Петропавловского собора и перенесенная на Петроградскую сторону.

В 1878 году в журнале «Русская старина» некто П. П. (возможно, Петр Петрович Пекарский) описал расположение могилы Мудрова на кладбище: «Налево от входа под тремя вековыми елями» в ряду захоронений других известных людей - адмирала Г. А. Сарычева, инженер-генерала К. И. Оппенгейма, купца В. И. Пивоварова. В конце XIX века холерное кладбище упразднили, и в 1913 году Г. А. Колосов нашел там одинокую гранитную плиту с полустертой надписью: «Под сим камнем погребено тело раба Божия Матвея Яковлевича Мудрова, старшего члена Медицинского Совета центральной холерной комиссии, доктора, профессора и директора Клинического института Московского университета, действительного статского советника и разных орденов кавалера, окончившего земное поприще свое после долговременного служения человечеству на христианском подвиге подавания помощи зараженным холерой в Петербурге и падшего от оной жертвой своего усердия».

Никаких сведений о переносе могилы Мудрова у нас нет. Мы надеялись найти план захоронений у Сампсониевского собора и восстановить ее. Однако в процессе поисков выяснилось, что Выборгское холерное кладбище располагалось довольно далеко от собора (при соборе было свое кладбище - первое в Петербурге). Холерное кладбище обозначено на карте города 1913 года - небольшой участок земли вдоль Арсенальной улицы рядом с обширным католическим кладбищем. К 1948 году и то, и другое сравняли с землей, застроив эти территории производственными цехами Калининского райпромкомбината. Совсем недавно мы побывали здесь. Арсенальная сегодня представляет собой пустынный чисто промышленный район. Примерно посередине улицы на огороженном участке сохранилось здание бывшего костела, принадлежавшего католическому кладбищу, на территории же холерного кладбища располагается товарная станция Финляндской железной дороги, куда вход запрещен. За воротами - асфальт со следами грузовиков, будки, краны, чуть подальше - здание Ленинградского оптико-механического объединения. Размещать в этом безлюдном месте какой-либо памятный знак, по-видимому, не имеет смысла, не говоря уже о восстановлении могилы.

Сампсониевский собор, напротив, возрождается, имеет статус памятника и входит в состав музейного объединения «Исаакиевский собор». Заместитель директора музея по научной работе Александр Викторович Квятковский показал нам могильные плиты, которые обнаруживали вокруг собора в ходе строительных работ (плиты с холерного кладбища сюда не переносились) и поделился планами восстановления некрополя при соборе, поскольку здесь покоились первые архитекторы города Трезини, Растрелли-старший и другие знаменитые петербуржцы. Возникла мысль о восстановлении могильной плиты Мудрова в составе этого некрополя, однако поскольку заново изготовленная плита не будет представлять музейной ценности, директор музея Н. В. Горский выдвинул другое предложение: поставить памятный крест в парке за собором, где тоже раньше было кладбище и где уже открыт памятник первым архитекторам Петербурга.

А что же Москва? С горечью вынуждены констатировать: на сегодня аудитория Факультетской терапевтической клиники (преемницы мудровского Клинического института) и музей истории медицины ММА имени И. М. Сеченова (преемницы медицинского факультета Московского университета) - единственные места в столице, где увековечено имя Мудрова. В музее находится его портрет работы С. Щеголева (в клинике осталась копия), под которым когда-то значилось: «Piae memorie Matthai Jacobidae Mudrow. caes. univers: Moscq: Clinicorum Institutorum fundatoris euisdemque clinicis therapeuticae Prof: publ: ord: Nati Vologdae XXIII Mart MDCCLXXII, defuncti Petropoli VIII Jul. MDCCCXXXI». Вскоре эта надпись должна снова появиться в клинике.

Чтобы ситуацию исправлять, следует точно знать, какие дома и улицы хранят память о М. Я. Мудрове. Безусловно, прежде всего речь должна идти о Клиническом и Медицинском институтах. По сути, оба Клинических института (1805 и 1820 годов) являлись первыми клиниками Московского университета, из которых в 1846 году вышла Факультетская терапевтическая клиника. Кстати, в изначальном здании ФТК на Рождественке (сегодня его занимает Московский архитектурный институт) Мудров тоже бывал - с 1813 года он читал лекции в находившейся там Медико-хирургической академии (на мемориальной доске, украшающей сегодня здание МАрхИ, ни слова об академии и клинике не сказано). Медицинский институт представлял из себя трехэтажный учебный и жилой корпус на 100 воспитанников.

Где же располагались институты Мудрова? Никто не мог нам точно этого сказать. Они упоминаются разными авторами, начиная со Степана Петровича Шевырева (1855), но во всех описаниях имеется явное противоречие. С одной стороны, клиника находилась на Большой Никитской улице сразу за главным университетским зданием на Моховой. Это место известно еще тем, что до 1791 года здесь стояла церковь Дионисия Ареопагита: Мудров считал данное обстоятельство спасительным для клиник, уцелевших во время пожара: «Не всуе стоят они на месте святе». С другой стороны, почти все авторы говорят о том, что клиника находилась на углу Большой Никитской улицы и Леонтьевского переулка. Леонтьевский переулок хорошо известен и на указанном перекрестке действительно есть дома, напоминающие двухэтажное здание клиники, которое мы видим на фотографии. Но от Леонтьевского переулка до Моховой улицы - почти 700 метров.

О Медицинском институте пишут как о перестроенном доме Мосолова, располагавшемся дальше по Никитской улице между Долгоруковским и тем же Леонтьевским переулком и в начале XIX века приобретенном университетом. Фотографии его не сохранились. Казалось бы, можно предположить, что именно Медицинский институт - более удаленный от Моховой - стоял на углу Никитской и Леонтьевского, хотя говорится все-таки о клинике. Но это - лишь предположение. Точные сведения удалось получить у П. В. Сытина в его «Истории московских улиц»: существовал, оказывается, 2-й Леонтьевский переулок (по церкви Леонтия Ростовского, а не в честь генерала Леонтьева, как нынешний), который проходил от Никитской до Тверской прямо за зданием клиники. Наконец, нам удалось обнаружить схему застройки университетского квартала в первой трети XIX века: на ней мы видим церковь Дионисия Ареопагита и обе клиники (1805 и 1820 годов), а сразу за Леонтьевским переулком - дом Мосолова, будущий Медицинский институт (сегодня на его месте находится Зоологический музей). Непосредственно же на месте Клинического института был построен ботанический корпус университета, известный своей красивой аркой и примыкающий к Зоологическому музею. Долгоруковский переулок в 1920 году переименовали в улицу Белинского, а позже он стал Никитским.

Известны и два домашних адреса М. Я. Мудрова - до 1821 года он проживал в доме своего тестя Х. А. Чеботарева в Филипповском переулке около Старо-Иерусалимского подворья, больше известного как церковь апостола Филиппа (дом не сохранился, да и сам переулок сильно изменился, но храм, в котором, конечно, бывал Мудров, ныне действует), а в 1821 году перебрался с семьей на Пресню в собственный дом (владение 11), стоявший между Малым и Верхним Предтеченскими переулками. Это здание тоже не сохранилось, но память о Мудрове в районе Пресни жива. Е. И. Чазов упоминает возведенную Мудровым в Москве часовню. Мы пытались найти ее, пользуясь четырехтомником П. Г. Паламарчука «Сорок сороков», и выяснили: профессор Мудров не строил часовню, а достраивал церковь Рождества Иоанна Предтечи на Пресне, на углу Большого и Малого Пресненских переулков, в результате чего, у старинного (1685) храма появилась колокольня, а в 1828-1830 годах - трапезная с новым южным приделом во имя Софии Премудрости Божией (небесной покровительницы жены и дочери Мудрова). Без каких-либо существенных переделок храм, не закрывавшийся при советской власти, дошел до наших дней, и можно быть уверенными, что М. Я. Мудров десять лет являлся его прихожанином. Перед смертью в Петербурге Матвея Яковлевича не успел напутствовать священник, но в его память в Софийском приделе был помещен большой образ апостола Матфея, выполненный на липовой доске в живописной манере. Потемневший от времени, этот образ и сегодня можно видеть на стене перехода из трапезной, а в своей книге о храме нынешний его настоятель Б. Михайлов посвятил Мудрову целую главу.

Есть в Москве еще одна знаменитая церковь, в истории которой упоминается Матвей Яковлевич - храм преподобного Иоанна Лествичника в основании колокольни Ивана Великого в Кремле. От устроенного французами в 1812 году взрыва колокольня треснула по вертикали. В 1814 году Жилярди восстановил ее, а в 1822-м именно на средства профессора Мудрова была возобновлена и церковь (сегодня в ее помещении устраиваются выставки, храма как такового не существует).

Нам радостно было узнать, что в одном из городов России - в Вологде - имя М. Я. Мудрова увековечено в названии небольшой улицы, на доме N 1 по которой установлена мемориальная доска: «Эта улица носит имя нашего земляка, выдающегося деятеля отечественной науки, видного специалиста в области социальной гигиены и клинической медицины Мудрова Матвея Яковлевича» (с благодарностью к вологжанам отметим все же, что надпись далеко не исчерпывает его значения в русской медицине). Доска открыта в 1976 году: по всей видимости, местные жители все же считают годом рождения Мудрова 1776-й - а где как не в Вологде искать на сей счет точных свидетельств? И тогда получается, что на прошедший 2006 год приходилось два юбилея - 175-летие со дня смерти и 230-летие со дня рождения М. Я. Мудрова.

О потомках Матвея Яковлевича мы знаем немного. Его дочь Софья Матвеевна вышла замуж за Ивана Ермолаевича Великопольского и жила в волжском имении последнего Чукавино близ города Старицы (очень возможно, что там она и похоронена). Сегодня это музей.

В разных поколениях Мудровы были связаны с Пушкиными. До 1811 года Матвей Яковлевич лечил мать поэта Надежду Осиповну и всю ее семью. О смерти Мудрова Н.Н. Гончарова, проводившая первые месяцы после свадьбы в Царском Селе, сообщала своему брату. С другой стороны, И. Е. Великопольский хорошо знал А. С. Пушкина по Петербургу и Псковской губернии, где оба владели имениями. Он служил в Семеновском полку, сочинял стихи и прозу, обменивался с Пушкиным стихотворными посланиями. В Чукавино нашли экземпляр первой главы «Евгения Онегина» - на нем рукой Софьи Матвеевны написано: «Эту книгу вместе с портретом сына Александра мне подарила Надежда Осиповна Пушкина, пациентка моего покойного батюшки. 6 февраля 1833 года». Портрет уже в наше время был подарен правнучкой С. М. Великопольской Е. А. Чижовой народному артисту СССР В. С. Якуту и затем передан в музей А. С. Пушкина на Пречистенке. Таким образом, Е. А. Чижова - последний известный нам представитель рода Мудровых. Недавно Факультетскую терапевтическую клинику посетили потомки Великопольских, а также Наталья Сергеевна Андрощук, внучка Алексея Васильевича Мудрова - по семейному изустному преданию, тоже врача и потомка Матвея Яковлевича Мудрова (к сожалению, подробных сведений о нем нет: его расстреляли в 1918 году). Военным врачом был и брат Алексея Васильевича.

В заключение процитируем следующие слова Г. А. Колосова о Мудрове: «Он принадлежал к немногим профессорам того времени, которые с европейской образованностью соединяли резко выраженные национальные черты и проявляли их в своей научной, преподавательской, практической и общественной деятельности. Он не только переносил успехи европейской науки на русскую почву, но вносил немало критического, соответствовавшего его русскому духу, а на практике приноравливался к условиям русской жизни. Без борьбы с «немцами» он занял видное место в русской науке и первое место среди врачей Москвы. Если можно признать, что в начале XIX века у нас уже создавалась научная чисто русская медицина, то одно из первых мест должно быть отведено в этом деле Матвею Яковлевичу Мудрову».