"Смоляга"

А. Никольский

А в переулке забор дощатый,

Дом в три окна и серый газон.

Остановите, вагоновожатый,

Остановите сейчас вагон!

Н. С. Гумилев

«Малой родиной» моего послевоенного детства был довольно четко очерченный во времени и пространстве район Москвы около Смоленской площади. Мы, аборигены, так и звали его - «Смоленкой», а чаще - «Смолягой».

Географически этот район, а точнее, «микрорайон» по «широте» располагался между Садовым кольцом и Москвой-рекой, а по «долготе» - между идущей от Арбата к Бородинскому мосту Смоленской и Краснопресненской улицами. Застроен он был в большинстве своем разнообразными дореволюционными доходными домами, как, например, длинный пятиэтажный дом купца Оборина в Ново-Песковском переулке. Люди жили в полуподвалах и даже в подвалах: вечерами все приямки, куда выходили подвальные окна, светились. Выселять из подвалов стали только в середине 1950-х годов с появлением «хрущоб».

В те времена все дома были связаны системой проходных дворов. Заборы если и существовали, то со многими дырами. В школу или в магазины по улицам не ходили - дворами быстрее. Не всегда, однако, это было безопасно. Район «Смоляги» - как, впрочем, и другие районы Москвы - довольно густо населяла шпана, маячившая в бесчисленных подворотнях и дворах, имевших у местных подростков весьма характерные названия: «Волчатник», «Оборинка» и тому подобные. Криминогенная, как теперь говорят, обстановка еще больше усугубилась после амнистии 1953 года. Логичным дополнением картины являлась расположенная в начале Новинского переулка женская тюрьма. Не в пример знаменитым замкам Бутырки или Таганки она была скромна, но ее тоже окружал высокий кирпичный забор с воротами со стороны Садовой.

И вот в это море скромных домов и дворов вклинилось несколько суперсовременных многоэтажных гигантов. Прежде всего - знаменитый двенадцатиэтажный девятиподъездный дом 9/12 на углу Новинского переулка и Смоленской набережной (архитекторы А. В. Щусев и А. К. Ростковский). По слухам, его строила для себя Сельскохозяйственная академия. Но в 1938 году в Москву перевели из Ленинграда Артиллерийскую академию, начальник которой, молодой выдвиженец генерал А. К. Сивков, дерзко попросил у Сталина жилье для своих людей - и получил четыре новых больших дома: на улице Горького, на Таганке, на Мещанской и этот - на Смоленской набережной. В нем-то моему приемному отцу, преподавателю кафедры стрельбы полковнику Сергею Митрофановичу Пашковскому дали отдельную квартиру...

Наш дом много лет, подобно гигантскому кораблю, рассекал окружающие трущобы. Но когда в начале 1960-х годов пробили Новый Арбат (Калининский проспект) и построили Новоарбатский мост, он оказался одной стороной точно на красной линии проспекта, что, как выяснилось, предусматривалось Генеральным планом развития Москвы 1935 года.

Вторая сторона дома выходила на Смоленскую набережную, но не к самой воде. Прямо под нашими окнами стояли многочисленные бараки. Поверх них хорошо просматривался фарватер Москвы-реки со всем судоходством. Пузатые грузовые колесные пароходы тащили баржи с песком, лесом или наливные. Реже проходили речные трамваи. В летнее время я подолгу наблюдал в полевой бинокль жизнь речников. На буксирах жили семьями, там же готовилась пища, сушилось белье. На противоположном - еще земляном - берегу был «Шанхай». Лишь позднее, когда возникла высотка гостиницы «Украина» и ее окружение, берег преобразился.

Рядом с нашим домом на набережной притулилась мрачноватая трехэтажка, в которой, о чем знал любой местный житель, квартировали уголовники всех мастей. В 1960-х годах здесь даже снимался художественный фильм про них - «Стучись в любую дверь»; пародийно его называли «Влезай в любое окно».

По всему виделось, что от «артиллерийского» дома застройку собирались каким-то образом продолжать дальше по Смоленской набережной в принятом тогда «фасадном» стиле. В конце 1940-х годов отрыли глубокий и широкий котлован. Зимой мы, мальчишки, скатывались по его склонам на санках и лыжах. Много лет это место представляло собой просто пустырь, и только на рубеже XXI века на нем построили наконец новое английское посольство.

Не менее значительным для района, чем наш, был гигантский дом на Садовом кольце, возведенный после войны по проекту академика И. В. Жолтовского пленными немцами (смутно помню их шеренги за воротами) - с «архитектурными излишествами» и обширными холлами. Достался он работникам госбезопасности. Их дети учились в нашей 637-й школе, так что доводилось иногда в этом доме бывать. На первом этаже располагались поликлиника, библиотека и почта. Широкий тротуар вдоль них на Садовом кольце, хорошо освещенный в темное время суток, служил своего рода «Бродвеем» «Смоляги», где по вечерам прогуливалась «золотая молодежь» района. Но уже завернув за угол Проточного переулка, вы оказывались как бы в другом мире, полумрак которого не могли рассеять качающиеся на проводах редкие фонари. Вдали в темноте периодически вспыхивали яркие трамвайные огни.

В конце 1950-х годов на Смоленской набережной появился еще один элитный, впечатляющий своей роскошью дом. Если в нашем обитали полковники и генералы, то здесь - даже маршалы (например, маршал Баграмян). Дом так и звали - «маршальским». У него со стен слетала керамическая облицовка, поэтому на уровне второго этажа подвесили широкую металлическую сетку - ради безопасности пешеходов.

Но хватит пока о домах. Главной связующей артерией «Смоляги» являлась трамвайная линия, замысловато петляющая по переулкам. До войны трамваи ходили по Садовому кольцу, но потом их оттуда решили убрать, сохранив в принципе основные маршруты, главным из которых был маршрут «Б». И вот трамвайные пути мучительно запетляли по улочкам, получив крайне сложный план и профиль. Трели звонков, натужный скрежет колес на кривых и вой тяговых двигателей на подъемах сопровождали наше бытие неотступно. Помимо кольцевого «Б» существовало еще множество маршрутов - в разные концы Москвы. Мальчишками лет с десяти мы методически объезжали их: трамвайные путешествия были для нас и развлечением, и способом познания московской жизни. 31-й маршрут увозил почти на природу - в Филевский парк, 52-й - к Новодевичьему монастырю, 29-й - в паровозный мир Савеловского вокзала и дальше аж до Лихобор, к дымам Окружной дороги...

Тут самое время рассказать о тогдашних трамвайных вагонах - довольно разнообразных, но объединенных общим дизайном, идущим с дореволюционных времен - от бельгийских типа «Ф» с фонарной крышей до советских типа КМ. Хотя техника и была старой, с архаичными атрибутами, вроде веревки, посредством которой кондуктор сообщался с вожатым, и работала с полной нагрузкой (трамваи ходили большей частью переполненными), содержалась она на удивление хорошо. Меня впечатляла в трамваях их эстетика, резко контрастировавшая с окружающей убогостью. Представьте: висит на подножке какой-нибудь урка типа Мустафы с цыгаркой в зубах - и все это на фоне ярко-красного глянцевого борта вагона с безукоризненно нанесенной двойной желтой цифровкой!

В 1951 году на нашем 52-м маршруте появился трамвай с другим дизайном (тип МТВ-82) - так называемая «коробочка». Он был хотя и более современным, но менее удобным: вагоны и окна низкие, если вы стояли в проходе, то уже не видели, где едете.

При избыточной «населенности» трамваев поездки на них редко оказывались комфортными, особенно зимой, так как все виды вагонов практически не отапливались и в морозы промерзали насквозь. Зато в летнее время открытые входы и площадки давали возможность прямого, а не через стекло, общения с миром. Летом мы катались много, хотя порой кончалось это плохо. У всех на слуху в нашем доме была фамилия мальчика, которому трамваем отрезало ногу.

В июне 1955 года (мне исполнилось тогда 15 лет) я возвращался домой на трамвае со стороны Пресни. Ехал на задней площадке первого вагона - старинного типа «Ф» с открытыми площадками. Народу было мало. У зоопарка на площадку ввалилась группа блатных. Я стоял лицом к улице у правого косяка двери, они болтали за моей спиной. Скоро я почувствовал, что в правый карман моих брюк, где лежал кошелек, довольно нагло лезет рука. Я прижал бедро к поручню, перекрыв руке дальнейшее продвижение. Очевидно, это не могло ИМ понравиться. Трамвай несся на полной скорости по окруженному заборами Горбатому переулку, уже показался мой дом. Пока я тупо соображал, что делать, сзади последовал резкий удар в шею, выбросивший меня из вагона. Хорошо, приземлился я не на булыжную мостовую, а на узкую полосу мягкого грунта, идущую вдоль рельсов, не получив никаких повреждений и ушибов и избежав попадания под колеса прицепного вагона. Вожатая, вероятно, видела мое падение, потому что последовало резкое торможение. Но поскольку я быстро вскочил на ноги, трамвай снова рванул и умчался дальше вместе с блатными, а я зашагал к дому, радуясь сохраненным кошельку и здоровью.

В 1950-х годах на трамваях начали ставить автоматические выдвижные двери и открытые площадки исчезли. Кстати, о трамвайных водителях. Если кто не помнит, раньше они носили гордое звание «вагоновожатый», и были это почти исключительно женщины. Сейчас такого звания не существует.

Самым сложным участком трамвайной сети «Смоляги» являлся конец 1-го Смоленского переулка, упирающийся в трехэтажный жилой дом Проточного переулка. Перед домом путь резко поворачивал влево - на 90 градусов, вдобавок здесь был очень крутой и довольно длинный уклон. Верх по 1-му Смоленскому трамваи еле вползали на последней позиции контроллера, зато вниз шли с отключенными двигателями на тормозах. Для проверки тормозов перед этим ответственным местом существовал специальный пост - деревянная будка, перед которой все трамваи останавливались. Дважды на моей памяти проверка не помогла, и вагоны устремлялись вниз без тормозов.

По рассказам очевидцев, в первый раз вожатая, поняв, что пневматические тормоза не держат (не знаю, использовала ли она полностью ручной тормоз), выскочила на площадку, бодро объявила: «Спасайся, кто может!» - и выпрыгнула из вагона. Кто успел, попрыгали следом. Дальше произошло следующее: набрав большую скорость, трамвай не вписался в кривую, вылетел с рельсов, врезался в дом, продавил кирпичную стену и въехал прямо в чью-то комнату. О жертвах я не слышал, хотя ушибленные, несомненно, были. Рассказывали, что в комнате в тот момент сидела за ужином семья... Но стену залатали, и жизнь пошла своим чередом.

Через пару лет все повторилось в точности! Я как раз шел от метро «Смоленская» домой и видел толпу, оцепление и уткнувшийся в дом трамвай. В толпе говорили: жильцы, дескать, возмущены и собираются жаловаться... В конце концов их переселили. А еще через несколько лет Новый Арбат пресек трамвайное сообщение в этом районе окончательно и бесповоротно. Заметный след в истории «Смоляги» оставило строительство Новоарбатского моста. Началось оно в 1951 году. Огромные земляные насыпи подняли уровень подъезда к берегу метров на пятнадцать. Со стороны «Трехгорки» подошла железнодорожная ветка - паровоз «Овечка» подвозил по ней вертушки с материалами и грунтом.

И вдруг все надолго замерло, оставив обширный пустырь с горами вывороченной земли, рядами непонятных железобетонных конструкций, деревянными бараками-времянками - раздолье для собак и мальчишек. Помню, как мы с другом катали по ржавым покосившимся рельсам колесную пару и переводили стрелку... Но вот строительство возобновили параллельно с прокладкой проспекта. Исчезла Собачья площадка и путаница переулков за ней, исчезли некоторые добротные дома - например, особняк в начале Новинского переулка («дом Ляминой»), старинное здание Верховного суда РСФСР...

Мост вместе с проспектом был открыт в 1957 году. Адрес нашего дома изменился. Теперь мы жили не в исчезнувшем Новинском переулке, а на Кутузовском проспекте, начинавшемся от Садового кольца. Позднее весь новый проспект назывался Калининским (до 1992 года).

Я уехал из своего дома в 1979 году. Аборигенов в нем осталось совсем мало. Изредка я навещаю «Смолягу» - почти неузнаваемую. Недавно обнаружил в 1-м Смоленском переулке сказочно возникший красно-золотой храм. Оказалось - святителя Николая чудотворца на Щепах. И точно, вспоминаю: были такие неприметные Николо-Щеповские переулки! Я почти всю жизнь ходил по ним из метро домой, огибая некое странноватое здание с почти крепостной стеной - заводик «Ремкуз». К нему, кстати, после ухода в отставку прикрепили по партийной линии в качестве пропагандиста моего отчима С. М. Пашковского, сына (ирония судьбы!) сельского священника. Так вот, оказывается, завод размещался в церкви, закрытой в 1930-х годах! Теперь она преобразилась, засияла золотом куполов, вновь обрела колокольню. Что ж, из всех новоделов «Смоляги» этот, несомненно, - самый достойный!