Турция: от империи к республике. Государственная бюрократия и проблемы модернизации

Общая перспектива исследования состоит в проведении анализа революционных преобразований на Востоке в Новое и Новейшее время, за точку отсчета взята страна исламской цивилизации. Рамки настоящей работы изначально будут ограничены не только исследованием периода двух турецких революций (1908 – 1923), но и предшествовавших им процессов модернизации, что особенно актуально, в свете новейших работ турецких исследователей. В начале 1990-х Турция соприкоснулась как с позитивной, так и с негативной сторонами процессов столкновения национального государства и неолиберальной глобализации, что вызвало большое количество исследований по проблемам модернизации турецкого государства, особенно на рубеже XIX и XX веков. Особую актуальность приобрели исследования, рассматривавшие зарождение экономической идеологии в Османской империи, выявлявшие носителей идей либерализма и модернизации.

В советском и даже в современном российском востоковедении эти вопросы исследованы недостаточно и на современном этапе отсутствуют работы, способные выйти за узкоспециальные рамки исследования, преодолеть имеющиеся “разрывы” в понимании процессов общественного развития Османской империи и республики Турция. Фактически лишь несколько исследований, а их совсем немного, уделили должное внимание исследованию институциональных предпосылок становления современного национального государства; идеология правящей элиты если и принималась в расчет, то лишь для того, чтобы подчеркнуть ее ущербность и неэффективность, что предопределило специфическое понимание революционных преобразований в начале XX столетия.

Автор счел необходимым отойти от укоренившейся точки зрения адептов марксистско-ленинского критерия “чистой революции”, от оценки младотурок исключительно как “политических и военных авантюристов”. История турецкого государства, в ее советской трактовке, пополнилась “трусливыми и бездарными султанами”, “шовинистами, авантюристами и одновременно государственными деятелями” и т.п. Современные работы зарубежных исследователей, например Ш. Мардина, выгодно отличаются от советских тем, что не сводятся к перетасовке политических фактов, развешиванию ярлыков, разоблачению “фальсификаторских концепций апологетов западных империалистов”. Исключение составляют последние отечественные работы И.Л.Фадеевой, Ю.А. Петросяна, и ряд других, затрагивающих как область типологических связей, так и смысловых (духовных) связей (Е.Б. Рашковский).

Главной целью работы является анализ процесса модернизации в Османской империи и республиканской Турции и роли в нем военно-гражданской бюрократии. Таким образом, объектом нашего исследования будет “модернизация”, а еще конкретней, “турецкая модернизация”, что требует тщательного выявления специфических социально – исторических условий, создавших предпосылки революционных процессов 1908 – 1923 годов и задавших направленность преобразований в турецком обществе. Автор счел необходимым показать зарождение слоя профессиональной бюрократии, выступающего в качестве предмета данного исследования, который признается зарубежными исследователями (Findley, 1980, Inalcik, 1998 и др.) “модернизаторской элитой”, сыгравшей ключевую роль на всех этапах модернизации на протяжении XIX в. и в начале XX в. Так, еще М. Вебер считал, что бюрократия играет важную роль в обществе благодаря обладанию информацией, знанию конкретных фактов. Способ, с помощью которого он описал рационализацию капитализма на рубеже веков, превратился в модель развития, неотъемлемыми частями которой были секуляризация, рационализация бюрократии, постепенная институционализация парламентаризма. (28, с.156)

Наша главная задача в данной работе – наиболее полно отразить специфику модернизации страны исламской цивилизации. Это потребует от нас, с одной стороны, проанализировав ряд основополагающих решений правящей элиты в сфере социально-экономического и политического развития, выявить доминирующие черты, “каркасные линии“ турецкой модели модернизации, с другой – получить четкое представление об идеологии военно-гражданской бюрократии в Турции. Мы увидим фундаментальную роль государства в социально-экономических процессах, в которой был заложен механизм предстоящей трансформации, по меньшей мере, бюрократическое видение перспективы трансформации.

В работе рассматривается влияние “промышленно-банковского колониализма” на традиционную структуру Османской империи, сыгравшего огромную роль в развитии капиталистической инфраструктуры с конца XIX в. Мы увидим переориентацию в среде правящей элиты, связанную с отказом государства от своего традиционного права владения богатством своих подданных, произошедшим после прихода к власти младотурок. Именно период, предшествовавший первой мировой войне, считается периодом ''национальной экономики''. Без рассмотрения последствий войны, просто невозможно будет понять отхода элиты от ряда установок в идеологии государства, выкроенного по границам завоеваний некогда могущественной империи.

Настаивая на преемственности в идеологии правящей элиты Турции, автор ставил своей задачей также рассмотрение периода создания республиканской Турции, разработки основ ее современного устройства. Наше внимание будет сконцентрировано на выявлении новых особенностей в идеологии элиты. Кемалисты, мобилизовав общество после победы национально-освободительного движения на проведение дальнейших реформ, стали с огромным трудом прививать необычное для мусульманских народов сознание национального гражданства. В результате жесткого применения политики лаицизма был установлен новый принцип мобильности граждан по отношению к государству. Мы также определим действительное содержание тех процессов в турецком обществе, которые советской историографией, характеризовались как неполноценные, в силу их отличия от имевшегося примера “чистой” пролетарской революции.

Вообще, изучение такой важной категории общественных наук как “революция” занимает важное место в мировой общественной мысли. Существует множество подходов к ее изучению, способных объяснить радикальные социальные изменения или крах тех или иных режимов, но не природу или результаты подобных изменений. Одной из основных причин подобной ограниченности являлось признание опыта “классических” революций Европы как модели для незападных обществ. Сложившийся в XIX в. образ “чистой” революции (К. Маркс, А. Токвиль и др.) значительно повлиял на представление о нем исследователей XX в. (Э. Ледерер, Т. Гейгер и др.), связывавших ее с полным разрывом с прошлым.

Ш. Эйзенштадт, в своей работе «Революция и преобразование обществ», утверждает, что «подходы, принимающие образ чистой революции за эмпирическую реальность, не способны адекватно отразить многообразие революционных и нереволюционных перемен вообще и тех, что происходят в современных обществах, особенно … Фактически большинство исследователей революции сосредоточены на том аспекте этого феномена, который легче всего поддается определению – на политической сфере, и избегают систематического анализа связи между трансформацией политической сферы и преобразованием других сфер социального порядка» (30, с.50). Даже в относительно современных исследованиях признается всеобщность характера изменений, разрыв с прошлым, новизна и насильственность в революции. С. Хантингтон определяет революцию как «внутренние быстрые, фундаментальные и насильственные изменения в господствующих ценностях и мифах общества, его политических институтах, социальной структуре, руководстве, способах деятельности и политике правительства». Ю. Каменка пишет: «Революция – это резкая внезапная перемена в социальном характере власти, выражающаяся в радикальной трансформации процесса управления, официальных оснований суверенитета или легитимности и концепции социального порядка» (30, с. 46).

Работы Ш. Эйзенштадта, проведенные на основе широких историко-социологических сопоставлений, способствовали выявлению противоречивости процессов модернизации и неоднозначности их результатов в традиционных обществах. Причем традиции рассматриваются не как некая косная сила, а как фактор, породивший сложный характер модернизации, иногда даже облегчающий этот процесс. Существует много других исследований в рамках исторической социологии (К. Тримберджер, Т. Скокпол, Ч. Тили), посвященных феномену революции. Не углубляясь далее в проблемы методологии всех этих исследований, отметим важность поворота в гражданской истории к социальным процессам, произошедшего в конце 70-х гг. прошлого века. Историческая социология уже не просто «незадачливая дочь (истории – П.Р.) от противоестественного брака с позитивною наукой», которая «тщетно и шумно старается доказать свою “научность” другим и себе самой» (13, с. 216).

Итак, в качестве одного из общих положений нашей работы отметим то, что турецкая гражданская бюрократия, не была укоренена в такой степени как, например, религиозная элита, что непосредственно сказалось на ее способности не только к проведению ряда реформ, но и к выдвижению новой институциональной структуры. Несмотря на разрыв с системой исламской общности, «… Имперско – патримониальные ориентации и структуры, – согласно Ш. Эйзенштадту, – заодно с их контролирующими механизмами, пережили кемалистскую революцию. В то же время своим содержанием эти ориентации и структуры способствовали формированию большей институциональной гибкости и автономности» (30, с. 287).

Чтобы избежать непонимания, произведем предварительную дефиницию самого по себе понятия модернизации. В самой Турции, понятие модернизации в современном его значении, появляется в начале ХХ века. В предыдущем столетии оно отождествлялось с культурными преобразованиями, определявшимися прозападной ориентацией (alafranga) османской элиты и состоявшими (впоследствии и в Республике) в достижении идеала “современной цивилизации” – Муасыр медениет.

Эйзенштадт характеризовал модернизацию как «процесс изменения в направлении типов социальной, экономической и политической систем, развивавшихся в Западной Европе и Северной Америке с XVII по XIX век и распространившихся затем на другие европейские страны, а в XIX и XX вв. – на южноамериканский, азиатский и африканский континенты» (30, с. 1).

Теперь следует упомянуть литературу, к которой автор обращался при написании данной работы. Прежде всего, это группа произведений общего характера, направленных на концептуальное воссоздание социального мира: Чилкот, Рональд Х., Теория сравнительной политологии (М., 2003), Дюмон Л. Homo aequalis. Генезис и расцвет экономической идеологии (М., 2000). Особое внимание уделено работе Эйзенштадта Ш.Н. «Революция и преобразование обществ» (М., 1999), которая лежит в основе новейшей социальной истории (social history). В нашей работе использованы последние работы турецких и ряда западных исследователей, посвященные проблемам модернизации Османской империи (Турции), исследованию социального устройства и системы государственного управления. Это: Karpat K.H. Osmanlı Modernleşmesi (İstanbul, 2002), Mardin Ş. Türk Modernleşmesi (İstanbul, 1991, 2001), Sevil M. Türkiye’de Modernleşme ve Modernleştiriciler (Ankara, 1999) и многие другие.

Направленность работ турецких исследователей весьма показательна. Вплоть до начала 1990-х годов преобладали исследования, акцент в которых был сделан на политических аспектах развития турецкого общества, как в духе западной политологии (Tachau F., Heper M., Eralp A. и др.), так и в духе официальной турецкой истории. С начала 1970-х годов стали предприниматься попытки расширить рамки исследований и появились работы, рассматривающие “трансформацию” турецкого государства от начала XIX в. и до первой четверти XX в. (Karpat, 1978). Термин “модернизация”, применительно к развитию в XIX и XX вв. утвердился после выхода работы Ш.Мардина (Türk Modernleşmesi, 1991), описавшего фазы модернизации и выделившего ряд критериев, позволяющих дать ей оценку во многих сферах развития общества. Особое внимание к слою государственной бюрократии в процессе модернизации, стало уделяться после исследований К.Финдли (Findley C.V., 1980,1989). Современные работы турецких (западных) исследователей сосредоточены на разнообразных аспектах модернизации, что не позволит нам произвести даже простое их перечисление.

Что касается отечественной туркологии, отличающейся разработанностью области фактологических связей, то мы особо можем выделить лишь немногие исследования, рассматривающие аспекты модернизации (И.Л. Фадеева, 1993, Ю.А. Петросян, И.Е. Петросян, 1993). Важное место, при написании данной работы, занимают следующие работы: Н.Г. Киреев История этатизма в Турции (М.,1991), И.Л. Фадеева Концепция власти на Ближнем Востоке (М.,1993), Г.З. Алиев Турция в период правления младотурок (М.,1972), Ю.А. Петросян и И.Е. Петросян Османская империя: реформы и реформаторы (М.,1993), сборник трудов А.Ф. Миллера и многие другие исследования.

ГЛАВА I

ФОРМИРОВАНИЕ ГРАЖДАНСКОЙ БЮРОКРАТИИ И ЗАРОЖДЕНИЕ ИДЕЙ ЕВРОПЕИЗАЦИИ.

Подробное исследование проблемы государства на Востоке, даже краткий обзор точек зрения по этой проблеме не входит в наши планы. Центральной проблемой для нас станет генезис идей модернизации и выяснение характера изменений в сфере ценностей правящей элиты, в ее взгляде на свое место в структуре государства.

Рискуя повториться, я хотел бы напомнить о том контрасте, который являет традиционное общество, с точки зрения социальных ценностей, идеологической системы, в сравнении с современным. Мы оказываемся перед фактом, что традиционные идеологии Турции, Китая, Индии, Японии, несмотря на внутреннее разнообразие, – это идеологии “холистского типа” (Л.Дюмон). Основой этого типа является такой порядок, «когда каждому элементу общества соответствует своя особая роль в общей системе; то есть в обществе как едином целом … В рамках холистской концепции потребности человека как такового игнорируются либо подчиняются потребностям общества, в то время как для индивидуалистской концепции, наоборот характерно игнорирование общественных потребностей, или их подчинение интересам человека» (9, с. 16).

Что касается Ближнего Востока, то общества, вошедшие в ареал распространения ислама, признаются большинством специалистов как эгалитарные, а не индивидуалистские. Коран освящал монополию коллективного опыта, контроль повседневной жизни. Мусульманская община, являясь коллективным носителем святости, предполагает «полное тождество прав и обязанностей человека, и как верующего, и как члена социально-политического организма, что выражено в концепции ''дин ва давла''. Все социально-экономические предписания ислама – закят, риба, шура, право наследования и т.д., – исходят из корпоративистского эгалитаризма и направлены на воспроизводство» (27, с. 62-63).

В христианстве человек индивидуален в отношениях с Богом. Верующий пребывает как бы в двух ''кругах'': «Больший представляет индивидуализм в отношениях с Богом, и внутри его меньший круг объединяет земные потребности, обязанности и связи, иными словами, включает социальность… Отсутствие в восточных религиях представлений о подлинной воплощенности творца », когда он и « подлинно человек, совершенный образец творения, и одновременно – подлинно Бог … ведет к отсутствию идей церкви. В специфически христианской модели мира заложена возможность превращения потустороннего индивидуализма в посюсторонний. В истории Европы внутренний круг, постепенно расширяясь, поглотил внешний. Церковь, признавая, что ''нет власти не от Бога'', отвергла одновременно притязания светской власти на онтологическую божественность, разделив авторитеты в двух кругах христианского бытия, сохраняя их иерархическую соотнесенность. Христианская индивидуальность в Боге начала долгий путь перестройки, в результате которой возникла безбожная индивидуальность – в мире» (27, с. 61).

В государстве на Востоке преобладал групповой принцип в системе иерархии, когда каждая группа системы претендовала на долю государственного налога-ренты, взимавшегося с общины. В мире ислама религиозные функционеры не образовали сплоченного института – за исключением тех случаев, когда, как это имело место в Османской империи, учреждение такого института брало на себя государство. Участие в политике было уделом двора и чиновничества, в условиях зависимости религиозного руководства от султана-халифа и отсутствия механизма доступа к властному центру основной массы народа. По мнению Ш. Эйзенштадта, властный центр в Османской империи представлял «смешение имперских и патримониальных элементов. Имперский центр был укоренен в идеологии ислама, которой были привержены некоторые группы центра; патримониальные признаки можно было в какой-то степени обнаружить в организации центра, в составе периферии и в отношениях между центром и периферией» (30, с. 282).

По мнению Х. Иналджика, правящая элита в Османской империи, утвердилась и осознавалась как особо привилегированная группа, управляющая производящим классом райи. Разделявшая султанский абсолютизм центральная бюрократия, согласно Иналджику, занимала абсолютно специфическое положение, была «нервным центром всей государственной организации» (50). Государственная элита, несущая в себе часть султанского авторитета, распределяла ресурсы производящих элементов общества.

Государственные чиновники, осуществлявшие функции поддержания внутреннего порядка и регуляции социально-экономических отношений, играли выгодную роль посредников в эксплуатации населения. Однако положение этой прослойки не было стабильным, ввиду отсутствия определенных правовых гарантий. Единственным залогом спокойного существования было верное служение государству, личная преданность деспоту. Правитель мог избрать и ввести любого подданного, полезного для службы и увеличения мощи государства, в правящую верхушку.

Как пишет Дж. Танйол: «Государственная управленческая иерархия покоилась на отношениях между управляющими и управляемыми, государством и подданными. В этой государственной системе, охватывавшей различные народы, все организованные силы были либо государственным аппаратом, либо организациями зависимыми от государства» (цит. по: 14, с.26). М.П. Вронченко в середине XIX века отмечал в своем «Обозрении Малой Азии в нынешнем ее состоянии», следующее: «В больших и малых селениях Малой Азии, как и во всей Оттоманской империи, резко различаются два разряда жителей – управляющий и управляемый: каждый человек принадлежит к тому или другому разряду, независимо от своего происхождения, веры и состояния. Конечно, такое разделение может быть сделано и во всех других странах, но в Турции оно не просто именительно: управляющий имеет на своей стороне столько привилегий и выгод, что управляемые смешиваются в одно сословие» (цит. по: 7, с. 197-198).

Крестьянство, пребывавшее в «тупости традиционной жизни, обращенной к общине» (З.Гек Алп), покорно функционировавшее в рамках системы внеэкономического принуждения, не могло выдвинуть своей идеологии. Совокупность его социальных представлений ограничивалась религией – правоверный мусульманин пасовал, принимая реальность мира как данное; верующий должен был жить согласно предписанному, а не желать в конкретном существовании. В Турции не образовался слой независимых землевладельцев, способных выступить против авторитета центральной власти, а имевшиеся элементы демократии практически не проявляли себя в жизни общества. (47, s.124)

Большинство исследователей считает, что особенностью отличного от европейского перехода турецкого общества к капиталистическому укладу, стали отсутствие национального третьего сословия и специфическая роль государственной бюрократии, оценивающаяся преимущественно негативно. Еще одной из особенностей является главенствующая роль государства в экономической сфере, непосредственно проявившаяся в том, что проводником внедрения новых форм предпринимательской активности, выступала имперская бюрократия. Традиция вмешательства османского государства в социально-экономическую жизнь империи восходит еще к первым векам его существования, что было связано с потребностью мобилизации ресурсов для военных нужд.

Сам термин “предприниматель”, отождествляющийся со средой свободного рынка и индивидуализма, впервые был употреблен Ж. – Б. Сэйем применительно к европейской экономической модели, а у Кантильона предприниматели выступают как одна из трех основных производящих групп, наравне с земельными собственниками и рабочими. (69, s.55) Предпринимательский дух представлялся синтезом жажды наживы, авантюризма и стремления к открытиям (согласно Сомбарту), а в эпоху капитализма к этим характеристикам добавились расчетливость, рациональность и приверженность к инновациям. (63, s.28)

П. Друкер представлял предпринимательскую идеологию в качестве основополагающей для капиталистического общества, поскольку предприниматель порождает инновации, которые служат ему средством в процессе максимизации прибыли. Похожую точку зрения выражал Й.Шумпетер, видевший в частном предпринимателе носителя инноваций, ставящего своей целью увеличение производительности, модернизацию экономики. (36, s.209-211)

Теперь обратимся к бюрократии, которая в области управления обществом постоянно критиковалась за непроизводительность и ограниченность, но, тем не менее, подвергаясь реформированию и успешно адаптируясь к новым управленческим технологиям, благополучно существует и в наше время.

В марксистской идеологии акцент делается на отчужденности бюрократии от основной массы простых людей, нуждающихся в порядке и стабильности, стремлении бюрократии к автономии и абсолютной власти в обществе. В своем стремлении она пытается создать ореол сакральности, вырабатывая собственную мифологию и совершенствуя символику, выделяющую ее в обществе. Внутри бюрократической организации существует жесткая иерархия, позволяющая достигнуть максимальной замкнутости, таинственности, сохранить привилегированность и постоянно укреплять дисциплину. М. Вебер отмечал, что самое страшное для бюрократа – потерять свое место и этот страх вынуждает его к беспрекословному подчинению вышестоящим в иерархии. Поэтому в организации бюрократ усиленно борется за такое стратегическое преимущество, как высокое место в иерархии.(60, s.36) Л. фон Мизес утверждал, что для класса профессиональных чиновников, большую часть жизни связанных с государственной службой, основными показателями являются стаж и профессионализм: «В статусе чиновника, рассчитывающего на повышение, основным условием выступает стаж» (59, s.49-51).

На рубеже XIX и XX веков рассмотренная М.Вебером модель развития капитализма заключала в себе следующие свойства: административная эффективность, которая достигается соблюдением требований профессионального мастерства как условия служебного продвижения; объективно обусловленная дисциплина в строго определенной иерархической структуре власти; капиталистическая рациональность, развивающаяся через частное предпринимательство.(28, с.157)

Как мы видим, в теории предприниматель и бюрократ являют собой во многом противоположные категории, однако в случае с Османской империей, строением османского общества требуется более подробный анализ.

Вплоть до первой четверти XIX века основные кадры для государственной службы поставляли три основных учреждения: дворцовые школы (эндерун мектеплери), очаги янычаров и медресе. В период распространения практики девширме, ''рабы августейшего порога'' (капыкулу), воспринимались местным населением как чужаки – эджнеби, которе кормились грабежом жителей подвластных им территорий. По мнению Дж. Танйола, эти кадры « даже не феодальный тип, поскольку при феодализме есть глубокое осознание собственности; у османских кадров и этого нет » (цит. по: 14, с. 27).

Можно сказать, что в попытке возродить могущество империи, идеи элиты в области управления прошли следующую эволюцию: от оживления традиционных институтов в XVII в. к заимствованию новых западных технологий в XVIII в. и внедрению новых институтов в XIX в.

По мере ухудшения экономического положения империи с конца XVI в. и военных неудач под Веной (''рая для гяуров'') 1683 года, ряд государственных деятелей и интеллектуалов начал анализировать сложившееся положение. Однако, даже в эпоху Тюльпанов (1718-1730), они не смогли предложить султану ничего лучшего, кроме того, что ему следует раз в месяц выезжать на дорогу и опрашивать путников. Х. Иналджик отмечает, что «если османы на протяжении своей истории и заимствовали некоторое количество открытий в технологии, медицине или финансах, то они воспринимали их только из военных либо из чисто практических соображений … Османы, удовлетворенные своей собственной религией и политическим превосходством, закрывали свои глаза на внешний мир» (51, p.52). «Мусульмане или по ненависти против их (европейцев) закона, или по презрению к нравам их и и обычаям, навсегда имели омерзение познавать дела Государей и монархов сих народов, оставаясь с упорностью в совершенном неведении в рассмотрении их состояния» (цит. по: 27, с. 145).

Начало правления Махмуда II (20.07.1784-1808-01.07.1839) ознаменовалось мятежом Мустафы Кабакчиоглу, борьбой султана с янычарами и противостоянием с аянами, завершившимся подписанием соглашения (Сенед-и Иттифак), ограничивавшего власть султана и позволившего аянам совместно влиять на великого везиря (52, ss.630-662, 608). Результатом дальнейшей борьбы за создание централизованного государства стало появление гражданской бюрократии.

После разгрома янычар в 1826 г., султан, заручившись поддержкой основной массы духовенства (У. Хейд выделял широкий слой нижних улемов – lower class ulema), приступил к преобразованиям (49, pp.77-78). Прежде всего, были созданы части новой армии – Асакир-и Мансуре-и Мухаммедийе (Победоносные солдаты Мухаммеда), Асакир-и Редифе Инансуре (Победоносные вспомогательные солдаты).

В целях централизации власти было приведено к единообразию организационное устройство и делопроизводство органов государственного управления. В империи происходила дифференциация политико-административных структур и отраслей управления, приобретавших все более специализированный характер. В результате реорганизации, как пишет Н.Беркес, были созданы «квазиавтономные ведомства внешних и внутренних дел, финансов, образования, торговли, сельского хозяйства и промышленности. Это были совещательные органы, в задачу которых входило составление планов и отчетов, а также проектов тех решений, которые обнародовались от имени султана» (цит. по: 14, с.153). Так, в 1836 г. появилось министерство иностранных дел (Незарет-и Хариджие), 1839 г. – министерство торговли (Незарет-и Тиджарет), а в 1838 г. великий везир становится премьер – министром (Баб-и Векиль) и т.д. И.Л. Фадеева считает, что можно говорить о появлении консолидированной прослойки гражданской бюрократии (мюлькие). «Эта немногочисленная прослойка с эпохи Махмуда II проявляет тенденции к объединению и взаимной поддержке. Эта же прослойка, выступая за реформы, уже в полной мере осознавала угрозу, таившуюся в собственном традиционном рабском статусе, и стремилась к гарантиям безопасности, которые в законодательных актах распространялись не только на правящую элиту, но и на другие слои населения» (27, с.154).

Правовое положение слоя мюлькие было определено “табелью о рангах”, опубликованной 7 января 1834 г., подразделившей аппарат правительственных чиновников на 4 категории-класса. Этот новый слой, все еще опасавшийся за свою будущность, продолжал стремиться к дальнейшему достижению автономии, невольно добиваясь преимуществ и для общества в целом. Стремление к руководству на основе закона, необходимость использования принципа легитимности, были вызваны желанием увеличить воздействие на принятие государственных решений. Это стремление не находилась в противоречии с глубинной родственностью членов османской элиты, не внушало султану желание уничтожить слой, рождавший реформаторские инициативы, поскольку он по выражению Х. Иналджика, «был мотивирован идеей государственных интересов» (50).

Основные принципы новой доктрины были закреплены Хатт-и хумаюном от 3 ноября 1839 г., который, несмотря на его сравнительно общий характер, гарантировал права собственности бюрократии. Великий везир мог уже не опасаться, как некогда его предшественники, при вступлении в должность, увидеть набитые хлопком головы несправившихся с обязанностями. По инициативе центральной бюрократии были претворены в жизнь дальнейшие преобразования эпохи Танзимата: Исляхат Фермани (Декрет о реформе) 1856 г., Арази Кануннамеси (Земельный кодекс) 1858 г. и множество других законов. На основе произведенных преобразований бюрократия стремилась преодолеть нарастающую нестабильность в империи, увеличить степень однородности имперской структуры.

Снабжение профессиональными кадрами рядов нового слоя, было функцией новой системы образования, отделенной от системы медресе. В 1834 г. Мехмет Намык – паша предложил план образования современных школ по французскому образцу. Были созданы Школа военных наук (Мектеб-и Улм-у Хаджрие), Военно-медицинское училище (Тыбхане-и Амире-и Мектеб-и), где поначалу доминировали улемы. В 1839 г. были открыты первые светские школы – рюшдие. О влиянии исламской религии на образование говорит следующий факт. В 1830 г. путешественник Мишо отмечал, что даже учебник по алгебре, «начинается набожными сентенциями, потому что религия примешивается ко всему» ( цит. по: 10, с. 45).

Своеобразной колыбелью будущих реформаторов и интеллегенции была Терджюме Одасы (Комната, Бюро переводчиков), через службу в которой прошли Мустафа Решид – паша, Али – паша, Фуат – паша, Садык Рифат – паша, Агях – Эфенди (основатель первой частной газеты “Терджюман-и ахваль”), Намык Кемаль и многие другие деятели. Молодые чиновники, прошедшие службу в Незарет-и Хариджие, образовывали молодую “модернизаторскую элиту”. В области администрирования происходил переход контроля над государственным организмом к профессионалам, а такой контроль, по мнению М.Вебера, возможен для лиц, не являющихся техническими специалистами, лишь в ограниченной степени.

Правление конституционного монарха Абдул Хамида II (21.09.1842-1876-1909-03.08.1918) вошло в историю Турции как период ''зулюма'' (тирании, гнета). Султан выразил свое разочарование в либеральной политике: «Я совершил ошибку, пожелав удовольствоваться примером моего отца Абдул Меджида, который старался осуществить реформы, убеждая народ и создавая либеральные институты. Отныне я буду следовать примеру своего деда – султана Махмуда… я теперь понимаю, что невозможно сдвинуть народы, которые всевышний поставил под мое покровительство, какими-либо иными средствами, нежели силой» (цит. по: 27, с.185). Но было бы неверно считать, что процессы модернизации (европеизации) были целиком парализованы. Они искусственно, насильственно сдерживались, но вовсе остановлены быть не могли.

В своем стремлении к централизации, расколотой этнорелигиозными противоречиями империи, султан и его окружение ничего не смогли противопоставить притягательности новых идей, кроме доктрины имперского панисламизма, постепенно вытеснявшей доктрину османизма. Видя угрозу этой политике в нараставшем свободомыслии в среде гражданской бюрократии, султан проводил периодические чистки правящей элиты. Но даже в своих попытках заменить власть насилием, государство никогда не забывало об ее принадлежности к “своему кругу”, к когерентной группе элиты, перемещая даже самых ярых критиков режима либо на чиновничий пост в отдаленной провинции, либо отправляя их за границу. Так, например, известный оппозиционер, поэт Абдулхак Хамид, не являясь профессиональным дипломатом, служил в посольствах в Гааге, Брюсселе, Лондоне. Этого деятеля, утверждавшего, что «главным путем к нашему прогрессу и развитию служит путь европейского развития» (цит. по: 20, с.93), османское государство, мусульманская община, несмотря на личные убеждения, признавало ''своим'' (управляющими, мусульманами и т.д.), наказывая подобных ему оппозиционеров лишь в случае прямого неповиновения или принятия другой веры.

С появлением в 50-х годах XIX в. европейски образованного слоя бюрократии и зарождением турецкой интеллигенции, панацеей от всех бед стало провозглашение конституции. Это положение было одним из базовых элементов идеологии движения “новых османов”. Лидеры, возникшего в июне 1865 г. “Общества новых османов”, что конституция «в один день, в один час сделает для Турции то, что не в состоянии были сделать реформы в течение сорока лет» ( цит. по: 20, с.36). Это убеждение Халиля Шериф – паши разделяло большинство членов общества. Турецкие просветители – Ибрагим Шинаси, Намык Кемаль, активно пропагандировали идеи “европеизации” в османском обществе. Новые османы, испытавшие влияние Монтескье, Мольера, Руссо, Вольтера, Кондорсе, стремились к синтезу «традиционно мусульманских и буржуазно-либеральных идей и теорий в области общественного и государственного устройства» ( 20, с. 93-94). И. Шинаси стал первым неофициальным лицом, проповедовавшим коренное изменение государственного устройства, европеизацию экономической и культурной жизни страны. Важной идейно-политической концепцией турецкого конституционного движения, затем имплицитно включенной в идеологию младотурок, была доктрина османизма, обосновывавшая право турок на господствующее положение в “османской нации”.

Правящая элита оставалась в целом однородной, поскольку различие было лишь в сфере идей, имевших хождение в данной социальной среде. В османском обществе, идеология измышлялась правящей элитой и то, что ряд исследователей, выделяет частные представления из этой совокупности и расценивает их как “истинное” или “ложное”, “традиционное” или “прогрессивное”, “феодально-султанское” или “конституционное”, не имеет ничего общего с социальной природой османского общества. Исторические позиции, политические пристрастия могут быть бесконечно изменчивыми в реализации личностью себя в коллективе. В османском обществе возникала напряженность между светским и духовным, между трансцендентным (внемирским) и мирским, преодоление которого предлагали идеи новых османов. Отсюда и признание Намыком Кемалем соответствия установлений ислама и принципов конституционного правления, идея объединения улемов и светской прослойки в Меджлис-и айяне (Сенате), а представителей всех вероисповеданий в Шура-и уммете (Палате депутатов).

Н. Кемаль заявлял, что участвуй он в работе над конституцией, то потребовал бы санкционирования каждой ее статьи фетвой шейх-уль-ислама. В «Ибрет» он писал, что «османское государство основано на религиозных принципах, и, если эти принципы будут нарушены, в опасности окажется политическое существование государства». Видный “феодально-султанский” сановник Хайреддин – паша писал, что «положительная роль улемов такова же, как и роль, которую выполняют в конституционных государствах Европы палаты представителей, и можно даже сказать, что эта роль более высокая, ибо к мотивам земного порядка, которые требуют и узаконивают этот контроль, у мусульман присоединяются требования религии» (цит. по: 20, с. 97-101).

Согласно Ю.А. Петросяну, провозглашение конституции (Канун-и Есасы) 23 декабря 1876 года (8 зильхидде 1293 года) и создание парламента, хотя и были логическим завершением борьбы за реформы, «политически явно были ''забеганием вперед'', социально и экономически не обеспеченным … кратковременность существования конституции и парламента (до начала 1878 г.) свидетельствовала о преждевременности их появления в Османской империи» (20, с. 158).

Непосредственными продолжателями дела конституционалистов 60–70-х годов стали младотурки, которые могли опереться на конкретный опыт конституции и первого турецкого парламента. Начало обществу “Иттихад ве теракки” было положено 21 мая 1889 г., когда курсантами Военно-медицинской школы в Стамбуле была создана тайная организация “Иттихады османы” (“Османское единение”). В 1894 г. младотурецкие организации объединились в единое османское общество “Единение и прогресс” (“Османлы Иттихад ве т