Изображение русского национального характера в произведениях Н.С. Лескова и И.А. Гончарова
Реферат по литературе ученика 11"А" класса Жучкова Андрея
Средняя общеобразовательная школа № 3
г. Петровск
2004 г.
Характер русского человека многогранен. Многие столетия отшлифовывались лучшие черты нашего народа. Терпение и несгибаемая воля, которые проявились и в самые тяжелые годы войны, и на рубеже становления Великой Руси, когда наш народ находился под гнетом татаро-монгольского ига. Щедростью и добротой знаменит наш человек. Безграничной самоотверженностью и трудолюбием, проявившимся на всесоюзных стройках страны и на восстановлении разрушенного войною хозяйства. К сожалению, наряду с лучшими качествами, в русском человеке могут уживаться и нелицеприятные черты, такие как лень и безответственность. Не поэтому ли для приезжающего к нам иностранца русская душа – загадка?
Небывалый интерес к русскому характеру вдохновил многих писателей создать лучшие произведения нашей классики: Л. Толстой «Война и мир», Н. Лесков «Левша», «Очарованный странник», И. Гончаров «Обломов», «Фрегат«Паллада». Герои этих произведений явились примером для подражания и источником нравственного становления многих поколений читателей.
Обломовщина
С 1847 года обдумывал Гончаров горизонты нового романа: это ощущается и в очерках «Фрегат «Паллада», где он сталкивает тип делового и практичного англичанина с русским помещиком, живущим в патриархальной Обломовке. Да и в «Обыкновенной истории» такое столкновение двигало сюжет. Не случайно Гончаров однажды признался, что в «Обыкновенной истории», «Обломове» и «Обрыве» видит он не три романа, а один. Работу над «Обломовым» писатель завершил в 1858 году и опубликовал в первых четырех номерах журнала «Отечественные записки» за 1859 год.
По-видимому, не обширную сферу избрал Гончаров для своих изображений. История о том, как лежит и спит добряк-ленивец Обломов и как ни дружба, ни любовь не могут пробудить и поднять его, - не бог весть какая важная история. Но в ней отразилась русская жизнь, в ней предстает перед нами живой, современный русский тип, отчеканенный с беспощадною строгостью и правильностью, в ней сказалось новое слово нашего общественного развития, произнесенное ясно и твердо, без отчаяния и без ребяческих надежд, но с полным сознанием истины. Слово это - обломовщина; оно служит ключом к разгадке многих явлений русской жизни, и оно придает роману Гончарова гораздо более общественного значения, нежели сколько имеют его все наши обличительные повести. В типе Обломова и во всей этой обломовщине мы видим нечто более, нежели просто удачное создание сильного таланта; мы находим в нем произведение русской жизни, знамение времени.
Обломов есть лицо не совсем новое в нашей литературе; но прежде оно не выставлялось пред нами так просто и естественно, как в романе Гончарова. Чтобы не заходить слишком далеко в старину, скажем, что родовые черты обломовского типа мы находим еще в Онегине и затем несколько раз встречаем их повторение в лучших наших литературных произведениях. Дело в том, что это коренной, народный наш тип, от которого не мог отделаться ни один из наших серьезных художников. Но с течением времени, по мере сознательного развития общества, тип этот изменял свои формы, становился в другие отношения к жизни, получал новое значение.
Характер Обломова. Первая часть романа посвящена обычному дню жизни Ильи Ильича. Жизнь эта ограничена пределами одной комнаты, в которой лежит и спит Обломов. Внешне здесь происходит очень мало событий. Но картина полна движения. Во-первых, беспрестанно изменяется душевное состояние героя, комическое сливается с трагическим, беспечность с внутренним мучением и борьбой, сон и апатия с пробуждением и игрою чувств. Во-вторых, Гончаров с пластической виртуозностью угадывает в предметах домашнего быта, окружающих Обломова, характер их хозяина. Тут он идет по стопам Гоголя. Автор подробно описывает кабинет Обломова. На всех вещах — заброшенность, следы запустения: валяется прошлогодняя газета, на зеркалах слой пыли, если бы кто-нибудь решился обмакнуть перо в чернильницу — оттуда вылетела бы муха. Характер Ильи Ильича угадан даже через его туфли, длинные, мягкие и широкие. Когда хозяин не глядя опускал с постели ноги на пол, он непременно в них попадал. Когда во второй части романа Андрей Штольц пытается пробудить героя к деятельной жизни, в душе Обломова царит смятение и автор передает это через разлад его с привычными вещами. «Теперь или никогда!», «Быть или не быть!», «Обломов приподнялся было с кресла, но не попал сразу ногой в туфлю и сел опять».
Символичен также образ халата в романе и целая история отношений к нему Ильи Ильича. Халат у Обломова особенный, восточный, «без малейшего намека на Европу». Он как послушный раб повинуется малейшему движению тела его хозяина. Когда любовь к Ольге Ильинской пробуждает героя на время к деятельной жизни, его решимость связывается с халатом: «Это значит, — думает Обломов, — вдруг сбросить широкий халат не только с плеч, но и с души, с ума...» Но в момент заката любви, подобно зловещему предзнаменованию, мелькает в романе угрожающий образ халата. Агафья Матвеевна Пшеницына сообщает, что она достала халат из чулана и собирается помыть его и почистить.
Связь внутренних переживаний Обломова с принадлежащими ему вещами создает в романе комический эффект. Не что-либо значительное, а туфли и халат характеризуют его внутреннюю борьбу. Обнаруживается застарелая привычка героя к покойной обломовской жизни, его привязанность к бытовым вещам и зависимость от них. Но здесь Гончаров не оригинален. Он подхватывает и развивает известный нам по «Мертвым душам» гоголевский прием овеществления человека. Вспомним, например, описания кабинетов Манилова и Собакевича.
Особенность гончаровского героя заключается в том, что его характер этим никак не исчерпывается и не ограничивается. Наряду с бытовым окружением в действие романа включаются гораздо более широкие связи, оказывающие воздействие на Илью Ильича. Само понятие среды, формирующей человеческий характер, у Гончарова безмерно расширяется. Уже в первой части романа Обломов не только комический герой: за юмористическими эпизодами проскальзывают иные, глубоко драматические начала. Гончаров использует внутренние монологи героя, из которых мы узнаем, что Обломов — живой и сложный человек. Он погружается в юношеские воспоминания, в нем шевелятся упреки за бездарно прожитую жизнь. Обломов стыдится собственного барства, как личность, возвышается над ним. Перед героем встает мучительный вопрос: «Отчего я такой?» Ответ на него содержится в знаменитом «Сне Обломова». Здесь раскрыты обстоятельства, оказавшие влияние на характер Ильи Ильича в детстве и юности. Живая, поэтическая картина Обломовки — часть души самого героя. В нее входит российское барство, хотя барством Обломовка далеко не исчерпывается. В понятие «обломовщина» входит целый патриархальный уклад русской жизни не только с отрицательными, но и с глубоко поэтическими его сторонами.
На широкий и мягкий характер Ильи Ильича оказала влияние среднерусская природа с мягкими очертаниями отлогих холмов, с медленным, неторопливым течением равнинных рек, которые то разливаются в широкие пруды, то стремятся быстрой нитью, то чуть-чуть ползут по камушкам, будто задумавшись. Эта природа, чуждающаяся «дикого и грандиозного», сулит человеку покойную и долговременную жизнь и незаметную, сну подобную смерть. Природа здесь, как ласковая мать, заботится о тишине, размеренном спокойствии всей жизни человека. И с нею заодно особый «лад» крестьянской жизни с ритмичной чередой будней и праздников. И даже грозы не страшны, а благотворны там: они «бывают постоянно в одно и то же установленное время, не забывая почти никогда Ильина дня, как будто для того, чтоб поддержать известное предание в народе». Ни страшных бурь, ни разрушений не бывает в том краю. Печать неторопливой сдержанности лежит и на характерах людей, взращенных русской матерью-природой.
Под стать природе и создания поэтической фантазии народа. «Потом Обломову приснилась другая пора: он в бесконечный зимний вечер робко жмется к, няне, а она нашептывает ему о какой-то неведомой стороне, где нет ни ночей, ни холода, где все совершаются чудеса, где текут реки меду и молока, где никто ничего круглый год не делает, а день-деньской только и знают, что гуляют все добрые молодцы, такие, как Илья Ильич, да красавицы, что ни в сказке сказать, ни пером описать».
В состав обломовщины входит у Гончарова безграничная любовь и ласка, которыми с детства окружен и взлелеян Илья Ильич. «Мать осыпала его страстными поцелуями», смотрела «жадными, заботливыми глазами, не мутны ли глазки, не болит ли что-нибудь, покойно ли он спал, не просыпался ли ночью, не метался ли во сне, не было ли у него жару».
Сюда же входит и поэзия деревенского уединения, и картины щедрого русского хлебосольства с исполинским пирогом, и гомерическое веселье, и красота крестьянских праздников под звуки балалайки... Отнюдь не только рабство да барство формируют характер Ильи Ильича. Есть в нем что-то от сказочного Иванушки, мудрого ленивца, с недоверием относящегося ко всему расчетливому, активному и наступательному. Пусть суетятся, строят планы, снуют и толкутся, начальствуют и лакействуют другие. А он живет спокойно и несуетно, подобно былинному герою Илье Муромцу, сиднем сидит тридцать лет и три года.
Вот являются к нему в современном петербургском обличье «калики перехожие», зовут его в странствие по морю житейскому. И тут мы вдруг невольно чувствуем, что симпатии наши на стороне «ленивого» Ильи Ильича. Чем соблазняет Обломова петербургская жизнь, куда зовут его приятели? Столичный франт Волков сулит ему светский успех, чиновник Судьбинский — бюрократическую карьеру, литератор Пенкин — пошлое литературное обличительство.
«Увяз, любезный друг, по уши увяз, — сетует Обломов на судьбу чиновника Судьбинского. — И слеп, и глух, и нем для всего остального в мире. А выйдет в люди, будет со временем ворочать делами и чинов нахватает... А как мало тут человека-то нужно: ума его, воли, чувства, — зачем это?»
«Где же тут человек? На что он раздробляется и рассыпается? — обличает Обломов пустоту светской суеты Волкова. — ...Да в десять мест в один день — несчастный!» — заключает он, «перевертываясь на спину и радуясь, что нет у него таких пустых желаний и мыслей, что он не мыкается, а лежит вот тут, сохраняя свое человеческое достоинство и свои покой».
В жизни деловых людей Обломов не видит поприща, отвечающего высшему назначению человека. Так не лучше ли оставаться обломовцем, но сохранить в себе человечность и доброту сердца, чем быть суетным карьеристом, деятельным Обломовым, черствым и бессердечным? Вот приятель Обломова Андрей Штольц поднял-таки лежебоку с дивана, и Обломов какое-то время предается той жизни, в которую с головой уходит Штольц.
«Однажды, возвратясь откуда-то поздно, он особенно восстал против этой суеты. — «Целые дни, — ворчал Обломов, надевая халат, — не снимаешь сапог: ноги так и зудят! Не нравится мне эта ваша петербургская жизнь!» — продолжал он, ложась на диван».
Обломов лежит на диване не только потому, что как барин может ничего не делать, но и потому, что как человек он не желает жить в ущерб своему нравственному достоинству. Его «ничегонеделание» воспринимается в романе еще и как отрицание бюрократизма, светской суеты и буржуазного делячества. Лень и бездеятельность Обломова вызваны резко отрицательным и справедливо скептическим отношением его к жизни и интересам современных практически-деятельных людей.
Андрей Штольц как антипод Обломова. Обломову противопоставлен в романе Андрей Штольц. Первоначально он мыслился Гончаровым как положительный герой, достойный антипод Обломову. Автор мечтал, что со временем много «Штольцев явится под русскими именами». Он пытался соединить в Штольце немецкое трудолюбие, расчетливость и пунктуальность с русской мечтательностью и мягкостью, с философическими раздумьями о высоком предназначении человека. Отец у Штольца — деловитый бюргер, а мать — русская дворянка. Но синтеза немецкой практичности и русской душевной широты у Гончарова не получилось. Положительные качества, идущие от матери, в Штольце только декларированы: в плоть художественного образа они так и не вошли. В Штольце ум преобладает над сердцем. Это натура рациональная, подчиняющая логическому контролю даже самые интимные чувства и с недоверием относящаяся к поэзии свободных чувств и страстей. В отличие от Обломова Штольц — энергичный, деятельный человек. Но каково же содержание его деятельности? Какие идеалы вдохновляют Штольца на упорный, постоянный труд? По мере развития романа читатель убеждается, что никаких широких идеалов у героя нет, что практика его направлена на личное преуспевание и мещанский комфорт.
Н. А. Добролюбов и А. В. Дружинин о романе. «Обломов» встретил единодушное признание, но мнения о смысле романа резко разделились. Н. А. Добролюбов в статье «Что такое обломовщина?» увидел в «Обломове» кризис и распад старой крепостнической Руси. Илья Ильич Обломов — «коренной народный наш тип», символизирующий лень, бездействие и застой всей крепостнической системы отношений. Он — последний в ряду «лишних людей» — Онегиных, Печориных, Бельтовых и Рудиных. Подобно своим старшим предшественникам, Обломов заражен коренным противоречием между словом и делом, мечтательностью и практической никчемностью. Но в Обломове типичный комплекс «лишнего человека» доведен до парадокса, до логического конца, за которым — распад и гибель человека. Гончаров, по мнению Добролюбова, глубже всех своих предшественников вскрывает корни обломовского бездействия.
В романе обнажается сложная взаимосвязь рабства и барства. «Ясно, что Обломов не тупая, апатическая натура, — пишет Добролюбов. — Но гнусная привычка получать удовлетворение своих желаний не от собственных усилий, а от других, — развила в нем апатическую неподвижность и повергла его в жалкое состояние нравственного рабства. Рабство это так переплетается с барством Обломова, так они взаимно проникают друг в друга и одно другим обусловливаются, что, кажется, нет ни малейшей возможности провести между ними какую-то границу... Он раб своего крепостного Захара, и трудно решить, который из них более подчиняется власти другого. По крайней мере — чего Захар не захочет, того Илья Ильич не может заставить его сделать, а чего захочет Захар, то сделает и против воли барина, и барин покорится...»
Но потому и слуга Захар в известном смысле «барин» над своим господином: полная зависимость от него Обломова дает возможность и Захару спокойно спать на своей лежанке. Идеал существования Ильи Ильича — «праздность и покой» — является в такой же мере вожделенной мечтою и Захара. Оба они, господин и слуга, — дети Обломовки.
«Как одна изба попала на обрыв оврага, так и висит там с незапамятных времен, стоя одной половиной на воздухе и подпираясь тремя жердями. Три-четыре поколения тихо и счастливо прожили в ней». У господского дома тоже с незапамятных времен обвалилась галерея, и крыльцо давно собирались починить, но до сих пор не починили.
«Нет, Обломовка есть наша прямая родина, ее владельцы — наши воспитатели, ее триста Захаров всегда готовы к нашим услугам, — заключает Добролюбов. — В каждом из нас сидит значительная часть Обломова, и еще рано писать нам надгробное слово».
«Если я вижу теперь помещика, толкующего о правах человечества и о необходимости развития личности, — я уже с первых слов его знаю, что это Обломов.
Если встречаю чиновника, жалующегося на запутанность и обременительность делопроизводства, он — Обломов. Если слышу от офицера жалобы на утомительность парадов и смелые рассуждения о бесполезности тихого шага и т. п., я не сомневаюсь, что он — Обломов.
Когда я читаю в журналах либеральные выходки против злоупотреблений и радость о том, что наконец сделано то, чего мы давно надеялись и желали, — я думаю, что это все пишут из Обломовки.
Когда я нахожусь в кружке образованных людей, горячо сочувствующих нуждам человечества и в течение многих лет с неуменьшающимся жаром рассказывающих все те же самые (а иногда и новые) анекдоты о взяточниках, о притеснениях, о беззакониях всякого рода, — я невольно чувствую, что я перенесен в старую Обломовку», — пишет Добролюбов.
Так сложилась и окрепла одна точка зрения на роман Гончарова «Обломов», на истоки характера главного героя. Но уже среди первых критических откликов появилась иная, противоположная оценка романа. Она принадлежит либеральному критику А. В. Дружинину, написавшему статью «Обломов», роман Гончарова».
Дружинин тоже полагает, что характер Ильи Ильича отражает существенные стороны русской жизни, что «Обломова» изучил и узнал целый народ, по преимуществу богатый обломовщиною». Но, по мнению Дружинина, «напрасно многие люди с чересчур практическими стремлениями усиливаются презирать Обломова и даже звать его улиткою: весь этот строгий суд над героем показывает одну поверхностную и быстропреходящую придирчивость. Обломов любезен всем и стоит беспредельной любви».
«Германский писатель Риль сказал где-то: горе тому политическому обществу, где нет и не может быть честных консерваторов; подражая этому афоризму, мы скажем: нехорошо той земле, где нет добрых и неспособных на зло чудаков вроде Обломова». В чем же видит Дружинин преимущества Обломова и обломовщины? «Обломовщина гадка, ежели она происходит от гнилости, безнадежности, растления и злого упорства, но ежели корень ее таится просто в незрелости общества и скептическом колебании чистых душою людей перед практической безурядицей, что бывает во всех молодых странах, то злиться на нее значит то же, что злиться на ребенка, у которого слипаются глазки посреди вечерней крикливой беседы людей взрослых...»
Дружининский подход к осмыслению Обломова и обломовщины не стал популярным в XIX веке. С энтузиазмом большинством была принята добролюбовская трактовка романа. Однако, по мере того как восприятие «Обломова» углублялось, открывая читателю новые и новые грани своего содержания, дружининская статья стала привлекать внимание.
Для Лескова, как и для многих его современников, изучение фольклора было своеобразным ключом к пониманию "народной души"; изучение сказок, былин и других жанров устного народного творчества приобретало отнюдь не академический смысл, а становилось ответом на животрепещущие вопросы современной жизни России. Справедливо писала об этом Н.Г. Михайлова: "Во второй половине XIX века этические проблемы, как и вопрос о русском народном характере, занимают важное место и в общественной мысли, и в художественной литературе, и часто рассматриваются в самой непосредственной связи. Для Лескова, как и для многих его современников, облик русского человека, его идеал определяются не столько социальными, сколько этическими моментами, которые занимают важное место в мировосприятии самого писателя и во многом определяют его подход к изображаемой действительности". Под пером Лескова представали не исторические события как таковые, а их специфическое преломление в народном сознании, их осмысление этим сознанием, то есть возникал своеобразный "эпос современности", который и следует рассматривать по законам народных эпических жанров, причём в первую очередь — эпоса героического. Об этом недвусмысленно свидетельствуют слова самого автора в заключительной, двадцатой главе произведения: "Теперь всё это уже «дела минувших дней» и «преданья старины», хотя и не глубокой, но предания эти нет нужды торопиться забывать, несмотря на баснословный склад легенды и эпический характер её главного героя.
Таких мастеров, как баснословный левша теперь, разумеется, уже нет в Туле; машины сравняли неравенство талантов и дарований. Благоприятствуя возвышению заработка, машины не благоприятствуют артистической удали, которая иногда превосходила меру, вдохновляя народную фантазию к сочинению подобных нынешней баснословных легенд.
Важное место в произведении Лескова занимает образ донского казака Платова. Следует также отметить, что фигура храброго атамана присутствует в русском устном народном творчестве, а именно в исторических песнях, что уже отмечали исследователи, но в них он предстаёт просто лихим казаком, образ которого лишён монументальности, характерной для былинных богатырей.
В лесковской же повести образ Платова, как он выглядит в сознании рассказчика, соотнесён не с соответствующим героем исторических песен, а с образами персонажей именно героического эпоса. И в этой связи Платов оказывается носителем ещё ряда образных характеристик и сюжетных функций, связанных с образами былинных богатырей, только сами эти функции выглядят в рассказе лесковского оружейника как бы несколько "обытовлёнными" и в силу этого — непреднамеренно со стороны рассказчика — сниженными: ведь это именно современный эпос. К числу таких образных характеристик, сопровождающих былинных богатырей, следует отнести изображение необыкновенной скорости их передвижения.
Тема патриотизма, верности своему является лейтмотивом образа Платова в «Левше», возникая буквально в самом начале произведения: "Когда император Александр Павлович окончил венский совет, то он захотел по Европе проездиться и в разных государствах чудес посмотреть. Объездил он все страны и везде через свою ласковость всегда имел самые междоусобные разговоры со всякими людьми, и все его чем-нибудь удивляли и на свою сторону преклонять хотели, но при нём был донской казак Платов, который этого склонения не любил и, скучая по своему хозяйству, всё государя домой манил. И чуть если Платов заметит, что государь чем-нибудь иностранным очень интересуется, то все провожатые молчат, а Платов сейчас скажет: так и так, и у нас дома своё не хуже есть, — и чем-нибудь отведёт. Любопытно, что антиподом Платова в этом отношении становится сам император Александр, причём антитеза эта принимает в рассказе старого оружейника парадоксальный облик: так, Александр при осмотре кунсткамер оставляет без внимания английское "Мортимерово ружьё", поскольку, как сказано, "у него такие в Царском Селе есть", зато восхищается "пистолей" "неизвестного, неподражаемого мастера", выдернутой из-за пояса у разбойничьего атамана английским адмиралом:
"Государь взглянул на пистолю и наглядеться не может.
Взахался ужасно.
— Ах, ах, ах, — говорит, — как это так... как это даже можно так тонко сделать! — И к Платову по-русски оборачивается и говорит: — Вот если бы у меня был хотя один такой мастер в России, так я бы этим весьма счастливый был и гордился, а того мастера сейчас же благородным бы сделал.
А Платов на эти слова в ту же минуту опустил правую руку в свои большие шаровары и тащит оттуда ружейную отвёртку. Англичане говорят: «Это не отворяется», а он, внимания не обращая, ну замок ковырять. Повернул раз, повернул два — замок и вынулся. Платов показывает государю собачку, а там на самом сугибе сделана русская надпись: «Иван Москвин во граде Туле»".
К слову заметим, что эта "канделабрийская пистоля", сделанная Иваном Москвиным, выглядит родной сестрой "турецкого кинжала", изготовленного мастером Савелием Сибиряковым, который Ноздрёв показывает Чичикову. И далее этот патриотический мотив, сопровождающий образ Платова, достигнет апогея как раз в связи со стальной блохой. По дороге в Россию Платов убеждал Александра, уверенного, что "англичанам нет равных в искусстве", в том, "что и наши на что взглянут — всё могут сделать, но только им полезного ученья нет".
Политичного Александра сменяет на престоле патриотический Николай, который, подобно Платову, "в своих русских людях был очень уверенный и никакому иностранцу уступать не любил". Именно это обстоятельство и становится завязкой всей сюжетной линии, связанной непосредственно с левшой. Вспомним, что мифический оружейник, рассказывающий эту историю, "очень чествовал государя Николая Павловича". События рассказа приближаются к событию рассказывания, не теряя своей эпической сути, и в повествование входит ещё один эпический герой, тот, чьим условным именем названо произведение. И дело не в вымышленности этого персонажа, а в том, что и он наделён образными атрибутами былинного богатыря. При этом левше отданы более важные по сравнению с Платовым функции эпических героев.
Характерно, что тема патриотизма осложнена здесь попытками англичан переманить к себе тульского мастера. Это можно увидеть в девятнадцатой главе «Левши», когда левша, несмотря ни на какие мытарства, стремится довести до сведения государя главное открытие, сделанное им в Англии. Примечательно, что рассказчик завершает повествование о мытарствах Левши и исключительной силе его патриотизма выразительным заключением:
"Но только когда Мартын-Сольский приехал, левша уже кончался, потому что у него затылок о парат раскололся, и он одно только мог внятно выговорить:
— Скажите государю, что у англичан ружья кирпичом не чистят: пусть чтобы и у нас не чистили, а то, храни Бог войны, они стрелять не годятся.
И с этою верностью левша перекрестился и помер".
Сюжетным аналогом мотива испытания патриотизма героя в былине является в «Левше» эпизод соблазнения героя англичанами и уговоров остаться в Англии, на которые левша отвечает столь же решительным отказом, как и Илья Муромец, храня патриотическое чувство:
"А англичане сказывают ему:
— Оставайтесь у нас, мы вам большую образованность передадим, и из вас удивительный мастер выйдет.
Но на это левша не согласился.
— У меня, — говорит, — дома родители есть. Англичане назвались, чтобы его родителям деньги посылать, но левша не взял.
— Мы, — говорит, — к своей родине привержены, и тятенька мой уже старичок, а родительница — старушка и привыкши в свой приход в церковь ходить, да и мне тут в одиночестве очень скучно будет, потому что я ещё в холостом звании".
Любопытно, что образу левши сообщен и мотив обильного питья, причём первоначально он передаётся ему именно от Платова, который снабжает левшу перед отбытием в Англию "водкой-кисляркой" . из собственных запасов и напутствует словами: "Не пей мало, не пей много, а пей средственно". Следовательно, в этой "богатырской доблести" левша тягаться с Платовым не может и обречён на неуспех в состязании с английским "полшкипером". Но зато у него преимущество в главных доблестях: патриотизме, храбрости, верности. Николай называет Платова "мужественным стариком", туляки, успокаивая Платова и прося довериться им, предлагают ему гулять "себе по Дону" и заживлять "раны, которые приял за отечество". Но в определённый момент храбрость и мужество оставляют Платова, а именно, когда он прибывает в Петербург с подкованной блохой, не зная ещё, что сделали туляки: "Платов боялся к государю на глаза показаться, потому что Николай Павлович был ужасно какой замечательный и памятный — ничего не забывал. Платов знал, что он непременно его о блохе спросит. И вот он хоть никакого в свете неприятеля не пугался, а тут струсил: вошёл во дворец со шкатулочкою да потихонечку её в зале за печкой и поставил". Дискредитированным таким образом оказывается и патриотическое чувство Платова, проявлявшееся главным образом в его вере в превосходство всего нашего перед иностранным, так как он усомнился в том, что туляки превзошли англичан в своём искусстве, причём, что чрезвычайно важно, дискредитированным не для рассказчика, а в глазах читателей. Для рассказчика Платов остаётся объектом восхищения. Вот эта смысловая двойственность, эта, по определению Д.С. Лихачева, "ложная этическая оценка" и послужила главной причиной недоразумений в отношении критики к произведению Лескова. Критики-современники не почувствовали "точку зрения автора" и приняли за неё точку зрения рассказчика, и вслед за этим посыпались резкие отзывы по поводу изображенного в произведении русского народа.
Но, по словам самого автора, под «тульским мастером» действительно подразумевается русский народ. Однако в произведении левша сметлив, переимчив, даже искусен, но «он расчёт силы не знает, потому что в науках не зашёлся и вместо четырёх правил сложения из арифметики всё бредёт ещё по псалтырю да по полусоннику. Он видит, как в Англии тому, кто трудится, — все абсолютные обстоятельства в жизни лучше открыты, но сам всё-таки стремится к родине и всё хочет два слова сказать государю о том, что не так делается, как надо, но это левше не удаётся, потому что его на парат роняют». В этом всё дело.
Художественная задача, которую решал писатель, представляла собой исследование того же феномена, который привлекал и Толстого в «Войне и мире» и что он сам сформулировал в одном из черновых набросков предисловия к роману: "Кто не испытывал того скрытого, но неприятного чувства застенчивости и недоверия при чтении патриотических сочинений о 12-м годе. Ежели причина нашего торжества была не случайна, но лежала в сущности характера русского народа и войска, тот характер этот должен был выразиться ещё ярче в эпоху неудач и поражений". Итак, "сущность характера русского народа" — вот истинный предмет художественного исследования Лескова, причём проявляется эта сущность в «Левше» не непосредственно, но в своей "эпической" реакции на события далёкой и близкой истории. Стоит, наверное, заметить, что даже временные рамки обоих произведений близки: у Лескова 12-й год — фактически отправная точка, начало повествования, у Толстого — кульминация; у Толстого 50-е годы — гипотетический финал, у Лескова — подлинный. Так у двух разных художников обнаруживается общность подхода к изучению исторической судьбы России и сходство художественных интересов.
Пути-дороги "Очарованного странника"
По яркости и этической широте повествования "Очарованный странник" относится к лучшим повестям Лескова.
Рассматривая повесть в контексте предшествовавших ей произведений, нетрудно найти в них те зерна, из которых и прорастают художественные идеи "Очарованного странника".
"...Тяжело ему ношу, сонную дрему весть, когда в нем одна тысяча жизней горит", - говорит в романе-хронике Лескова "Соборяне" протопоп Савелий Туберозов о своем друге, богатыре Ахилле Десницыне, как бы по недоразумению носящему дьяконскую рясу. Возможности, заложенные в натуре Ахилла, безграничны.
Но победить "сонную дрему", избавиться от ее пут и прожить отпущенную природой "тысячу жизней" удается уже "очарованному страннику" Ивану Северьянычу Флягину. Внешнее и внутреннее сходство этих героев очевидно: Флягин - это Ахилла, отправившийся из замкнутого мирка старгородской жизни в бескрайний и нескончаемый путь.
В новой повести жизнь героя представляет собой цепь приключений, столь разнообразных, что каждое из них, являясь эпизодом одной жизни, в то же время может составить целую жизнь. Форейтор графа К., беглый крепостной, нянька грудного ребенка, татарский пленник, конэсер у князя-ремонтера, солдат, георгиевский кавалер - офицер в отставке, "справщик" в адресном столе, актер в балагане, и, наконец, инок в монастыре - и все это на протяжении одной жизни, еще не завершившейся.
Само имя у героя оказывается непостоянным: "Голован" - прозвище в детстве и юности; "Иван" - так зовут его татары; под чужим именем Петра Сердюкова служит он на Кавказе. И, наконец, ставши иноком зовется "отец Измаил", тем не менее всегда оставаясь самим собой - русским человеком Иваном Северьянычем Флягиным.
Создавая этот образ, Н.С.Лесков не забудет ничего - ни детской непосредственности Ахиллы, ни своеобразного "артистизма" и узкого "патриотизма" "воительницы", понадобятся ему и "выходы" (закон) Никиты Рачейского. Но к концу повествования незаметно слабеет впечатление от неприглядного облика героя и читатель видит поднимающуюся во весь рост гигантскую фигуру, благородного в поступках и бесстрашного перед лицом смерти. Впервые у писателя личность так многогранна, так свободна, так отпущена на свою волю.
Безгранично рассматривается художественное пространство повести, и мотив дороги, возникающий в "Соборянах" и "Запечатленном ангеле": становится теперь ведущим. Корела, Орловщина, Подмосковье, Карачев, Николаев, Пенза, Астрахань, Каспий, Курск, Кавказ, Петербург. Соловецкие острова - такова "география" повести, определившаяся путями-дорогами Ивана Северьяныча Флягина. В самом странничестве лесковского героя есть глубочайший смысл; именно на дорогах жизни вступает "очарованный странник" в контакт с другими людьми, нечаянные эти встречи ставят героя перед проблемами, о самом существовании которых он прежде и не подозревал.
В обрамлении к рассказу Флягина возникает ситуация, знакомая по "Запечатленному ангелу" ситуация случайного объединения людей (ситуация, которая станет господствующей в "Очарованном страннике"): "Мы плыли по Ладожскому озеру от острова Коневца к Валааму и на пути зашли по корабельной подробности в пристань к Кореле". Героем повести, ее настоящим центром становится один из пассажиров, неожиданно вступивший в разговор. Иван Северьяныч Флягин с первого взгляда поражает своей оригинальностью: "Это был человек огромного роста, со смуглыми открытым лицом и густыми волнистыми волосами свинцового цвета; так странно отливала его проседь... он был в полном смысле слова богатырь, и притом типический, простодушный, добрый русский богатырь, напоминающий дедушку Илью Муромца в прекрасной картине Верещагина и в поэме графа А.К.Толстого. Казалось, что ему бы не в рясе ходить, а сидеть бы ему на "чубаром" да ездить в лаптищах по лесу и лениво нюхать, как "смолой и земляникой пахнет темный бор". Флягина невозможно не заметить на маленьком пароходе.
История о сосланном в эти места дьячке, повесившемся от скуки, не вызывает ни у кого из слушателей ни удивления, ни сострадания, настолько она обычна. Единственное, о чем сокрушается один из пассажиров, суеверный купец, "что дьячку за самоубийство на том-то свете будет", так как за самоубийц "даже молиться никто не может". Новая точка зрения оказывается неожиданной - богатырь-черноризец утверждает, что есть такой человек, который все их положения самым легким манером очень просто может поправить". Таким человеком оказывается " попик-прегорчайший пьяница, которого чуть было не расстреляли". В рассказе Флягина "запивашка" - попик собирается наложить на себя руки, чтобы спасти семью. И этот человек оказывается истинным праведником, угодным богу: "Этакий человек всегда таковым людям, что жизни боренья не переносят, может быть полезен, ибо он уже от дерзости своего призвания не отступит и все будет за них создателю докучать и тот должен будет их простить".
За внешним комизмом рассказа скрывается проблема: кто такие самоубийцы-самоуправцы, самовольно распоряжающиеся дарованной богом жизнью, или мученики не перенесшие "борения жизни". Тема самоубийства помогает поставить вопрос о степени зависимости человеческой личности от неблагоприятных житейских положений. Не случайно она снова и снова возникает на страницах повести как сигнал общего неблагообразия, неблагополучия жизни. Трижды на разных этапах своего жизненного пути рассказчик приходит к мысли покончить с собой. Хочет наложить на себя руки, переживая странное крушение любви, красавица цыганка Груша. В лесу у монастыря удавился какой-то "жид". Каждый из этих эпизодов важен не только сам по себе, но и как частица целого - русской жизни в ее специфически национальном выражении.
Рассказ об укрощении коня как будто вовсе не связан с двумя предыдущими, но его финал - гибель укрощенного коня ("... гордая очень тварь был, поведением смирился, но характера своего, видно, не мог преодолеть") снова вызывает в памяти смерть ссыльного дьячка. И здесь и там налицо насилие над свободным от природы существом. И человек и животное, проявившие непокорство, сломлены и не могут этого перенести.
Художественная мысль о необходимости борьбы с жизнью и разных последствиях сопротивления ей не замыкается в этих трех категориях. Можно обнаружить ее следующее звено в характеристике диких коней, покупаем