Природа и закономерности международных отношений

А.В.Торкунов

Кардинальные перемены, происшедшие в мировом развитии на рубеже 1980 - 1990-х годов, со всей остротой поставили как перед исследователями, так и перед политиками вопрос о характере и закономерностях международных отношений. Падение Берлинской стены стало символом окончания холодной войны. Однако, вопреки оптимистическим ожиданиям некоторых идеалистически настроенных политиков и части научной общественности, за ним последовали не сближение Востока и Запада на основе универсальных ценностей и не становление общемирового сообщества, основанного на принципах взаимопомощи и сотрудничества всех со всеми, а совсем иные события, во многом неожиданные как для практических политиков, так и для научного сообщества. Среди них распад СССР и возникновение на политической карте мира новых независимых государств, разрастание этнических конфликтов и усиление сепаратистских тенденций на фоне роста глобальной взаимозависимости, приобретение международным терроризмом угрожающих масштабов, наконец, подрыв всей прежней структуры международной безопасности.

Начавшийся распад прежней системы международных отношений, а также основанного на ней миропорядка поставил множество сложных вопросов перед учеными, экспертами и государственными деятелями. Под сомнением оказались все прошлые завоевания теоретической мысли и сложившиеся за полвека стереотипы международно-политической практики. Возникла настоятельная необходимость переосмысления базовых понятий науки. Это коснулось прежде всего такого исходного понятия, как «международные отношения», ибо от понимания того смысла, который в него вкладывается, зависит и международная деятельность политиков. С другой стороны, подобное переосмысление потребовало признания изменения роли государства и влияния других нетрадиционных участников международных отношений.

Неожиданность глобальных перемен для международно-политической науки, непредвиденность их характера привели к двум важным выводам, касающимся представлений о природе международных отношений. Первый из них - довольно пессимистический - состоит в том, что, несмотря на теперь уже относительно немолодой возраст науки о международных отношениях(1), она не только не накопила достаточных знаний об изучаемом ею объекте, но вынуждена даже сомневаться в самом его существовании. Иначе говоря, появились сомнения в том, что природа и закономерности международных отношений имеют свою специфику, отличающую их от других видов общественных взаимодействий. Это еще больше укрепляет позиции тех, кто прежде считал невозможным создание единой универсальной теории международных отношений, правильность положений которой могла бы подтверждаться или опровергаться самими событиями и фактами международной жизни. Согласно взглядам стоящих на этих позициях, международные отношения настолько многообразны, в них принимают участие настолько разные социальные субъекты, что общие теоретические выводы, а тем более достоверные прогнозы здесь маловероятны. Вот почему следует отказаться от всяких попыток создания единой теории международных отношений. (Отметим, что подобные взгляды были широко распространены и раньше.)

Однако именно с многочисленными конкурирующими теориями связан второй вывод, который может быть сделан на основе оценки ситуации, складывающейся сегодня на международной арене. Он состоит в том, что взаимная критика различных теоретических традиций, парадигм, концепций и теорий вовсе не приводит к их разрушению и исчезновению. Напротив, она заставляет ученых пересматривать накопленный багаж знаний, способствует взаимному обогащению их взглядов и, таким образом, общему продвижению науки о международных отношениях в познании своего объекта, его природы и закономерностей. Это означает, что при анализе вопроса о природе международных отношений и их закономерностей нам не избежать рассмотрения противоположных теоретических позиций.

Природа международных отношений

Многообразие существующих сегодня в международно-политической науке теорий и взглядов в конечном счете может быть сведено к трем известным парадигмам: реалистской (включающей в себя классический реализм и неореализм), либеральной (традиционный идеализм и неолиберализм) и неомарксистской, каждая из которых исходит из своего понимания природы и характера международных отношений. Эти парадигмы, естественно, не исчерпывают содержания теории международных отношений. Последние два десятилетия отмечены интенсивным развитием в ее рамках таких направлений как транснационализм и институционализм, конструктивизм и постмодернизм, все более самостоятельное значение приобретают международная политическая экономия и социология международных отношений; различия, и нередко довольно существенные, имеются и в рамках самих указанных парадигм. В то же время наиболее распространенными и на сегодняшний день остаются именно указанные парадигмы, а сердцевинной дискуссией по вопросам теории международных отношений, во многом определяющей пути ее развития, остается дискуссия между неореализмом и неолиберализмом. Это дает основания не только рассматривать указанные выше три парадигмы как «базовые» для международно-политической науки, но и анализировать на их основе и само состояние последней.

Центральными для теории политического реализма, одним из самых авторитетных представителей которой стал в 30-е и особенно в послевоенные 40-е годы Г. Моргентау, являются «понятие интереса, определенного в терминах власти», и связанные с ним понятия баланса сил, геополитической стратегии и т.п. В неореализме, основные идеи которого сформулировал в конце 70-х годов К. Уолц, эти акценты несколько смещены. Отстаивая структурное понимание силы, неореализм не сводит ее к военному компоненту, а включает в нее также экономическую, информационно-коммуникативную, научную, финансовую и производственную составляющие. В нем нашли место и другие новые для этой парадигмы положения, например о взаимозависимости, о внетерриториальной сущности нового, гораздо более эффективного, чем прежний, типа власти - власти над идеями, кредитами, технологиями, рынками и др. И все же сама суть реалистического подхода с характерным для него пониманием мировой политики как бескомпромиссной борьбы государств за власть и влияние остается прежней.

Одним из исходных для политического реализма является положение об анархической природе международных отношений. С этой точки зрения, именно анархичность отличает их от внутриобщественных отношений, построенных на принципах иерархии, субординации, господства и подчинения, формализованных в правовых нормах, главной из которых является монополия государства на легитимное насилие в рамках своего внутреннего суверенитета. Анархичность же международных отношений, по мнению сторонников политического реализма, проявляется в двух главных аспектах. Во-первых, это отсутствие общего правительства, единой правящей во всем мире структуры, распоряжения которой были бы обязательны для неуклонного исполнения правительствами всех государств. Во-вторых, это неизбежная для каждого государства необходимость рассчитывать только на себя, на собственные возможности в отстаивании своих интересов. Приверженцы парадигмы политического реализма исходят из того, что при отсутствии верховной власти, правовых и моральных норм, способных на основе общего согласия эффективно регулировать взаимодействия основных акторов, предотвращать разрушительные для них и для мира в целом конфликты и войны, природа международных отношений не претерпела существенных изменений со времен Фукидида. Поэтому следует оставить все надежды на реформирование данной сферы, на построение международного порядка, основанного на правовых нормах, коллективной безопасности и решающей роли наднациональных организаций. Никто, кроме самого государства (в лице его политического руководства), не заинтересован в его безопасности, укрепление которой - а следовательно, и усиление государства, его власти как способности оказывать влияние на другие государства - остается главным элементом его национальных интересов. В рамках указанной парадигмы все это означает, что главным содержанием рациональной теории, исследующей международные отношения, остается изучение межгосударственных конфликтов и войн, а ее центральной проблемой - проблема безопасности. При этом безопасность рассматривается прежде всего в ее военно-силовом и государственно-центристском виде. В этом случае внимание концентрируется на «дилемме безопасности», в соответствии с которой чем большей безопасности добивается для себя одно государство (или один союз государств), тем в меньшей безопасности оказывается другое государство (или союз).

Несколько забегая вперед, заметим, что если первая позиция реалистов относительно анархической природы международных отношений разделяется практически всеми направлениями международно-политической науки, то этого нельзя сказать о второй позиции. Так, даже для близкой к политическому реализму «английской школы» теории международных отношений наиболее характерным всегда был анализ международной среды как относительно целостного «общества», в котором господствуют единые нормы поведения его членов - государств. В своей наиболее известной работе - «Анархическое общество» X. Булл высказывает взгляды, близкие, с одной стороны, политическому реализму, а с другой - получившему распространение в 90-е годы так называемому конструктивистскому направлению в науке о международных отношениях. При этом речь не идет об экстраполяции государственной модели. Международное «общество», с позиций сторонников «английской школы», предстает как хотя и единый, но далеко не однородный социум, поэтому теория международного «общества» не противоречит представлениям об анархичности международных отношений (хотя о степени этой анархичности ведутся интенсивные дискуссии). Следует также отметить, что она стимулирует исследование природы этих отношений.

С окончанием холодной войны авторитет политического реализма был серьезно поколеблен. Некоторые из представителей неореализма даже стали называть себя «либеральными реалистами», или же «утопическими реалистами», показывая тем самым готовность к определенному пересмотру ряда положений реалистической парадигмы, в том числе и положения об анархичности природы международных отношений. Так, Б. Бузан, не подвергая сомнению реалистический тезис о радикальном отличии политических взаимодействий в рамках государства и на международной арене, в то же время считает, что в целом природа международных отношений меняется в сторону «зрелой анархии», в рамках которой западные либерально-демократические государства способны играть роль гаранта международной безопасности, а достижения прогресса становятся доступными для всех, в том числе слабых государств и рядовых индивидов. Однако критики указывают, что если тот факт, что западные демократии не имеют никакого желания сражаться друг с другом, возможно, отчасти подтверждает тезис о «зрелой анархии», то это не относится к отношениям между ними и остальным миром. Они подчеркивают отсутствие каких-либо гарантий того, что богатые и сильные демократические державы станут помогать более слабым государствам в других регионах, когда возникнет угроза их безопасности.

В этих условиях либерально-идеалистическая парадигма международно-политической науки, как бы забытая в период биполярного противостояния, вновь привлекает внимание, приобретает самые различные формы. Многие ее сторонники соглашаются с тем, что, поскольку в международном обществе до сих пор отсутствует принудительная сила, постольку международная система и сегодня остается анархичной с точки зрения отношений господства и подчинения. Однако, как считает А. Вендт, первичность идей и возможность достижения баланса интересов означают, что анархия является следствием политики самих государств: Более того, анархичность международных отношений уже не может рассматриваться как то, что коренным образом отличает их от внутриобщественных отношений. Так, по мнению Й.. Фергюсона, несмотря на утверждения неореалистов о господстве анархии в сфере международных отношений, гораздо более правдоподобным является другое. «С беззаконием и насилием чаще всего сталкиваются в городских трущобах, в действиях организованной преступности, в этнических конфликтах, в беспорядочном терроризме и в гражданских войнах. В странах, подобных Перу и Колумбии, в целых провинциях фактически действуют не государственные законы, а законы преступного мира. И наоборот, межгосударственные войны - сегодня редкий случай, и многие сферы транснациональных отношений являются мирными и предсказуемыми». Формальные и неформальные правила игры ограничивают степень анархии в различных зонах риска, результатом чего является значительная регулярность и, как правило, преобладание отношений делового сотрудничества.

Еще больше критики высказывается по поводу второго аспекта анархичности. С точки зрения сторонников либеральной парадигмы, отношения между развитыми демократическими странами Азии, Северной Америки, Океании и Западной Европы трудно характеризовать как строящиеся по принципу «помоги себе сам». Многие якобы неизбежные последствия анархии были по большей части преодолены благодаря целому комплексу институтов, которые управляют межгосударственными отношениями и обеспечивают механизмы принятия решений. Эти институты отражают существование межгосударственного консенсуса и помогают поддерживать его, используя взаимные консультации и компромиссы, смягчающие последствия фактического неравенства государств. Более того, некоторые из неолибералов полагают, что наступил момент для нового витка в развитии мирового сообщества и что с прекращением борьбы Запада с Востоком наконец-то стало возможным развитие международных отношений на основе идеалистических концепций. Идеи сотрудничества, по их мнению, имеют больше шансов на успех, чем классические взгляды реалистов на конфликт, а также игры с нулевой и ненулевой суммой.

Другие сторонники либеральной парадигмы стремятся исследовать характер и долговременные тенденции происходящих изменений. Так, Дж. Розенау подчеркивает, что в рамках возникающей сегодня новой, «постмеждународной», политики контакты между различными структурами и акторами осуществляются принципиально по-новому. На наших глазах рождается и уже существует наряду с традиционным миром межгосударственных взаимодействий «второй, полицентричный» мир, мир «постмеждународных» отношений. Он характеризуется хаотичностью и непредсказуемостью, искажением идентичностей, возникновением новых авторитетов, переориентацией лояльностей. При этом базовые структуры «постмеждународных» отношений как бы расщепляются между этатистским и полицентрическим мирами, которые влияют друг на друга, но не находят и не могут найти подлинного примирения между собой.

Впрочем, оценивая позиции сторонников либеральной парадигмы, не следует забывать и о том, что в целом неолибералы по ключевым позициям (анархичность международных отношений, ведущая роль государства, значение власти и силы) гораздо ближе к неореализму, чем к традиционным либералам-идеалистам.

С критикой основных положений реалистической парадигмы выступает и неомарксизм. Его сторонники представляют мир в виде глобальной системы многообразных экономик, государств, обществ, идеологий и культур. Разобраться в этом сложном многообразии помогают базовые понятия «мир-система» и «мир-экономика». Последнее отражает не столько сумму экономических отношений в мире, сколько самую обширную систему взаимодействия международных акторов, ведущую роль в которой играют экономически наиболее сильные. Основные черты мир-экономики - это всемирная организация производства, рост значения ТНК в мировом хозяйственном развитии, усиливающаяся координация производственных комплексов, интернационализация капиталов и уменьшение возможностей государственного вмешательства в сферу финансов. По утверждению неомарксистов, государства, которые ранее защищали себя от внешних потрясений, сегодня превращаются в агентов, передающих национальным экономикам требования мир-экономики с целью адаптации к условиям конкуренции на мировом рынке. При этом указанные процессы, как и соответствующие структуры, являются результатом деятельности людей, продуктом истории. В то же время, подчеркивают неомарксисты, существуют и процессы, противоположные глобализации, - диверсификация экономических, политических, общественных, социокультурных и иных организаций и структур, поиски иных путей развития. Однако радикально-либеральная идеология стремится завуалировать эти процессы. Она внушает людям, что альтернативы глобализации нет, что в основе наблюдающихся на мировой арене жесткой конкуренции, дерегламентации взаимодействий и эгоизма лежит неумолимая экономическая логика.

Гиперлиберальная мир-экономика, пишет один из видных представителей неомарксизма Р. Кокс, нуждается в лидере, способном заставить уважать ее правила. После холодной войны эту роль присвоили себе США. Она позволяет им претендовать на привилегии в виде исключений из общих правил поведения на международной арене. Являясь самым крупным в мире должником, США рассчитывают на дальнейшее получение кредитов и продолжают жить, тратя гораздо больше, чем это позволяют их собственные возможности. Их лидеры объясняют это «тяжестью военной ноши», которую Соединенные Штаты вынуждены нести, защищая остальное человечество (и прежде всего западный мир) от многочисленных угроз его безопасности. На самом же деле международные отношения приобретают зависимый от США характер. Эта зависимость касается не только «маргинальных» (традиционных) периферийных зон мировой системы, т.е. слаборазвитых стран «третьего мира», не только ее «активных» или «главных» периферийных зон, какими становятся страны Восточной Азии, Восточной Европы, Латинской Америки, Россия, Индия, но и таких традиционных «центров системы», как Япония и Западная Европа. Выстраиваясь в кильватере политики Вашингтона, последние рискуют в долгосрочной перспективе обострить этим не только японо-европейское соперничество, но и смягчившиеся в последние десятилетия противоречия между западноевропейскими странами. Вместе с тем, считают неомарксисты, положение все же не так фатально, как его представляют сторонники радикал-либеральной концепции «мондиализации». Дальнейшая эволюция мировой системы во многом будет зависеть от политической воли и способности «периферийных» стран и регионов порвать с навязываемой им стратегией развития в сфере как внутренних, так и международных отношений, а также от эффективности сопротивления этой стратегии со стороны трудящихся.

Можно было бы привести и другие суждения сторонников рассматриваемых парадигм по поводу природы современных международных отношений. Однако и приведенных выше достаточно, чтобы показать, что в результате взаимной критики вырабатывается ряд общих положений, разделяемых представителями всех трех парадигм.

Во-первых, это положение о том, что, хотя анархия международных отношений и продолжает существовать и даже отчасти возрастает, возможности для их регулирования все же существуют.

Во-вторых, это тезис, согласно которому число участников международных отношений расширяется, включая в себя не только государства и межправительственные организации, но и новых, нетрадиционных акторов - международные правительственные и неправительственные организации, транснациональные корпорации, фирмы и предприятия, многочисленные производственные, финансовые, профессиональные и иные ассоциации и объединения, а также рядовых индивидов.

В-третьих, это признание всемирного характера тех вызовов и проблем, с которыми сталкиваются сегодня участники международных отношений.

Наконец, это указание на переходный характер современного состояния этих отношений.

В целом вышеизложенные взгляды на характер и природу международных отношений могут быть представлены в виде следующей схемы:

В то же время наличие общих положений не означает исчезновения различий. Признавая их, сторонники каждой из парадигм подчеркивают прежде всего те аспекты, которые наиболее близки именно ее традициям. Кроме того, если все они так или иначе влияют на практику международных взаимодействий, то одни в большей, а другие - в меньшей мере, одни привлекают внимание государственных акторов, другие - нетрадиционных. В этой связи следует подчеркнуть, что высказываемые средствами массовой информации оценки, согласно которым «фактически уже началось самоформирование системы международной безопасности, основанной не столько на теориях, сколько на частных прагматических решениях и прецедентах», вряд ли полностью соответствуют действительности. Международные акторы, принимая решения как на государственном, так и на негосударственном уровне, находятся под воздействием многочисленных экспертов и советников, имеющих те или иные теоретические предпочтения. Оценка ими ситуации и прогнозы ее развития в той или иной степени влияют на поведение международных акторов, а следовательно, и на состояние международных отношений. Новые явления в международных взаимодействиях, на которые обратили внимание сторонники либеральной парадигмы, заставили теоретиков неореализма смягчить одно из своих положений и видоизменить другие. Так, Колин Грей говорит об уменьшении значения военной силы, по крайней мере, в решении вопросов, связанных с ядерным оружием. С другой стороны, Барри Бузан и Джон Миршаймер отмечают, что сегодня неореализм должен обратить особое внимание на изучение этнических конфликтов и их влияния на трансформацию международной системы. В свою очередь, М.Бречер настаивает на необходимости анализа роли "периферийных" конфликтов (т.е. находящихся за пределами интересов великих держав). В свете высказанного отцом-основателем неореализма К. Уолцем в конце 70-х годов положения о том, что для неореализма существуют только две супердержавы, и что, соответственно, неореализм - это теория двух государств, призывы указанных исследователей выглядят как серьезные новации. В то же время быстрое крушение первоначальных иллюзий, связанных с прекращением холодной войны, актуализировало значение реалистической парадигмы. Неореализм оказался востребованным как государственными лидерами, так и оппозиционными политиками разных стран. Тому есть несколько причин.

Во-первых, многие черты современной международной ситуации создают впечатление, что после окончания холодной войны положение в мире стало гораздо опаснее и что всякое явление, которое нельзя объяснить, представляет собой угрозу. С одной стороны, широко распространенными стали тревоги и сомнения, связанные с разрегулированием прежних механизмов функционирования международных отношений, разрушением ставшего привычным за полвека своего существования баланса сил, возникновением на мировой арене новых государств и негосударственных участников международного взаимодействия, наконец, всплеском многообразных и многочисленных конфликтов нового типа. С другой стороны, все эти явления высветили неэффективность ООН и других международных организаций в деле построения нового международного порядка, основанного на верховенстве универсальных ценностей и общих интересов государств, на правовом урегулировании конфликтов и создании системы коллективной безопасности.

Во-вторых, политический реализм традиционно является эффективным инструментом в деле мобилизации общественного мнения того или иного государства в пользу «своего» правительства, защищающего «национальные» интересы страны. Тем самым он помогает ее руководству не только обеспечивать поддержку своей власти со стороны общества, но и сохранять государственное единство перед лицом внутреннего сепаратизма.

В-третьих, основные положения теории политического реализма - о международной политике как орудии борьбы за власть и силу, о государстве как главном и по сути единственном действующем лице этой политики, которое следует принимать во внимание, о несовпадении национальных интересов государств и обусловленной этим неизбежной конфликтогенности международной среды и др. - оказались востребованными политической элитой Запада и прежде всего Соединенных Штатов. В США политический реализм позволяет трактовать международные отношения в соответствии с американскими представлениями о международном порядке как о совокупности совпадающих с национальными интересами Америки либеральных идеалов, которые она призвана продвигать, опираясь, если необходимо, на использование экономической или военной силы. В других странах (как, впрочем, и в самих США) политические элиты привлекает то положение теории политического реализма, в соответствии с которым единственным полномочным и полноправным выразителем национального интереса государства на международной арене является его правительство, обладающее на основе суверенитета монопольным правом представлять внутреннее сообщество, заключать договоры, объявлять войны и т.п.

Наконец, в-четвертых, немаловажную роль в сохранении основных понятий политического реализма в лексиконе государственных и политических деятелей играют представители генералитета и военно-промышленного комплекса, многочисленные эксперты и советники как силовых ведомств, так и высших государственных руководителей, «независимые» частные аналитические центры и отдельные академические исследователи. Представители влиятельных социальных групп стремятся либо сохранить свою власть, свой статус, либо удовлетворять спрос на рынке государственных идеологий и притом воздействовать на его формирование. И в том, и в другом случае наиболее подходящими в период нестабильности международных отношений оказываются алармистские мотивы, рассуждения на тему возрастающих угроз как мировой системе в целом, так и Западу, и США в частности. В этом контексте широко используются снова вошедшие в моду геополитические построения, многообразные сценарии грядущего миропорядка и т.п.

Разумеется, сказанное не означает, что все сценарии или исследования, о которых идет речь, не имеют отношения к действительности. Напротив, чаще всего они опираются на весьма добротный анализ современного международного положения и внешнеполитических интересов соответствующих стран. В то же время односторонняя ориентированность таких исследований, их идеологическая ангажированность вполне очевидны.

Приведем в качестве примера две концепции, которые получили, пожалуй, наиболее широкий резонанс и к которым иногда ошибочно сводится многообразие выдвинутых за эти годы положений об изменении природы международных отношений. Речь идет о «конце истории» Ф. Фукуямы и «столкновении цивилизаций» С. Хантингтона. Внешне они выглядят как конкурирующие, даже как противоположные. Действительно, у Фукуямы речь идет о триумфе западных ценностей, всеобщем распространении плюралистической демократии, идеалов индивидуализма и рыночной экономики. Хантингтон же говорит о нарастающей угрозе с Юга, связанной с усилением мусульманской и конфуцианской цивилизаций, чуждых Западу и враждебных ему. Однако по своей внутренней сущности они весьма близки. В обоих случаях в основе теоретических построений лежит этно-, а вернее, западо-центризм, связанный с созданием образа врага, роль которого призваны играть все те, кто так или иначе противится унификации образа жизни и мыслей по западному образцу, кто отстаивает свои национальные или цивилизационные особенности. Обе концепции имеют самое прямое отношение к установкам власти и легитимации мероприятий, основанных на устаревшем понимании международной безопасности, что указывает на их прямую связь с парадигмой политического реализма.

В этом свете обращает на себя внимание, что обе названные концепции исходят в своей трактовке природы международных, отношений именно из распределения силы и решающей роли насилия в мировой политике. В обеих концепциях рассуждения о необходимости сохранения мира и демократии выливаются в апологию однополярного мира под эгидой США или же в поиски врага, утраченного с окончанием холодной войны.

Подобные взгляды характерны и для других видных экспертов и советников, обслуживающих внешнеполитические государственные структуры Запада. Так, по мнению Зб. Бжезинского и Ч. Краутхамера, важнейшим следствием победы Запада над Советским Союзом в холодной войне и исчезновения одной из двух сверхдержав является то, что ответственность за судьбы мира ложится на оставшуюся единственной сверхдержаву - США, а ее возможности позволяют обеспечить не только защиту, но и распространение ценностей демократии, индивидуализма и рыночного общества во всем мире. Наступление Pax Americana продемонстрировал уже вооруженный конфликт в зоне Персидского залива, в результате которого стало ясно, что миру придется согласиться с мягкой американской гегемонией, утверждает Бжезинский. Близких позиций придерживается и Г. Киссинджер, хотя он не столь прямолинеен в их обосновании. С его точки зрения, победа США в холодной войне возлагает на них нелегкую, но вполне посильную миссию единственного лидера в поддержании равновесия сил в мире. В то же время он выступал против ведущей роли США в экспансии НАТО, полагая, что это дело прежде всего самой Западной Европы.

Если же обратить внимание на то, что вышеуказанные авторы, по справедливому замечанию К. Брутенца, формируют у своих читателей подозрения в отношении России, то становятся более понятными и настойчивые попытки изолировать ее от «цивилизованного мира» путем заполнения «вакуума силы», в том числе и посредством расширения НАТО.

Таким образом, рассмотрение современных представлений о природе международных отношений обнаруживает достаточно неоднозначную картину. Несмотря на огромные тиражи публикаций с изложением указанных представлений и их популярность среди определенного круга политиков, а также несмотря на широкий резонанс в академических кругах, они все же не являются для них ни репрезентативными, ни, тем более, единственными или господствующими. Вот почему знакомство с ними не должно служить основой для выводов о состоянии международно-политической науки и заслонять необходимость изучения действительного многообразия существующих воззрений на природу международных отношений и закономерности их эволюции.

Закономерности международных отношений

Проблема закономерностей международных отношений остается одной из наименее разработанных и наиболее дискуссионных в науке. Это объясняется прежде всего самой спецификой данной сферы общественных отношений, где особенно трудно обнаружить повторяемость тех или иных событий и процессов и где поэтому главными чертами закономерностей являются их относительный, вероятностный, непредопределенный характер. Главными признаками социальных законов, объединяющих их с законами природы, считаются наличие строго определенных условий, при которых их проявление становится неизбежным, а также частичная, приблизительная реализация условий, при которых действует закон. Подчеркнем в этой связи, что степень этой приблизительности в сфере международных отношений так велика, что многие исследователи склонны говорить не столько о законах и закономерностях, сколько о вероятности наступления тех или иных событий. Но и тогда, когда наличие закономерностей не подвергается сомнению, существуют разногласия относительно их содержания. Как и в предыдущем разделе, мы сначала рассмотрим здесь соответствующие положения различных теоретических парадигм, а затем попытаемся вычленить те общие закономерности, которые не вызывают сомнения (хотя и могут трактоваться по-разному) ни у либералов и «транснационалистов», ни у неомарксистов и сторонников мир-системного подхода, ни у реалистов и неореалистов.

Одной из наиболее привлекательных черт теории политического реализма стало стремление обосновать мысль о том, что в основе международной политики лежат объективные и неизменные законы политического поведения, корни которых следует искать в самой человеческой природе. Центральное понятие политического реализма - «интерес, определенный в терминах власти», - связывает существование законов международных отношений с потребностями людей в безопасности, процветании и развитии, которые и должно защищать государство в своей внешнеполитической деятельности. О стремлении к научной объективности говорит и другое положение политического реализма - о необходимости рассматривать международные отношения не с точки зрения какого-либо идеала, сколь бы хорош он ни был, а с точки зрения сущности всякой - в том числе и международной - политики. «Международная политика, подобно любой другой политике, есть борьба за власть; какой бы ни была конечная цель международной политики, ее непосредственной целью всегда является власть», - пишет Г. Моргентау. Не отрицая необходимости создания гармоничного и мирного международного порядка, основанного на демократии, универсальных ценност