Феноменологическая социология

Доклад студента группы СП-1-99 Каледина Олега на тему: «ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКАЯ СОЦИОЛОГИЯ А.ШЮЦА»

Большое воздействие на развитие ряда разделов современной социо­логии Запада оказала так называемая феноменологическая социология, оригинальная версия которой была разработана австрийским (до 1938 г.) философом и социологом, профессором социологии нью-йоркской школы социальных исследований АльфредомШюцем (1899-1959).

Опираясь как на учение Э. Гуссерля, так и на идеи М. Вебера, Дж. Г. Мида, А. Бергсона, У. Джеймса, Шюц в своем основном труде «Феноменология социального мира» (1932) выдвинул собственную концепцию понимающей социологии, пытаясь решить применительно к сфере социального знания по­ставленную Гуссерлем задачу - восстановить связь абстрактных научных по­нятий с жизненным миром, миром повседневного знания и деятельности.

Эта новая социология оказа­лась, по сути дела, систематическим описанием, с точки зрения дейст­вующего индивида, структур социального мира, каким он является в ходе и посредством самой этой деятельности, или, другими словами, она оказалась систематическим описанием познания социального мира в процессе деятельности. Подходя с этой последней точки зрения, со­циологию Шюца по сраведливости можно назвать социологией позна­ния. Шюц проводил свою позицию весьма последовательно, просле­живая процесс социального познания от субъективно подразумеваемо­го смысла изолированного действия до претендующих на объектив­ность понятий социальных наук. Тем самым он пытался связать науку со здравым смыслом, с миром повседневного знания и опыта (некото­рые из вариантов феноменологической социологии, основывающиеся на идеях Шюца, не случайно носят имя "социологии повседневности"). Выявление такой связи крайне важно, но в то же время и опасно, ибо оно лишает науку свойственной ей ауры объективности и исключи­тельности и показывает, что обыденное и научное познание социаль­ного мира в принципе неразделимы. Научное познание тем самым релятивизируется. В обнаружении, систематическом анализе и изложе­нии этого достаточно двусмысленного факта состоит главная заслуга Шюца в области теоретической социологии.

Из многочисленных философских и социологических концепций Шюца остановимся на трех, оказавших наибольшее влияние на позд­нейшее развитие. Первая — это концепция природы объективности социального мира, вторая — концепция рациональности социального взаимодействия, третья — концепция повседневной реальности как реальности высшего порядка.

Размышления о природе объективности социального мира Шюц начинает с констатации кардинального факта несовместимости пози­ций, точек зрения Я и другого. Каждая индивидуальная позиция опре­деляется тем, что Шюц именует биографической ситуацией индивида. Биографическая ситуация определяется обстоятельствами рождения, взросления, воспитания, разнообразными религиозными и идеологи­ческими воздействиями и т.д. Для каждого индивида она уникальна, и именно она превращает "мир вообще", как общую для всех живущих реальность, в "мой собственный мир" каждого конкретного человека. Кроме того, биографическая ситуация создает для каждого особенную перспективу видения, где индивид оказывается как бы центром мира, "отсчитывающим" и организующим каждую интерпретацию, каждый акт понимания, исходя из и относительно этого центра.

Вместе с тем все биографические ситуации имеют между собой не­что общее: ведь они представляют собой продукт истории не только индивидуального ознакомления с миром, но и усвоенной в ходе обра­зования и воспитания "всеобщей истории" предметно-смыслового ос­воения мира. Поэтому, как говорит Шюц, каждый из моментов моего опыта, "осажденного" в биографической ситуации, с самого начала типичен, т.е. заключается в горизонте возможных подобных этому моментов опыта. А уже разделение индивидуального и общего, отбор типизирующих признаков, вообще видение чего-то в качестве общего, а чего-то в качестве особенного — это задача моей собственной ак­тивности. Источником этой активности, согласно Шугну, является мой практический интерес и "релевантность" явления, с точки зрения моих практических целей, которые, в свою очередь, определяются перспективой моих отношений с миром, моей уникальной биографическойситуацией.

Таким образом, индивид видит мир частью обобщенно (по терминологии Шюца, в типических его характеристиках), частью — в его индивидуальных свойствах. Но в каждом случае видение в целом уникально и неповторимо и (это главное) не гарантирует надежное взаи­мосогласованное протекание сложных человеческих взаимодействий.

Тем не менее, сложнейшие взаимодействия имеют место и протека­ют успешно. Повседневное мышление, пишет Шюц, преодолевает различия индивидуальных перспектив с помощью двух главных идеа­лизации.

1. Идеализация взаимозаменяемости точек зрения: «Я считаю само собой разумеющимся и предполагаю, что другой считает также, что, если я поменяюсь с ним местами и его "здесь" станет моим, я буду на­ходиться на том же самом расстоянии от объектов и видеть их в той же самой типичности, что и он в настоящий момент, более того, в пре­делах моей досягаемости будут находиться те же самые вещи, что у него сейчас»

2. Идеализация совпадения систем релевантности: «До тех пор, пока не доказано обратно, я считаю само собой разумеющимся — и пола­гаю, что другой считает также, — что различие перспектив, порожда­емые нашими уникальными биографическими ситуациями, несущест­венны с точки зрения наличных целей любого из нас, и что он и я (т е "мы") полагаем, что отбираем и интерпретируем потенциально и ак­туально общие объекты и их характеристики тем же самым или, по крайней мере, "эмпирически тем же самым", т.е. тем же самым с точ­ки зрения наших практических целей способом».

Согласно Шюцу, эти две идеализации являются орудием типизации объектов с целью преодоления и "снятия" черт своеобразия личного опыта. Ее постоянное применение порождает такое представление об объектах, которое лишено "перспективной" природы, свойственно ка­ждому, т.е. никому в частности. Это анонимное, ничье знание. Оно же воспринимается участниками взаимодействия как объективное, т.е независимое от меня и моего партнера, от того, как мы по-особенному видим мир, от нашей биографической ситуации и наших практических целей.

Другими словами, в результате применения этих идеализации воз­никает ощущение объективности воспринимаемого и концептируемого, общего мне и моим партнерам мира. Это и есть мир повседневной жизни в его самых общих характеристиках, как он воспринимается в согласии подавляющим большинством социальных индивидов. Это наш привычный "социокультурный мир". По своему генезису наши представления о нем имеют социально (т.е. посредством межчеловече­ских взаимодействий) детерминированный характер. Но в сознании са­мих индивидов он выступает как объективный, независимо от них са­мих существующий мир. Поэтому можно сказать, что объективность социального мира есть рефлексивный, социально организованный фе­номен.

Социальным взаимодействием, следовательно, будет являться то взаимодействие, которое основывается на представлениях, имеющих определенный уровень типичности. Типизируются мотивы участни­ков, типизируются, согласно мотивам, личности участников, само вза­имодействие воспринимается его участниками как типическое. В по­вседневной жизни в большинстве случаев мы имеем дело не с людьми, а с типами.

"Я предполагаю, — пишет Шюц, — что мое действие (скажем, я опускаю в почтовый ящик правильно адресованное и снабженное мар­кой письмо) побудит некоего анонимного партнера (почтового служа­щего) совершить типичное действие (выемку почты) на основе типи­ческого мотива (выполнение должностных обязанностей). Я также предполагаю, что мое представление о типе деятельности другого в основе своей совпадает с его типологическим представлением о самом себе, причем в последнее включено и типическое представление о мо­ем (его анонимного партнера) типичном поведении, основанном на ти­пичных мотивах ... В моем собственном типическом представлении обо мне самом, как о клиенте почтового ведомства, я строю свои дей­ствия так, как этого ожидает типичный почтовый служащий от типич­ного клиента".

Чем выше степень анонимности и типичности взаимодействий, чем более они стандартизованы, тем более со­гласованно, успешно, "гладко" протекает повседневная жизнь в целом.

Такой образ социального взаимодействия и социальной жизни в це­лом может казаться чересчур рациональным. Но, как показывает Шюц, нормальность, правильность, разумность, предсказуемость по­ведения в повседневной жизни имеет мало общего с рациональностью. Классическая характеристика рационального поведения дана Максом Вебером, на нее и ссылается Шюц: "Рациональное действие предпола­гает, что деятель ясно представляет цели, средства и вторичные пос­ледствия его, включая сюда рациональные представления о средствах для достижения цели, о соотношении избранной цели с другими воз­можными результатами применения этих средств, наконец, об относи­тельной важности различных возможных целей".

Для того, чтобы действие отвечало критериям рациональности, Действующий должен проанализировать (а) ситуацию начала деятель­ности, в том числе в ее специфическом биографическом преломлении, (б) состояние дел, которое предполагается в качестве цели, в том чис­ле место предполагаемой цели в иерархии своих планов, совмести­мость ее с другими целями, их возможное воздействие друг на друга (в) средства, возможности их использования, их совместимость с целя­ми, их совместимость со средствами, привлекаемыми для реализации других планов и т.д. Ясно, что действие вызовет реакцию других лю­дей. Тогда не только эти другие должны выполнить все предписания рациональности (а, б, в), но и сам действующий должен учесть в своих расчетах все их расчеты, чтобы суметь реализовать свои цели.

Таковы явно невыполнимые — и явно невыполняемые в каждом конкретном случае — условия рационального поведения. Тем не ме­нее повседневная жизнь почти полностью состоит из дийствий, кото­рые понятны, разумны, предсказуемы и в этом смысле рациональны. А это значит, что повседневная рациональность отличается от идеаль­ной, логической рациональности, как она описывалась М. Вебером и многими другими. Она основывается не на "исчислении" средств-це­лей, а на априорно данных типических структурах, которые не анали­зируются и не рассчитываются, а приняты на веру. Они представляют собой нормальную объективную среду повседневной деятельности. Эта нормальность есть повседневный эрзац научной рациональности, хотя и слывет последней.

Повседневная реальность вообще, согласно Шюцу, является реаль­ностью особого рода. Как это понимать? Выдвигая концепцию мно­жественности реальностей, Шюц опирается на идею американского философа и психолога У. Джемса о существовании многообразных миров опыта, единственным критерием реальности которых служит психологическая убежденность, вера в их реальное существование. Джеме говорит о мире физических объектов, мире научной теории, мире религиозной веры и т.д.

Шюц говорит об этих же явлениях, называя джемсовские "миры опыта" "конечными областями значений", которым люди могут при­писывать свойство реальности. "Мы называем конечной областью значений, — пишет Шюц, — некоторую совокупность данных нашего опыта, если все они демонстрируют определенный когнитивный стиль и являются — по отношению к этому стилю — в себе непротиворечи­выми и совместимыми друг с другом". Эти конечные области значений: мир научного теоретизирования и т.д.

К понятию когнитивного стиля, конституирующего тот или иной "мир", относятся следующие характеристики:

(а) особая форма активности сознания (напряженное бодрствова­ние, спокойствие созерцания, пассив­ность во сне и т.д.);

(б) преобладающая форма деятельности (физическая работа, дея­тельность мышления, эмоциональная активность, работа воображения);

(в) специфическая форма личностной вовлеченности (участвует в данной сфере человек как целостная личность или фрагментарно);

(г) особенная форма социальности (специфика переживания друго­го или других, специфика протекания взаимодействий);

(д) своеобразие переживания времени.

Следуя этим пунктам, Шюц выделяет специфику каждой из сфер реальности, т.е. конечных областей значений. Конечны эти области в том смысле, что между ними нет прямого перехода, прямой коммуни­кации, переход из одной в другую предполагает скачок, перерыв по­степенности и своеобразное шоковое переживание.

Возьмем повседневность как особую сферу реальности. Для нее ха­рактерно:

(а) бодрствующее напряженное внимание к жизни как форма ак­тивности сознания;

(б) в качестве преобладающей формы деятельности — выдвижение проектов и их реализация, вносящая изменения в окружающий мир, Шюц квалифицирует ее как трудовую деятельность и говорит, что она играет важнейшую роль в конституировании повседневности;

(в) трудящееся Я выступает как целостная, нефрагментированная личность в единстве всех ее способностей;

(г) как особенная форма социальности выступает типизированный мир социального действия и взаимодействия;

(д) как своеобразная временная перспектива — социального орга­низованное и объективированное стандартное время, или трудовое время, или время трудовых ритмов. -— Можно подвести итог, дав общее определение повседневности, как она понимается Шюцем. Повседневность — это сфера человеческого опыта, характеризующаяся особой формой восприятия и переживания мира, возникающей на основе трудовой деятельности. Для нее харак­терно напряженно-бодрствующее состояние сознания, целостность личностного участия в мире, представляющим собой совокупность не вызывающих сомнения в объективности своего существования форм объектов, явлений, личностей и социальных взаимодействий.

Для того, чтобы лучше понять специфику повседневности, взгля­нем через эти же "очки" на любую другую из конечных областей зна­чений, например на мир фантазии. Сюда может быть отнесено мно­гое: и простое "фантазирование", и измышленная реальность литера­турного произведения, и мир волшебной сказки, мифа и т.д.

Все они по всем параметрам отличаются от мира повседневности. В них превалирует совсем иная форма деятельности — не труд, мотиви­руемый окружающим миром и воздействующий на его объекты. Нап­ряженно-бодрствующая установка сознания заменена созерцательной, воображающей. Человеческое Я не реализуется в этом мире полностью, практиче­ски-деятельная его сторона остается не участвующей. Качество соци­альности этого мира снижается: в предельном случае коммуникация и понимание продуктов фантазии вообще невозможно. Наконец, здесь совсем иная временная перспектива: фантастика не живет в трудовом времени, хотя и может быть локализована в личностном и социо-историческом времени.

Мы не будем вдаваться в детали; важно, что буквально все характери­стики мира фантазии обнаруживают дефицит каких-то качеств, свойст­венных миру повседневности: внимания к жизни, деятельности, личностности, социальности. Отсюда можно сделать вывод, что мир фантазии представляет собой какую-то трансформацию мира повседневности, а не независимую по отношению к ней и равноправную с ней реальность. То же самое можно сказать и в отношении других "конечных сфер": мира душевной болезни, мира игры, мира научной теории. Анализ показыва­ет, что, являясь одной из сфер реальности, одной из конечных областей, повседневность первична по отношению к другим сферам. Шюц говорит поэтому о реальности повседневной жизни как верховной реальности, по отношению к которой прочие являются квазиреальностями.

В заключение рассмотрим, как понимает Шюц такую важную для нас сферу, как научное теоретизирование в его взаимоотношениях с повседневной жизнью.

Здесь исследователь также сталкивается с рядом "дефицитов". Пре­жде всего, конечно, дефицит деятельности. Теоретик именно в своей роли теоретика не испытывает воздействий внешнего мира и сам на него не воздействует. Его установка чисто созерцательная. Конечно, правильно говорят, что нет ничего более практичного, чем хорошая теория. Но вопрос применения теории — это вопрос, относящийся к компетенции либо самого теоретика, либо других людей уже в другой сфере — в сфере повседневных целей, задач, проектов.

Кроме того, дефицит личности. Физическая и социальная личность теоретика практически выключены, когда он занимается теоретизи­рованием. Он в это время и везде, и нигде, его личная перспектива от­сутствует. Его конкретное физическое местоположение, физическая конституция, пол, возраст, социальное положение, воспитание, харак­тер, религия, идеология, национальность — все это не имеет отноше­ния к решаемой научной проблеме.

При этом складывается своеобразная временная форма. Как для теоретика не существует "здесь", так не существует и "сейчас". Если проблема должна быть решена "сейчас" (ибо за это, скажем, будет присуждено профессорское звание), то тем самым она изымается из контекста теоретизирования и помещается в контекст повседневно­сти, а ученый оказывается выступающим в роли повседневного деяте­ля. В теоретическом же контексте проблема стоит вне времени (и про­странства) — сама она и ее решение действительны для любого времени (и места). Именно эта его вневременность придает научному теоре­тизированию свойство обратимости, в отличие от необратимости про­дуктов деятельности в повседневной жизни.

Однако в отличие, например, от области фантазии сфера научного теоретизирования определенным образом социально структурирова­на. Проблема, над которой работает теоретик, определяет систему его релевантности, диктует, какие разделы знания являются более, какие менее важными. Здесь существуют типические проблемы и типиче­ские решения. Существует социальное распределение знания — име­ются эксперты в определенных областях. Научная терминология (по­нятия-типы) выполняет функции коммуникативного посредника в мире научного теоретизирования.

Имеется, следовательно, определенное сходство в структурной орга­низации мира повседневности и мира научного теоретизирования. Но за этим сходством — фундаментальное различие, состоящее в том, что, го­воря словами Шюца, "теоретизирующее Я одиноко, у него нет социаль­ного окружения, оно стоит вне социальных связей". Отсюда сле­дует важнейшая проблема: "Как одинокое теоретизирующее Я находит доступ к миру трудовой деятельности (т.е. к миру повседневности — Л.И.) и делает его объектом теоретического созерцания?" .

Нужно сказать, что сам Шюц удовлетворительного ответа на этот вопрос не дал, он сам не нашел решения сформулированного им пара­докса. Его предложения в области теории социальных наук не выхо­дят далеко за рамки традиционного натуралистического подхода. Иск­лючение представляют два соображения. Первое: предложение рас­сматривать научные понятия как "типы второго порядка", т.е. как ти­пы повседневных типов. Второе: включение в число требований к на­учной теории так называемого постулата субъективной интерпрета­ции, состоящего в том, что "все научные объяснения социального ми­ра ... должны соотноситься с субъективными значениями действий че­ловеческих индивидов, из которых и складывается социальная реаль­ность". Это требование напоминает идею субъективной адек­ватности, характерную для методологии У. Томаса. Важное само по себе, оно, тем не менее, не стало методологическим нововведением.

Формулируя же различия между собственно феноменологией и социо­логией, Шюц акцентировал внимание на том, что «феноменологу... нет дела до самих объектов. Его интересуют их значения, конституированные деятельностью нашего разума».

В итоге для феноменолога, в отличие от социолога, данные опыта представляет собой самоданность объекта в опыте феноменолога. Социо­лог же черпает данные из иных источников, нежели его собственный ин­туитивный опыт.

Анализ свойств обыденного мышления и деятельности явился, пожа­луй, самым значительным достижением феноменологически ориентиро­ванной социологии Шюца. Он показал и доказал, что наиболее полно и последовательно человеческая субъективность реализуется в мире повсе­дневности. Повседневность - одна из сфер человеческого опыта, характе­ризующаяся особой формой восприятия и осмысления мира, возникающей на основе трудовой деятельности.

Социология Шюца не только существенно разнообразила спектр на­личных версий социологического теоретизирования на Западе, но и сумела явно обозначить принципиально нетрадиционные исследовательские гори­зонты.

Развитие феноменологической социологии после Шюца ознамено­валось огромным количеством работ его учеников и последователей, носящих в основном либо популиризаторский, либо эпигонский характер. Важным достижением, однако, стала разработка концепции так называемой этнометодологии.

Использованная литература:

1. Очерки по истории теоретической социологии ХХ столетия (от М.Вебера к Ю.Хабермасу, от Г.Зимеля к постмодернизму)/ Ю.Н.Давыдов, А.Б.Гофман, А.Д.Ковалев и др. – М.:Наука, 1994. – 380 с.

2. История социологии: Учеб.пособие/ А.Н.Еслуков, Г.Н.Соколова, Т.Г.Румянцева, А.А.Грицанов; под общ. Ред. А.Н.Еслукова и др. – 2-е изд., перераб. И доп. _ Мн.: Выш. шк., 1997. – 381 с.