Роман Проклят и убит В.П. Астафьева в контексте идейно-художественной эволоции творчества писателя (Word'2000)

МИНИСТЕРСТВО ОБЩЕГО И ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ РФ

ХАКАССКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ ИМ. Н.Ф. КАТАНОВА

ИНСТИТУТ ФИЛОЛОГИИ

КАФЕДРА ЛИТЕРАТУРЫ

ДИПЛОМНАЯ РАБОТА

Роман «Прокляты и убиты»

В.П. Астафьева в контексте

идейно-художественной эволюции

творчества писателя

Студента V курса ОЗО КИЮ

Кукарцева Ивана Юрьевича

Научный руководитель

к.ф.н., доцент

Прищепа Валерий Павлович

К защите допускаю

Зав. каф. литературы

____________________

Работа защищена в ГЭК

«___»________ 2000 г.

с оценкой ___________

Председатель ГЭК

_____________________

Члены ГЭК

_____________________

Абакан, 2000

А. Твардовский

Две строчки

Из записной потертой книжки

Две строчки о бойце-парнишке,

Что был в сороковом году

Убит в Финляндии на льду.

Лежало как-то неумело

По-детски маленькое тело.

Шинель ко льду мороз прижал,

Далёко шапка отлетела.

Казалось, мальчик не лежал,

А всё ещё бегом бежал,

Да лёд за полу придержал…

Среди большой войны жестокой,

С чего – ума не приложу, -

Мне жалко той судьбы далекой,

Как будто мёртвый, одинокий,

Как будто это я лежу,

Примерзший, маленький, убитый

На той войне незнаменитой,

Забытый, маленький, лежу.

1943

ВВЕДЕНИЕ

Когда были опубликованы первые главы романа Астафьева «Прокляты и убиты», в Молдавии, Таджикистане и Нагорном Карабахе шла война. Назревала война в Абхазии. Публикация последних глав совпала с началом войны в Чечне. Наверное, классик, живи он сегодня, создал бы такую редакцию знаменитой строфы:

Одна война сменить другую

Спешит, дав миру полчаса.

Совершенно очевидно, что этот роман написан под непереносимым впечатлением сегодняшней нашей жизни. Огню и тлену предает он не сороковые годы, а наши полувоенные девяностые. «Чтобы так написать о войне, - нашей величайшей славе и печали, - надо вконец разувериться в человечестве. Видишь страшные сцены форсирования Великой реки, а за печатными знаками слышишь астафьевский крик: «Зачем!? Ради чего, ради кого принесено столько жертв?! Ради сытого холеного вора, дорвавшегося до власти?! Ради временщиков, обуреваемых единственной страстью – как можно быстрее и как можно толще набить свою бездонную мошну?! Ради того, чтобы наши, доморощенные русские офицеры-фашисты, презрев немыслимые жертвы мировой, поднимали штандарты со свастикой и портретами Гитлера? Ради шпаны, королями разгуливающей по русским городам и весям? Ради того, чтобы атомной бомбой и бандитским обрезом быть пугалом всему миру?! Да будьте вы все прокляты! … Убиты! …»^¹.

Своего рода В.П. Астафьев создал новый апокалипсис, и человеку неподготовленному, с незакаленной психикой нечего делать ни в первой книге романа, ни во второй.

Если в первой книге «Чертова яма» царят мат и смрад, то во второй части «Плацдарм» - смерть. Если в первой – похабщина и гнусность солдатской тыловой жизни, то во второй – расплата за содеянное. В. Астафьев расплачивается с десятками тысяч. Ему нет разницы между достойным майором Зарубиным и зэком Шороховым, доктором – интеллигентом Сабельниковым и его «товарищами по оружию» из штрафной роты, славным связистом Лешкой Шестаковым и безымянными солдатами, канувшими на дно Великой реки, - все они – герои, и все они – «прокляты и убиты».

Цель его книги, как бы, сводится к тому, что бы расплатиться со всеми, кто прикоснулся к этому смраду. В уста Коли Рындина автор вкладывает фразу, доказывающую эту мысль: «… все, кто сеет на земле смуту, войны и братоубийство, будут прокляты и убиты».

В дипломной работе мы пытаемся решить три основные задачи:

рассмотреть идейно-эстетическое своеобразие прозы В.П. Астафьева на примере романа «Прокляты и убиты»;
раскрыть смысл нравственно-философской проблематики романа и его основных образов;
определить место романа в контексте творческой эволюции писателя.

Проза Астафьева, отливается ли она в сюжетное повествование или лирический рассказ-раздумье, - это всегда размышление о нашей жизни, о назначении человека на земле и в обществе и его нравственных устоях, о народном русском характере и о способности натур живых и деятельных п р о р а с т а т ь через обстоятельства как бы ни были они тягостны, и выходить из испытаний, обогащаясь нравственно и сохраняя, как говорится, д у ш у ж и в у ю.

А.Н. Макаров

ГЛАВА 1. ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ТВОРЧЕСКОГО ПУТИ ПИСАТЕЛЯ

Виктор Петрович Астафьев родился 1 мая 1924 года в селе Овсянка близ Красноярска. Рано лишившись матери, воспитывался в семье бабушки и дедушки, затем в детском доме.

В 1941 году поступит в железнодорожную школу ФЗО на станции Енисей, после окончания которой работает составителем поездов в пригороде Красноярска. Оттуда осенью 1942 года ушел на фронт, был шофером, артразведчиком, связистом. Получил тяжелое решение.

В 1945 году демобилизовался. Восемнадцать лет прожил на Урале, в городе Чусовом. Работал грузчиком, слесарем, литейщиком. Одновременно учился в вечерней школе.

В 1951 году в газете «Чусовской рабочий» напечатан его рассказ «Гражданский человек». В 1953 году в Перми вышел первый сборник рассказов «До будущей весны».

В 1961 году окончил Высшие литературные курсы при Союзе писателей СССР. На сегодняшний день В. Астафьев один из самых читаемых писателей. Лауреат Государственных премий СССР и РСФСР^¹.

Такой нелегкий путь в литературу совершил В. Астафьев. Это человек, литературный талант которого вырос из общения с простыми людьми, тружениками. Поэтому все герои его произведений простые люди, представители народа. В. Астафьев прекрасно знает их быт, их психологию и представляет их в своих произведениях не в виде одинокой массы, а показывает их индивидуальные черты, их яркие, неповторимые характеры. Писательский облик Астафьева складывался далеко не сразу, ему самому пришлось проявить незаурядную способность прорастать через всякого рода препоны; как и другие его сверстники, ушедшие на войну чуть ли не подростками, он не был подготовлен к литературной деятельности ни достаточным учением, ни умственным воспитанием; ему понадобились годы труда, чтобы развить свой талант, что можно сделать лишь благодаря воле и настойчивости, да, разумеется, и тем условиям жизни, при которых приметить талант и поддержать его при первых же неуверенных шагах становится своего рода законом.

В часы ночного дежурства он написал свой первый рассказ «Гражданский человек». «Гражданский человек» мало чем отличался от десятков газетных рассказов о подвиге связиста, который, и будучи ранен, соединит провод. Все завершает утешительный конец: однополчане получают письмо от выздоравливающего героя. Лет через шесть Астафьев вернется к своему первенцу, и лишь тогда обрастет образной плотью сухой косяк фраз, и вдохнет писатель душу в своего Матвея Савинцева, восстановит рукописный вариант – не выздоравливать в госпитале пошлет его, а правдиво изобразит, как тяжело и мужественно умирал на поле боя русский человек, и в последнюю минуту думал, как бы посмягчить горе близких, чем бы утешить их. И назовет рассказ «Сибиряк»^¹.

Первым же действительно значимым произведением, которое представило Астафьевой широкой читательской аудитории, стала повесть «Перевал». Повесть «Перевал» появилась в 1959 году в журнале «Урал»^². Это произведение, по мнению критиков, свидетельствовать о рождении писателя, способного силой памяти воскрешать живые образы людей и окружавшей их действительности^³.

В удаче «Перевала», где впервые так вкусно и свежо, незамутненно звучит голос Астафьева, немалую роль играет то, что автор писал о том, о чем не мог не писать и о чем уже мог написать; чувствовалось, что здесь он в своей струе жизни и в той языковой струе, какою можно эту жизнь выразить. Заглавие повести символично не только для судьбы ее героя, но и как бы для автора, взявшего он открыл для себя и в себе мир, способный стать источником художественного вдохновения. С этой первой вершины внутреннему взору художника открывается обычно то невообразимое, манящее поле, которое ему надлежит обрабатывать, обещающее урожаи смоль тучные, что на то, чтобы все до последнего снопа сжать, бывает, жизни не хватает. Однажды Виктора спросили: «Как возникают сюжеты Ваших произведений – случайно, или Вы их ищите в жизни?». Астафьев написал: «Сюжет – не грибы, и искать его для меня, например, дело бесполезное. Чаще всего сюжет, если так можно выразиться, сам меня находит… Мои сюжеты, чаще всего, приходят из воспоминаний, то есть из тех времен, когда я писателем не был и не знал, что им буду, а, следовательно, и «сюжетов» искать я не мог».

Для художника сюжет только средство выражения своего представления о жизни, отношения к явлениям действительности и оценки их, для воплощения в образах его взглядов, утверждений, идей. «Перевалом» в литературу вошел писатель, который знает, что он хочет и должен сказать людям. После этого произведения было много других не менее замечательных (произведений) повестей и рассказов. В 1959 г. в альманахе «Прикамье» выходит повесть «Стародуб»^¹. Страстно и живописно, на взлете поэтического чувства, но и хаотично, противоречиво, философски смутно выплеснул в этой повести свои идеи и замыслы автор. Пронзающее сердце мироощущение человека, который хлебнул немало лиха, крутая обжигающая, как кипяток, солдатская ненависть к социальному злу, вера в способность стойких душ к сопротивлению, в необычную возвышающую силу любви, в целительное и облагораживающее влияние природы, вернее, слияния с ней, и проистекающая из этого непримиримость к тем, кто корыстно губит ее, - все то, что станет впоследствии содержанием его творчества, выразилось здесь в этом повествовании, к которому больше подошло бы определение «бывальщина», - вид в нашей литературе давно отсутствующий. «Бывальщина» - рассказ, где сугубо реалистические черты прошлого и характеры людей обретают как бы таинственность, резкий отличительный колорит, являя собой крайнее выражение личных свойств характера, - будь то удаль, спесь, любоначалие или самоотвержение.

Именно богатый жизненный опыт позволил Астафьеву написать произведения так реалистично изображающие нашу повседневную и праздничную жизнь, так глубоко и многосторонне изучить характер русского народа.

За «Стародубом» в разное время шел еще целый ряд замечательных повестей и рассказов. Эти произведения являются «корнями» художника. В них воплотились его эстетические взгляды и воззрения. В них нашла выражение его яркая неординарная личность. Это такие произведения, как «Кража»^¹, «Пастух и пастушка»^². Именно на их почве посеяны зерна, и взошли ростки произведений последних лет. Эти произведения – первый шаг к творческой зрелости писателя. Резцы для огранки его творческого «я». В этих произведениях быть выражены те общечеловеческие ценности, к которым стремится все человеческое сообщество независимо от цвета кожи и политических утверждений. От этих произведений идет четкий неизгладимый след к произведениям более последнего периода. Самым значительным из них, на мой личный взгляд, является произведение «Печатный детектив»^¹.

После прочтения этого романа в душе остается тяжелый, неперевариваемый душой осадок, который не забыть и не вытравить читателю, прочитавшему роман, может показаться, что написать роман, похожий на астафьевский, довольно просто. И это действительно так, принцип «стержня», на который нанизывается отдельные эпизоды, не нов в литературе. Казалось бы, выписывай современную «свободную прессу», читай регулярно судебные очерки. Выдумай стержневидный сюжет и нанизывай на него страшные истории.

Да, написать роман, «похожий» на астафьевский, довольно просто, но «похожий» - это не значит вовсе «такой же», а вот «такой же» написать невозможно. Поначалу кажется, что центральным действием является незамысловатая жизнь бывшего милицейского работника Леонида Сошнина, на самом же деле «стержень» в романе – это авторское устойчивое настроение, которое формировалось самой жизнью, насквозь прожгло его судьбу и затем вновь ушло в самою жизнь. Поэтому-то написать «такой же» роман невозможно, ибо для этого нужно было предварительно выстрадать и «Последний поклон», и «Кражу», и «Пастуха и пастушку»…

«Печальный детектив» не продолжение этих произведений, а развитие того устойчивого настроения, которое когда-то и сделало Виктора Астафьева писателем, казалось бы, вопреки складывающейся судьбе. Может быть, кому-то и покажется, что роман «Печальный детектив» слишком жесток, а автор равнодушен к чужому горю и к чужим бедам: с калейдоскопической быстротой рушатся семьи, бросают детей, совершаются всякие, в том числе и тяжелые, преступления, а автор вроде бы остается спокоен.

Неужели тем же автором писались лирическо-проникновенные «Последний поклон» и «Пастух и пастушка»? но вспомните: уже и тогда он говорит самую страшную правду просто и обыденно.

Как говорится, нельзя дважды войти в одну и ту же реку, точно так же нельзя встретиться с одним и тем же человеком. Река постоянно наполняется одной и той же водой, а человек – новыми чувствами, новыми мыслями, новыми сомнениями.

В повести «Кража» В. Астафьев заметит, что детское горе отчетливо. Писательское детство не совпадает с детством физиологическим, оно приходится на более позднюю пору. В писательском «детстве» горе тоже отчетливо. За плечами автора «Последнего поклона» уже стояло весьма нерадостное прошлое: сиротство, беспризорность, детдомовщина, фронт, ранения, неустроенная послевоенная жизнь… Потянуло Астафьева к перу, к чистому листу бумаги, и вдруг озарилась вся прежняя жизнь каким-то светом, идущим из нерасторможенной, как оказалось, души. Пишутся заметки, очерки, первые рассказы… И появляется, опровергая неумолимость быстротекущего времени, образ незабвенной бабушки Катерины. Есть и в «Печальном детективе» образы, на которых лежит печать глубокой авторской симпатии, но все-таки никого из них нельзя сравнить по неизбывной душевной щедрости с бабушкой Катериной…

Необходимо подойти к литературному произведению не от литературы, от нашей обыденной повседневности.

Умная природа заложила в нас вечный инстинкт взаимопритяжения людей разных полов, а детство и затем взросление человека тянется так долго, что невольно для продолжения рода человеческого необходима как естественная среда обитания – семья. И в конце своего «Печального детектива» впрямую выходит на эту, видимо, по причине своей простоты, так часто забываемою мысль: «Муж и жена… Муж с женою. Женщина с мужчиной, совершенно не зависящие друг от друга, не неподозревающие даже о существовании живых пылинок, вращающихся вместе с Землею вокруг своей оси в непостижимо громадном пространстве мироздания, соединились, чтоб стать родней родни, пережить родителей, самим испытать родительскую долю, продолжая себя и их».

Возможно, иных смутит то обстоятельство, что Виктор Астафьев, всегда отличавшийся особой чувствительностью к женщине, на сей раз изменил себе и сатирически изобразил некую деятельницу от культурного фронта Октябрину Сыроквасову и нескрываемо натуралистически-местную алкоголичку «Урну». Нет, писатель ничуть не изменит себе. Вспомним хотя бы проходные персонажи из его давней повести «Кража» - инспектора гороно Ненилу Хлобыст и завгороно Голикову, о которых другой персонаж повести, Ступинский, думает так: «Если этим дамочкам власть да волю, они устроят смех да горе». Думается, в отношении смеха тут высказан был излишний оптимизм.

В «Печальном детективе» В. Астафьев вновь возвращается к этому опасному в современном мире типу женщин, стремящихся непременно уподобиться мужчинам. Мы довольно часто и не всегда обдуманно ратуем за управление женщины с мужчиной, видя в этом непременный процесс общественного развития, забывая, что мужчина далеко не в каждом случае являет собою идеальную человеческую личность. «Урна» как раз и уподобилась вполне реальному типу мужчин, который в женской интерпретации еще более ужасен и отвратителен.

Издательский работник Сыроквасова, как и «Урна», напрочь заглушила в себе все женское, она вся ушла в видимость работы (тоже своего рода алкоголизм), полагая, будто двигает культуру, хотя на самом деле только профанировала ее. Чем-то напоминает ее и теща Сашнина, женщина энергичная, напористая, всю жизнь провыступавшая и тоже, двигавшая какой-то прогресс. Работа часто требует одной лишь профессиональной увлеченности, семья требует прежде всего души. В своем финальном публицистическом отступлении в. Астафьев продолжает развивать главную мысль романа: «От родителей –то они были переданы друг дружке всяк со своей жизнью, привычками и характером – и вот из нравного сырья нужно слепить, ячейку во многовековом здании под названием семья, как бы вновь на свет народиться… пройти вместе до могилы, оторвать себя друг от дружки с никому неведомым горем и страданием».

Обратите внимание. Во всем пространном отступлении только два слова автор написал с прописной буквы; «Земля» и «Семья». Земля – это наш всеобщий человеческий долг, где каждый находит свое начало и свой конец, вне этого дома нет нас и быть не может, а что вне его, то лежит вне нашего разума и вне нашей памяти. Семья – начало человеческого общежития, народа, государства и всего человечества в целом. В подсознании семьи лежит природный инстинкт, в сознании – духовные связи.

Мы сейчас много говорим о сознании всевозможных структур, однако нас одновременно не должно тянет к расструктурированию главнейших естественных структур. Найти хорошо известно, как много гибельной энергии выделяется при расщеплении атома, но нас здесь почему-то не останавливают никакие опасности. При расщеплении семьи тоже выявляется громадное количество дурной энергии, которая сходна по своему действию с радиацией в непредсказуемости последствий и их учетом. А что мы делаем для укрепления семьи?…

Ведь не для того привел В. Астафьев в своем романе различные жуткие эпизоды, чтобы попугать читателя, а чтобы задуматься о причинах вроде бы немотивированного озверения некоторых людей в условиях мирной жизни. От чего эта ненависть к себе по-новому? А оттого, что не была воспитана любовь к нему.

Человечество уже приготовило себе погибель извне, ядерная катастрофа способна уничтожить наш общий дом – Землю, и вопрос: «Быть или не быть?» - приобретает уже вселенский характер, но человечество подстерегает опасность и с другой стороны, изнутри. Саморазложение семьи ведет к истончению и полному отмиранию человеческих связей, без них каждый в каждом станет видеть лишь врага, природный инстинкт самосохранения возьмет верх над коллективным разумом, человечество превратится в дикую массу, где каждый найдет свою неотвратимую погибель.

«Династии, общества, империи», - заключает свое отступление автор «Печального детектива», - не создавшие семьи или поручившие ее устои, начинали хвалиться достигнутым прогрессом, бряцать оружием; в династиях, империях, обществах вместе с развалом семьи развивалось согласие, зло начинало одолевать добро, земля разверзлась под ногами, чтобы поглотить сброд, уже безо всяких на то оснований, именующих себя людьми. Человек вырвался в космос, а вы все толкуете о какой-то семье, вспоминаете древние времена…». Вот это-то и пугает автора; центробежные силы получили в наш век такое развитие, что в любой момент и все человечество может «вырваться» в космос. Причем навсегда. И это, к сожалению, не фантазия, а та вполне реальная перспектива, о которой нам напоминает каждый день.

Человек непременно связан с другими духовными связями, они-то и составляют истинное содержание человеческой жизни.

Оборванные связи продолжают жить болью, с годами боль накапливается, поэтому с годами мы и говорим о боли души как о реальной боли. Вот с этой реальной болью и писался «Печальный детектив». Роман создан на сугубо бытовом материале, но это не бытовой роман; авторское устойчивое настроение сфокусировало многие подробности жизни в прожигающий луч, он-то так больно и жжет наши чувства и разум… некоторые упрекают Астафьева в том, что он не очень-то уважительно в своем новом романе отзывается о русском характере. Что ж, если самокритика обеспечена глубокой и выстраданной личной болью, а самозащита - одной лишь амбициозностью, то я лично за самокритику. Если же усмотреть в романе выпад против интеллигенции или против собственного народа, тогда можно не только понять, но и разделить обиду части читателей. Если же роман «Печальный детектив» рассматривать как обращение ко всему народу, как национальную самокритику – то писатель прав. На это Виктор Астафьев имеет моральное право, ибо он относится к категории тех наших художников, которые, не пережив поста, не станут праздновать Пасху.

В финале романа «Печальный детектив» В. Астафьев ухаживает своего героя к чистому листу бумаги, как бы благословляя его на тяжелый писательский труд. Тема преемственности живого народного слова издавна не давала покоя писателю Виктору Астафьеву, отчетливо она прозвучала еще в рассказе «Ясным ли днем» (пусть речь там шла не о писательстве, а о песне), сегодня эта тема звучит в произведениях В. Астафьева и более открыто и более тревожно.

На протяжении многих лет Виктор Астафьев в своих произведениях ставил самые животрепещущие проблемы, разрешения, которых он сознательно не дает, заставляет читателя самого задуматься над решением этих проблем. Он задумывается над истоками появления человеческой жестокости, которая стала настоящей язвой нашего общества, над социальной неустроенностью, над таким загадочным и неповторимым феноменом – «русским характером». Во всем его творчестве, и раннем и в произведениях последних лет, большая вера в человека, в его нравственную силу. В своих повестях и рассказах автором были затронуты те нравственные проблемы, которые всегда будут волновать человечество. Он задолго до перестройки и гласности сумел смело выразить свою позицию в отношении негативных сторон нашей жизни. Его герои – это люди с периферии, психологию этих он познавал в прямом общении с простыми людьми, благодаря которым еще не разрушилось до сих пор наше государство. В. Астафьев в своем творчестве гуманнистичен, он любит человека, и пытаться своими произведениями улучшить нашу жизнь, сделать нас чуть добрее друг к другу, чуть внимательнее к другим людям, их бедам и радостям, прислушаться к их проблемам.

Ах, война, война… Болеть нам ею – не переболеть, вспоминать её – не перевспоминать!

В.П. Астафьев

ГЛАВА 2. ИДЕЙНО-ЭСТЕТИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ

ПРОЗЫ В. АСТАФЬЕВА 90-Х ГОДОВ

2.1 ПРОБЛЕМА ВЫБОРА МЕЖДУ СОВЕТСКИМ ПАТРИОТИЗМОМ И

ХРИСТИАНСКОЙ СОВЕСТЬЮ

В соответствии с христианской традицией ставится вопрос о наказании Божием русских людей советского периода. В этом романе впервые художественно рассматривается проблема, не загромождаемая военными поражениями и удачами советского орудия. Ведь Россия впервые вела отечественную войну, не являясь христианским государством. «Не православный крест, а сатанинская звезда была нашим официальным путеводным знаком в этой войне Красные знамена и комиссары вели нас в бой, а также та самая партия, которая сокрушила перед этим христианскую Россию?»^¹.

У понимает это малограмотный солдат, старается выкарабкаться из этой «чертовой ямы», но еще очень глубок омут. «Смерть мне гадская от Бога назначена, оттого, что комсомольчиком плевал я в лик его, иконы в костер бросал, кресты с Перхурьевской церквы веревкой сдергивал, золоту справу в центры отправлял… Вот она, позолота, святая, русская на погоны пошла, нехристей украсила», - признается дед Финифатьев Лехе Булдакову, предрекая свою ужасную смерть: смерть от Бога, который так и не смог его простить. «Прощения прошу у ево (Бога) день и ночь прошу, но он меня не слышит».

Немецкий фашизм к началу войны для Большей части населения был просто пугалом. Образ врага, создаваемый младшим лейтенантом Щусем, не находит никакого отклика у старообрядца Кольки Рындина. «…Товарищ боец! Перед тобой враг, фашист, понятно? … Если ты его не убьешь, он убьет тебя». Коля же никак не может понять в себе злобы: «На все воля Божья». И не только он один думает так, считая немца таким же человеком. Астафьев и иронизирует по этому поводу над всем русским народом («Русские отчего-то очень любят дураков, жалостливо к ним относятся, сами дураки, что ли?») и в тоже время восхищается «отходчивым народишком», который сумеет и обогреть и отдать последнее («Заполз Лемке с отмороженными ногами на тусклый огонек в крестьянскую землю, в обобранную войной избушку, старая русская женщина, ругаясь, тыча в его запавший затылок костлявым кулаком, отмывала оккупанта теплой водой, смазывала руки его и ноги гусиным салом, перевязывала чистыми тряпицами и проводила в дорогу, сделав из полки подобие костыля, перекрестив его вослед»).

Теплится еще в сердцевине человека христианская мораль. Но карает Бог «невиданной карой», истребляя российский менталитетный дух и превращая «скопища людей» в «скотину», «животных», заживо лишаемых христианской души.

Роман организован вокруг проблемы: разлада между патриотизмом и христианской совестью. «Противоположность военного дома перед государством, солдатской чести и христианского мировидения – реальность этого художественного мира. Если советский суд противоположен Божьему суду как заведомо неправедный («…суд здесь не Божий, а советский»), значит, защищать антихристианское государство (то есть советских учителей, советских врачей и так далее) в определенном – страшном – смысле означает поступать против своей христианской совести»^¹. Может быть поэтому у героев Астафьева в большинстве случаев отсутствует патриотическое воодушевление? Ведь люди из сибирской глубинки едут защищать совершенно чужое им государство, с чуждыми для них ценностями.

Родина и «Бог небесный» накануне самой страшной войны в российской истории оказались враждебны друг другу. Бог мешает воевать «за Родину» Коле Рындину, ведь именно на советской Родине его «отменили», выгнали, оплевали». Глумление над Христом стало опорой нового патриотизма, отвергающего веру, царя и отечество. В солдатских массах становится распространенной советская прибаутка: «Бога нет, царя не надо, мы на кочке проживем».

Но тяжело и болезненно водила революционная идея в традиционные сознания. Об этом свидетельствуют напутствия родных перед отправкой на фронт солдат: «…усталые женщины … что-то привычное наказывали, говорили то, что век и два века назад говорили уходящим на битву людям … крестя украдкой служивого, взнося молчаливую молитву Богу, вновь в сердце вернувшемуся…». Старшина Шпатор тоже не потерял традиционного мировоззрения: «Простите меня, дети, простите! … Не уносите с собою зла … С Богом!». Сильно боялся старшина, что советское перевоспитание душу живую убьет, погасит в ней «быдловое существование», свет добра, справедливости, достоинства, «уважения к ближнему своему, к тому, что было, есть в человеке от матери, от отца, от дома родного, от родины, России, наконец, заложено, предано, наследством завещано?».

Такая стойкость хоть и малой части народа дает возможность возвращения Бога, преодоления разрыва между традиционным русским патриотизмом и христианской совестью, «дарует надежду, что дикий огонь, зажженный провозгласителями передовых идей, возможно-таки «погасить»^¹.

2.2. ОСНОВНЫЕ ХАРАКТЕРЫ В РОМАНЕ

Перейдем непосредственно к рассмотрению сюжета романа и основных образов книги.

В. Астафьев любит своих главных героев. Так он проводит через все повествование книги Колю Рындина, всячески обыгрывая габариты, аппетит, а главное, неистребимое добросердечие своего героя, безотказное и бескорыстное трудолюбие и верность товариществу, неизбывную силу. Вот, например, Коля сладко всхрапнул на политзанятиях, убаюканный блудословием замполита Мельникова: «Своды карантина огласил рокот – не иначе как камнепад начался над казармой, кирпичная труба рассыпалась и рухнула, покатилась по тесовой крыше».

Вот он вместе с нашим знакомцем – таким же долговязым Лехой Булдаковым – тщетно пытается натянуть на себя опасно трещащее обмундирование: «едва напялили на озябшее сырое тело… белье, гимнастерки, штаны же натянуть не смогли, шинели до колен, рукава едва достигали локтей, на груди и на брюхе не сходились… насунули в ботинки до половины ноги, ходили на снятых задниках, отчего сделались еще выше. Еще нелепей, да и стоять не смогли – шатало».

«Дома, в Верхней Кужебаре, Коля Рындин утром съедал каравай хлеба, чугунок картошки или горшок каши с маслом, запивал все это кринкой молока. За обедом он опоражнивал горшок щей, сковородку драчены на сметане или картошки с мясом либо жаровню с рыбой и на верхосытку уворачивал чугунок паренок из брюквы, свеклы или моркови, заливал все это крепкое питание ковшом хлебного кваса либо опять же простоквашей. На ужин и вовсе была пища обильной: капуста, грибы соленые, рыба жареная или отварная, поверху квас, когда и пиво из ржаного сусла, кулага из калины…».

Несгибаемая стойкость веры Коли Рындина – нравственное противостояние разгулу коммунистической бесовщины.

И, умножая Колины достоинства, писатель открывает нам еще одно, о котором не подозревал до прибытия в совхоз и сам могучий чалдон, пока не положила на него глаз разбитная Анька-повариха, залучившая молодца себе на постой.

«Знает только ночь глубокая-а-а, как поладили они, р-раступись ты, рожь высокая, та-айну, свя-то сохра-ани-ы-ы», - пел теперь на всю деревню Осипово народ, потому что Анька-повариха убыстрила ход, нарядная, бегала к ребенку в кухню и от ребенка из кухни, громко на все село хохотала, но главное достижение было в том, что качество блюд улучшилось, кормежка доведена была до такой калории, что даже самые застенчивые парни на девок начали поглядывать тенденциозно.

- Спасибо тебе, Коля, дорогой, порадел! – вставая из-за столов, накрытых чистыми клеенками, кланялись Коле Рындину сыто порыгивающие работники.

- Да мне-то за что? – недоумевал Коля Рындин, но, разгадав тонкий намек, самодовольно реготал. – У-у, фулюганы!»

«Испытание молодых людей казармой» - так определяет главный сюжет книг Игорь Дедков, который с нетерпением встретил астафьевское произведение. В 21-й запасной пехотный полк (номер и дислокация части подлинные) по воле автора вместе с очередным пополнением (призывники 1924 года рождения) прибывает и читатель, а потом вместе с ними, уже во 2-ой книге, отправляется на фронт. У читателя и у критиков остаются яркие, будоражащие впечатления после всех испытаний, выпавших на голову восемнадцатилетних юнцов. Критики (Л. Анненский, А. Немзер) восприняли изображаемое как «лагерь», «лагерный ад», «преисподнюю», «первозданную пещеру», как проступающий «мрачный опыт ГУЛАГа». («За что на нас война? Где причина? За какой грех пришло это возмездие? Что же такое с людьми, с их природой, с их душой?… Что за порча окаянная уводит народ с пути?» (Л. Аннинский «Литературная газета» от 3 марта 1993 года).

Доброжелательное астафьевское веселье, вдохновляемое фигурой и прохождениями Коли, достигает в этом эпизоде своей кульминации. Здесь хохочут с писателем все, связанные с Колей, персонажи. Да и сам Коля, как мы видим, не может удержаться от самодовольного «реготанья». Мы тоже совсем уж готовы присоединиться к этой развеселой компании. Однако в последний момент спохватываемся: батюшки, а как же бабушка-то Секлетинья? Как отнесется она к столь непотребному поведению своего питомца? Ведь в глазах любого истого старовера, Коля в этой ситуации самый подлинный блудодей и греховодник, как и его невенчанная совратительница!… Неужто наш усердный молитвенник начисто позабыл о божьих заповедях под властью немудреных Анькиных чар?…

Конечно, Астафьеву виднее. Тем паче, что он, как мы уже однажды сказали, стремиться быть верными натуре. Но заноза возникающего сомнения в данном случае все же дает себя знать. Особенно имея ввиду самую главную черту Колиного характера, неизмеримо и безусловно превосходящую все прочие.

Совершенно необычен и даже неожидан в «астафьевской галерее» персонаж Ашота Васконяня. Вс. Сурганов утверждает, что есть даже основание полагать, что перед нами воссоздана фигура совершенно реального человека, который в ту далекую новобранческую зиму стал чем-то очень близок и дорог Астафьеву, памятно поразил его воображение. В известной мере это подтверждается тем, что в отличие от прочих героев романа. Васконян наделен точными «анкетными» ориентирами: отец его перед войной был в Калинине главным редактором областной газеты, мать же работала заместителем заведующего отделом культуры в тамошнем облисполкоме. Кстати, с нею Астафьев дает нам возможность познакомиться в эпизоде ее приезда к сыну во время уже упомянутой зимней «уборочной» страды»^¹.

Эта встреча проникнута интонациями, исполненными подрастающей печали. Похоже, что и мать и сын понимают, что в этом мире им больше не дано, и автор не пытается уверить нас в обратном. Вместе с тем самая возможность подобного свидания, совершенно недоступная для других призывников, убеждает нас, что Васконяны – привилегированная, или, как бы мы сказали сегодня, «номенклатурная» семья. Мальчика возили в школу на машине, по утрам он пил кофе со сливками, еду ему готовила домработница, которая была для него и нянькой и мамкой, поскольку родителям было недосуг с ним возиться. Однажды Васконян с характерной для него милой картавостью, даже сообщил новым товарищам, что у них, Васконянов, была в областном театре отдельная «ожа» (то есть ложа). «Парни-простофили» долго не могли допереть, что это такое», прокомментировал автор эту и впрямь впечатляющую деталь васконяновского житья.

Таким образом, Васконян в глазах обитателей казармы – барачных и деревенских жителей. – несомненный чужак, выходец из иной социальной и культурной среды, резко отличной и даже подсознательно им враждебной. Ко всему прочему, он еще и чужак по национальному признаку: отец – еврей, мать – армянка. И, разумеется Астафьев совершенно прав, утверждая, что, в силу всех названных причин, Васконян скорее всего был бы смят и уничтожен за одну, от силы, за две недели…

Но случилось как раз обратное. К этому долговязому, худому, доверчивому чудаку – грамотею и разумнику, по уверению писателя, «прониклись почтением имеющий тягу к просветительству Бугдаков и, как и все детдомовцы, сострадающие всякому сироте, тем более обиженному. Бабенко, Фефелов и вся их компания. Они не давали забивать Васконяна.

(«Кто плачет, кто мучается, кто умир