Леонардо до Винчи

Эпоха Возрождения. Леонардо да Винчи.

Возрождение Италии началось как раз с того события, которое известно под именем Авиньонского пленения пап. Латинский язык, как язык богослужения, сделал Рим космополитом, дозволил играть ему международную роль; люди одного направления и одного духа говорили на одном языке. Развитие европейской литературы как раз совпало с упадком латинского католичества. Живая мысль пробилась сквозь прежний мёртвый язык; летаргический сон средних веков проходил; латинский бред сменялся жизненной, гибкой речью. Явился Данте, который создал не только “Божественную комедию”, но и язык для неё. Общий поворот в мыслях и понятиях свершился. При общем подъёме духа возрождалась и старогреческая литература. Петрарка вместе с Боккаччо изучали греческих авторов, понимая, что на эллинских образцах зиждется фундамент всемирной литературы.

Во второй половине 15 столетия два новых мира открылись для Европы: один был открыт Христофором Колумбом, другой – взятием турками Константинополя; один перевернул торговлю мира, другой – вызвал религиозное брожение.

Греческая литература водворилась в Италии с помощью турецкого оружия. Латинский перевод Библии, считавшийся до тех пор непогрешимым, потерял свой авторитет при сравнении с греческими и еврейскими подлинниками. Латинское Евангелие было, по удачному замечанию, вторичным распятием между двумя разбойниками.

Около 1440 года изобретается книгопечатание. Искусство это сразу достигает удивительных результатов, и во главе нового движения стоит Венеция. За первые 30 лет книгопечатания из 10 000 изданий, вышедших в Европе, на долю Венеции приходится 2835. Правительство, сносившееся с народом при помощи церкви, теперь, с изобретением прессы, могло прийти в непосредственное с ним общение, и таким государство от церкви отделилось.

В 15 веке обстоятельства сложились так, что умственное первенство Италии стало неизбежным. Англия была занята губительной войной Алой и Белой роз, и там во всей силе царили те грубые, безумные сцены варварства и насилия, блестящие картины которого с такой гениальной силой отражаются в произведениях Шекспира. В Германии шла война гуситов, не менее жестокая, чем война роз.

Во Франции дворянство всё время не сходит с лошади; англичане господствуют в стране; общее неблагоустройство таково, что волки забегают к самому Парижу.

Феодальное право ещё охватывает всю Европу: там пьют, едят и дерутся.

Не то в Италии, - здесь новое веяние, новое государство. Здесь цветёт торговля, сюда стекаются капиталы, призрак войны не тревожит воображение. В соотношениях с соседями силу кулачного права заменяет дипломатия. После того, как античная цивилизация пала, мы здесь впервые встречаемся с обществом, которое живёт умственным наслаждением. Двор Версаля был только потомком итальянской утончённости. Учёные не таятся уже по монастырям в пыльных книгохранилищах, - их правительство вызывает на арену общественной деятельности, они становятся секретарями, министрами. Утверждается Академия философии, восстанавливаются пиры Платона. В особую залу собирается цвет учёности и искусства и здесь беседует между собой без чинов и этикета о тех вопросах, которые так часто тревожат воображение, не находя себе ответа.

Конечно, нравы и характеры общества сильно смягчились; изящная обстановка породила изящное обращение. Жизнь шла весело и шумно, каждый дом мецената и дворец был действительно приютом веселья. Итальянцы давали полный простор своей оригинальности и гибкости ума, не стесняясь никакими формальностями, сменяя ужин танцами, танцы – весёлыми загадками и болтовнёй.

Искусство было так сродне душе их; умение рисовать и знание живописи считалось необходимым. Взгляд современников на женщину отличался свежестью и простотой. Они требовали, чтобы женщина всегда была ровна, спокойна в своих манерах, всегда подчинена правилам приличия, но живость ума должна удалять её от скуки; она должна держаться середины, которая составлена бывает иногда из крайностей, но доходит до известных границ, никогда их не переступая. Недоступность женщины не есть ещё добродетель и достоинство её; зачем ей чуждаться общества, случайно услышанной свободной фразы, игривого выражения; да и вообще манеры дикой застенчивости противны в обществе. Для того, чтобы показать себя свободной и любезной, разумеется, не надо держать себя неприлично, вступать со всеми в ненужную короткость; поступать так – значит заставлять о себе думать хуже, чем надо. Если разговоры не нравятся или кажутся неприличными и если женщина умна, - она всегда сумеет с лёгким румянцем на лице свести разговор на другой предмет, более приличный. И действительно, в эпоху Медичи мы встречаем в Италии женщин огромного образования, изящного вкуса и ума, с восторгом отзывающихся на благородные теории Бембо, - о всеобъемлющей чистой любви.

Италия предоставила фламандцам заниматься будничными повседневными сценами мелкого жанра; она презирает пейзаж, не вдохновляется теми неодушевлёнными предметами, за изображения которых с таким наслаждением берётся немецкий художник. Истинный предмет искусства, по мнению итальянцев, - только человеческое тело, всё остальное, по словам Микеланджело, - пустая забава, которую можно предоставить меньшим талантам. “Для искусства нужно одно, - сказал Челлини, - уметь превосходно выписать мужской и женский торс”. И действительно, итальянцы дошли в этом до совершенства. Их человеческое тело является на картинах здоровым, энергическим, атлетическим. Оно родственно античному телу Греции; каждая мышца, каждый сустав, каждый волнистый изгиб тела изучен до мельчайших подробностей, доведён до необычайной степени совершенства.

Всякая жестокость, всё вызывающее ужас или сострадание – чуждо итальянской школе. Только в период упадка появляются в Болонье трагические сюжеты.

Мягкие, кроткие мотивы с воздушными очертаниями линий полны благородства и светлой, могучей силы таланта. Тут нет спокойного домашнего затишья, которым так часто веет от северных школ, но зато здесь вознесена человеческая личность на огромную высоту, проникнута высочайшей степенью христианской красоты и незлобия.

Леонардо да Винчи.

“Коснись своей рукой воды речной.

Она последняя из утекающей вдаль

И первая из притекающей.

Так бывает и с нашей жизнью.”

Cумерки медленно опускались над Флоренцией. В предвечерней дымке мягко светилась цветная мраморная облицовка собора Санта Мария дель Фиоре. На площади Синьории, где суровые крепостные зубцы вонзались в темнеющую глубину неба, лев Донателло сжимал в лапах окаменевшую красную лилию – эмблему города.

Около льва стоял молодой человек, погружённый в глубокую задумчивость. Высокий, удивительно красивый, он был одет в чёрный камзол и длинный тёмно-красный плащ с прямыми складками, старинного флорентийского покроя. Чёрный бархатный берет без всяких украшений и перьев подчёркивал белизну правильного, немного грустного лица. У пояса на цепочке висел маленький альбом.

Из переулка на площадь вышла весёлая группа нарядно одетых юношей. Зазвенела лютня. Затихшая площадь огласилась звуками любимой песни флорентийцев. – Присоединяйся к нам, незнакомец! – воскликнул один из юношей. – Разве ты не слышишь? “Молодость мгновенна!” - Тсс… - остановил его другой, - не мешай ему! Это наш знаменитый художник Леонардо да Винчи. Может быть, он обдумывает новую картину!

И юноши свернули в переулок.

Леонардо не повернул головы. Он пристально смотрел на лилию в лапах каменного льва. Она казалась ему воплощением Флоренции, которую он завтра покинет. И перед его мысленным взором проносились годы, прожитые в этом городе.

Леонардо родился в 1452 году. Его отец, молодой нотариус Пьеро да Винчи, вернувшись после обучения во Флоренции в родные горы, искал развлечений. Одним из них была мимолётная связь с крестьянской девушкой Катериной, в результате которой и появился Леонардо. В этом же самом году Пьеро женился на Альбьере Амадори, девушке своего круга. Сына он взял к себе. В те времена на внебрачных детей общество смотрело чрезвычайно снисходительно.

Леонардо прижился в отцовском доме очень легко. Альбьера была бездетна, а дед с бабкою только и ждали внука. Леонардо был очаровательным ребёнком: красивым, спокойным и необыкновенно милым. В доме его обожали все без исключения. С матерью он виделся редко.

Детство Леонардо протекало среди чудесной тосканской природы. Городок Винчи (местечко Альбанских горах) ютился в горном ущелье. Вверх и вниз тянулись лесистые склоны. Всё было покрыто буйной зеленью, только самые высокие гребни были голы. Оттуда, где царил дикий каменный хаос, можно было любоваться широкой панорамой, с одной стороны увенчанной лиловыми вершинами далёких Апеннин, а с другой – мягко спускавшейся к зелёным холмам славного своими башнями Сан Джиманьяно. Мальчик любил бродить по горам. В полном одиночестве карабкался он по крутым уступам, часами просиживал над обрывами, смотрел кругом и думал. Под ним паслись стада, над головой его кружились крылатые хищники. Он наблюдал всё – природу и животных – и всё запоминал. С детства воспитывались и изощрялись в нём чувство и ум. Дед заботливо следил, чтобы предоставленная Леонардо свобода не была им дурно использована. Альбьера лаской скрашивала его домашнюю жизнь. Она протекала в довольстве, без нужды в буржуазной обстановке.

Леонардо было около четырнадцати лет, когда он потерял деда и мачеху. Но ему некогда было предаваться горю. Сер Пьеро не любил терять времени. Он женился ещё раз и перебрался во Флоренцию. Провинция перестала удовлетворять его аппетиты.

Юность Леонардо совпала с первыми годами правления Лоренцо Медичи. Семейные условия продолжали быть благоприятными. Франческа Ланфредини была так же бездетна, как и первая жена сера Пьеро, и Леонардо продолжал оставаться единственным сыном отца до двадцатичетырёхлетнего возраста.

Он получил дома такое воспитание, какое получали дети в богатых буржуазных семьях: его научили кроме чтения, письма и начатков арифметики, к которой он обнаружил блестящие способности, элементарной латыни, музыке и пению. А потом пошло учение в настоящих областях, в которых мальчику было суждено подняться на самые высокие вершины.

“…Несмотря на разнообразные увлечения, он никогда не бросал рисования и лепки, ибо это были вещи, которые больше всего другого привлекали его воображение. Приметив это и приняв во внимание возвышенность его характера, сер Пьеро, захватив с собой однажды несколько его рисунков, отнёс их к Андреа Верроккьо, бывшему большим его приятелем, и убедительно просил его сказать, достигнет ли Леонардо, отдавшись рисованию, каких-либо успехов. Андреа пришёл в такое изумление, увидев, насколько замечательны первые опыты Леонардо, что посоветовал Пьеро дать ему возможность посвятить себя этому искусству. Тогда Пьеро принял решение отдать Леонардо в мастерскую Андреа”.

Так Джоржо Вазари повествует о поступлении Леонардо учеником к Верроккьо. Учение его началось в 1466 году. Леонардо было четырнадцать лет, и он мог многому научиться у Верроккьо.

Прежде всего учеников обучали ювелирному делу, арифметике, грамоте и живописной технике, а потом уже станковой живописи. Станковой живописью называют произведение, написанное на холсте или дереве, не связанное со стеной и существующее самостоятельно. Вначале такие картины писали на станке, который стоял перед художником. Станок для написания картины стали позже называть мольбертом, а название “станковая живопись” сохранилось.

Художники средневековья писали темперой – краской, разведённой на яичном желтке. Но в эпоху Возрождения всё шире стали применять масляные краски. Художники увидели, что новые краски таят в себе более широкие возможности. Они придают картине то блеск, то матовость. Наложенные тонким слоем, они прозрачны, но можно накладывать их и густыми мазками. Можно переписать или исправить уже готовую картину.

Пьеро да Винчи придумал очень хорошо, решив отдать сына в боттегу Андреа Верроккьо. Боттега Верроккьо уже давно была своего рода показательной мастерской, куда шли художники Тосканы и соседних областей, чтобы меняться друг с другом практическим опытом, делиться собственными открытиями, знакомиться с результатами чужого мастерства, чужих методов и приёмов.

Леонардо добросовестно воспринимал учение у Верроккьо, делал большие успехи, и ему стали уже поручать самостоятельные работы. Правда, его отвлекали от искусства увлечения промышленной и военной техникой и анатомией.

“Получил Леонардо заказ исполнить для портьеры, которую должны были во Фландрии выткать золотом и шёлком для португальского короля, картон с изображением грехопадения Адама и Евы в раю земном; для этого Леонардо нарисовал кистью, приёмом светотени, с бликами света, луг с бесчисленными растениями и кое-какими животными; и поистине можно сказать, что по тщательности и правдоподобию ни один талант на свете не мог бы сделать что-либо подобное. Там изображено фиговое дерево, воспроизведённое со всеми сокращениями листьев и рисунком ветвей так любовно, что ум мутится при одной мысли, что у человеческого существа может быть подобное терпение. Так же изображена пальма, у которой закруглённости плодов проработаны с таким великим и поразительным искусством, что только терпение и гений одного Леонардо могли это сделать. Произведение это, впрочем, осуществлено не было, а картон к нему, подаренный дядей Леонардо, находится в благородном доме великолепного Оттавиано Медичи”. (этот картон исчез потом бесследно.

Ученические годы кончились. В 1476 году Леонардо переехал от Верроккьо в собственную квартиру-студию. Однажды отец попросил его расписать щит. Леонардо изобразил чудовище, вылезшее из пещеры. При виде этой работы Пьеро отшатнулся, не веря, что это был тот самый щит и что изображение, которое он видел, было живописью. Эта работа показалась серу Пьеро более чем удивительной, и он тайно продал её каким-то купцам во Флоренции за сто дукатов (картина не сохранилась).

По свидетельству Вазари, Леонардо в это же время написал ещё две вещи. Первой была мадонна, позднее попавшая к папе Клименту 7. На этой картине была замечательная деталь: графин с цветами, наполненный водой. “Отпотевание воды на поверхности было изображено так, что она казалась живее живого”.

Второй была картина маслом – оставшаяся незаконченной голова Медузы “с клубком змей вместо волос”, “самая странная и причудливая выдумка, которую только можно себе представить”. Ни об одной из этих вещей мы не можем судить по-настоящему: мадонна Климента затерялась совсем, а о Медузе даёт некоторое представление копия, - если это не копия с копии, - во флорентийской галерее Уффици.

Сопоставив рассказ Вазари об этих картинах с тем, что даёт изучение ангела на Верроккьевом “Крещении”, мы можем сделать некоторые выводы о том, что представлял собою Леонардо как живописец в тот момент, когда он покидал боттегу учителя. Он – реалист, верный заветам флорентийской школы, верный указаниям и примеру учителя.

Часто, гуляя по городу, Леонардо заходил в церкви, на стенах которых он мог видеть фрески, написанные прежними художниками. Подолгу всматривался в фигуры, изучал их и делал зарисовки. Рисовал он и античные статуи, постигая правильность пропорций, учась правдиво изображать человека. Но главным учителем юноши была природа. Леонардо всегда носил с собой маленький альбом и зарисовывал всё, что привлекало его внимание. Он бродил по узким, зловонным улочкам Флоренции, вдоль канав, по которым текли струи разноцветных жидкостей, вылитых из красильных чанов. Черепичные кровли домов сходились так близко, что даже днём на улицах было темно. У входа в лавки висели пёстро окрашенные образцы шерстяных тканей, которыми славилась Флоренция.

Но больше всего интересовали Леонардо люди. И вовсе не обязательно красивые. За каким-нибудь бородатым или волосатым уродом он мог ходить целый день, пока не выдавался случай занести его на страницу альбома.

Этюды (слово “этюд” происходит от французского “etude” – “изучение”.) молодой женщины, играющей с ребёнком или кормящей сына, Леонардо рисовал очень долго. Ведь в каждом этюде художник изучает натуру, а картина – это соединение многих наблюдений. Она как бы вбирает в себя множество этюдов, проходящих через различные изменения. Но живопись - не фотография. Художник не должен передавать точную копию того, что он видит. Его дело – подчеркнуть наиболее существенное. Леонардо написал целый ряд этюдов ребёнка, играющего с кошкой, которую он то обнимает, то просто гладит пухлой ручонкой. Они нужны были для задуманной картины “Мадонна с кошкой”. Но постепенно замысел изменился. В руках мадонны появились цветы, а кошка исчезла из рук младенца. Ребёнок оказался свободно сидящим на коленях матери, с ручонкой, протянутой за цветком.

В 1478 году Леонардо сделал в своей тетради запись, говорящую о начале работы над “Мадонной с цветком” (т. е. эрмитажная “Мадонна Бенуа”.).

На этой картине изображена мадонна с младенцем Христом. Она не похожа на множество других мадонн, которые писались в те времена всеми художниками Италии. Совсем иная, весёлая, она с ласковой улыбкой следит, как младенец тянется за цветком. Счастливая молодая мать, одетая и причёсанная по моде 15 века, играет со своим ребёнком. Вся сцена кажется взятой из жизни.

В живописи трудно передать объём предмета. Для передачи объёма, линии недостаточно, необходима светотень – постепенные переходы от света к тени. Например, очерченный линией круг на поверхности бумаги будет казаться плоским. Но если с одной стороны наложить тень, - круг превратится в шар.

Великое завоевание живописи – светотень – показывает человека или предмет окружённым воздухом и освещённым.

Рисунком, светотенью и светом, которые воздействуют сообща, Леонардо как бы лепит фигуры. Тельце ребёнка кажется живым и объёмным благодаря тончайшим переходам от бледно-жёлтого к тёмно-смуглому тону. Зелёный свет разной силы и глубины переливается в мелких складках платья мадонны. И хотя солнца не видно его лучи заполняют комнату ровным сиянием, играющем на тщательно выписанной брошке и отвороте плаща. А в глубине складок одежды, куда свет не попадает, создаётся лёгкая полутень, передающая и тяжесть бархата и блеск шёлка. Нет ни ярких тонов, ни резких контрастов. Всё окутано лёгкой, воздушной дымкой, похожей на ту, которая покрывает по вечерам холмы, окружающие Флоренцию.

Немного раньше этой работы Леонардо начал писать ещё одну картину – “Мадонну Литта” (1478-1784гг).

Картина, написанная составом красок, близким к традиционной темпере, и сейчас, несмотря на неудачные реставрации, производит сильное впечатление.

На фоне стены, прорезанной двумя окнами, сидит молодая женщина, держащая на коленях младенца, которого она кормит грудью. Лицо её, несколько смугловатое, пленяющее своей удивительной, тонкой красотой, моделировано с той лёгкой, почти неуловимой светотенью, поклонником и знатоком которой был Леонардо. На губах матери играет несколько таинственная полуусмешка, которая делается с этого времени обязательной для большинства образов художника, постепенно становясь всё более подчёркнутой и горькой.

Младенец, как и в “Мадонне Бенуа”, несколько слишком крупный, обратил взгляд к зрителю. Глаза его выписаны необычайно выразительно. На его пухлом детском теле игра светотени как бы достигает своего апогея, нежнейшие оттенки света словно ласкают шелковистую кожу, создавая впечатление почти осязательной её конкретности. Голубой, мечтательный горный пейзаж виден за окнами, открывающими далёкие горизонты прекрасного, но едва видного мира.

Композиция картины ясна и гармонична – треугольное построение, явственное уже в “Поклонении волхвов” здесь выражено уже с полной определённостью. Диагональные линии тела младенца и слегка склонённой головы мадонны уравновешиваются противоположно направленными линиями края одежды и правого плеча матери. Окна со своими спокойными очертаниями ещё более укрепляют это равновесие.

Слабый свет, падающий из окон, почти не освещает фигуры, но зато делает более тёмной стену. На её фоне особенно чётко моделирует эти фигуры свет, идущий откуда-то спереди. Над созданием таких комбинаций освещения, которые давали бы возможность подчёркивать тончайшей игрой света и тени объёмность, реальность изображаемого, много и упорно уже с юных лет работал Леонардо.

Правда в “Мадонне Литта” в том виде, в котором вёз её с собой Леонардо, все эти проблемы были разрешены не полностью, так как картина была не закончена. Синий плащ, накинутый на левое плечо матери, явно не проработан, тяжёл, и под ним не чувствуется приподнимающей его руки. Но художник рассчитывал доработать её в новых условиях, что ему, впрочем сделать не пришлось.

В те же годы, вероятно, написан оставшийся неоконченным “Св. Иероним” Ватиканской библиотеки. Несмотря на многие недочёты, картина замечательная. Аскет представлен склонившимся на одно колено лицом к зрителю. На лице – тяжёлая мука, левая рука поддерживает у обнажённого тела какие-то клочья одежды, правой, откинутой в сторону Иероним готов в отчаянии ударить себя в грудь. Перед ним – лев, который рычит и яростно бьёт хвостом. Фон – мрачная пустыня; вдали – храм.

Но вот пришёл и большой заказ. В июле 1481 года монахи монастыря Сан Донато заказали Леонардо алтарный образ на сюжет поклонения волхвов. Леонардо принялся за дело чрезвычайно горячо. До нас дошло множество набросков, показывающих, как лихорадочно добивался он тех живописных решений, которые должны были дать наибольшую убедительность картине. Тут и перспективные этюды, и рисунки отдельных фигур, и попытки найти надлежащую композицию целого и лица, особенно лица девы Марии. Леонардо даже начал писать картину на дереве и сильно её подвинул. Но опять охладел к ней и не кончил, а может быть, бросил её из-за того, что должен был срочно собраться и ехать в Милан.

Леонардово “Поклонение волхвов” до нас дошло. В этой картине Леонардо вышел на новую и широкую дорогу. Кончилась погоня за гротескными сюжетами вроде “Чудовища” или “Медузы”. Кончилось добросовестное копирование аксессуаров, как в “Мадонне с графином”. Реализм перестал быть самоцелью, а сделался средством для разрешения задач, которых искусство до этого момента себе не ставило. С помощью реалистического воспроизведения на картине природы, фигур, лиц, предметов художник добивается того, что изображённое им передаёт сцены, полные бурного драматизма, напряжённой внутренней и внешней динамики, огромной жизненной правды. “Поклонение волхвов” служило сюжетам итальянским живописцам десятки раз. Кто только не писал “Поклонение волхвов”! Но ни у кого эта скромная евангельская тема не получила такого великолепного живописного разрешения и такого широкого культурного истолкования, как у Леонардо. В центре мадонна с младенцем на коленях. Ребёнок одной рукой благословляет поклоняющихся ему волхвов, а другой – по-детски тянется к вазе, которую подаёт ему один из них. Кругом толпа, охваченная одним и тем же чувством, которое по-разному отражается на каждом лице. Справа простирается широкая равнина, налево возвышаются античные руины, среди которых всадники в античных одеждах скачут, сражаются и падают; призрак языческого мира, постепенно расплывающийся и отступающий вдаль перед той новой правдой, которая родилась для человечества и которой человечество, сразу в неё уверовавшее, поклоняется с таким искренним, таким заразительным порывом.

В Милане Леонардо много работал как художник, но ещё больше как художник, как техник и изобретатель. Он умел строить лёгкие мосты, придумывал новые пушки и способы разрушать крепости. Он конструировал осадные тараны и метательные снаряды, корабли, стены которых выдерживают каменные и чугунные ядра, изобретал никому не известные взрывчатые составы. Заветной мечтой его было создание летательного аппарата, на котором человек смог бы подняться в воздух.

Для той жизни, которая шла при дворе, Леонардо оказался самым подходящим человеком. Он импонировал уже одной своей наружностью. Идеалы красоты не только женской, но и мужской становились в то время предметом светских и придворных бесед. Леонардо представлял собой готовый образец идеально красивого человека. Он вышел уже из юного возраста, но ещё не стал зрелым мужчиной. Жизненные силы кипели в нём, и, казалось, на глазах у всех порождали те многочисленные таланты, которые сливались в нём так гармонично и разливали около него такое неотразимое очарование. Он был силён и ловок; в телесных упражнениях никто не мог состязаться с ним. Ему предшествовала слава большого художника и разностороннего учёного. Он чудесно пел. Играя на своей серебряной лютне, имевшей форму лошадиной головы, он одержал победу над всеми музыкантами. Он отлично импровизировал под музыку. При случае он мог написать сонет или балладу не хуже, чем Беллинчони, что, правда, было не особенно трудно.

В обществе он сразу становился центром внимания, если хотел и если не старался избегать людей: причуды, - говорили одни; кокетство, - с улыбкой замечали дамы; нелюдимость, - ворчали конкуренты. Зато, когда он оставался в компании придворных дам и кавалеров, он царил безраздельно. Он был мастер вести какую угодно беседу: серьёзную, легкомысленную, учёную, пустую – и всегда был одинаково блестящ. Он работал над укреплением и украшением миланского кремля и достройкой Миланского собора.

В то время правителем Милана был Лодовико Сфорца (Моро). Дожидаясь пока его наречённая Беатриче д`Эсте подрастёт, Моро сделал своей любовницей шестнадцетилетнюю Чечилию из знатного рода Галлерани. Со временем, когда при дворе воцарилась Беатриче, он выдал замуж свою возлюбленную, родившую ему мальчика, которую Моро официально усыновил.

Чечилия Галлерани была ослепительно красива и образованна, и примерно в 1483 году Леонардо написал её портрет (“Портрет дамы с горностаем”).

То была чудесная, неуловимая пора любви. Леонардо смотрел на нежное лицо молодой женщины и писал его таким, каким впервые увидел в зеркале и опытной рукой запечатлел на полотне душевную красоту Чечилии.

Чечилия, сидя неподвижно в окружении придворных дам, смотрела на Леонардо. Вероятно, в залу впускали горностая, который то и дело убегал из своей клетки, пугая юных дам. Но находчивый, неистощимый на выдумки Леонардо всякий раз успокаивал их какой-нибудь импровизированной сказкой или легендой.

Сказки эти предназначались, прежде всего, Чечилии.

Чечилия побывала в мрачной мастерской Леонардо, видела там кузнечный горн, наблюдала за его напряжённым, озарённым пламенем лицом. Леонардо показал ей свои скульптуры и первый металлический остов огромного коня. Она видела его анатомические рисунки, представляла себе его растерянность, страх перед трупами, который всё же отступил перед неуемной жаждой познания. Знала она и о внутренней трагедии этого одинокого человека. Она его полюбила и уже догадывалась о невысказанных чувствах Леонардо.

Мы не можем сказать с уверенностью, принадлежало ли Чечилии послание к Леонардо, начинавшееся словами “Мой Леонардо”, которое впоследствии Леонардо вымарал в своей записной книжке. Но мы точно знаем, что Леонардо и Чечилия были друг с другом на “ты”, хотя в те времена даже между супругами, родственниками и друзьями принято было обращаться друг к другу на “вы”.

В той же записной книжке Леонардо сохранился неоконченный черновик письма Леонардо к Чечилии: “Несравненная донна Чечилия. Возлюбленная моя богиня. Прочитав твоё нежнейшее…”

Затем была знаменитая “Мадонна в скалах” (или “Мадонна в гроте”) – первая живописная работа, дающая полное представление об исключительном мастерстве Леонардо. В угрюмом скалистом гроте, свет в который проникает только через извилистые расщелины, среди редкой и причудливой растительности сидит Мария. Рядом женская фигура, очевидно ангел, перстом указывающий на младенца Иоанна, стоящего на коленях перед благославляющим его младенцем Христом.

Сюжет, трактованный здесь Леонардо, не содержится в евангелии или в какой-нибудь другой священной книге, он навеян легендой, гласившей, что юный Иоанн Креститель, направляясь в пустыню, встретил в пути Марию с Христом, возвращающимся из Египта, и Христос благославил его. Однако религиозное содержание картины, предназначенной служить иконой в часовне, было чисто внешним. Не оно интересовало художника.

Его интересовало другое: создание впечатления чего-то таинственного и многозначительного, разрешение сложной и новой композиционной задачи, создание гармонически замкнутой многофигурной группы и изображение живых людей, живой природы. При этом Леонардо стремился не к грубо натуралистическому изображению действительности, а к подчинению её своему художественного замыслу, всегда своеобразному и глубокому.

И действительно, то, что мы видим в “Мадонне в скалах” уже при первом взгляде поражает своей необычайностью, значительностью и таинственностью. Причудливые очертания скал, образующих грот, пропускают не сплошной поток света, а отдельные лучи, которые играют на центральной сцене, оставляя в глубокой тени остальные её части и освещая неожиданно ярким светом другие. Особенно вылита светом, как ранее в “Мадонне Бенуа”, группа из трёх рук: благославляющая ручка Христа, указывающая – ангела и оберегающая – Марии; последняя, выходящая из глубокой тени и поэтому как бы висящая в воздухе, особенно привлекает внимание. Свет, ровно льющийся спереди, несильный и равномерно рассеянный, как и в “Мадонне Бенуа” и “Мадонне Литта”, не смягчает, а усиливает игру теней.

Линии благославляющего жеста Христа, коленопреклонной фигуры и сложенных рук Иоанна, указывающего перста ангела, опущенного взора Марии сходятся в пустом месте, где в расселинах каменистого грунта распустились написанные с особой любовью и тщательностью ботаника растения, каждый листок которых подчёркнут и вырисован падающими на них лучами. И не эти ли растения, скалы, прихотливая игра света, различные проявления вечной, бесконечно разнообразной и бесконечно прекрасной природы являются идейным центром картины, не они ли преображают и делают особенно одушевлёнными лица персонажей, не они ли превращают религиозную сцену мистерии, может быть, мистерию природы и её сил?

Все различные элементы картины, казалось бы противоречивые, сливаются воедино, создают впечатление целостное и сильное.

Нелегко расшифровать полно и точно содержание “Мадонны в скалах”, возможно, и сам художник не смог бы этого сделать, но весьма вероятно, что в основе его лежит стремление в немногих ярких живописных образах проникнуть в тайну рождения, жизни и смерти, в тайну природы, к которой Леонардо всю свою жизнь подходил не как верующий католик, а как учёный и естествоиспытатель. Недаром “Мадонна в скалах” показывает овладение художником тем реалистическим мастерством, которое будет поражать его современников, а затем многие поколения потомков.

Композицию фрески для трапезной монастыря Мария делле Грацие, знаменитой “Тайной вечери”, Леонардо продумывал долго – весь 1496 год. “От восхода солнца до вечерней темноты не выпускал из рук кисти и писал непрерывно, забывая о еде и питье. А бывало, что пройдут два, три, четыре дня, и он не прикасается к картине”, - пишет о нём современник. В поисках нужных типов он бродил по окрестностям Милана, снова и снова делая наброски, и продумывал новые решения.

Он обдумывал, как лучше расположить действующих лиц, чтобы зритель мог охватить взором всю картину в целом и одновременно каждую фигуру в отдельности.

Помещение трапезной большое. Надо было написать картину так, чтобы всё разместилось на свободном пространстве стены. Каждая фигура в полтора раза больше обыкновенного человеческого роста.

“Тайная вечеря” написана на тему легенды о том, как предал Христа его ученик Иуда. По легенде, Христос, обратившись к ученикам, сказал: “Один из вас предаст меня”. Многие художники, писавшие до Леонардо на эту же тему, старались чисто зрительски выделить Ииуду, сажая его перед столом или где-то сбоку. Композиция – построение картины – служит как бы фундаментом, на котором создаётся живописное освещение. И от художника зависит так построить картину, чтобы зритель сразу мог увидеть, понять самое главное. Это главное художник выделяет, подобно режиссёру в театре.

Леонардо изобразил комнату, где за длинным, узким столом, покрытым узорчатой скатертью и уставленном посудой, сидит Христос с двенадцатью учениками. Фигура Христа помещена в центре, на фоне окна. За окном виднеются горы, у подножия которых протекает река. Более светлый фон сильнее выделяет и привлекает внимание к фигуре Христа и создаёт впечатление глубины. Среди учеников есть и старые и молодые, и суровые и женственные. Это люди с различными характерами. Они по-разному воспринимают сказанные Христом слова “один из вас предаст меня”.

На картине Леонардо – живые люди, зарисованные им на улицах и в мастерских Милана.

В основу композиции “Тайной вечери” положено простейшее геометрическое построение – треугольник. Голова Христа – вершина треугольника. Взоры учеников, движения их рук направлены к Христу, и это приковывает внимание к его фигуре. Где-то за головой Христа, создавая впечатление глубины, сходятся тёмные полосы пола, потолка и висящих на стене ковров.

Кажется, что помещение трапезной удлиняется, что в глубине длинного зала стоит большой накрытый стол, за ним сидят люди. Стол похож на тот, за которым обедали обычно монахи, - так же завязаны узлами концы скатерти с узорными полосками, такая же обычная, словно только что принесённая из монастырской кухни, посуда.

Это впечатление достигнуто благодаря перспективе. Математические знания дали художнику возможность разрешить ряд важнейших проблем – вопросы перспективы (от лат. – “ясно, хорошо видеть”. Бывает линейная, воздушная и красочная.) и композиции.

“Перспектива есть руль живописи”, - писал Леонардо.

Три года работал Леонардо да Винчи над громадной фреской. Он закончил её только в феврале 1498 года. А ровно через год произошло то, что послужило началом величайшей трагедии в истории живописи.

Любовь к экспериментам толкнула Леонардо на опасный путь. Опрокидывая установленные длительным опытом художником правила, он применил новый, им изобретённый способ грунтовки стен и новый состав темперы, позволявший работать медленно, с перерывами. Но гениальный экспериментатор не учёл, что монастырь стоял в низкой болотистой местности…

2 февраля 1499 года произошло наводнение. Вода долго стояла на кирпичном полу трапезной. И когда Леонардо пришёл взглянуть на картину, он увидел первые предательские трещины…

“Тайная вечеря” была обречена на гибель.

Прошли долгие годы странствий и напряжённой работы. Величественный, красивый старик с длинной серебристой бородой сидел у окна восьмигранной башенки небольшого розового кирпичного замка Дю-Клу, расположенного в окрестностях французского города Амбуаза.

Он смотрел на влажный зелёный луг перед замком, на речку, затенённую ветвями орешника, но, казалось, не видел их. В прожитой им длинной и трудной жизни было так много событий, что воспоминания призрачной толпой застилали мирный пейзаж, окружавший его последнее жилище. Перед ним вставали красные лилии Флоренции, Павия, Рим, Милан, радости и горести прожитых лет, всё, что осталось позади.

О “Тайной вечере” он старался не думать. Слишком больно было представлять себе страшный процесс её умирания. И сам он умирал также медленно и так же неизбежно в этом чужом замке чужой страны, где он провёл последние три года своей жизни.

К счастью, он не мог знать всего, что случилось с его фреской. Наводнения повторялись не раз. Рождённая ими гибельная сырость и испарения из кухни покрыли “Тайную вечерю” пятнами плесени. На месте ног Христа монахи пробили дверь, чтобы удобнее было носить кушанья. Потом наполеоновские солдаты устроили в трапезной конюшню и проламывали в стенах проходы для лошадей.

Тонкими чешуй