Последние века Римской империи: истоки формирования западноевропейской средневековой цивилизации

Европейский феодализм зарождается в условиях столкновения и взаимодействия античного рабовладельческого общества с родоплеменным «варварским» обществом германских, кельтских, славян­ских и других народов Центральной, Северной и Восточной Европы.

Кризис в Римской империи (III—V вв. н.э.)

Кризис рабовладения. Античное общество характеризовалось ярко выраженной социально-экономической разнородностью. Рабовла­дельческие виллы с их централизованным производством, осно­ванные на непосредственной эксплуатации труда рабов, сосуще­ствовали с поместьями, объединявшими мелкие самостоятельные хозяйства зависимых людей (клиентов, арендаторов разного рода, испомещенных на землю рабов), и с небольшими хозяйствами полисных крестьян, в которых рабский труд играл вспомогатель­ную роль или отсутствовал вовсе.

Рабовладельческое хозяйство было рентабельным до тех пор, пока дешевизна и стабильность притока новых рабов позволяла эксплуа­тировать их нещадно, не заботясь об их физическом износе. Однако со II в. н.э. приток новых рабов с варварской периферии (основ­ного их источника) стал уменьшаться, а цена их расти. Тем самым рабовладельцы были поставлены перед необходимостью наладить естественное воспроизводство рабов в своих поместьях и вообще перейти к долговременному их использованию. И то и другое пред­полагало определенное снижение интенсивности эксплуатации.

Наиболее состоятельные рабовладельцы попытались компенси­ровать снижение доходов путем простого расширения хозяйства, т. е. прежде всего — увеличением числа эксплуатируемых рабов. Но возникшие таким образом рабовладельческие латифундии себя не оправдывали, так как при этом резко возрастали расходы на надзор за рабами и управление вообще. В этих условиях измене­ние отношения к рабам как к агентам производства оказалось неизбежным. В рабе начинают видеть человека, признают его право на семью, запрещают разлучать ее членов, закон все решительнее отказывает господам в праве самим казнить рабов (теперь это можно было сделать только по решению суда), рабы получают право жаловаться в суд на плохое обращение с ними и добивать­ся, чтобы их продали другому человеку. Поощряется отпуск ра­бов на волю, законодательство предусматривает больше случаев и способов их освобождения. Однако главным стимулом для увели­чения производительности рабского труда служило предоставле­ние рабу вместе с правом на семью некоторого имущества — пе­кулия, под которым подразумевались не только личные вещи, но и средства производства: рабочий инструмент, скот, мастерская, участок земли. Собственником пекулия считался рабовладелец, раб же — всего лишь держателем, пользователем, но реальные права такого держателя были весьма обширными и обеспечивали ему хозяйственную и бытовую самостоятельность: он мог всту­пать в деловые отношения даже со своим господином, давать ему в долг, совместно с ним заключать сделки с третьими лицами. Хотя, согласно правовым представлениям, а затем и законам рим­лян, господин всегда имел право отобрать у раба его имущество, на практике это, вероятно, случалось не часто, так как было не­выгодного рабовладельцу и осуждалось моралью.

Наибольшее значение для судеб общественного развития имело наделение земельным пекулием сельских рабов, ставшее в период поздней античности обычным явлением, особенно в крупных по­местьях — латифундиях. Стимулируя таким образом заинтересо­ванность раба в труде и экономя на надсмотрщиках, латифундист одновременно перекладывал хотя бы часть расходов на плечи не­посредственного производителя. Со временем такой раб превра­щался в прикрепленного к земле и продаваемого только вместе с ней самостоятельно хозяйствующего земледельца, уплачивающе­го господину в виде ренты определенную часть урожая.

Эволюция колоната. Особая роль в рассматриваемом процессе принадлежит колонату. Изначально колон — это поселенец, ко­лонист, а также земледелец вообще, но уже с I в. н.э. так называ­ли мелких арендаторов различного статуса — свободных людей, граждан, обрабатывающих чужую землю на договорных началах, чаще всего на условиях уплаты денежного, а со II в. н.э. нату­рального оброка (как правило, трети урожая). В это время коло­нат обычно уже не оформляется договором и колон становится, по сути дела, наследственным съемщиком, постепенно оказыва­ясь в зависимости от земельного собственника.

В IV—V вв. колоны делились на свободных и приписных. Пер­вые обладали большим объемом личных и имущественных прав; их приобретения не считались собственностью господина. Вторые рассматривались как «рабы земли» (но не рабы господина), записывались в ценз поместья, их держания расценивались как пекулий и принадлежали землевладельцу. И те, и другие несли разнообразные повинности в пользу господ. Постепенно разли­чие между этими категориями колонов стираются. Колон эпохи домината утрачивает многие черты свободного человека и граж­данина. Он еще уплачивает государственные налоги, но сбор их уже поручается землевладельцам, которые с середины IV в. ста­новятся ответственны за выдачу колонов в суд, посылают их на военную службу, причем вправе заменить поставки рекрутов вне­сением государству специальной подати, а к середине V в. доби­ваются полного отстранения колонов от воинской повинности. К этому времени частная власть посессоров над колонами настоль­ко усиливается, что грань, отделяющая их от рабов, становится, по мнению римских юристов, трудноразличимой: все чаще ста­вится под сомнение личная свобода колонов, они подвергаются одинаковым с рабами наказаниям, не могут свидетельствовать против своего господина и т.д.

Владельческие права колонов на возделываемые ими участки ос­таются в силе, но приобретают новое качество. Не позволяя земле­владельцам сгонять колонов с земли, отчуждать землю без сидя­щих на ней колонов, использовать их в качестве домашней челяди, закон в то же время прикреплял колонов к этой земле. Эдикт Константина I от 332 г. запрещал колонам под угрозой наложения оков переходить из одного имения в другое, обязывая землевла­дельцев возвращать обосновавшихся у них чужих колонов их преж­нему хозяину. Эдиктом Валентиниана I от 371 г. была оконча­тельно санкционирована наследственная прикрепленность колонов к тому или иному имению. Несмотря на ущемление гражданско­го статуса колонов, ограничения их владельческих прав, колоны были более самостоятельны в хозяйственном отношении, чем рабы; их повинности фиксировались законом и обычаем. В римском колонате угадываются контуры новых, феодальных отношений.

Число самостоятельно хозяйствующих, но зависимых и эксплу­атируемых производителей увеличивалось и за счет других социаль­ных источников: крестьян, подпавших под власть какого-нибудь магната, пленных варваров, которых теперь все чаще обращают не в рабов, а в колонов, и т.п. Тем самым в эпоху поздней империи ведущим постепенно становится тип хозяйства, связанный с экс­плуатацией мелких землевладельцев в крупных поместьях. Орга­низатором производства в этом случае являлся не собственник земли, а непосредственный производитель, у которого оставалась часть выращенного им продукта. Этот механизм имеет сходство с экономическим механизмом, характерным для феодализма. Но поскольку в эпоху домината продолжали сохраняться рабовладельческие методы эксплуатации и огромная масса самостоятельно хозяйствующих землевладель­цев в социально-юридическом смысле оставалась рабами, а с дру­гой стороны, заметно усилился налоговый гнет, то непосредст­венный производитель, видимо, располагал в основном лишь весь­ма урезанным необходимым продуктом. В конечном счете, это явилось одной из важнейших причин наблюдавшегося в эту эпо­ху экономического застоя, одним из главных препятствий, стояв­ших на пути осуществления тех возможностей, которые были за­ложены в формирующемся новом хозяйственном механизме.

Эмфитевсис. В поздней античности значительное распростра­нение получает аренда — теперь уже не только на государствен­ных и муниципальных, но и на частных землях. Аренда претерпе­вает качественные изменения: из долгосрочной она развивается в вечную, так называемую эмфитевтическую аренду, обеспечиваю­щую владельцу широчайшие права, сопоставимые с правом соб­ственности. Эмфитевт был обязан собственнику небольшой фик­сированной платой (каноном), должен был вносить налоги с зем­ли и тщательно ее обрабатывать. В остальном он мог распоряжаться ею по своему усмотрению: передавать по наследству, сдавать в субаренду, закладывать, даже продавать. В последнем случае соб­ственник имел лишь право преимущественной покупки; не вос­пользовавшись им, он получал только пошлину в размере 2% про­дажной цены. Съемщиками земли на эмфитевтическом праве чаще всего были крупные землевладельцы, поэтому распространение эмфитевсиса знаменовало серьезную перестройку господствующего класса в направлении феодализации.

Прекарий. Заметно большую роль стала играть и мелкая аренда, также приобретшая новые черты. Особенно показательна эволю­ция так называемого прекария (буквально — «испрошенного» дер­жания). Прекарист первоначально, по-видимому, вообще не нес каких-либо повинностей в пользу собственника, довольствовав­шегося тем, что земля его не пустует и не может быть на этом основании конфискована общиной. Однако собственник был впра­ве в любой момент согнать прекариста с предоставленного ему участка, невзирая на то, как долго тот его обрабатывал; соответ­ственно прекарист считался не владельцем, а лишь держателем.

В эпоху домината прекарий все чаще оформляется письменно, становится долгосрочным, нередко пожизненным, и обусловли­вается определенными в договоре платежами. В перспективе это приводило к попаданию прекариста в зависимость от земельного собственника, но при этом владельческие права его укреплялись, а сам прекарий становился если не юридически, то фактически своеобразной формой условного землевладения, отчасти предвос­хищавшей отношения зависимого крестьянина и феодала.

Патронат и коммендация. Важную роль в трансформации отно­шений собственности сыграло развитие еще одного древнего ин­ститута, а именно патроната (патроциния), заключавшегося в самоотдаче, разумеется, не всегда добровольной, одних граждан под покровительство других, более обеспеченных и влиятельных. Такой акт назывался коммендацией. Патроцинии III—V вв. — это, по сути дела, форма личной зависимости мелких, а также сред­них землевладельцев от землевладельцев крупных. Стремясь це­ной личной свободы и гражданского полноправия избавиться хотя бы от некоторых государственных и муниципальных повиннос­тей, найти защиту от притеснений со стороны властей и более сильных соседей, вступавший под патронат человек, в конце кон­цов, а иногда и сразу, утрачивал право собственности на землю, превращаясь в ее держателя. Логичным следствием установления патроната являлось возникновение в латифундиях режи­ма частной власти, противостоящей государству. Императоры, хотя и безуспешно, боролись с патронатом.

Натурализация хозяйства. Постепенное превращение рабовла­дельческой виллы в децентрализованную латифундию имело да­леко идущие последствия для всей позднеантичной экономики. Важнейшим из них следует признать растущую натурализацию, ослабление рыночных связей. Посаженные на землю рабы и мел­кие арендаторы старались свести свои расходы к минимуму и по возможности обходиться изделиями, изготовленными самолично или в пределах латифундии. С другой стороны, свертывание ла­тифундистами собственного земледельческого хозяйства (особен­но хлебопашенного) нередко сопровождалось развитием помест­ного ремесла. В крупных позднеантичных имениях появились самостоятельно хозяйствующие ремесленники, в том числе пере­бравшиеся из городов. Экономические связи господского хозяй­ства с городом ослабевали. Солидная часть сельскохозяйственной продукции попадала в город, минуя рынок, прежде всего по госу­дарственным каналам, через налоговую систему.

Экономический спад III-V вв. Ослабление рыночных связей со­провождалось экономическим спадом. Он выразился в таких яв­лениях, как сокращение посевных площадей, снижение урожай­ности, огрубление ремесленной продукции, уменьшение масшта­бов городского строительства и торговых перевозок. Спад был порожден кризисом рабовладельческого строя в целом. Непо­средственной же его причиной следует считать саму перестройку производственных отношений, вызвавшую нарушение устоявшихся хозяйственных связей и ориентиров и совпавшую по времени с рядом неблагоприятных конкретно-исторических обстоятельств. В их числе — похолодание и увлажнение климата, пагубно сказав­шееся на севооборотах; демографический кризис (обусловленный не в последнюю очередь принесенными с Востока эпидемиями); усиление политической нестабильности и вторжения варваров; ис­сякание в Средиземноморье большинства известных тогда место­рождений драгоценных металлов и хронический дефицит в торговле с Востоком, способствовавшие монетному голоду и порче монеты.

Вместе с тем экономический спад III—V вв. было бы непра­вильно расценивать как катастрофу. Земледелие и ремесло оста­вались все же на высоком уровне, несомненно превосходящем уровень раннего средневековья. Города, хотя и сокращались в размерах, не утратили своей специфически римской инфраструк­туры. Сохранялась и поддерживалась густая сеть хороших моще­ных дорог, Средиземное море оставалось относительно безопас­ным для судоходства до середины V в. Денежное обращение все еще играло немаловажную роль, обслуживая довольно бойкую местную и региональную торговлю. Материальные возможности античной цивилизации далеко еще не были исчерпаны, о чем сви­детельствует, между прочим, монументальное строительство, про­должавшееся в V в. в Риме, Равенне, Арле, Гиппоне, не говоря уже о городах восточной половины империи.

В экономическом спаде поздней античности проглядывают и чер­ты обновления. Интенсивное хозяйствование предшествовавшей эпохи, еще не подкрепленное соответствующими техническими и естественнонаучными достижениями, основывалось на хищничес­кой эксплуатации природы и человеческого труда, предполагав­шей неограниченность этих ресурсов. Экономический подъем ру­бежа старой и новой эры был оплачен последовавшим вскоре ис­тощением земли и износом работника, как физическим, так и моральным. Поэтому переход к экстенсивным формам хозяйство­вания в известной мере содействовал улучшению экологической и социальной ситуации. Особого внимания заслуживает процесс ста­новления работника нового типа: из простого исполнителя, без­различного к результату своего труда, социально одинокого, заби­того и озлобленного, убогого в своих желаниях и наклонностях, он постепенно превращался в рачительного хозяина, гордого своей сопричастностью какому-то коллективу, важностью своего труда для общества. Эти социально-экономические возможности проявились не сразу, но в конечном счете именно они обусловили более высо­кий уровень средневековой цивилизации по сравнению с античной.

2. Общественный и государственный строй

Римской империи в конце III-начале V вв.

В эпоху домината государственный строй Римской импе­рии претерпел радикальные изменения. Они были вызваны как рассмотренными выше экономическими процессами, так и суще­ственными социальными сдвигами. Во II — начале III в. н.э. воз­никает новое сословное деление: на honestiores («достойные», «по­чтенные») и humiliores («смиренные», «ничтожные»), В период до­мината сословная структура еще более усложняется, так как среди «достойных» выделяется элита — так называемые clarissimi («свет­лейшие»), в свою очередь с IV в. подразделявшиеся на три разряда. Что же касается «смиренных», то в эту группу наряду со свободно­рожденными плебеями все чаще стали включать неполноправные слои населения: колонов, отпущенников, в дальнейшем и рабов. Так складывается принципиально новая структура общества, в рамках которой постепенно преодолевается деление на свободных и ра­бов, а древние полисные градации уступают место иным, отража­ющим усиливающуюся иерархичность общественной организации.

В этой ситуации древние римские магистратуры окончательно утрачивают всякое значение: одни (квесторы, эдилы) исчезают вовсе, другие (консулы, преторы) превращаются в почетные долж­ности, замещаемые по воле государя его приближенными. Сенат, разросшийся к 369 г. (когда представители восточных провинций стали собираться в Константинополе) до 2 тыс. человек, выро­дился в собрание тщеславных магнатов, то раболепствующих пе­ред императором, то фрондирующих, озабоченных в основном защитой своих сословных привилегий и внешних атрибутов влас­ти. С конца III в. многие императоры, выбранные армией или назначенные предшественником, не обращаются в сенат даже за формальным утверждением в этом сане. Поскольку резиденция императора все чаще находится вне Рима (в Константинополе, Медиолане, Равенне, Аквилее и т.д.), он все реже удостаивает се­наторов своим посещением, предоставляя последним автомати­чески регистрировать направляемые им эдикты. В периоды поли­тической нестабильности, например в середине V в., значение се­ната возрастало, случалось, он открыто вмешивался в борьбу за власть, оспаривая ее у армии. При «сильных» императорах его роль низводилась до роли городского совета столицы империи, каковым он оставался на протяжении всего раннего средневековья.

Реальная власть сосредоточивается в совете императора, полу­чившем название священного консистория. Отныне император уже не принцепс — первый среди равных, лучший из граждан, высший магистрат, чья деятельность хотя бы в теории регулиру­ется законом, а доминус — господин, владыка, воля которого сама является высшим законом. Особа его объявляется священной, пуб­личная и даже частная жизнь обставляется сложным помпезным церемониалом, заимствованным во многом у эллинистических и персидских монархов. Из «республики» империя превратилась в деспотию, а граждане — в подданных. Управление государством все в большей мере осуществлялось при помощи огромного, ие­рархически организованного и разветвленного бюрократического аппарата, включавшего помимо центральных ведомств многочис­ленную провинциальную администрацию и целую армию кон­тролировавших и инспектировавших ее столичных чиновников.

В конце III в. было ликвидировано старое административное устройство империи (с его традиционным делением на импера­торские и сенаторские провинции, личные владения императора, союзные общины и колонии разного статуса). Отныне Восток и Запад имели, как правило, а с 395 г. всегда, раздельное управле­ние. При этом каждая из империй (Западная и Восточная) дели­лась на 2 префектуры, те в свою очередь — на диоцезы (общим количеством 12), а последние — на более или менее равновели­кие провинции, число которых резко возросло и достигло в конце концов 117. В нарушение многовековой традиции одной из про­винций был объявлен Рим. Наместники провинций, раньше управ­лявшие вверенными им территориями, регулярно объезжая их и опираясь в решении дел на магистратов автономных общин, те­перь прочно обосновываются, вместе с многочисленными чинов­никами, в постоянных резиденциях. Главными их обязанностями становятся сбор налогов и высшая юрисдикция; военные функ­ции постепенно переходят к специально назначенным военачаль­никам, подчиненным только вышестоящим военным инстанциям.

Шедшее вразрез с древней римской практикой разграничение гражданской и военной власти на местах было вызвано стремле­нием центрального правительства ограничить могущество провин­циальной администрации, воспрепятствовать возможным прояв­лениям сепаратизма. В то же время оно явилось следствием ко­ренной перестройки римской армии, все реже комплектовавшейся из полноправных римских граждан. Причина этого кроется не только в сокращении общей численности земельных собственни­ков. С предоставлением в 212 г. римского гражданства большинству свободного населения империи исчез один из главных стимулов, побуждавших перегринов идти на военную службу. В условиях социально-политической нестабильности и прогрессирующего обесценивания денег нужного эффекта не давали и такие меры, как постоянное повышение солдатского жалования и освобожде­ние ветеранского землевладения от муниципальных налогов.

Попытка превращения легионеров в особое наследственное со­словие и своего рода прикрепление их вместе с потомством к предоставленным им наделам имела результатом лишь дальней­шее падение престижа и боеспособности армии. Более успешны­ми на первых порах оказались: рекрутчина (при которой магна­там вменялось в обязанность выставлять определенное число но­вобранцев из своих колонов) и особенно наем варваров (отдельных лиц и целых формирований). Охрана границ стала поручаться вар­варским племенам, поселяемым там на правах федератов. В даль­нейшем именно эта практика явилась одной из главных непо­средственных причин крушения империи.

Финансовые реформы эпохи домината. В эпоху домината корен­ным образом трансформируется и система налогообложения. До конца III в. римские граждане были освобождены от уплаты регу­лярных прямых налогов; допускались лишь экстраординарные налоги, связанные по большей части с военной угрозой. Прямые налоги платило лишь население провинций. Доходы казны скла­дывались также из средств от эксплуатации государственной соб­ственности, косвенных налогов и пошлин.

Однако неуклонно расширявшаяся практика предоставления римского гражданства провинциалам и провинциальным общи­нам весьма отрицательно сказывалась на налоговых поступлени­ях. Ситуация усугублялась систематической порчей монеты (сни­жением содержания в ней серебра), что вело к дезорганизации хозяйства и также способствовало оскудению казны. Преодоле­ние кризиса, охватившего в III в. римское общество, предполагало поэтому и упорядочение государственных финансов.

Энергичные меры по выпуску полноценной монеты были пред­приняты в первые же годы правления Диоклетиана (284—305), по­пытавшегося также — впервые в истории — регламентировать цены на основные продукты и услуги. Но стабилизировать денежное об­ращение удалось лишь при Константине I (306—337). Была уточне­на стоимость золота в слитках и введен монометаллический золо­той стандарт; из серебра наряду с медью чеканили только мелкую разменную монету. На этой основе был налажен выпуск новой высокопробной золотой монеты — солида — весом в 1/72 римского фунта, реальная стоимость которой в целом соответствовала номина­лу. Эти меры подготовили базу для проведения налоговой рефор­мы, начатой при Диоклетиане и завершенной при Константине I.

Отныне все собственники (исключая все же жителей Средней и Южной Италии) должны были уплачивать прямые налоги. В сель­ской местности размер налога определялся соотношением коли­чества земли, принадлежащей тому или иному человеку (с учетом ее качества, расположения и характера использования), и коли­чества занятых на ней работников. Для оценки земельной собст­венности и рабочей силы вводились условные расчетные едини­цы — iugum («ярмо», т.е. упряжка волов) и caput («голова»), по которым вся система получила название iugatio-capitato. Со «сми­ренных» налог взимался в натуре, он именовался термином, обо­значавшим годовой урожай, — анноной, «достойные» вносили его в звонкой монете. В городах оценка имущества производилась с учетом доходности мастерской, лавки и т.д. Низшие слои обще­ства (и горожане, и селяне) были, кроме того, обязаны государст­ву многочисленными — до 40 наименований — отработочными повинностями: по ремонту дорог и мостов, обеспечению транс­портом и т.п. В целом по сравнению с эпохой принципата нало­говый пресс заметно усилился, затронув и городские общины. Со времени Валентиниана I (364—375) городам оставалась лишь треть доходов с принадлежащих им общественных земель.

Города, в меньшей мере племенные общины, сами уже не справ­лялись с выполнением общественно необходимых функций по поддержанию хозяйственной деятельности, охране правопорядка и т.д. Императоры все чаще прибегали к административным ме­рам, постепенно переходя от ограниченного контроля к жесткой регламентации. Этой цели, помимо превращения органов муни­ципального самоуправления в придаток общеимперского государ­ственного аппарата, служил и ряд конкретных мер, направлен­ных на сохранение разлагавшейся общественной системы.

Сталкиваясь с непрекращающимся бегством граждан из город­ской общины, Диоклетиан, а затем Константин I законодательно запретили выход из нее представителям всех сословий. Принад­лежность к некоторым профессиональным коллегиям стала на­следственной, к концу IV в. ремесленникам было отказано в пра­ве служить в армии, принимать сан священника, занимать муни­ципальные должности. Эдиктами 316 и 325 гг. к своему сословию и к своей курии (городскому сенату) были прикреплены и декурионы, называемые теперь чаще куриалами. На них была возло­жена тягостная обязанность по сбору налогов, причем куриалы должны были возмещать недоимки из своих средств. Результатом явилось разорение этого сословия, бывшего главной социальной опорой ранней империи.

Государственные реформы эпохи домината продлили Римско­му государству жизнь примерно на полтора столетия, отсрочив его гибель, казавшуюся в середине III в. близкой и неотвратимой. Некоторые из этих реформ, например монетная, были весьма ус­пешными: солид Константина I служил расчетной единицей на протяжении всего раннего, а в Византии и классического, сре­дневековья. Удачными в целом следует признать также ново­введения в области провинциального управления и кодификации римского права. Однако многие мероприятия императоров, в част­ности в военных и финансовых вопросах, дав временный эффект, возымели в конечном счете самые плачевные последствия. Госу­дарственность периода домината была по природе своей чужда как уходящему в прошлое античному обществу, так и нарождав­шемуся феодальному. Прообраз феодальной государственности можно усмотреть скорее в тех социально-политических явлениях, с которыми императоры эпохи домината энергично, но не очень последовательно и в общем безуспешно боролись, прежде все­го—в режиме частной власти, складывавшемся в латифундиях.

Кризис идеологии. Главнейшим проявлением кризиса в идеоло­гии позднеантичного общества был постепенный отход от пред­ставления о гармонии интересов отдельного человека и граждан­ской общины в целом. Для всех категорий населения утрачивают значение социально значимые цели и ориентиры. К III в. стала совершенно очевидной иллюзорность, если не лживость, регулярно провозглашаемого императорами (начиная с Августа) наступле­ния золотого века под эгидой мощного и слаженного Римского государства. Неустанно повторяя тезис о совершенстве существу­ющего строя, нацеливая граждан на благоговейное оберегание раз и навсегда установленного положения вещей, официальная про­паганда содействовала лишь усилению социальной апатии и не­доверия к любому публичному слову и действию. Все большее число римских граждан, от плебеев до сенаторов, самоустраняет­ся от общественных дел, стремится жить незаметно, не обнару­живая лишний раз свое богатство, искусство, личное превосход­ство вообще. Человек сосредоточивается на своих внутренних пере­живаниях, приобретавших постепенно большую важность, чем политические перипетии внешнего мира. Поскольку, сообразно общей тональности античной культуры, отчуждение от общества воспринималось и осмысливалось как отчуждение от гармонии космоса, интеллектуальная и эмоциональная энергия индивида направляется на восстановление нарушенной связи человека и миропорядка, все чаще воплощенного для него в божестве.

Одновременно пересматриваются и другие идеологические пред­ставления классической эпохи. Теряет прежнюю четкость деление людей на свободных и рабов, в рабе начинают видеть личность, философы все настойчивее проводят мысль о том, что свобода и рабство — это состояния не столько юридические, сколько моральные: сенатор может быть рабом порочных страстей, тогда как добродетельный раб внутренне свободен. Меняется и отноше­ние к труду: в среде «почтенных» на него по-прежнему смотрят с презрением, но для «смиренных», чьи взгляды все меньше опреде­ляются стереотипами разлагающейся, но пока что поддерживае­мой государством полисной идеологии, труд становится благом, залогом здоровой и честной жизни. Складывается новая система ценностей, во многом уже чуждая рабовладельческому обществу.

С наибольшей силой и ясностью перестройка общественного сознания проявилась в сфере религии. Это выразилось, в част­ности, в попытках создать, все еще в рамках полисной религии, единый для всей империи культ верховного и всемогущего, как правило, солнечного божества. В том же направлении эволюцио­нировали и религиозные настроения народных масс, все чаще искавших в культе не помощи в конкретном деле, находящемся в «ведении» того или иного божества, а утешения во всех жизненных горестях и обретения душевного равновесия через индивидуаль­ное приобщение к божественной силе, мудрости и благодати. В древних земледельческих и солнечных культах упор теперь дела­ется преимущественно на единое животворное начало всего сущего; приобретают популярность дуалистические учения (например, митраизм) с их представлениями о равновеликости и бескомпромисс­ной борьбе добра и зла. Однако яснее и последовательнее всего на духовные запросы своего времени ответило христианство, на долю которого выпал поэтому наибольший успех.

Христианизация империи. Христианство представляло собой уже не полисную, а мировую религию, преодолевающую жесткие эт­нические и социально-правовые барьеры, присущие умирающе­му античному обществу. «Для Бога несть эллина и иудея, ни сво­бодного, ни раба», — говорится в одном из посланий апостола Павла. Бог христиан воплощает и себе мировой порядок, его ве­личие столь беспредельно, что в сравнении с ним любые соци­альные градации и общности оказываются несущественными, поэтому ему предстоит абстрактный человек, оцениваемый по его личным качествам, а не по принадлежности к той или иной об­щественной группе. Связь человека с Богом мыслится в христи­анстве как основополагающая, опосредующая его связи с другими людьми. Соответственно истинная благодать достигается не сует­ными мирскими усилиями (к каковым относилась и всякая граж­данская деятельность), а через близость к Богу, понимаемую одно­временно как прижизненная причастность его величию («Царство Божие внутри вас») и как посмертное воздаяние за праведную жизнь. Отсюда следует, что человеку надлежит заботиться не о внешних обстоятельствах своего существования, но о духовном и уповать во всем на Бога. Так в превращенной форме христианство отразило социальную действительность поздней античности: да­леко зашедшее стирание национальных, политических, отчасти правовых и идеологических различий; прогрессирующее исчез­новение привычных общественных гарантий существования, де­лавшее человека беззащитным перед лицом все более авторитар­ной политической власти, природных и экономических катаклиз­мов; отсутствие общего для всех обездоленных реального выхода из тупика, в который завело общество рабство; растущая разо­бщенность людей, их социально-психологическое одиночество и индивидуализм как проявление кризиса общественного строя.

Распространению христианства немало способствовало и то обстоятельство, что оно предлагало своим приверженцам не только мировоззрение (более стройное и содержательное, чем в сопер­ничавших религиях), но и сплоченную церковную организацию. Принадлежность к ней временами была небезопасна, но зато обес­печивала прихожанам многообразную моральную и материальную помощь, объединяла их в коллектив. Своим влиянием, а посте­пенно и богатством христианская община объективно, часто и субъективно, противостояла государству и его идеологии. Перио­дические гонения на христиан (особенно жестокие в середине III и в первые годы IV в., при Диоклетиане) возымели, однако, про­тивоположный результат, способствовав сплочению христианских общин и привлечению в них новых членов, плененных душевной стойкостью мучеников за веру и солидарностью их единомыш­ленников. Убедившись в тщетности попыток сломить христиан­скую церковь, преемники Диоклетиана прекратили преследова­ния и постарались поставить ее на службу государству, делая при этом акцент на те стороны христианского учения, которые могли быть использованы для пресечения социальных конфликтов: идеи смирения, непротивления злу насилием, признания греховности всего человеческого рода, тезис «нет власти не от Бога».

В 313 г. императоры Лициний и Константин, сами оставаясь еще язычниками, издали знаменитый Медиоланский (Миланский) эдикт, предоставлявший христианам свободу вероисповедания. Их перестали принуждать к совершению языческого обряда покло­нения гению императора, а христианская церковь получила даже некоторые привилегии, в частности статус юридического лица, позволявший ей наследовать имущество. Церковь не замедлила откликнуться на этот шаг, и уже в 314 г. епископы Галлии призвали своих единоверцев не уклоняться впредь от воинской службы, вообще не чураться гражданской деятельности. В 323 г. христианин стал консулом, и очень скоро церковная организация оказалась подключенной к системе государственного управления. Со своей стороны императоры оказывали церкви растущую поддержку. В 325 г. в малоазийском городе Никее, с целью уладить спорные богословские вопросы, упорядочить богослужение и церковную догматику, под эгидой императора Константина I был созван Все­ленский собор, т.е. собрание всего высшего христианского духовен­ства. На соборе был выработан так называемый Символ веры — краткое официальное изложение сути христианского учения, про­изведен отбор и канонизация текстов священных для христиан книг, сформулированы обязательные для них правила поведения; несогласные (а таких было немало) объявлялись еретиками, ина­че говоря, отколовшимися от церкви.

Сам Константин принял крещение лишь на смертном одре в 337 г., но его преемники были уже христианами, а в 381 г. хрис­тианство было провозглашено государственной религией и нача­лись преследования уже язычников. Столетие спустя в язычестве продолжали упорствовать главным образом жители глухих сель­ских районов и отдельные прослойки городской интеллигенции, основная же масса населения была обращена в христианство. Од­нако обращение это носило нередко формальный характер. В своих представлениях и повседневной жизни многие из принявших кре­щение еще долго оставались язычниками и даже совершали язы­ческие обряды. Подлинная христианизация культуры произошла в Западной Европе уже в эпоху средневековья.

Формы социального протеста народных масс. Кризис античного общества проявился также в обострении социальных конфлик­тов. Усилившийся налоговый гнет, произвол чиновников, при­теснения со стороны магнатов, бесчинства германских наемни­ков, вторжения варваров — все эго усугубляло прежние социаль­ные противоречия, вовлекало в социальную борьбу новые группы населения. В народных движениях 111-У вв. активно участвуют не только рабы, но и колоны, мелкие земельные собственники, городской плебс, иногда и средние слои общества — куриалы. Эти движения переплетаются с внутриполитической борьбой и вторжениями иноземцев, сепаратистскими выступлениями про­винциальной знати и конфессиональными конфликтами.

Наряду со старыми формами сопротивления — бегством рабов от своих господ и налогоплательщиков от государственных чи­новников — в этот период проявляются и более активные формы, в том числе восстания, направленные как против латифундистов, так и государства в целом. Самое крупное из этих восстаний свя­зано с движением багаудов (от кельтского «бага» —