Расцвет и трагедия философии Серебряного века

В истории есть события и есть явления. Первые, как правило, жестко фиксированы по месту и времени, вторые же появляются незаметно, исподволь, обнаруживаются на каком-то этапе развития и лишь потом, ближе к своему апогею осознаются современниками как нечто значительное. Таким несомненно значимым явлением в истории русской культуры был период, охватывающий конец прошлого и начало нынешнего веков и получивший название «Серебряный век».

Историками зафиксированы точные даты социальных потрясений и исторических сдвигов, происшедших в России в первые два десятилетия XX в. Но не учитывается то обстоятельство, что все они совершались в лоне общей социокультурной ситуации, которая осталась в прошлом как бы вне реестра событийной исторической хронологии. Понятно, что общее улавливается сознанием не иначе, как в частных проявлениях. И все-таки сохраняется ощущение некой исторической несправедливости от того, что почести воздаются годовщинам революций » войн, но не отмечаются юбилеи таких крупнейших культурных переломов и сдвигов, какими были, скажем, Возрождение и Просвещение в европейской истории, «Золотой» и «Серебряный» века в истории отечественной.

«Серебряный век» - явление поистине уникальное. Для него характерна атмосфера небывалого творческого оживления во всех сферах духовной и общественной жизни. Его время удостаивается сегодня самых различных, зачастую противоположных оценок. С одной стороны - «кризис», «хаос», «нарастание катастрофы». С другой - «эстетический всплеск», «культурное возрождение», «философский ренессанс». Драматизм и трагизм в социальной, экономической, политической жизни получал феерическое отражение в жизни эстетико-культурной. «Меж революцией и искусством, - писал непосредственный участник этих процессов А. Белый, - установима теснейшая связь; связь нелегко обнаружить: она сокровенна; неуловима прямая зависимость завершенных творений искусства от воли революции: направления роста стеблей и корней из единого центра обратны друг другу, рост проявленной творческой формы и рост революции тоже обратны друг другу. Но центр роста один

Конечно, невозможно с точностью указать точку отсчета «Серебряного века» в России. Но если иметь в виду его философское зарождение, то было бы вполне справедливо именно в 1997 г. воздать ему юбилейные почести. Ведь именно сто лет назад (в октябре 1897 г.) было учреждено Философское общество при Петербургском университете, члены которого явились первыми зачинателями философского возрождения в России, являющегося органической составной частью и даже (в определенной степени) идейной основой «Серебряного века». Председателем общества стал А. И. Введенский. Его доклад на первом публичном собрании общества «Судьбы философии в России» был своего рода прологом к предстоящему возрождению русской философии.

Возражая имевшим хождение мнениям, будто бы в России нет философии, поскольку «русский ум не расположен к философским мудрствованиям», а если она и есть, то является результатом «искусственного воспитания», Введенский убежденно доказывал, что «философия у нас существует не вследствие искусственного насаждения, а вследствие глубокой потребности, удовлетворяемой вопреки всевозможным препятствиям» {Введенский А. И. Судьбы философии в РосммИВевденский А. И., Лосев А. Ф„ Радлов Э. П., Шлет Г. Г. Очерки истории русской философии. Свердловск, 1991. С. 27). Эти внешние препятствия, носившие по преимуществу официально церковный характер, в значительной мере обусловили известные замедления и перерывы в развитии отечественной философии. В ее истории он выделяет три периода, далеко не однозначных по своей плодотворности: «подготовительный период», начавшийся открытием Московского университета в 1755 г.; «период господства германского идеализма», закончившийся закрытием кафедр философии в русских университетах; начавшийся с 60-х гг. «период вторичного развития».

С третьим периодом Введенский связывал наступление лучших времен для русской философии: «Довольно скоро философия и у нас непременно достигнет такой же высоты развития и такой же силы влияния, как и в наиболее культурных странах, разумеется, если не встретятся какие-нибудь непреодолимые препятствия чисто внешнего характера» (там же). В этих словах содержалось и предсказание расцвета русской философии, и предощущение поджидающей ее трагической судьбы. «Непреодолимые препятствия», как известно, возникли после 1917 г.

В число действительных и почетных членов Философского общества в разное время входили Э. Радлов, Л. Лопатин, Б. Чичерин, С. Гессен, Н. Бердяев, Н. Лосский, С. Франк, П. Струве, Д. Мережковский и другие видные представители интеллектуальной элиты. Впоследствии многие из них стали активными участниками петербургских и московских Религиозно-философских собраний и Религиозно-философских- обществ, авторами сборников «Проблемы идеализма» и «Вехи», журналов «Русская мысль» и «Логос». Эти общества, собрания, издания (в том числе выходивший еще с 1889 г. журнал «Вопросы философии и психологии») и стали главным поприщем философского возрождения в России.

Почти одновременно с рождением петербургского Философского общества произошло еще одно событие, заслуживающее не меньшего юбилейного почтения. В 1897 г. вышла в свет книга «Оправдание Добра» Вл. Соловьева - главное произведение и, по существу, творческий итог всей жизни философа. Именно в сочинениях Соловьева содержатся мысли и прозрения, которые составили идейную канву не только философского возрождения, но и «Серебряного века» в целом. «Основное влияние во всем этом имел Вл. Соловьев, - писал В. В. Зеньковский, - и трудно было бы «измерить», какой стороной своего творчества он влиял сильнее, - как религиозный мыслитель и философ, или как поэт... Наступает настоящий расцвет русского романтизма, точнее говоря - неоромантизма. Самым типичным проявлением этого неоромантизма был символизм... Очень глубоко засела в поэтическом сознании этого времени мечта Соловьева о Софии...» (ЗеньковскиО В. В. История русской философии. Л., 1991, Т. II. Ч. II. С. 54-55).

Все невыразимое, сверхчувственное способен передать на сокровенном языке лишь символ как адекватное выражение единства идеального и материального, сущности и явления, внутреннего и внешнего. Смысл истинного символа неисчерпаем. Это и художественный образ, и окно в запредельный мир, и категория мира реального. «Цель поэзии - найти лик музы, выразив в этом лике мировое единство вселенской истины» {Белый А. Символизм как миропонимание. С. 411), - утверждал А. Белый. Символисты «второй волны» А. Белый, А. Блок, Вяч. Иванов, И. Анненский, М. Волошин не разделяли субъективистски-пессимистических мотивов своих предшественников - «декадентов», а отстаивали идею творчества как деятельного служения высшему началу. Для них художник - не только творец образов, но и демиург, создающий новые реальности. Искусство расценивалось ими и как очищающая катартика, и как мистико-магическая теургия, посредством которой надлежит творить новый мир. Теургический мотив непосредственно связывался с религиозным аспектом. И в сочинениях, и в теоретических построениях символистов отчетливо звучала тема Софии - тема преображения действительности, возвышения греховной плоти к совершенству Духа через трагизм искупления.

«Серебряный век» идейно питался как из внутренних, так и из внешних источников. Во-первых, это было новое обращение к традиции отечественной мысли, идущей от Чаадаева и славянофилов. Во-вторых, было востребовано западное философское наследие самого широкого спектра - от древних гностиков и средневековых мистиков до Канта и Ницше. Разумеется, это было не прямое заимствование и усвоение идей, а их интерпретация, порой довольно смелая. Но именно благодаря этой творческой смелости выдвигались оригинальные концепции и строились философские системы.

Это разнообразие идей, школ и направлений как бы покрывалось различными аспектами широкомасштабной проблематики философии Соловьева. Философия «Серебряного века» - это, условно говоря, репродуцированное мировоззрение Соловьева, расширенное и обогащенное новыми и возрожденными старыми идеями. Но эти интегрированные идеи не выходили далеко за горизонты софиологии, теологизированной «метафизики всеединства», социально-нравственной философии, заключенной в «Оправдании Добра». Речь идет о философско-эстетическом ядре «Серебряного века», которое составляла плеяда мыслителей с уклоном в религиозную тематику. В 1926 г. Н. О. Лосский опубликовал статью «Вл. Соловьев и его преемники в русской религиозной философии», где поименно перечисляет всех, кого таковыми считал: «кн. С. Н. Трубецкой, кн. Е. Н. Трубецкой, о. П. А. Флорен-ский, о. С. Н. Булгаков, Н. А. Бердяев, В. Ф. Эрн, В. И. Иванов, Д. С. Мережковский, Н. О. Лосский, С. А. Алексеев, Л. П. Карсавин, С. Л. Франк, П. И. Новгородцев, И. А. Ильин, В. П. Вышеславцев и др.» (Путь. Париж. 1926. №2. С. 10).

Не выводили из круга последователей Соловьева ни высказываемые несогласия с ним по отдельным позициям Н. Бердяева или Н. Лосского, ни упорное замалчивание всяческого влияния и отказ употреблять соловьевс-кую терминологию П. Флоренского, ни строгая критика целого ряда положений его философии со стороны «неоидеалистов», в особенности Е. Трубецкого. Подобно тому, как появившиеся после Гегеля течения, включая марксизм, строили свои концепции на базе учения критикуемого ими классика рационалистической диалектики, так и русские философы-идеалисты первой половины XX в «стояли на плечах» создателя философии всеединства. Преимущественно в соловьевском ключе решалась ими проблема синтеза философской и религиозной проблематики. Разумеется, само по себе «философствование в Боге» - не изобретение русской мысли, но речь здесь идет прежде всего о таких направлениях, как софиология и всеединство, разработка которых представляет несомненную заслугу Вл. Соловьева и его последователей. Активное включение в философский контекст религиозной темы породило такой феномен, как «религиозно-философский Ренессанс в России».

Поворот к религии, к духовным основам жизни был своего рода реакцией на экспансию материализма и позитивизма в философии, атеизма в религиозной жизни, натурализма в эстетике, социально-гражданского пафоса в поэзии. Но это только внешняя сторона явления. Была еще глубинная подпочва, «сокровенна» и «неуловима», как писал А. Белый, но все же мистически ощущаема его современниками и сподвижниками. «Русская литература и поэзия начала века носили профетический характер, - писал Н. А. Бердяев. - Поэты-символисты, со свойственной им чуткостью, чувствовали, что Россия летит в бездну, что старая Россия кончается и должна возникнуть новая Россия, еще неизвестная... Ждали восхода солнца Грядущего дня. Это было ожидание не только совершенно новой коллективной символической культуры, но также и ожидание грядущей революции(Бердяев Н. А. Русская идея. СПб., 1992. С. 237).

Нота трагического предощущения больше всех была свойственна, пожалуй. А. Блоку, его стихи напоминают провозвестие ясновидящего:

Я вижу над Русью далече Широкий и тихий пожар.

Поэт усматривал в надвигающейся грозе мистическую связь дольнего с горним,-проходящую через человеческие души, нуждающиеся в искуплении от греха. Не соглашаясь с мнением, будто «нас захватила революция», Блок высказал иное суждение: «Революция совершалась не только в это»*, но и в иных мирах; она и была одним из проявлений... тех событий, свидетелями которых мы были в наших собственных душах. Как сорвалось что-то в нас, так сорвалось оно и в России» (Блок А. Собр. соч. В 8 т. М.-Л., 1962. Т. 5. С. 431). Религиозно-мистические мотивы все слышнее звучали в творчестве и поэтов, и художников, и композиторов, и философов. «Религиозные философы проникались апокалиптическими настроениями. Пророчества о близящемся конце мира, может быть, реально означали не приближение конца мира, а приближение конца старой, императорской России» {Бердяев Н. А. Самопознание (опыт философской автобиографии). М., 1990. С. 153-154).

Предощущение грозы было свойственно не только религиозному сознанию. «Буря! Скоро грянет буря!» - предвещал М. Горький. Немудрено, что даже в лагере далекой от идеализма революционно ориентированной интеллигенции начались брожения религиозного свойства, выразившиеся в так называемом богостроительстве. Другая часть философов пошла по пути «искательства» Бога. В начале века в среде «эстетствующих» идеалистов возникло умственное движение, получившее название «богоискательство», или «новое религиозное сознание». Его проблематика оживленно обсуждалась на Религиозно-философских собраниях, на которых философы, деятели литературы, искусства встречались с представителями церкви, православного духовенства. Выступали с докладами Н. Бердяев, С. Булгаков, В. Розанов, В. Эрн, 85

А. Белый, А. Блок, ректор Духовной академии о. СергиС (Старогородский), видный чиновник Синода В. Тернавце( и др. Эти собрания, писал впоследствии Г. Флоровский были «событием совершенно исключительным». То был< «встреча интеллигенции с Церковью после бурного опыт; нигилизма, отречения и забвения. То было преодолены шестидесятых годов» (Флоровский Г. Пути русского богословия. Вильнюс. 1991. С. 470).

Петербургские собрания проходили с ноября 1901 г по март 1903 г., пока их не закрыл обер-прокурор Сино да Победоносцов, усмотревший в произносимых тaм речах явно еретический уклон. И на самом деле это бьч не догматический поворот к религии, а поворот творческий. Речь шла именно о новом религиозном сознании Если духовенство и возлагало на эти собрания задач миссионерскую, то философы и «эстеты» видели эту задачу несколько по-иному. Они исходили из того, что для православной церкви пришла пора обновления. Церковь в России, считали они, не выполняет свою важнейшую задачу благотворного влияния на общество. С( времен Петра 1 (и даже раньше) она находится в услужении у государства. Настало время осуществить «пере ход от религиозной мысли к религиозной жизни», сделать христианство влиятельной силой в обществе. «Дл; всего христианства наступает пора не только словом i учении, но и делом показать, что в Церкви заключаете; не один лишь загробный идеал, - говорил В. А. Тернавцев. - Наступает время открыть сокровенную в христианстве правду о земле - учение и проповедь в христианском государстве» (цит. по: Флоровский Г. Пуп русского богословия. С. 471).

Постановка этого вопроса Вл. Соловьевым вызвал; довольно резкую реакцию. Речь идет о реферате «01 упадке средневекового миросозерцания», прочитанном иг в 1891 г. на заседании Московского психологической общества. Главное сводилось к тому, что христианств1 (прежде всего восточное) самоустранилось от деятельно го участия в совершенствовании общественной жизни вследствие чего истинное дело прогресса совершали н( христиане, а неверующие. Ошибка христианства в том что оно пошло по пути идеализации аскезы, монастыре ко-келейного уединения, а значит - ухода от жизни Заботясь лишь о загробном спасении индивидуальны: душ на небе, забывали о делах человеческих на земле его мнению, господствует и поныне. Это и является внутренней причиной разрыва христианства с делами общественными. «С тех пор как истинно-христианское общество первых веков растворялось в языческой среде и приняло ее характер, самая идея общественности исчезла из ума даже лучших христиан. Всю публичную жизнь они предоставили властям церковным и мирским, а своею задачею поставили только индивидуальное спасение... Но дело в том, что всякая власть прежде всего консервативна и, кроме таких исключительных явлений, как, например, Петр Великий, не предпринимает по собственному почину радикальных преобразований» (Соловьев 6. С. Соч. В 2 т. М., lOB^ Т. 2. С. 347). Смысл христианства в том, говорил Соловьев, чтобы по истинам веры преобразовывать жизнь человечества, оправдывать веру делами. «Но если эта жизнь была оставлена при своем старом языческом законе, если самая мысль о ее коренном преобразовании и перерождении была устранена, то тем самым истины христианской веры потеряли свой смысл и значение как нормы действительности и закон жизни...» (там же. С. 346).

Вопрос стоял о взаимоотношении божественного и земного, духовного и материального, что составляло основу софиологической концепции Соловьева. Мир и человечество должны совершенствоваться не одним божественным промыслом, но совместным деланием добра Богом и человеком. «Ограничивая дело спасения одною личною жизнью, псевдохристианский индивидуализм должен был отречься не только от мира в тесном смысле - от общества, публичной жизни, но и от мира в широком смысле, от всей материальной природы. В этом своем одностороннем спиритуализме средневековое миросозерцание вступило в прямое противоречие с самою основою христианства. Христианство есть религия воплощения Божия и воскресения плоти, а ее превратили в какой-то восточный дуализм, отрицающий материальную природу как злое начало» (там же. С. 348).

На религиозно-философских собраниях эти идеи Соловьева модифицировались в проблему религиозного творчества, проблему развития христианской культуры. Мережковский проповедовал мысль о «священной плоти» и призывал служителей церкви осуществлять соединение «двух бездн» - небесной и земной, православно-церковной и мирской. Обсуждению темы «Религия и общественность» было посвящено несколько собраний. Особенно острые споры вызвал вопрос о «догматическом развитии», о возможности «нового откровения». Осуществлены, ли в действительности откровения христианского вероучения? Можно ли считать догматическое учение Церкви завершенным? Если оно не завершено, то каковы пути дальнейшего христианского творчества? Н. А. Бердяев развивал, по существу, мысль Соловьева о «неподлиннос-ти» христианской культуры и проповедовал идею «Третьего завета». Божественно-софийное начало, согласно этой идее, нисходит на землю в конечном счете через ипостась Святого Духа, в действительном соединении с которым и возможно творчество подлинно христианской культуры. Пока что человечеству явлено два завета: Ветхий - завет Отца и Новый - завет Сына. Мы стоим на пороге Третьего зав«та - завета Духа. Первый завет- завет закона, второй - искупления, третий необходимо должен стать «заветом творчества». «Религиозная эпоха творчества, - поясняет Бердяев, - есть третье откровение, откровение антропологическое...» {Бердяев Н. А. Философия свободы. Смысл творчества. М., 1989. С. 334). Процесс божественного творения не ограничивается семью днями, он продолжает осуществляться с участием и Творящего, и сотворенного. Именно человек призван осуществить «восьмой день творения». Цель человека в мире - обогатить и дополнить Божье творение. Свое понимание сути нового религиозного сознания Бердяев подробно изложил в книге «Смысл творчества». В ней философ высказывает и свое решительное несогласие с консерваторами: Охранительная вражда к религиозному творчеству есть закрепление дурной бесконечности в самом искуплении, противление завершению, исполнению и концу искупления» (там же. С. 532-533).

Определение «религиозно-философский Ренессанс» довольно условно и отражает .лишь узкий смысл явления, о котором идет речь. Если же смотреть на него широко, то «религиозная приставка» тут вовсе необязательна. Религиозная проблематика была вряд ли главенствующей даже для той части философов, которых традиционно называют религиозными. Они выдвигали плодотворные идеи по онтологии, гносеологии, этике, эстетике, философской антропологии, социальной философии. В христианском вероучении философы находили опору в попытке решить те проблемы, которые выдвигала действительность.

Определяющей для большинства из них была скорее тема социальная - именно к решению общественных проблем сводились философские искания подвижников «Серебряного века». Уместно вспомнить, о чем и ради чего писались статьи для знаменитого сборника «Вехи», выпуск которого был своего рода кульминационным моментом философского ренессанса. «Хотя этот сборник был религиозно-философским по основному замыслу, своеобразной чертой, обеспечившей ему успех, явилось наличие заостренного социально-политического аспекта», - отмечал С. А. Левицкий. Свои статьи для сборника о русской интеллигенции авторы писали «в жгучей тревоге за будущее родной страны», во имя избежания новых социальных потрясений.

В целом же это был именно философский ренессанс в русле общего культурного возрождения независимо от тех или иных уклонений или пристрастий - то ли религиозных, как у раннего Флоренского и позднего Булгакова, то ли социально-политических, как у Франка и Струве. Следует, видимо, прислушаться к мнению Н. А. Бердяева,- дающего оценку ситуации «изнутри»; «У нас был культурный ренессанс, но неверно было бы сказать, что был религиозный ренессанс. Для религиозного ренессанса не хватало сильной и сосредоточенной воли, была слишком большая культурная утонченность, были элементы упадочности в настроениях культурного слоя, и этот высший культурный слой был слишком замкнут в себе» (Бердяев Н. А. Русская идея. С. 228).

В этом смысле и привычное определение «религиозный философ», которого в литературном обиходе удостоились Вл. Соловьев, Н. Бердяев, Н. Лосский, С. Франк и многие другие, несколько суживает их значение как собственно философов. Также обстоит дело и с ведущей традицией русской философии, которая привычно определяется как «русская религиозная философия». Данная конкретизация лишь подчеркивает ограниченность проблематики, создает налет локальной обособленности, самозамкнутости. Тем самым для русской философии вольно или невольно отводится некая «боковаяяниша» на обочине магистрального пути развития мировой мысли. Настойчивое подчеркивание рядом исследователей самобытности, уникальности, оригинальной исключительности русской философии противопоставляет ее остальному интеллектуальному миру и тем самым ставит под сомнение саму ее ценность.

Философское возрождение в России - отнюдь не изолированное явление. Более того, это была во многом очередная встречи с мировой мыслью и ее синтетическое усвоение. В русском ренессансе явственно присутствуют национальный и западный источники. Искания «возрожденцев» в отечественную традицию были укоренены а от мировой мысли философы получали своего рода «идейный кислород». «...Религиозное «возрождение» у нас было, собственно, только возвратом к опыту немецкого идеализма и мистики. Для одних это был возврат к Шеллингу или Гегелю, для других к Якобу Бёме, для иных к Гете. И усиливающееся влияние Соловьева только подкрепляло эту зачарованность немецкой философией», - писал в конце 30-х г. тонкий и строгий ценитель религиозного философствования в России Г. Флоровский. И далее: «О современной русской религиозной философии привыкают говорить как о каком-то очень своеобразном творческом порождении русского духа. Это совсем неверно... В русском развитии это один из самых западнических .эпизодов. Так характерно, что Н. А. Бердяяв всего больше питается именно от этих немецких мистических и философских истоков...» (Флоровский З Г. Пути русского богословияя С. 492).

Западное влияние на своих современников отмечает и Н. А. Бердяев: «Но был и возврат к традициям русской мысли XIX века, к религиозному содержанию русской литературы, к Хомякову, к Достоевскому и к Вл. Соловьеву. Мы попали в необыкновенно творччски одаренную эпоху. Был очень пережит Ницше, хотя и не всеми одинаково... Имел значение также Ибсен. Но рядом с этим, как и в первую половину XIX века, имел огромное значение германский идеализм, Кант, Гегель, Шеллинг» (Бердяев Н. А. Русская идея. С. 232). В общем-то, все это было именно в духе Соловьева, в мировоззрении которого также свободно и органично сочетались критика предшественников с усвоением их идей, христианские интуиции с гегелевским методом, платонизм с рационализмом, «русская идея» с ее вселенским осмыслением.

Мировоззренческая «пестрота» была характерна не только для отдельных мыслителей, но еще больше для «Серебряного века» в целом. Преимущественно «западнической» ориентации, к примеру, придерживались Ф. Степун, Б. Яковенко, Г. Шлет, А. Введенский. Да и первые собрания петербургского Философского общества посвящались главным образом обсуждению проблем, навеянных европейской философией. С 1910 г. печатным органом философов этого направления стал журнал «Логос». В программной статье «От редакции» журнал заявлял о том, что он не ставит целью развитие такой национальной философии, которая изолирована от общего культурного фона. С. Гессен, Ф. Степун и другие сотрудники издания считали, что русскую философию ждет большое будущее, если она пройдет «творческую выучку» в европейской школе мысли. Тогда она приобретет не только национальное, но и сверхнациональное значение.

Напротив, в Московском психологическом обществе преобладала ориентация на разработку собственных проблем русской философии, по преимуществу религиозной. То же, только с некоторыми оговорками, можно сказать и о Московском религиозно-философском обществе памяти Вл. Соловьева. Наиболее воинственную позицию в критике немецкого рационализма и отстаивании национальной философской традиции как мышлении «о живом разуме Бога» занимал В. Эрн. Его позиция была усилена начавшейся войной, под впечатлением от которой и была написана известная статья «От Канта к Круппу» - апогей его антигерманских настроений. Что же касается религиозных ориентаций, то им были подвержены многие представители как «патриотов», так и «неозападников».

Однако строгая дифференциация «по принадлежности» была присуща лишь радикальным сторонникам того или иного направления, размежевание между которыми зачастую превращалось в конфронтацию. Это происходило, как правило, «на флангах», в центре же находились по преимуществу те, кто стоял на позициях веры в христианское примирение и кому были близки идеи Вл. Соловьева и Ф. М. Достоевского о достоинствах русской души и о ее «всемирной отзывчивости». В мировоззрении многих представителей того времени зачастую соединялись и переплетались самые разные веяния и мотивы. К примеру, в сочинениях Бердяева антропологическая тема сочеталась с мистикой Я. Беме, которая, в свою очередь, служила канвой для гностических интерпретаций христианского учения. Подобные синтезы, но только иных идей происходят у С. Франка, Н. Лосского, Д. Мережковского.

Смешение традиций, источников влияния было характерным для большинства представителей московской группы философов, объединившихся в 1907 г. в Религиозно-философское общество памяти Вл. Соловьева. Среди них С. Булгаков, П. Флоренский, Е. Трубецкой, Н. Бердяев, А. Белый. Изначальная ориентация на религиозную, преимущественно православно-христианскую тематику не мешала философам свободно интерпретировать ее в различных парадигмах, главным образом немецкой классики. В сочинениях С. Н. Булгакова того времени («Два Града», «Философия хозяйства») подобное переплетение идей особенно заметно. На это обращал внимание и Г. Флоровский: «С Соловьевым же связана и вся проблематика религиозной или церковной культуры... Булгакова. От Соловьева путь назад к Шеллингу и к неоплатоникам, но и к патристике... острое влияние Шеллинга в его хозяйственной философии, и даже влияние Кантов-ского трансцендентализма в самой постановке религиозно-философской проблемы в «Свете невечернем» («Как возможна религия?»)...» (Фпоровский Г. Пути русского богословия. С. 493).

В целом для русской философии того времени было характерно взаимодействие борьбы и синтеза. Собственно, к выбору между ними и сводилась альтернативность путей развития российского общества. «Центр» призывал к синтезу (примирению), «фланги» звали к борьбе. В конечном счете вопрос решался в пользу борьбы. Это обернулось известными последствиями как для российского общества, так и для русских философов. Но сама философия получала от подобного рода взаимоотношений мощный стимул к развитию. С одной стороны - интеграция, взаимообогащение идей, с другой - стремление к опровержению, взаимная критика. Благодаря такому взаимодействию достигалось качественное приращение знания, которое было бы невозможным при доминировании одной философской школы, производящей идеи из самой себя. «Из себя сама себя» порождающая идея показала предел своих возможностей позже, при попытке абсолютизации диалектического и исторического материализма. * * *

Развитию философской мысли способствует не только положительная, но и отрицательная преемственность. История мысли свидетельствует, что взаимодействие идей ведет не только к их обогащению и углублению, но и к возникновению новых. В период философского возрождения в России из всего многообразия взаимодействующих и соперничающих направлений и течений на первое место вышла коллизия между материализмом и идеализмом, развязка которой стала роковой для последнего.

Материализм и идеализм - извечные друзья-враги. Их совместная судьба - долгий путь меняющихся отношений. То зыбкий союз, то бескомпромиссная борьба. То решительное размежевание, то жестокое порабощение. Такая участь постигала одну из сторон, как правило, тогда, когда в философские споры вмешивалась религия или политика. Теологические споры времен раннего христианства втянули в себя философию, что привело в итоге к длительному господству религиозного идеализма, подкрепленного институтом инквизиции. Политическая борьба первых десятилетий XX в. в России, подчинив себе все философские разногласия, привела к репрессивному диктату диалектического материализма. «Когда политика поставлена под знак ортодоксии, - писал Н. Бердяев, - то... неизбежно преследование за верования и мнения. Так было в средневековой христианской теократии, так и в советской, коммунистической теократии...» (Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., I960. С. 137-138).

К началу «Серебряного века» в России была обстановка достаточно широкого философского плюрализма. С большей или меньшей мерой терпимости уживались объективный идеализм и позитивизм, субъективный идеализм и вульгарный материализм, религиозная философия и диалектический материализм. По мере усложнения отношений в обществе происходит дифференциация по философским направлениям. С обострением политической борьбы усиливается конфронтация в стане философов. Образуются группы, товарищества, общества, обостряется полемика, в которую втягиваются крупнейшие представители интеллектуальной элиты. Размежевание происходит не только среди людей, но и в самих человеческих душах. Струве, Булгаков, Бердяев, Франк, первоначально примкнувшие к марксизму, вскоре отмежевываются от него и становятся серьезнейшими оппонентами русских марксистов. Именно большинство «кающихся марксистов» и были впоследствии основными авторами сборника «Вехи».

Первым заметным «гласом покаяния» бывших марксистов было их участие в сборнике «Проблемы идеализма» (1903 г.). Уже в самом его названии содержится установка на утверждение вполне определенного направления. Авторами статей были Н. Бердяев, С. Булгаков, П. Струве, С. Франк, С. Трубецкой, Е. Трубецкой, Б. Кистяковский и др. В предисловии к сборнику его редактор П. Новгородцев писал: «Идеалистическая философия - не новость для русской публики. В эпоху наивысшего развития позитивизма против него уверенно и смело выступал Вл. Серг. Соловьев и возвышал свой авторитетный голос Б. Н. Чичерин». Кроме всего прочего, выражалась и позиция неприятия противоположных воззрений: «Мы ищем абсолютных заповедей и принципов, в этом именно и состоит сущность нравственных исканий, но нам отвечают указанием на то, что все в мире относительно и условно» (Проблемы идеализма. Сборник статей. М., 1903. С. IX).

Сборник «Проблемы идеализма» был явлением не только философским, но и политическим: его выход связан с созданием в 1901 г. «Союза Освобождения», переросшего впоследствии в партию конституционных демократов. Вполне естественно, что и реакция на него носила политический характер прежде всего со стороны марксистов как ортодоксальной, так и позитивистской ориентации. С критическими откликами в разных изданиях выступили Л. Аксельрод, А. Богданов, А. Луначарский, Н. Рожков.

Но особенно бурный, даже скандальный общественный резонанс вызвало появление в марте 1909 г. сборника «Вехи». Авторы сборника - Бердяяв, Булгаков, Гершензон, Изгоев, Кистяковский, Струве, Франк - выступили с резкой критикой радикального крыла русской интеллигенции. Они единодушно утверждали, что корень ее заблуждений - в «религиозном отщепенчестве», отрыве от духовной почвы. Русская революционная интеллигенция обвинялась в социальном утопизме и этическом нигилизме. Авторы «Вех» стремились выдвинуть идею религиозной культуры, основанной на знании и приумножении лучших отечественных традиций.

В предисловии к книге М. Гершензон писал, что общей платформой авторов является «признание теоретического и практического первенства духовной жизни над внешними формами общежития... С этой точки зрения идеология русской интеллигенции, всецело покоящаяся на противоположном принципе - на признании безусловного примата общественных форм - представляется участникам книги внутренне ошибочной, т. е. противоречащей естеству человеческого духа...» (Вехи. Из глубины. С. 10). Истоки такой идеологии, по мнению авторов сборника, восходят к социалистическим и анархическим учениям европейской мысли, которые там утратили всякое значение. Однако их охотно заимствует (причем в искаженном виде) та традиция российской культуры, которая идет от Бакунина, Чернышевского, Лаврова, Михайловского. У интеллигентов последнего поколения - эсэров, социал-демократов, большевиков - в почете именно эта традиция, ориентированная на социальные потрясения и радикальные изменения общественного строя. Другая традиция связана с именами Чаадаева, Соловьева, Достоевского. Но их идеи не имеют руководящего значения, так как не обосновывают социализма и революции.

Выход сборника буквально всколыхнул российское общество. Практически не было такого печатного издания, которое бы не откликнулось на это событие. Библиография, собранная Гершензоном, насчитывает 217 наименований различных публикаций по поводу «Вех», появившихся в период с марта 1909 г. по февраль 1910 г. В обсуждении сборника о русской интеллигенции приняли участие практически все круги российского общества. Но особенно активно отреагировали политические партии, которые даже организовали выпуск специальных «антивеховских» книг. Эсеры издали сборник «Вехи» как знамение времени», кадеты - «Интеллигенция а России». Лидер партии кадетов П. Н. Милюков видел в позиции веховцев измену демократическим принципам. Он даже совершил лекционное турне с целью опровергнуть «Вехи» и защитить репутацию интеллигенции. В. И. Ленин откликнулся на книгу острополемичной статьей «О «Вехах»». Назвав сборник «энциклопедией либерального ренегатства», он сразу обратил Внимание на его антиматериалистическую направленность: «Красной нитью проходит через всю книгу решительная борьба с материализмом, который аттестуется не иначе, как догматизм, метафизика, «самая элементарная и низшая форма философствования»» (Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 19. С. 168).

Борьба с идеализмом в любых его проявлениях к тому времени была для Ленина важнейшим делом политической жизни. Уже была написана книга «Материализм и эмпириокритицизм», где с революционной страстностью проводится линия безусловного утверждения диалектического и исторического материализма, бескомпромиссной борьбы против идеализма, «фидеизма», махизма, прежде всего его русского варианта, претендующего на «особый путь» в философии. Его принцип: если не «чистый» материалист - значит идеалист. Для опровержения оппонентов Ленин сплошь и рядом использует речевые средства, весьма отдаленные от философского лексикона. «Сор», «вздор», «напыщенная претенциозная галиматья», «философские безголовцы»... Он повторяет смачные дйцгеновские выражения типа «гнусная партия середины», «вшивая яма», не без удовольствия адресуя их своим противникам. Не были пощажены в этом смысле и идеалисты-богоискатели, равно как и богостроители: «Богоискательство отличается от богостроительства... ничуть не больше, чем желтый черт отли