Очерк политической экономии советской России

Русским революциям, в какую бы эпоху они не происходили, свойственно безжалостно расправляться с прошлым, с теми отжившими формами существования, которые население страны преодолевает в своем поступательном движении.

Вспомним, с какой беспощадностью были уничтожены порядки, предшествовавшие деятельности Петра Великого, первой в 1100-летней истории страны революции в научном смысле этого слова, а не только переворота, отдающего вульгарным заговором. Ее предпосылки сложились в XYI веке, когда тишайший Алексей Михайлович и меланхоличный Федор Алексеевич Романовы сделали для успеха революции Петра I (1695-1725) гораздо больше, чем Разин, Соляной бунт, Хованщина и стрельцы, вместе взятые. В результате переворота, возглавлявшегося императором, были созданы новые системы отношений, обеспечившие Россию энергией, которой хватило для развития страны на протяжении более чем 200 лет, до тех пор, пока не был истрачен ее потенциал.

Не менее радикально происходило преодоление исчерпавших себя условий жизни в начале XX века. Первая русская революция XX века (1905-1935) перевернула всю совокупность общественных отношений, отбросив в том числе и свой собственный источник, открытый реформами, начатыми администрацией императора Александра II. Революция завершилась тем, что был создан новый строй, который традиционно принято считать “социалистическим”.

Теперь в России осуществляется Вторая революция XX столетия, не менее великая, чем первая. Ее начало относится к 1989 году, когда генсек Горбачев, подобно королю Людовику XVIII во Франции за 200 лет до того, воссоздал русские Генеральные штаты - Съезд народных депутатов СССР. Ее объектом, безусловно, являются все отношения, которые так или иначе были порождены Первой русской революцией - событиями 1917 года и приходом в государственную власть олицетворенного, ортодоксального коммунизма. Падение коммунистического строя в России, ставшее фактом истории, означает и его всемирное поражение, что, вне всякого сомнения, требует своего объяснения.

Мы не собираемся разрабатывать собственную версию истории советской России и повторять тем самым опыт М.Н. Покровского, известного соратника Ленина. Наша задача проще. Мы представим в самом сжатом виде политическую экономию советской России (1918-1991), но не в виде теоретической версии, а политическую экономию как реальность.

Эта работа необходима для того, чтобы уяснить, почему возникновение, развитие и уничтожение “социалистических” отношений оказалось возможным, и вследствие каких обстоятельств русское общество рассталось не только с “советской” общественно-политической надстройкой, но и с “коммунистическим” социально-экономическим базисом.

При этом автор нисколько не сомневается, что в “самом сжатом очерке” большая часть экономических категорий может быть скорее обозначена, чем раскрыта должным образом, и в приведенном ниже тексте при желании можно найти больше поводов для критики, чем убедительных, однозначно понимаемых и принимаемых ответов. Кроме того, задача, поставленная автором, состоит не в том, чтобы объяснить, что собой представляют те или иные экономические категории. Она сводится к тому, как они проявили себя в данной социально-экономической формации.

Поскольку, чтобы разобраться в сути явления “коммунистического экономического механизма”, необходимо найти прежде всего ее внутреннюю логику, различные цифровые данные, столь любимые современными экономистами, по возможности приводятся в самых минимальных дозах. Кто в логических доказательствах не может обойтись без математики, тот вряд ли владеет истиной. Кроме того, до минимума сведены ссылки на других авторов, пытавшихся сделать то же самое. Конкуренция в исследованиях пробуждает такие же чувства, как и в коммерции.

Первая русская революция

Сущность экономических и политических отношений, сложившихся в России в результате событий, охватывающих период первой трети текущего столетия (с 1905 до 1935 год) можно более или менее объективно объяснить только на основании правильного понимания природы первой в XX столетии русской революции.

Для этого необходимо подвергнуть критике и отбросить как тенденциозные и антинаучные все представления, которыми пользовались так называемые марксисты-ленинцы. Они по преимуществу слепо трактовали события русской истории первой трети XX века в категориях исторического материализма, угодничая перед политической необходимостью.

Участвуя в делании истории, официальные идеологи видели ее не в ее собственном свете, а через призму вульгарно понимаемого марксизма, рассуждая, подобно католическим схоластам, о том, чего не было и не могло быть. Экономическая наука оказалась в роли прислужницы господствующей доктрины, повторяя терновый путь философии в средневековой Европе, когда ей, чтобы выжить, пришлось превратиться в служанку богословия.

В России отсутствовали общественные противоречия, которое изучались на основе анализа положения в феодальной, а затем и капиталистической Европе. Не образовалось здесь класса пролетариев и класса капиталистов, не развивался антагонизм между городом и деревней, не было противоречий между физическим и умственным видами труда.

Экономические отношения, сложившиеся в России на рубеже веков, характеризовались сложной, прямо-таки мозаичной многоукладностью, в которой так называемый капитализм развивался на весьма ограниченной, скромной территории Москвы, СПб, Иванова, Донбасса и Лодзи. На остальных пространствах Империи продолжали существовать феодальные порядки, разумеется, в весьма специфических, патриархальных, русских формах своего проявления. Ничего необычного в этом не было, если принимать во внимание пространственный масштаб России и разнородность входивших в ее состав земель и народов.

Несмотря на 40-летнее реформирование социально-экономических отношений, капиталистическая формация к 1905 году не имела всеобщего в границах государства развития. О том, что она исчерпала свои возможности, говорить вообще не приходилось. Рабочие в собственном смысле слова не составляли какого-то значимого большинства общества, а промышленные работники городов не утрачивали связь с сельским крестьянским бытом. Они оставались по сути крестьянами-ремесленниками, имевшими и в деревне и в городе свое дело, собственные источники доходов.

Поэтому, во-первых, ни рабочие, ни капиталисты не сложились в самостоятельные и структурированные классы общества. Россия вошла в XX век не с классовым, а с сословно организованным обществом.

Но это общество не развивалось, не усиливалось, а находилось в стадии разложения. В связи с этим пролетарский (босяческий в русском понимании) характер революции начала века вообще исключался. Это была не пролетарская, а крестьянско-ремесленная революция Она выражала протест абсолютного русского большинства, составлявшего в целом примерно 85 процентов населения страны.

Во-вторых, революция не являлась социалистической в том смысле, который вкладывался в него социальной теорией, в частности - научным коммунизмом. Насколько практика не соотвествовала теоретическим догмам, свидетельствуют беспрерывные споры на этот предмет в среде марксистов как задолго до, так и после 1917 года. Начиная с Бернштейна и Каутского и заканчивая разнородными оппозиционными группировками в РКП(б) и в коммунистических партиях разных стран мира, все они возникали как естественная попытка преодолеть противоречия между марксистскими абстракциями и действительностью.

Не соответствовала реалиям и историография революционного процесса. В угоду партийной марксистской догматике официальная наука post festum разделяла его на три “революции”, которые, якобы, следовали одна за другой. “Первой” революцией назывались события 1905-7 годов, “второй” - февраля, “третьей” - октября 1917 года. Отдельные фазы общей истории революции искусственно превращали в самостоятельные этапы, не связанные между собой. Чтобы государственному перевороту 25 октября придать респектабельно-социалистический вид, февральский антиимператорский заговор истолковали в качестве “буржуазной революции”.

В этом контексте фантастический характер приобрела и трактовка Гражданской войны 1918-1922 годов, которую интерпретировали как борьбу пролетариата и беднейшего крестьянства с буржуазией и помещиками, “красных” республиканцев с “белыми” монархистами, революционеров с контрреволюционерами.

В конце-концов осмысление русской истории свелось при таком подходе к примитивной подгонке фактов к догматически понимаемой теории. Благодаря тому, что власть в России оказалась в руках схоластов от марксизма, не обладавших способностью создать собственную теорию развития, вне зависимости от того, что они делали как политики, они вогнали историю Россию в прокрустово ложе доктрины научного коммунизма, сами родоначальники которой неоднократно заявляли, что к России она непригодна (см., например, письма Маркса к Засулич).

Но если революция не являлась ни пролетарской, ни социалистической, спрашивается, что за революция произошла в России? Наши выводы сводятся к трем тезисам. Русская революция была делом совокупного русского ремесленного крестьянства; русское крестьянство утверждало в стране крестьянский (сельский) идеал социально-экономической и общественно-политической жизни; революционный период, начавшийся в 1905 г., победоносно закончился только к 1935 г.

Что касается принятия Конституции 1936 г. и очищения общества от “врагов народа” в 1937 г., то эти события подвели черту под революционным периодом и позволили продолжить развитие страны в условиях относительной стабильности, в том числе они обеспечили отпор нашествию Европы на Россию в 1941.

Поскольку Первая русская революция увенчалась успехом, оказалась победоносной революцией (в отличие от крестьянских революций в Европе, которые всегда беспощадно подавляли), то ее результатом было утверждение нового строя на развалинах старого. При этом следует подчеркнуть, что революция смела с исторической сцены вовсе не капитализм, а частно-помещичий феодализм, не буржуазное, а сословно-бюрократическое общество, не демократическую республику, а монархию сначала абсолютистского, а затем конституционного типа.

Необходимо определиться и с системой “производственных” отношений, возникшей в России после революции. Их внутренняя феодальная природа не столько изменилась, сколько модернизировалась. Но разве что-то другое могло получиться в крестьянской стране после победы крестьянской революции? Преобразования имели своим предметом не сущность отношений, а их форму: из частной они превратились в обобществленную. Но и этот шаг в пределах одной и той же формации, одного и того же общественного строя был, как показала дальнейшая история, мощным стимулом развития.

Собственность

Октябрьский переворот 1917 года привел к власти в государстве партию, которая исповедовала классический марксизм как “непосредственное руководство к действию”. Требования, в общей форме изложенные в заключительной части “Манифеста коммунистической партии”, рассматривались ею не иначе как общеобязательная инструкция, пригодная к применению при любых обстоятельствах и немедленно.

Два юридических решения характеризовали новый режим - декрет о земле и декрет о рабочем контроле. Первый конфисковал все земельные владения, обратив их в государственную собственность. Второй наделил промышленных рабочих правом контроля за деятельностью частных предприятий. Практически они выражали в большей степени сиюминутные требования восставшего населения, нежели догматику “научного социализма”. Прежде всего эти законодательные акты соответствовали представлениям крестьян-земледельцев и крестьян-ремесленников о том, какие экономические условия должны господствовать как в деревне, так и в городе.

Поскольку в России рассматриваемого периода не сложилось еще нации (политической общности), а население не представляло собой социума (экономической общности), то насильственная ликвидация всех видов частной собственности не могла, само собой разумеется, носить характера национализации или социализации. Сущность того, что было осуществлено, заключалась в механическом обобществлении всех производительных сил в масштабах всей государственной территории. А так как вожди и идеологи революции нисколько не сомневались в ее социалистическом характере, то и риторика, лозунги, пропаганда, словом - самоощущение общества приобрело социалистические формы.

На протяжении 1918 года режим довел до логического конца экономическую программу коммунизма, в декретном порядке “национализировав” все отрасли хозяйства и покончив тем самым с какими-либо предпосылками для существования любых иных форм собственности, кроме государственной. Тем не менее оба первоначальных декрета, принятые на волне революционного энтузиазма, не просуществовали и шести месяцев. Обострение политического противоборства, завершившееся гражданской войной, требовали более радикального отношения к материальным условиям победы, милитаризации ресурсов.

Поскольку объектом последовавшего обобществления явились все естественные богатства России, включая недра, леса, животный мир и т.д., все наличные производства, золотой запас, принадлежавший даже частным лицам, а также банковское и страховое дело, то тем самым была методом непосредственного насилия создана новая система общественных отношений. Что касается земельных отношений, то декрет о земле, содержавший, как известно, эсеровскую программу, был в дальнейшем заменен большевистским декретом о ее “социализации”.

Таким образом, новый социально-экономический строй в России возник не в результате длительного естественноисторического периода, а как следствие волевого революционного акта, как проявление непосредственного насилия общества над своей собственной, но уже отжившей, природой. Потребности организации экономики в условиях Гражданской войны (1918-1922) совпали с требованиями экономической программы правящей партии и тем самым облегчили задачу. Переворот в отношениях собственности являлся, по сути дела, главным результатом революции, предопределившим в большей или меньшей степени все остальные процессы.

После того как весь наличный производственный потенциал страны, за исключением земледелия, оказался практически в собственности общества, его воспроизводство, осуществляемое в расширенном масштабе, не видоизменяло и не могло изменить природу отношений собственности, а лишь воспроизводило эти отношения. Собственником выступало общество в целом и никто не мог быть им в отдельности - ни ассоциация граждан, ни самодеятельный гражданин, ни, тем более, иностранные физические и юридические лица.

Первоначальные решения относительно городской и земельной собственности, принятые в 1917-1918 гг., не отменили фактически частного землевладения в деревне, что по существу представляло собой объективное противоречие с утвердившейся формой производственного (промышленного) владения. Обобществление средств сельскохозяйственного производства представлялось в этой связи неизбежным. Оно было осуществлено на завершающей фазе революции в виде коллективизации крестьянства. Создание коллективных сельских хозяйств в начале 30-х годов явилось эпилогом Первой русской революции.

Перефразируя известную мысль Маркса к отношениям собственности, утвердившейся в советской России, скажем, что материальное это не что иное, как идеальное, пересаженное из человеческих голов в действительность и преобразованное в ней.

Организация хозяйства

Хозяйственные отношения, возникшие сразу же после обобществления, превратили всю совокупность существовавших в тот момент и вновь создаваемых производств в одну консолидированную фабрику, концерн, общество закрытого типа, трест, словом, - единое предприятие в масштабе и границах всей страны. Концентрация производства произошла в таком масштабе, которого не знала экономическая история всех времен и народов.

Собственно говоря, этот тип организации и возник лишь в силу того, что именно Россия, а ни какая другая страна, оказалась его колыбелью. Никакие отдельно взятые “коммунистические” Венгрия, Германия, Болгария или Швеция в капиталистическом окружении были бы попросту невозможны, как невозможно левостороннее движение транспорта в одном, отдельно взятом городе, когда как вся страна движется по правой стороне.

Представляя собой государство в одну шестую часть суши, Россия, превратившись с экономической точки зрения в один “концерн”, оказалось в мировом хозяйстве наиболее могущественным предприятием, настолько неуязвимым, что оно не могло ни разориться, ни трансформироваться. Это было хозяйство, содержащее свою армию, правительство, разведку и другие средства выживания.

Обобществление народного хозяйства видоизменили природу государственных органов власти. Помимо выполнения обычных политических функций, свойственных любому государству, они взяли на себя и хозяйственное управление. Хозяйственные, общественные и государственные сферы деятельности, обычно осуществляемые разными институтами, здесь предстали в виде одного института. Произошло фактическое и юридическое слияние социально-экономических и общественно-политических функций.

Государство в традиционном, привычном смысле этого понятия, государство как таковое прекратило свое существование, превратившись из преимущественно общественного в хозяйствующий субъект. Его основные функции из области политики переместились в сферу экономики.

Роль хозяйственного руководства перешла к чиновничеству, в то время как государственные полномочия сосредоточились в аппарате правящей “коммунистической партии”. Партия тем самым утратила признаки политической организации, а ее аппарат превратился в составную часть государственной машины управления. Отдельные заводы, тресты, фабрики, колхозы и совхозы, железные дороги, торгово-снабженческие и все иные производства лишились экономической самостоятельности и составили функциональные подразделения “всероссийского народнохозяйственного концерна”.

Гражданский оборот, опирающийся на товарный форму производимого продукта, внутри созданного “предприятия” оказался принципиально невозможен. На предприятии, даже если его размеры совпадают с размерами самого крупного государства, он абсурден. Общественные отношения по поводу производства приобрели внутрихозяйственный, внутризаводской характер. Чтобы их регулировать, оказалось достаточным использовать административное, внеэкономическое воздействием, не принимая во внимание объективные законы экономики.

Каждая производственная единица превратилась в составную часть единого предприятия, обладая в отношении своих основных и оборотных средств не правом собственника, а так называемым правом хозяйственного ведения. Что же касается человека, то родившись на территории этого предприятия, он автоматически оказывался по достижении соответствующего возраста его пожизненным работником, одушевленной рабочей силой.

Показателен в этом отношении спор в середине 20-х годов относительно монополии внешней торговли, активную роль в котором принял и Ульянов(Ленин). Вождь, как известно, настаивал на государственной монополии, опровергая доводы своих правых оппонентов, вроде Пятакова. В действительности дискуссия являлась беспредметной, поскольку не могло существовать внешней торговли, которую бы осуществляли отдельные предприятия, из-за отсутствия ее субъектов, функции которых перешли к самому государству.

То, что называли внешней торговлей, представляло собой отношения “всероссийского концерна”, границы которого совпадали с государственными границами, с другими предприятиями-концернами, находящимися за пределами советской России, то есть на территории других государств. Точно так же, как отдельные цеха обычного предприятия не могут являться субъектами гражданского права и самостоятельно участвовать в торговых операциях, так и отдельные предприятия в составе “всероссийского концерна” не могли самостоятельно выступать на внешнем рынке.

Государственная внешнеторговая монополия была следствием сложившейся в стране системы хозяйствования в целом. Соответственно торговля внутри “предприятия”, в том числе обеспечение работников концерна предметами потребления, превращалась из торговли в разновидность снабжения. Снабженческо-сбытовая функция лишь в технологическом отношении уподоблялась торговле, утратив ее экономический смысл, так как сделки купли-продажи приобрели характер фиктивного ритуала, а не актов политического волюнтаризма.

Поскольку произошло всеобщее обобществление собственности и ее сверхконцетрация в форме одного “предприятия”, вся его деятельность, как и любого обычного предприятия, могла осуществляться лишь в планомерном порядке. План “концерна” от плана предприятия отличался не качественно, а количественно. Государственное планирование заменило собой организованную в национальном масштабе ”управляемую стихию рынка”, действие экономических законов приобрело опосредованную, чисто административную форму.

Если вне России в области хозяйственно-экономических отношений произошло сочетание плана внутри предприятия с рыночным взаимодействием между ними, то в советской России рыночные отношения оказались попросту излишними. И вовсе не потому, что здесь восторжествовал произвол или “неправильный” политический режим. В России это произошло из-за того, что после проведенного обобществления отсутствовали рыночные субъекты, самостоятельные товаропроизводители, когда как условием существования рынка является наличие массы экономически независимых (независимых в специфическом смысле слова) от государственных институтов власти товаропроизводителей, товаровладельцев.

Единственным исключением из этого правила представлялся потребительский рынок, создаваемый товаровладельцами-гражданами, главным образом крестьянами, обменивающими продукты личного труда на так называемых колхозных рынках. Попытка властей в начале 60-х ликвидировать этот рынок вовсе не была абсурдной. Она, напротив, должна была устранить последнее противоречие в экономике, где товарная форма представляла собой очевидный анахронизм.

Как и во всех предыдущих экономических формациях, организованное в единый организм хозяйство подчинило общество своим интересам, вместо того, чтобы функционировать, удовлетворяя общественные или индивидуальные потребности обслуживаемой человеческой общности. Бездушная, мертвая сущность оказалась сильнее, нежели “прогрессивное человечество”, легкомысленно уверовавшее в то, что оно наконец-то овладело тайнами собственного бытия.

Автоматизация системы управления, предпринятая в последние 10-20 лет существования “концерна”, являлась отчаянной, абсурдной, фантастической попыткой ее упорядоточения на основе натурализации всей экономической информации. АСУ компьютеризировала архаичную форму, в которой вращалась и развивалась хозяйственная деятельность. Электронно-вычислительными машинами предполагалось если и не забивать гвозди, то отслеживать судьбу каждого из них.

Продукт и товар

Поскольку отдельные производственные элементы “всероссийского концерна” (заводы, фабрики, дороги, институты и т.д.) производили материальные и интеллектуальные ценности, предназначенные для производственного и личного потребления, но не предполагавшие, что внутри страны они приобретают товарную форму для обмена, они не могли, соответственно, обладать и экономическими качествами товара. Если при традиционном феодализме главным субъектом производственных отношений являлся экономически несвободный товаропроизводитель, а при капитализме - свободный товаровладелец, то при всеобщем обобществлении эту роль мог выполнить лишь несвободный нетоваровладелец.

Продукт оставался девственником, если его жизненный путь от производства до потребления не пересекался с государственной границей, если он не изменял своего гражданства. Но не каждой вещи суждено было “умереть на родине”. Продукты производства могли стать товаром лишь в результате так называемой внешней торговли, перемещаясь за пределы “предприятия”. Превращение в товар могло произойти только в силу того, что продукт пересекал ограду концерна, являвшуюся одновременно и своей политической противоположностью - государственной границей. Товарные свойства просыпались в продукте, произведенном внутри “концерна”, стоило им оказаться в рыночной среде вне России, за границей.

До тех пор, пока произведенные ценности находились внутри государственной территории, в экономическом отношении они не видоизменяли своей натурально-вещественной или интеллектуально-невещественной формы. Они являлись качественно иной экономической субстанцией - продуктами. И поскольку обмена одних продуктов на другие являлся непрерывным, постоянно воспроизводимым процессом, дело могло идти не о товарообмене, а о продуктообмене. При этом было безразлично, кто фактически выступал в роли изготовителя или потребителя, поскольку все они представляли собой экономически несамостоятельные элементы производства.

Когда произведенный продукт из сферы производства переходил в иные области - распределения, обмена или потребления, либо создавался как предмет личного потребления, он и тогда не приобретал товарных качеств, несмотря на то, что в соответствии с законодательством именовался товаром и реализовывался через торговую сеть. Соответственно и те ценности, которые производились за пределами государственных границ советской России и тем самым обладали товарными качествами, тут же умирали в них, как только оказывались на ее территории.

Следовательно, ценности, производимые внутри России как продукт, потреблялись вне ее как товар, когда как любая ценность, произведенная вне России как товар, потреблялась внутри нее как продукт. В этом качестве все элементы, составляющие непосредственное богатство, обладали двумя оценочными качествами - для производителя стоимостью, для потребителя - потребительной стоимостью. Что же касается величины стоимости, ее абстрактного отражения в денежной форме, то в условиях безрыночных экономических взаимоотношений она фактически исчезла.

Труд и рабочая сила

Производительная функция человека в условиях всеобщего обобществления не отменила и не могла отменить ни целесообразной производственной деятельности, ни способности человека к этой деятельности. Объективные потребности общества и отдельного человека должны удовлетворяться и удовлетворялись в своих натуральных и интеллектуальных формах.

Но обобществление произвело настоящую революцию в характере трудовых отношений. Поскольку обобществление сделало невозможным товарные отношения, упразднилась и товарная форма рабочей силы, а вместе с ней рынок труда и трудовой договор как способ упорядочения отношений в процессе соединения живого и овеществленного труда, наимодателя и нанимателя.

Трудовой договор, предусматривавшийся законодательством, скорее отражал внешнеполитическую необходимость в какой-то форме совместить нормы Международной организации труда, ориентирующейся на товарно-рыночную экономику, к трудовые отношение в экономике, принципиально несовместимой с рынком и товаром. На самом деле заключение трудовых договоров, а также коллективных соглашений в условий всеобщего обобществления либо игнорировалась, либо представляло пустую формальность.

Общая потребность народного хозяйства в трудовых ресурсах рассчитывалась в общем штатном расписании государственного “концерна”. Поскольку страна не имела рынка труда и, соответственно, конкуренции на таком рынке, обобществленное предприятие должно было постоянно обеспечивать соответствие наличных трудовых ресурсов с общим количеством рабочих мест.

В этих условиях принципиально исключалась безработица, так как невозможность определиться на работу влекло за собой обязательство государства по отношению к такому безработному на нетрудовое пособие. Неработающий трудоспособный в обобществленном хозяйстве так же невозможен, как и солдат, не имеющий наряда по службе, в армии. Неизбежным следствием того и другого будет разложение трудовой и солдатской морали, и следовательно, разрушение хозяйственной и армейской среды.

Поэтому внерыночная форма организации хозяйства создавала ее противоположность - номинальный недостаток трудовых ресурсов по сравнению с утвержденными штатами. Наличие вакансий, впрочем, не увеличивали меру оплаты труда, поскольку отсутствовали и рынок труда, и конкуренция различных его видов.

Заработная плата

В экономических отношениях советской России самой мистифицированной, неправдоподобной категорией оказалась заработная плата. Очевидно, что вне зависимости от экономического строя и от того, какие стадии развития переживает общество, естественные и общественные потребности человека как работника должны находить свое удовлетворение. Но в советской России роль зарплаты имела тенденцию постоянно снижаться.

Сфера, которую обслуживала заработная плата, сводилась только к личным потребностям человека, связанным с его простым воспроизводством. Она не была рассчитана ни на расширенное воспроизводство, ни на создание имущественных накоплений. Повседневная пища, простая одежда, коммунальные, в том числе весьма умеренные жилищные потребности - таков обычный набор продуктов и услуг, которые можно было получать за ее счет.

Как бы ни был трудолюбив и талантлив отдельный человек, он не мог рассчитывать на то, чтобы приобрести состояние в результате своей легальной трудовой деятельности. Голым он приходил в этот мир, голым и должен был уйти из него.

Сумма заработной платы не позволяла работнику-мужчине содержать полноценную семью и, тем более, не давала возможность для содержания многодетной семьи. Величина зарплаты не отражала реальный трудовой вклад работника в процессе осуществления трудовой деятельности и не представляла собой определенную долю работника в общей массе прибавочного продукта, полученного отдельным предприятием, где он трудился.

Формы заработной платы, повременная или сдельная, в действительности не соответствовали своему названию, поскольку общая суммы заработной платы на каждом предприятии представляла собой фиксированную, заранее рассчитанную величину.

Поскольку хозяйство развивалось и функционировало по общему плану, оно болезненно воспринимало все попытки отклонения от него, воспринимая их в качестве сбоя, нежелательного инцидента. Перерасход общего фонда заработной платы в связи с этим всегда расценивался как одна из наиболее тяжких правонарушений со стороны хозяйственных руководителей. Поэтому, стоило только увеличиться производительности труда на отдельном предприятии или в той или иной отрасли, как экономический механизм немедленно реагировала на это снижением сдельных расценок.

Общий фонд заработной платы в масштабах “концерна”, его отдельных производств и административных территорий корреспондировался с объемами соответствующих продуктов или услуг, которые должны были обмениваться на сумму выплаченной зарплаты. Баланс суммы зарплат на одной стороне и суммы потребительских товаров и услуг на другой представляли собой такое соотношение, которое на всех трех уровнях не изменялось по сравнению с тем, что планировалось на год.

Сущность экономической политики администрации “концерна” в области заработной платы определялась не динамикой хозяйственного развития, она отражалась в тарифно-окладной системе, которая была столь жесткой и косной, что позволяла себе не изменяться десятилетиями.

Поскольку общий фонд оплаты труда, выраженный в заработной плате, имел постоянную тенденцию к относительному уменьшению, по мере развития производительных сил все меньшая часть общественных потребностей могла реализовываться в формах непосредственных человеческих потребностей. Чем мощнее становилось общенациональное хозяйство страны, чем выше оказывался произведенный валовой внутренний продукт, тем меньшую долю составлял в нем фонд потребления, который должен был реализовываться через заработную плату.

Потребительский кризис, характерный для последних десятилетий существования советской России, являлся оборотной стороной мощного развития его хозяйственного потенциала, утратившего связь с человеческими потребностями.

Деньги

Экономические отношения в “реальном социализме” не предполагали использование денег как специфической формы стоимости, то есть категории, выполнявшей роль фиктивной ценности. Потребность в ней возникает лишь при рыночном характере обмена.

Обобществленное хозяйство, функционирующее в масштабе всей страны как одно предприятие, обходилось двумя другими ее формами - стоимостью, которой оперировал производитель, и потребительной стоимостью, которая интересовала потребителя. Потребность в знаках стоимости, в посреднике между производителем и потребителей, объективно отсутствовала.

Хозяйство в себе самом, являясь одновременно и производителем, и потребителем произведенного, не нуждается в институте денег, представляющих стоимость на рынке в форме знака стоимости. Те функции, которые даже при частичном обобществлении и кооперировании выполняют деньги, при всеобщем обобществлении выполняют волевые акты планирования, конкретно властные институты общества. Поскольку деньги не являются самостоятельным видом богатства, а всего лишь специфической информацией о нем, то они могут быть заменены иными средствами информации - например, властью. Власть заменяет собой деньги, то есть информацию, становящуюся ее составным элементом, используя в качестве их заменителя нормы, лимиты, наряды и т. п.

Попутно необходимо заметить, что общественное сознание до сих пор в отношении денег проявляет редкостное непонимание их действительной роли. Деньги отождествляются с внешними формами их проявления, которые в разное время приобретали то вид какого-то универсального товара, то монеты, то ассигнации, то банкноты. Самостоятельное бытие богатства в денежной форме существовало лишь до тех пор, пока в качестве носителя экономической информации выступало материальное богатство, например, золото или серебро.

Вопреки действительной роли института денег они рассматриваются так же, как подлинное материальное богатство, воплощенное в том или ином драгоценном металле, особенно в золоте. Даже русские реформы 20-х и американские 70-х годов, наконец-то представившие деньги в их собственном, ничем не прикрытом, обнаженном виде, не избавили большую часть общества от этих предрассудков.

На самом деле деньги - это не более чем особого рода информация о стоимости, ее знак. Они, поэтому, не обладают и не могут обладать никакой собственной стоимостью, кроме той, что относится к самой информации, как таковой. Обладание деньгами представляет собой, таким образом, форму, в которой кристаллизована информация о стоимости, но не сама стоимость.

К слову, все спекулятивные рассуждения относительно того, что рубль не являлся свободно конвертированной валютой, не обладал способностью обращаться на так называемом мировом валютном рынке, что в отличие от доллара, фунта, марки или иены он был “деревянным”, не имеют под собой никакого основания. Это не констатация экономического факта, а невежественная, глумливая инсинуация.

Советская Россия не нуждалась в собственной конвертируемой в мире валюте, чтобы самостоятельно функционировать на рынке других стран или на международном рынке.

Поскольку реальное богатство России, чтобы воспроизводиться, не нуждалось