Россия – административно-территориальный монстр

Борис Родоман

Наше административно-территориальное деление в привычном для нас виде сформировалось при Петре I: каждый школьник знает, что Петр I разделил Россию на восемь губерний. Впоследствии к ним добавилось еще две, а потом началась настоящая чехарда: появились провинции, дистрикты — никто их не помнит, и я не собираюсь забивать вам голову описанием этого процесса, так как для меня важно не это.

Первые губернии, с нашей точки зрения, были абсурдны. Например, в Сибирскую губернию входило также и Предуралье, то есть Заволжье в европейской части, а часть нынешней Центральной России побывала и в Рижской губернии, и в Киевской. Так или иначе, знание географии своей страны росло: при Екатерине уже были обычными так называемые ландкарты, то есть географические карты, и все было гораздо разумнее.

Как вам известно, именно при Екатерине II административно-территориальное деление стабилизировалось. В 1775-1785 годах появились губернии, уезды в том виде, в каком мы их знаем, в частности, по художественной литературе. Начался большой период стабилизации.

Уездные и губернские города стали административно-торговыми центрами. Это был симбиоз чиновника и купца, симбиоз полупаразитический: понятно, кто из них паразит, а кто жертва. В этой роли русские города дальше и существовали. Отнюдь не как промышленные центры: никому даже и в голову не приходило, что город — это промышленный центр. И даже в конце XIX века была дискуссия: нужна ли городу фабрика. Фабрики у нас в первую очередь появлялись в сельской местности.

Наиболее удачным оказалось губернское деление. Видимо, страну воспринимали, как мы теперь говорим, в мелком масштабе, то есть имея дело с крупными единицами. В крупном масштабе, в подробностях страны не знали, поэтому быстро наделали много уездов, и какая-то часть уездных городов захирела и исчезла. Сейчас мы не будем рассматривать уездный уровень административно-территориального деления и сосредоточимся только на губернском.

Что в итоге возникло: возникла стандартная инфраструктура. Дворянские собрания, торговые ряды, училища двух рангов — все это уездное и губернское; не будем вдаваться в детали. Система обросла учреждениями. И с тех пор от Екатерины и до Горбачева включительно у нас есть понимание того, что положено областному (бывшему губернскому) центру, что положено уездному, что положено районному. В советское время на основе этого даже составлялась таблица, а что из этого выпадает, то непорядок — уникальному нет места в нашей стране. По известным историческим причинам у нас существовал Дерптский университет не в центре губернии, Новозыбковский отдел географического общества; но все это было в порядке исключения. Возникла вот такая иерархия. Она успешно продолжала существовать и в советское время.

Кстати, я признаю периодизацию истории нашей страны только по именам правителей. Никаких других объективных признаков я не нахожу. Конечно, есть более крупные эпохи (императорская Россия, советская власть), но все равно деление по правителям самое объективное. Можно делить и дальше: Ранний Ельцин, Средний Ельцин, Поздний Ельцин — после шунтирования. Как в Китае: Поздняя Чжоу, Ранняя Хань.

Итак, из-за консервативности и стабильности этой сетки, видимо, накапливались какие-то противоречия: расхождения с жизнью, несоответствия между фактическими и юридическими городами. Ярким примером служил Иваново-Вознесенск. Гигантское село Иваново, гигантский Вознесенский посад. Когда их объединили, получилось поселение в 100 тысяч жителей. При этом Иваново-Вознесенск не был не то что губернским, но даже уездным городом. Он был заштатным городом Шуйского уезда. Шуя была городом в классическом традиционном понимании, а Ивано-Вознесенск — это нечто из ряда вон выходящее.

Понятно, что после 1917 года произошла бурная ломка. Губернии некоторое время существовали, даже возникали новые: например, как раз Иваново-Вознесенская и Брянская. Но потом появились гигантские края, которые делились на области, те, в свою очередь, на округа, причем поднялись города, которые раньше были только уездными, их значение возросло. Это был период радикальной переделки административно-территориального деления, и никакая энциклопедия не поспевала за этим процессом. Была полнейшая путаница, возникали отсылки к статьям, которым уже не суждено было появиться в следующих томах, статьи теряли актуальность и так далее.

Все это продолжалось, примерно, до 1943—44 годов. И вдруг наступило затишье, стабилизация. Не знаю, как это связано с войной: это было в самом ее разгаре. И вдруг мы увидели, что на европейской части — сейчас мы не будем рассматривать этнические республики и окраины, чтобы не удаляться от стержня нашей темы — области вернулись, примерно, к губернскому виду. Сегодня журналисты любят называть ту или иную область губернией — это то же самое, что ставить твердый знак после слов “банк” и “коммерсант”, не вижу в этом особого смысла. Но они так называют. И, действительно, наши области на губернии похожи. Оказалось, что Рязанская область близка не только к Рязанской губернии, но даже к Рязанскому княжеству. Там, правда, переместился центр.

Получается, что губернии как бы восстановились. Это уже некоторая мистическая загадка: что восстановилось и почему. Правда, при Хрущеве опять была некоторая ломка, но интересно, что хрущевская волна реформ, в том числе административно-территориального деления, угасла вместе с Хрущевым. Я опять же отвлекаюсь от ликвидации/восстановления республик репрессированных народов; хотя были интересные новшества: Татарстан разделили на три части — у нас раньше автономные республики на области не делились. Это не прижилось и ушло вместе с Хрущевым.

В итоге то, что мы сегодня имеем в основной части нашей страны, — это то же самое, что сформировалось в 1943—44 годах, когда наступила эпоха большого застоя. Губернии-области, основные административно территориальные единицы, которые сегодня почему-то называются субъектами федерации, оказались чем-то очень живучим.

Спрашивается: что восстановилось? Что живуче? Что существовало в то время, когда на протяжении какого-то периода не было этих областей, а были края и округа?

Если выражаться научно, то они существовали как бы латентно, имманентно, потенциально, виртуально, как какие-то тени. Можно сказать, что они были материально запечатлены в культурном ландшафте. Как некоторые следы, как старая колея в лесу. Дороги нет, но след виден даже на аэрофотоснимке. И если кто-то опять пройдет, проедет, вытопчет, тропа восстановится. Одни и те же тропинки возникают после того, как они распахиваются, после того, как частично зарастают не такими деревьями, которые были до них, а другими — все равно они как-то восстанавливаются. Значит, есть какая-то живучесть, есть что-то такое, что восстанавливается: действует какая-то генетическая программа, записанная в ландшафте, какая-то матрица.

Моя гипотеза заключается в том, что это одна из загадок устройства нашего общества. За тысячелетия деспотизма и рабства сформировалось анизотропное общество. В физике анизотропией называется различие свойств объекта по разным направлениям: в одном направлении тело твердое, а в другом жидкое; в одном хрупкое, а в другом мягкое. В точности так же и наша страна: она в одном направлении страшно жесткая, в другом она хрупкая, то есть она одновременно и твердая и способна мгновенно рассыпаться, как стакан из искусственного хрусталя, и потом опять восстановиться, склеиться.

В чем состоит анизотропия общества: в том, что у нас вертикальные связи сильны, а горизонтальные — слабы. Это вы знаете. Слова “вертикаль” и “горизонталь” понимаются в метафорическом смысле, хотя достаточно близком и понятном. Вертикаль власти всегда сильна, а горизонталь общества, то есть способность людей солидарно противостоять этой вертикали и вообще что-то связанно делать между собой — естественно, все это ослаблено.

Административно-территориальное же деление и, более того, весь культурный ландшафт — есть отражение анизотропности общества. В культурном ландшафте властным вертикалям соответствуют радиальные дороги, которые связывают центр с периферией <показывает на схеме>. Они соответствуют тому, что в пространстве власти является вертикалью. Здесь это радиальные линии. То, что в пространстве власти является горизонталью, то есть наличием объектов, подчиненных одному и тому же властвующему субъекту, на местности выражается в линиях тангенциальных.

Культурный ландшафт России анизотропен в том смысле, что наиболее развиты радиальные линии, которые связывают столицу с провинцией, начальника с подчиненным, вышестоящего начальника с нижестоящем. Поэтому и на сельском уровне у нас в хорошем состоянии находятся только те дороги, по которым ездит начальство. Прочие связи отмирают. Дорожная сеть в сельской местности перестроилась и из треугольной стала совсем иной. До середины XX века у нас из каждой деревни выходило 3—4 дороги в соседние деревни, и по этим дорогам ездили. Сейчас ничего подобного не осталось: по перпендикуляру все направляются к ближайшему асфальту. По карте опускается перпендикуляр из этой деревни на асфальтированную дорогу. Если есть возможность, тут тоже кладется асфальт или бетонные плиты, и все. Связей с соседними селами уже нет: ни родственных, ни каких бы то ни было других. Тут еще дачники поселяются, происходит трансформация расселения.

Произошла перестройка пространства. Некоторые его черты, заложенные еще в царской или даже допетровской России, еще больше усилились в советское время, и наши регионы превратились в универсальные ячейки жизни общества. Люди живут в этих регионах, как в домах, квартирах. Это, так сказать, дома и квартиры более высокого уровня. Они более вещественны, чем это кажется, и их границы не просто паутина, начерченная на карте. Региональное деление в значительной степени окостенело, овеществилось, материализовалось, подверглось склерозу.

Транспортная сеть является отражением административно-территориального деления и наоборот. В упрощенном случае административные границы и пути сообщения соотносятся как двойственные графы. Они отображены на моем рисунке: один граф соответствует красной сети, а другой — черной. В математике такие графы называются двойственными: это значит, что в ячейке одного графа находится вершина другого, и наоборот. Есть, конечно, масса исключений из этого правила, но мы рассматриваем все в предельно обобщенном виде, потому что наука — это искусство говорить сложно о простом и просто о сложном.

Областные границы, скажем, между Тверской и Смоленской областями, у нас практически не пересекаются местными автобусными линиями. Там просто невозможно проехать, и если вы будете спрашивать, как можно куда-то добраться, вам будут советовать сначала направиться к центру, а потом уже двигаться дальше. Был случай, когда из Смоленского Поозерья мы не могли напрямик пробраться в район Великих Лук. Можно было пешком, но у нас не хватало времени.

А транзитные магистрали в основном ведут в Москву. Остались, конечно, и те, которые когда-то вели в Петербург, скажем из Смоленска через Псков.

Вот такая картина. Всякий, кто путешествовал хоть сколько-то по нашей стране, знает, что преодолеть границу областей в глубинке, не на магистрали, которая ведет в Москву, а в отдалении от нее, это все равно что пересечь хребет. Это перевал: вы будете ощущать саму точку перевала, место, где труднее всего пробраться, где вообще никакой дороги нет. Если вы отложите скорости и расстояния на графике, с некоторыми допущениями, то действительно можете получить изображение перевала, хребта.

Единицы административно-территориального деления в нашей стране напоминают квартиры, дома, усадьбы. Оказалось, что различие между центром и периферией в каждом районе любого уровня, включая даже сельские административные районы, сплошь и рядом оказывается существеннее для жизни людей, то есть в социально-экономическом пространстве, чем различие между природными зонами, между Дальним Востоком и Западом нашей страны.

Россия, конечно, огромна и разнообразна. С разных точек зрения она разнообразна в различной степени. Все знают, что есть разные природные зоны — это существенно. Есть регионы, различные по своему уровню развития. Но уровень развития региона — это средний показатель, а вот внутри каждого региона, субъекта федерации, есть свои центр и периферия, и контрасты ужасны. Между улицей Большой Покровкой в Нижнем Новгороде и каким-нибудь крайним районом его области, который находится за водохранилищем, есть колоссальное различие. И это для жизни людей важнее, чем различия в климате.

Отношение центра к периферии — одно из открытий теоретической географии, которое разрабатывается сейчас в нашей стране. Конечно, у всех на устах различие между Москвой и остальной страной. Это, конечно, существенно, но главное — различие между центром и окраиной каждого района, каким бы небольшим он не был. В социально-экономическом пространстве мы везде видим такие контрасты.

И это специфика России. Я не могу сказать, что только нашей страны: к сожалению, я мало был за рубежом; в туристической поездке многого не заметишь, но в Румынии я видел нечто похожее. Но и Румыния некоторое время была тоталитарной страной. И в СНГ это повсеместно — кроме стран Балтии. В балтийских странах этого нет, или есть, но не в такой степени, поэтому я чувствовал себя там очень даже странно. У меня всегда есть ощущение того, где центр, а где периферия: в любой деревне, в любом лесу я ощущаю, где у нас центр, где окраина, в какую сторону ехать в Москву. И только в Эстонии и в Латвии я этого не чувствовал.

Не случайно, конечно, эти страны не ужились в нашем пространстве, они первыми выскочили. Ведь не СССР распался, а просто страны Балтии восстановили свою независимость, а потом остальные сказали: “А мы чем хуже?” — и вспомнили, что имеют или имели право выхода из СССР. Но началось с легитимного восстановления независимости балтийских стран, когда они доказали нелегитимность пакта Молотова-Риббентропа. Все началось именно с этого, а не с беловежских деятелей или каких-то других интриг.

И вот что интересно: в каждом нашем регионе, например, в области или крае, существует упадочная зона, на границах областей образуется вакуум. Там быстрее всего исчезают деревни. Я сам прошел по границе между Московской и Смоленской областью, хотя теперь это уже не так репрезентативно: лучше бы это была граница между Тверской и Смоленской областями, потому что граница Московской области — это граница пригородной зоны, сейчас она тоже занимается дачниками. Тем не менее, вдали от железных дорог можно наблюдать уменьшение числа деревень в 5-6 раз на полосе шириной в 6 километров. Я прошел по всей линии границы между Московской и Смоленской областью, осенью пешком, весной на лыжах. Это все я видел своими глазами.

Происходит депопуляция, образуются упадочные зоны. С точки зрения традиционных экономистов, надо эти районы поднимать, что и пытались делать в советское время. Надо составлять программы, как бы все это опять населить, возродить и так далее. Но есть ведь и другой аспект, экологический. Ведь на земле не только люди живут, но и другие животные, растения. И с точки зрения экологии, необходимо, чтобы природный ландшафт - естественные леса, луга, тундры — занимал от 1/3 до 1/4 площади суши. Он должен где-то находиться не только в Заполярье, но во всех природных зонах, иначе этих зон просто не будет. Желательно, чтобы он существовал во всех регионах, а не так, когда немного лесов в Бразилии и немного лесов в Сибири вырабатывают кислород на все человечество. Лесов должно быть везде понемногу.

И вот эти места, пограничные области, являются экологическим резервом, они обладают большим экологическим потенциалом. Кроме того, чтобы биосфера как-то сохранялась, необходимо, чтобы естественные ландшафты образовывали по возможности сплошной массив. То есть чтобы они не были жалкими островками. Но большой массив в условиях высокой урбанизации и многочисленного населения означает сеть, то есть необходимо, чтобы природный ландшафт тоже образовал сеть, более или менее сплошную; не обязательно, чтобы полностью сплошную. И вот для этой сети на территории нашей страны подходящим местом являются административные границы. Эта экологическая сеть называется “эконет”. Есть международные программы по устройству эконета, и Россия в них участвует и проедает гранты, которые оттуда идут. Но смотрит она в первую очередь на запад, на их методику. Там для организации эконета, может быть, надо выкупать землю или прилагать дополнительные усилия, а у нас ничего делать не надо: у нас готовый эконет формируется в Нечерноземье. И это тот замечательный случай, когда для достижения благих целей, для достижения социально-экологических благ не надо ничего делать, а надо наоборот ничего не делать.

Сейчас ваше поколение воспитывается в парадигме деятельности, вы одержимы манией деятельности. Вы все считаете, что для того, чтобы достичь блага, надо действовать. Чтобы действовать, надо организовывать. Чтобы организовывать, нужны финансы. А вот вам прекрасный случай того, как путем воздержания от целого ряда видов деятельности: от незаконной застройки, от охоты, от ненужных программ восстановления территорий — природе можно дать возможность воспользоваться ее сохранившимся пока потенциалом самовосстановления.

Формируются всякие заросли, леса...И особенно быстро это происходит на стыке границ. Вы понимаете, что если граница в виде линии обладает экологическим потенциалом, то еще большим потенциалом обладает узел, где в одной точке сходятся три границы. Там образуются медвежьи углы. В качестве примера могу предложить северо-западный угол Московской области, северо-восточный, где кроме Московской сходятся еще Тверская и Ярославская области. И там действительно живут медведи, там есть охотничьи хозяйства. Сейчас я покажу эти узлы границ <показывает на схеме>.

На моей схеме черным показаны границы административных районов, красным - основные транспортные магистрали межрайонного значения. Зеленой штриховкой показаны места наибольшей депопуляции, где населения мало, но зато образуется простор для природы.

На этом основана моя концепция поляризованного ландшафта или поляризованной биосферы. Сейчас я вам покажу издали книжку. У меня вышло две толстые книги и две тонкие. Из двух толстых книг, которые у меня вышли, эта, в желтом переплете, прикладная география, а эта, в голубом переплете, чисто теоретическая география. Мы видим на обложке здесь такую вот картину, это и есть концепция поляризованного ландшавта: для суши принято бесконечное и равномерное размещение городов, а для приморских территорий картина сложнее, но тоже показаны все основные функциональные зоны: городская застройка, сельскохозяйственные земли, природные парки и заповедники — в том идеальном, с некоторой точки зрения, сочетании, которое является сущностью моих моделей теоретической географии.

Итак, мы не должны мешать экологизации административных границ, и в этом случае наша страна может выполнить свою уникальную историческую миссию — быть экологическим донором для всего человечества, потому что не надо гнаться за стандартами производства, не надо стараться догонять ушедший поезд и обязательно выравниваться с остальными странами по каким-то экономическим показателям. Все это означает действовать с оглядкой в прошлое. Россия могла бы специализироваться на роли экологического сторожа, чтобы охранять природный ландшафт в интересах всего человечества, может быть, опираясь при этом и на вооруженные силы, скорее всего, международные, дабы препятствовать, скажем, заселению нашей Сибири. Нельзя допустить, чтобы с ней произошло то, что случилось с Манчжурией всего лишь за одно столетие. Она была такой же таежной, такой же редконаселенной, как Сибирь

Я полагаю, что это может быть реальной политикой, учитывая то, что запасы сырья не вечны. Для нашей страны я предлагаю экологическую специализацию. Некоторые считают это абсурдом. И это, конечно, тоже утопия: нет никакой надежды, что наша власть и наши чиновники к этому прислушаются. Надежды на это нет, но наша задача в том, чтобы предлагать то, что мы считаем разумным.

Однако мы уже выходим за пределы чисто дескриптивной науки, которая говорит о том, что есть. Но это для нас неизбежно, да и было бы неинтересно, если бы я ограничился только описанием фактической ситуации.

Итак, надо бы не мешать экологизации административных границ. Но кто же этому мешает? Дело в том, что желательна стабильность административно-территориального деления. Может ли оно быть стабильным? Можем ли мы принять как факт этот склероз, это окостенение и ничего дальше с ним не делать?

Ведь с точки зрения чиновника и вообще человека, управляющего государством, территориальное деление и ведомственная структура управленческого аппарата — это два измерения одного и того же тела, два разреза. Можно ли реформировать одно, не реформируя другое? Может ли общество динамично развиваться в одном направлении, не изменяясь в другом? — Я считаю, что это возможно. Вовлечена природа, вовлечен природный ландшафт. Природа не так мобильна. Вы знаете, что на выращивание любого растения, если говорить о лесе, требуется больше времени, чем срок службы чиновника.

Следовательно, если мы хотим и дальше жить в качестве животного Homo sapiens, а не в качестве каких-то пластинок, на которые записана информация в электронном виде, то есть, быть людьми, которые по-прежнему едят, пьют, совокупляются — живут телесно, то нам необходимо вписываться в биосферу и вести себя так, как это подобает животному высшего иерархического уровня.

С этой точки зрения, хотя понятие устойчивого развития и является в общем-то религиозно-мифологическим, так же, как и понятие ноосферы, но все-таки рациональное зерно в нем есть. Можно понять, чего хотели люди, вводя это понятие. Я думаю, что тема устойчивого развития соприкасается с тем, что я сейчас говорю.

Природный компонент ландшафта и антропогенный компонент имеют разную скорость изменения. Не будем говорить “развития”, но изменения. Если нельзя полностью подчинить природные процессы социально-экономическим, то, видимо, надо наоборот, чтобы социально-экономические процессы считались со скоростью природных процессов. Надо, конечно, умерить темпы, сказать: “Остановите, я хочу сойти”. Слишком быстро идет машина, слишком головокружительно. Вот так это выглядит с экологической точки зрения. Мобильные элементы ландшафта должны подчиниться стабильным в интересах неразрушения природной среды и всей биосферы.

Но нам угрожает волюнтаризм. У нас есть единственный политик, который управляет страной, и мы не знаем, что ему придет в голову завтра, что он придумает. У нас каждый правитель склоняет ухо то к одному прожектеру, то к другому. К кому он склонит ухо, чей прожект ему понравится… Так у нас всегда было в России: сначала Александр слушает Сперанского, потом дает ему пинка в зад и слушает Аракчеева. В более грубой форме это было при Иване Грозном, и сейчас так же. Кого он послушается, что он придумает…

Как можно реформировать наше административно-территориальное деление? Здесь я перехожу уже к тому, что у меня много раз публиковалось. Список моих работ на эту тему лежит на столе. Недавно была статья в “Отечественных записках”, так что не стоит повторять: все это можно почитать, этот журнал есть и в электронном виде. Коснусь этого очень кратко.

Самый радикальный вариант изменения нашего административно-территориального деления — это все к черту перекроить по параллелям и меридианам, сделать, как в Соединенных Штатах, заодно прогнать всех чиновников, построить центры регионов в самых пустых местах или на месте самых незначительных нынешних городов.

Я на это так отвечу: наши административно-территориальные единицы, в том числе так называемые субъекты федерации — это уже единицы инфраструктурные, это материальные вещи, а не просто линии на карте. Перекраивать их, это все равно что разрушать здание или сооружение, разрушать коммунальное хозяйство, отключать газ. На это вряд ли кто решится, а если и решится, то получится эффект похуже любой внешней войны, в том числе и ядерной.

Стало быть, этот способ отпадает. Кроме того, не забывайте о том, что в Соединенных Штатах так проводили границу по земле, которую еще только-только колонизовали, а мы тут имеем дело с более или менее обжитой территорией. Тут сидит специалист по Соединенным Штатам Леонид Смирнягин, он, возможно, сейчас поставит меня на место, я уже на эту тему боюсь рассуждать; я больше хочу говорить о России, потому что в Соединенных Штатах не был.

Нам угрожает волюнтаризм. Реформа административно-территориального деления беспокоит нашу власть, как зуд, потому что это тоже хороший способ отвлечь внимание от других, более актуальных проблем: чиновники всегда устраивают какую-то имитацию действия, так что это прекрасное поприще для них, — но все-таки они пойдут, видимо, по пути группировки уже готовых единиц. Так всегда и было. Все равно, даже если идет речь о новом сельском районе: не резать же хозяйства, территории колхозов и совхозов — их группируют. Так что, скорее всего, это будет перетасовка. А это означает, некоторое укрупнение: объединят в какой-нибудь федеральный округ или в какой-нибудь край, макрорайон все те же самые области. То есть меняется ранг границы, меняются права властей. Но границы при этом остаются на месте.

Медведю в конце концов не важно, является ли данная линия только границей между Новгородской и Тверской областями, или это к тому же еще и граница между федеральными округами. Медведю это безразлично. Ему важно, что эта граница людей отталкивает, что там по-прежнему имеется какое-то запустение.

Сейчас я начинаю резюмировать: что мы выявили, о чем мы говорили. Выявлены такие эмпирические закономерности, как бы протоколы обобщенных фактов, которые наблюдались в нашей стране в определенный период. Это не имеет глобального значения, конечно, это не закон Ньютона — это эмпирические закономерности, а может быть, просто понятия.

Первое: чередование периодов застоя и перестройки административно-территориального деления. Это характерно для нашей страны.

Второе: цикличность укрупнения/разукрупнения. За укрупнением следует разукрупнение и наоборот.

Если без конца то укрупнять, то разукрупнять, возникает вопрос: а где же поступательное движение? Есть в этом и поступательный компонент — увеличение государственного аппарата. И при укрупнении и при дроблении государственный аппарат неизменно увеличивается, число чиновников возрастает. Для этого, собственно, операция и проводится. Но в то же время я не хочу сказать, что число чиновников, как абсолютное, так и в виде доли, растет бесконечно. Есть механизм, который этот процесс сдерживает, а именно периодический развал нашей империи. Происходит развал, крах, а потом все начинается снова. Таким образом количество чиновников не может достичь 100 %.

Следующая закономерность: анизотропность общества. Я уже объяснял, что это такое: вертикальные связи развиты, горизонтальные связи отмирают. Никакого гражданского общества, никакой солидарности.

Еще я хочу добавить, что государство наше крепло в борьбе с общиной. Оно ее полностью искоренило. Как вы знаете, был в России и общинный компонент со своей общинной демократией. Может быть, без голосования с подсчетом голосов, но кто кого перекричит — это было. Государство это все уничтожало и искоренило, по-моему, только к середине XX века, потому что колхоз после коллективизации тоже некоторое время был общиной. Это я уже по своим личным наблюдениям могу сказать. Видимо, это окончательно отмерло только в 60-х годах. Теперь есть вертикаль, горизонтали мало. Поэтому попытки построить гражданское общество или солидарное сообщество регионов, которое бы противостояло колониальным аппетитам Москвы, не удались. Сейчас все восстанавливается.

Что мы сейчас возрождаем? Царскую Россию? Скорее всего, советскую, андроповскую. Или и ту и другую одновременно, что, конечно, Ленину не снилось и в страшном сне.

Еще. Контраст центр-периферия очень существен, и он важнее, чем различия между природными зонами и чем различия между западом и востоком страны: Атлантическим и Тихоокеанским побережьями. Для людей это оказывается важнее.

Далее. На границах образуется социально-экономический вакуум.

Овеществление и склероз административно-территориального деления.

Группировки как преобладающий способ реформ административно-территориального деления.

И, наконец, последнее: экологический потенциал административно-территориального деления. Это наше географическое открытие, открытие XX века, которое заключается не в обнаружении новых морей, материков и так далее, а в выявлении новых закономерностей, в том числе и таких, которые имеют ограниченный ареал распространения: в пределах одной страны, выражают ее исторические особенности.