Концепт «культурное гнездо» и региональные аспекты изучения духовной культуры Сибири

Дергачева-Скоп Е. И., Алексеев В. Н.

Русская история, основанная на одной идее централизации, исключающая идею областности, есть то же, что отрицание существенного жизненного значения областных общин как разнообразных органов в составе целого политического организма всего народа.

А. Щапов

Проснись, моя Кострома,

Не спи, Саратов и Тверь…

Б. Гребенщиков «Дубровский»

В последние годы региональное культуроведение всё настойчивее обращается к концепту «культурное гнездо» как одному из наиболее удобных способов описания провинциальной духовной культуры.

Впервые понятие «культурное гнездо» было введено Н. К. Пиксановым в его работе 1923 г. «Два века русской литературы»(1), хотя разработкой подробного подхода к русской литературе он начал заниматься еще в 10-е гг. в связи с появлением общего интереса к областному принципу в культуроведении(2). «Та централизация, — писал Н. К. Пиксанов, — которая так заметна в политической русской истории, сказалась и на истории русского искусства и русской литературы, больше того, она обнаружилась и в русской исторической мысли. Подчиняясь централистским тенденциям, наша историческая мысль под новой русской культурой и литературой разумеет собственно культуру и литературу столичную, не учитывая, просто забывая, областную… В движениях и поворотах «русской», т.е. общерусской, столичной литературы мы многого не поймем, если не изучим областных культурных гнезд»(3).

Понятие «культурное гнездо» соответствует здесь только новому периоду русской литературы и вторит термину «областная». Для древнерусского периода областной принцип изучения литературы казался вполне естественным(4), в то время как новая традиция остро нуждалась во введении такового. По концепции Н. К. Пиксанова, именно в областях есть свой пласт культуры, в частности «литературные гнезда», изучение которых необходимо включить в планы краеведной работы для последующего использования в описании истории литературы в целом.

Концепция Н. К. Пиксанова 1913–1923 гг. нашла последователей не только среди краеведов(5). Ее поддержал, хотя и с серьезными оговорками, идеолог синтетического построения истории русской литературы П. Н. Сакулин: «Вполне принимая идею литературных гнезд, я должен, однако, подчеркнуть, что по отношению к новому периоду областной принцип не может иметь того значения, какое принадлежит ему в древний период. Во-первых, по мере приближения к нашему времени… областной принцип идет на убыль и его значение обратно пропорционально росту культуры. Во-вторых, если областные культурные гнезда отражают на себе местные особенности и, следовательно, могут иметь более или менее самобытные черты, то нельзя забывать и того, что большею частию они представляют преломление общерусской культуры в местных условиях и, стало быть, значение областных гнезд становится уже производным»(6).

Вполне естественно, что вкладывая в понятие «культурное гнездо» вслед за П. Н. Сакулиным сознание того, что таковое было лишь местным преломлением общерусской культуры, краеведы останавливались перед непреодолимым вопросом, как же в таком случае описать литературу края, области, города, местности и др.

В том же году, когда появилась реплика П. Н. Сакулина о «культурных гнездах», вышла работа М. П. Сокольникова по литературе Иваново-Вознесенского края. Он приходит к выводу, что «проследить исторически смены отдельных литературных направлений, дать схему некоторого органического развития губернской литературы — совершенно невозможно, пользуясь краевыми рамками»(7). Вывод его логичен, т.к. описание местных литературных явлений ведется всегда в сравнении с так называемыми общерусскими: местный бытописатель сравнивается с Чеховым, а журналист — с Белинским или Добролюбовым, естественно, не в пользу местных, пусть даже со всякими оговорками, деятелей. При этом практически всегда забывается о том, что и Чехова, и Белинского, и Добролюбова отдала в общую русскую культурную традицию провинция.

Литературоведение, а вслед за ним и другие области изучения духовной культуры не могут осознать, что литературный мир может быть сложен и по-другому: из областных, местных явлений, как из атомов целое, складывается общерусская литература, которая транслирует себя вновь в местную культуру. Чем ближе к нашему времени, тем живее такой обмен.

Некоторая зашоренность, ориентация литературоведов только на литературные явления, больше того, только на общерусские литературные явления, не дали им по-настоящему увидеть всю плодотворность идеи Н. К. Пиксанова. Понимание возможностей местной культуры становится более ясным, когда литература оказывается в одном ряду с другими проявлениями духовной жизни провинции.

Именно поэтому идея Н. К. Пиксанова была воспринята и включена в 1926-1928 гг. в программу исторического краеведения известным историком-энциклопедистом И. М. Гревсом. В фундаментальной статье 1926 г. «История в краеведении»(8) он сформулировал важность изучения культурных гнезд для исторического изучения явлений духовной культуры в целом в их естественной среде. Подчеркивая достоинства литературоведческого открытия Н. К. Пиксанова, Гревс писал: «Есть целый ряд местностей (городов), которые были в разные эпохи центром своеобразного литературного цветения. Близкое знакомство с такими фактами поможет обрисовать внутреннюю жизнь не одного края часто совсем новыми красками и глубже понять влияние культурных течений, проникавших в столицы из провинций»(9). При этом И. М. Гревс, расширяя понятие «культурного гнезда», переносит его и на другие сферы духовной культуры: «Следует захватывать в круг этого понятия не одни поэтические и беллетристические произведения, но и журналистику и школьное дело, историю образования на местах вообще и научные начинания… Внимательное и беспристрастное изучение переданного им (культурным гнездом. — Е. Д.-С., в. А.) наследья даст понять, что многое оценивается неправильно, что в нем живут начала, подготовившие новое, и в следах его хранятся блага, еще не использованные…»(10).

Итак, этот принцип, по Гревсу, должен был быть распространен на обследование всей «прошлой умственной жизни областных культурных гнезд». С этого момента намечается в исследованиях ясная тенденция реабилитации культурной роли провинции бывшей империи; явно обозначается поворот сознания к местной, локальной культуре, генетической основе всех русских культурных традиций, ни в коей мере не отменявшей единства русской культуры как целого.

В 1928 г. появляется книга Н. К. Пиксанова «Областные культурные гнезда»(11), чаще всего и цитируемая в современных исследованиях, и еще одна статья И. М. Гревса «Очередная задача краевого культуроведения»(12). В связи с постановлением 3-й Всероссийской конференции по краеведению «о необходимости изучения «культурных гнезд» был в это время составлен набор вопросов местным краеведческим организациям по литературной истории края(13). В № 7 журнала «Краеведение» за 1928 г. была опубликована статья А. Н. Свободова «Литературный и мемориальный материал в областных музеях», в которой автор, подчеркивая свой личный интерес к деятелям литературы, печати и искусства как составляющим «особый подотдел» культурного гнезда, замечает, однако, что «остальные подотделы… как, например, наука, общественность, просвещение, театр» требуют особого обсуждения «для уточнения их как в смысле построения, так и содержания»(14). Автор заявляет даже о необходимости создания в музеях отделов «культурных гнезд», правда, несколько утилитаризируя проблему.

Так или иначе, но к 1928 г. наметился путь изучения областных культур через изучение исторических «культурных гнезд» как первичных ячеек общерусской культуры. И хотя концепт «культурное гнездо» выходит за рамки чисто краеведных задач, он был связан своим происхождением именно с краеведной наукой.

В 20-е гг. исторические и историко-культурные методы в краеведении только еще начинали пробивать свою дорогу. Созданное в эти годы Центральное бюро краеведения при Российской Академии наук печатает ряд статей и докладов, посвященных задачам и методам изучения областной истории(15). Среди них необходимо отметить теоретические работы М. М. Богословского(16), в. В. Богданова(17), Н. П. Анциферова(18) и С. В. Бахрушина(19), фундирующие появление и становление концепта «культурное гнездо» для описания истории культуры провинций.

Эти работы отражают две (в чем-то сближающиеся, но все-таки очень разные) точки зрения на описание областной истории. Первая из них выражена в работе М. М. Богословского, для которого всякое исследование областной истории, во-первых, «подкрепляет те общие положения, те общие выводы, которые, может быть, уже доказаны, но которые в этих областных исследованиях получают новое и новое подтверждение»; во-вторых, «эти наблюдения над историей отдельных мест, над разного рода местными особенностями, хозяйственными, бытовыми, культурными и другими явлениями, затем ложатся в общее русло изучений исторического процесса в его целом»(20). М. М. Богословский видит краеведные проблемы из центра; ему видны лишь те явления местной истории, которые вливаются в общерусский исторический процесс, по его собственному замечанию, так, как «большая река образуется из соединения отдельных небольших потоков»(21).

Эта точка зрения в основном заостряет наше внимание на таком принципе изучения историко-культурного процесса в провинции, который фиксирует прежде всего связь ее с метрополией, а местные особенности выступают как «нюансы», подтверждающие всё те же общие закономерности. Этот метод применим, когда трансляция историко-культурных процессов метрополии в провинции не вызывает сомнения; в основном он хорош при описании некоторых общеисторических процессов.

Позднее, в 1928 г. к этой концепции, хотя и значительно откорректировав ее в пользу локальных методов, примкнул С. В. Бахрушин в своей статье «Задачи исторического изучения края». Опираясь в своих выводах на те же положения, что и М. М. Богословский, Бахрушин, однако, подчеркнул, что историю нельзя описать только «с птичьего полета»(22).

Иной акцент проблеме придан в работах Вл. Вл. Богданова и Н. П. Анциферова. Они предлагают сделать объектом изучения те уровни культурно-исторического процесса, которые характеризуются специфическими чертами, присущими именно провинции, заняться «поместным (по местам. — Е. Д.-С., в. А.) изучением своего прошлого»(23). Все края, все провинции России имеют свою локальную историю, не исключая Москвы и Петербурга. Она, эта история, прочитывается в местной культуре, местном быте, местном населении, местном районе культурного и экономического тяготения к естественному областному центру. «В ней много страниц должно быть отведено неоднократным остановкам, замедлениям жизни, поворотам к оскудению и угнетению, — писал Вл. Вл. Богданов. — Но «история не роман» <…> и историк-областник должен обнаружить всю полноту внимания и интереса к этим серым страницам захудалого существования своего областного города»(24).

Неравномерное развитие провинциальной культуры — естественное явление. Беспрерывное возвышение, «история сплошных успехов» может быть только в центре, ибо центр беспрерывно вбирает, «высасывает» из провинции всё лучшее. Этот метод локального описания русской истории выводит нас на такой уровень изучения культурно-исторического процесса, при котором ярко выявляются

специфические черты, характерные для всех русских провинций (объединяющие их);

особые черты, характеризующие исключительно данную провинцию;

черты, присущие изучаемой провинции как центру, к которому тяготеют собственные провинции.

Концепт «культурное гнездо», подкрепленный серьезными теоретическими работами, должен был получить более глубокое обоснование, ибо именно он вбирал в себя оба подхода к историко-культурному процессу. Однако этого не произошло. Парадоксально, но книга Н. К. Пиксанова о культурных гнездах, появившаяся так своевременно, сразу же оказалась практически несвоевременной. 1928-й год — год перестройки краеведной работы, в это время происходит сдвиг в сторону утилитарного краеведения настолько, что даже памятники, оставленные культурой прошлого, требовалось превратить из «мертвого капитала» «в одну из производительных сил современности, в культурный капитал строящегося социалистического общества»(25).

Академическое краеведение вытесняется с арены действия. Если в дефиниции 1926 г. еще можно было найти место в краеведении историко-культурной школе, то 1928–1931 годы зачеркивают все возможные пути локальному методу в истории. Приведем два определения краеведения, сформулированные одним и тем же исследователем в 1926 и 1930 годах.

1926 г.:

«Краеведение есть метод синтетического научного изучения какой-либо определенной, выделяемой по административным признакам, относительно небольшой территории; изучения, подчиненного жизненно-насущным хозяйственным и культурным нуждам этой территории и имеющего своей основой производительные силы края»(26).

Упоминание «культурных нужд территории» позволяло даже в тех условиях встраивать в систему краеведения программы культурно-исторических исследований. «Поскольку дело идет об изучении края с точки зрения его экономического и культурного состояния, — писал, например, С. В. Бахрушин, — невозможно поэтому ограничиться <…> записью настоящего в его статике, надо выяснить динамику явлений, если мы хотим поставить краеведение на научную высоту»(27).

1930 г. Определение А. Пинкевича с поправками А. Большакова (1931 г.) не оставляло места и подобному подходу академических историков-краеведов.

«Краеведение, — пишет А. Пинкевич, — является одним из путей содействия со стороны советской общественности делу социалистической реконструкции СССР на местах, путем всестороннего, синтетического, можно сказать, диалектического изучения относительно небольшого района; изучения всецело подчиненного задачам диктатуры пролетариата вообще и задачам социалистического строительства в данном районе, в частности»(28).

А. Большаков вносит поправку и в это определение: не «изучение», ибо слово «изучение» должно быть изгнано из повседневной деятельности краеведения, не «изучение», а «делание»: «Каждый из нас должен подпирать социалистическую стройку собственным плечом»(29).

Шел 1931 год. В Москве взорван храм Христа Спасителя, разобран Казанский собор; подобные акты вандализма проведены по многих городах и весях страны. Варварски преобразовывался культурно-исторический ландшафт городов. Ни о каком изучении «культурных гнезд» не могло быть и речи…

В 60-е гг. концепт «культурное гнездо» Пиксанова-Гревса появился в исследованиях областной культуры вновь, но в основном с указанием на невозможность его использования, при всей притягательности, для новой русской литературы, ибо «с возвышением Московской Руси, с политической централизацией Русского государства создавалась единая русская литература, в которой не было места самостоятельным местным литературам»(30). Областническое понималось здесь как отдельное, а не частное. «Литература любой области или края, — пишется в общем введении к «Очеркам русской литературы Сибири», — является лишь участком общерусской и, следовательно, не «краеведческие особенности» положены исследователями во главу угла, общие, единые для всей страны, в том числе и для литературы, закономерности развития. <…> Здесь не может идти речь о каком-то «сибирском» процессе, ибо такого не существует»(31). Сама позиция Пиксанова объявлялась ошибочной потому, что он русскую литературу рассматривал как «совокупность областных литератур»(32). Для издателей «Очерков…» более привлекательной в то время казалась позиция М. К. Азадовского, считавшего, что областная литература, «есть участок общерусской литературы, отображающей на краевом (местном, областном) материале ее общий путь развития и происходящие в ней процессы борьбы классов. Наблюдаемые же в ней специфические черты и особенности являются лишь результатом той конкретной обстановки и условий, в которых протекал на местах общий процесс классовой борьбы и которые определили ту или иную расстановку социальных сил»(33).

В последние годы сделано чрезвычайно много для изучения истории краев и областей, маленьких населенных пунктов и плодотворность «поместного» изучения никого уже не смущает(34). Культурная жизнь провинции также включается в круг внимания историков и культурологов. Однако все явления местной культуры рассматриваются исключительно с «птичьего полета» историко-юридических и социально-экономических обобщений, а дореволюционные культурологи, часто без дифференциации их по школам, обвиняются в излишнем пристрастии к «описательности».

Локальному методу здесь вновь нет дороги. В этой общеисторической концепции остается очень небольшое место синтетическим исследованиям провинциальной местной культуры. Не отвергая культивируемого современными историками-исследователями общеисторического подхода, мы предлагаем для описания культурных процессов оглянуться назад и востребовать заново разработанный в 20-е годы «синтетическими» историками культуры, как они себя сами называли, и краеведной наукой концепт «культурное гнездо».

Насколько вы могли понять из нашего изложения, ни Пиксанов, ни Гревс, ни поддерживавшие их краеведы и историки культуры не отрицали, что местная культура есть часть общерусской. Однако они подчеркивали, что при взаимной связи провинции и центра и общерусская, и местная культуры слагаются из локальных культурных явлений, становящихся общерусскими и, в свою очередь, влияющих на местные культурные процессы. Концепт «культурное гнездо» предлагает лишь иную точку отсчета культурных явлений, вплетающихся в архитектонику общерусской истории культуры.

Итак, под концептом «культурное гнездо» мы понимаем способ описания взаимодействия всех направлений культурной жизни провинции в период ее расцвета, в такой период, когда эта провинция становится не безразличной тому центру, к которому она тяготеет. Как мы подчеркивали выше, именно изучение культурных процессов через «культурные гнезда» учитывает:

общерусский уровень (единые процессы в метрополии и провинции);

те уровни культурного процесса, которые характеризуют специфические для всех русских провинций черты;

уровень специфический исключительно для культуры изучаемой провинции.

Здесь мы учитываем два аспекта:

когда изучаемая провинция рассматривается как особая культурная единица России в целом;

когда провинция изучается как регион, тяготеющий к иной провинции.

Н. К. Пиксанов в своей работе 1928 г. предлагает пути исследования «культурного гнезда». Однако без исследований и теоретических разработок И. М. Гревса, Н. П. Анциферова и др., без наработок психологической школы 20-х гг., без современных исследований эти предложения, в сути своей верные, смотрятся сейчас лишь как подходы, из которых можно извлечь рациональное зерно для начала работы над проблемой. В основу концепта «культурное гнездо» следует поставить человека, как его создателя, хранителя, питомца и т.д. Психологическое направление в краеведной культурологии 20-х гг. придавало большое значение этому фактору изучения культуры провинции: «Исследование местной культуры и есть исследование деятельности местных людей, если не всецело, то в значительной степени, — писал А. А. Мансуров в статье, поднимающей вопрос о значении для русской культуры изучения «местных деятелей и уроженцев». — Они освещают местную культуру, сами светятся ее тонами. Они дополняют и венчают «ландшафт» края <…>. Крепко сросшиеся с краем, хотя не всегда видимо, они наиболее удачные питомцы его, бесконечно ему дорогие <…>. Они не похожи на других, их никем нельзя подменить…»(35). Вторым исследуемым компонентом «культурного гнезда» является историко-культурный ландшафт и связанная с ним проблема «города» как высшего проявления культурной деятельности человека(36). Следует также, по мнению Пиксанова и Гревса, изучить все культурные «явления и движения» в провинции: просвещение, печать, журналистику, театр, искусство, архитектуру, социально-экономические, государственно-правовые аспекты ее жизни и т.д. В основе своей эта программа представляется нам вполне приемлемой, но она, естественно, учитывает далеко не все необходимые для исследования архитектоники культуры провинции направления и, конечно, требует усилий многих исследователей, которые учли бы, с одной стороны, все рациональные зерна, наработанные исторической наукой за прошедшие 70 лет, а с другой — новейшие достижения культурной антропологии, социологии провинции и т.д. и т.д.

В заключение остановимся еще на одной небольшой проблеме, связанной с изучением культуры провинций и рассматриваемой Н. К. Пиксановым в качестве «подсобной» для описания культурных гнезд — проблеме биографических словников и био-библиографических словарей местных деятелей.

Ни для кого не является секретом то, что одним из важных и насущных направлений работы в пределах темы по изучению областных культурных гнезд должна стать работа по кумулированию разнообразных сведений о них. Известно, что областные библиотеки России, как правило, ведут библиографические указатели о своем крае — это очень нужная, абсолютно необходимая работа для всякого исследования явлений местной истории, литературы и культуры. Очень часто разработка этих проблем предваряется и сопровождается созданием обширных библиографических указателей. Не вдаваясь в излишние подробности, вспомним в этой связи двухтомное исследование «Очерки русской литературы Сибири» и предваряющую этот труд двухтомную же библиографию. Иногда оказывается, что библиографическое сопровождение проявляет себя большей и даже непреходящей ценностью: выходящий уже более трех десятков лет библиографический указатель «История Сибири», готовящийся в стенах ГПНТБ СО РАН, начал свое существование как вспомогательный указатель к пятитомной «Истории Сибири», однако пережил ее, и сегодня уже трудно определить, что важнее — фундаментальный, но устаревший во многих своих концепциях, продиктованных временем, обобщающий труд, или же объективно фиксирующий обширный и многообразный фактический материал библиографический указатель.

Но так же, как всем ясна важность и незаменимость краевой библиографии, совершенно очевидна недостаточность этой работы для воссоздания культурных процессов в русской провинции. Нужно, по крайней мере, иметь представление о тех людях, о тех личностях, которые были движителями этих культурных процессов; нужны сведения о людях, чья деятельность являлась сердцевиной и сутью культуры.

В этой связи уместно вспомнить идею создания био-библиографических словарей местных деятелей(37). Ограниченный географически и хронологически, такой словарь становится, наряду с библиографией, важнейшим и незаменимым справочным материалом. В качестве самых необходимых, не существующих сегодня, но страстно желаемых всеми исследователями завтра, можно назвать словари, посвященные деятелям культуры Тобольска XVII–XIX вв., Томска, Иркутска, Колывано-Воскресенских горных заводов, Кяхты и других сибирских культурных гнезд. Принципы составления и организации подобных био-библиографических словарей, методика работы над ними, методика определения границ такой работы — известны; важность, а может быть — и первоочередность такой работы для многих очевидны. Поэтому хотелось бы остановиться лишь на двух практических аспектах этого направления.

Первый аспект связан с необходимостью объединения усилий местных специалистов — работников вузов, музеев, архивов, библиотек; здесь уместной и посильной будет помощь студентов. Только объединенными усилиями можно охватить широчайшую источниковую базу, находящуюся в архивах, музеях, библиотеках, только объединенными усилиями можно поднять это дело, требующее не только знаний, квалификации, интереса к предмету и высокой организованности, но и самоотверженности и даже жертвенности.

Второй практический аспект работы над био-библиографическими словарями — форма их создания. Вполне очевидно, что сегодня работа эта должна тотчас переводиться с традиционных бумажных карточек в электронный вариант — вариант, предполагающий большую мобильность, оперативность и простоту обмена информации, а также значительно упрощающий процесс подготовки традиционного книжного варианта словаря. Параметры же такой базы данных могут быть обсуждены отдельно.

* * *

Настоящее исследование не ставило своей задачей решение даже основных проблем, связанных с изучением местной культуры в системе концепта «культурное гнездо» — мы лишь хотели обратить внимание читателей на удивительные возможности подобного способа описания культуры, дающего цельное представление о специфике культурного процесса, локализованного в провинции. Например, региональные аспекты такой сложной в культурном отношении провинции, какой является Сибирь, точнее всего прочитываются через концепт «культурного гнезда», ибо во все времена своего существования, кроме конца XVI — первой половины XVIII вв., когда Сибирь была единой провинцией, тяготевшей к Тобольску, она имела целый ряд сменяющих друг друга или параллельно существующих культурных центров, определявших (каждый в свое время) направления культурно-исторического движения в Сибири. Камертоном главного направления в развитии сибирской культуры, как и в культурах других провинций, при этом оставалось общерусское, а не собственно сибирское или какое-либо иное. Косвенным свидетельством такого состояния духовной культуры Сибири были именно параллельно развивающиеся культурные гнезда, которые, как представляется, не тяготели друг к другу, а только непосредственно к общерусскому центру, имея при этом уникальную местную специфику: Колывано-Воскресенские горные заводы и Тобольск конца XVIII в., Иркутск и Тобольск первой трети XIX в., Томск и Омск второй половины XIX в. и др.

Если своей работой мы вызвали вновь интерес к концепту «культурное гнездо», но уже как к одной из возможностей синтетического описания русской провинциальной культуры, можно считать нашу задачу выполненной.

Пиксанов Н. К. Два века русской литературы. М., 1923.

Пиксанов Н. К. Три эпохи: Екатерининская, Александровская, Николаевская. СПб., 1913.

Пиксанов Н. К. Два века… С. 8–10.

См., например:Сперанский М. Н. Развитие областной литературы. Общая характеристика в связи с ходом истории областей и местными интересами // История русской литературы до XIX в. Т. 1 (Древнерусский период). М., 1916.

См.: Золотарев С. И. Писатели-ярославцы (Ярославский край как один из культурных центров России). Ярославль, 1920; Свободов А. Н. Нижний Новгород на заре XX века // Труды Нижегородского пед. Ин-та. Т. 1. Н.-Новгород, 1925; Сокольников М. П. Литература Иваново-Вознесенского края. Введение в изучение местной литературы // Труды Иваново-Вознесенского губернского Научного общества краеведения. Иваново-Вознесенск, 1925 и др.

Сакулин П. Н. Синтетическое построение литературы. М., 1925. С. 40.

Сокольников М. П. Литература Иваново-Вознесенского края… С. 2.

Гревс И. М. История в краеведении // Краеведение. Т. III. 1926. № 4. С. 487–508.

Там же. С. 502.

Там же. С. 502–503.

Пиксанов Н. К. Областные культурные гнезда. Историко-краеведный семинар. М.; Л., 1928.

Гревс И. М. Очередные задачи краевого культуроведения // Краеведение. Т. V. 1928. № 6. С. 368–376.

Там же. С. 383–384.

Свободов А. Н. Литературный и мемориальный материал в областных музеях // Краеведение. Т. V. № 7. С. 392–396.

См., например: Чернов С. Н. Краеведение и архивное дело // Краеведение, Т. V 1923. № 1. С. 14–19; Павлов-Сильванский Н. Н. Краеведение и обычное право // Там же. № 2. С. 102–111; Гревс И. М. Город как предмет краеведения // Там же. Т. I № 3. С. 245–258; Лосиевская В. А. Краеведение и статистика // Там же. Т. II 1925. № 4. С. 205–209; Архангельский С. И. Локальный метод в исторической науке // Там же. Т. IV 1927. № 2. С. 181–194 и др.

Богословский М. М. Областная история России, ее научное обоснование и современные задачи // Вопросы краеведения : Сборник докладов, сделанных на Всероссийской конференции научных обществ по изучению местного края в Москве в декабре 1921 года, созванной Академическим центром. Нижполиграф (Н.-Новгород), 1923. С. 118–124.

Богданов Вл. Вл. Культурно-исторические очерки отдельных районов, как результат накопления краеведных материалов // Там же. С. 125–132.

Анциферов Н. П. Краеведный путь в исторической науке. (Историко-культурные ландшафты) // Краеведение. Т. V 1928. № 6. С. 321–328.

Бахрушин С. В. Задачи исторического изучения края // Там же. 1928. № 3. С. 129–140.

Богословский М. М. Областная история… С. 119.

Там же.

Бахрушин С. В. Задачи исторического изучения края… С. 131.

Анциферов Н. П. Краеведный путь… С. 321.

Богданов Вл. Вл. Культурно-исторические очерки… С. 126.

Гейнике Н. А. Роль краеведных организаций в деле охраны памятников искусства и старины // Известия Центрального Бюро краеведения. 1928. № 9. (со счылкой на циркуляр Главнауки и ЦКБ, С. 24).

Определение А. П. Пинкевича дается по ст.: Большаков А. Об определении краеведения (в дискуссионном порядке) // Советское краеведение. 1931. № 1. С. 8.

Бахрушин С. В. Задачи исторического изучения края… С. 129.

Большаков А. Об определении краеведения… С. 9.

Там же.

Очерки русской литературы Сибири: В двух томах. Т. 1: Дореволюционный период. Новосибирск, 1982. С. 10. Концепция очерков отрабатывалась в конце 60-х — начале 70-х гг.

Там же. С. 8.

Там же. С. 10.

Азадовский М. К. Литература сибирская (дореволюционный период) // ССЭ. Т. 3. Ст. 163.

Мы не можем в рамках данной статьи перечислить даже наиболее крупные работы. Сошлемся, например, на фундаментальный труд: История Курганской области: В 2-х тт. Т. 1: С древнейших времен до 1861 года. Курган, 1995; Т. 2: 1861–1917 гг. Курган, 1996.

Мансуров А. А. Об изучении материалов о местных деятелях и уроженцах // Краеведение. Т. V. С. 17–18.

См., например, работы И. М. Гревса: Монументальный город и исторические экскурсии // Экскурсионное Дело. 1921. № 1; Город как предмет краеведения // Краеведение. Т. 1. 1923–24 г. Л.; М., 1924. С. 245–258, 1921 г., а также Освальда Шпенглера: Der Untergang des Abendlandes. II Band. Munchen, 1922. (глава Die Seele der Staadt. — S. 101–132).

Об этом подробнее см.: Мансуров А. А. Об изучении материалов о местных деятелях и уроженцах… С. 17–26; Пиксанов Н. К. Областные культурные гнезда… (Приложение); Богословский П. С. Из материалов по истории литературы и печати в Пермском крае // Пермский краеведческий сборник. Вып 2. Пермь, 1926 и др.