Михаил Фёдорович.- Борьба с врагами, заселение новых земель

Мир со Швецией и Польшей

Тяжелое наследство досталось избранному молодому царю.

Пограбленные врагом города, сожженные села, вытоптанные, заброшенные поля, толпы нищих, голодных, ограбленных, полуодетых — вот что мог видеть он по пути из Костромы в Москву. Чуть не половина земли была вконец разорена войной и разбойными грабежами. Убитых, умерших с голоду, угнанных в плен было не сосчитать. В царской казне не было ни рубля.

А враги теснили со всех сторон. Шведы сидели в Новгороде. Поляки заняли войсками целый край по Днепру и Десне с двумя десятками городов и грозили самой Москве. Татары без перерыва грабили, опустошали южные окраины. Русская земля, не оправившаяся еще от страшной смуты, не имела силы бороться со всеми врагами. Надо было мириться, с кем возможен был мир.

Со шведами помириться было нетрудно. Они хотели ни разорять, ни завоевывать русской земли. Им нужны были несколько городов на берегу Балтийского моря, по Неве и по Ладожскому озеру. Эти места — Водская пятина Новгорода Великого — испокон веков принадлежали русским. Но напрасно спорили русские послы — шведы только посмеивались и говорили: «Этих городов вам не видать, как своих ушей». «Это вы говорите, забывая Бога, — грозились послы, — а мы, прося у Бога милости, будем доискиваться своего. Не отдадите теперь без крови — отдадите потом с кровью». Но шведам угрозы были не страшны, а выбить из занятых ими городов крепко засевшие там войска не было силы. Мир был заключен в Столбове в 1617 году. Широкая полоса русской земли по морю, Неве и Ладожскому озеру и дальше за Невою (Карелия) -осталась в руках шведов. Бедная, болотистая страна не дорога была сама по себе. Шведам важно было отрезать Россию от моря, чтобы ослабить ее, не дать ей разбогатеть. Россия пугала соседей своими размерами, только раздоры и смута на время обессилили ее, и шведы спешили воспользоваться этим несчастьем, чтобы сколько можно помешать дальнейшему развитию Русской земли. Шведский король Густав-Адольф, очень довольный выгодным миром, говорил: «Теперь этот враг не может без нашего дозволения ни одного корабля спустить в Балтийское море. Большие озера, болота и сильные крепости отделяют нас от него. У России отнято море, и теперь, Бог даст, русским трудно будет перепрыгнуть через этот ручеек».

Русские сами понимали хорошо, как тяжела для них потеря приморских земель. Но им в 1617 году было не до того, чтобы спускать корабли на Балтийское море. Королевич Владислав стоял с польской ратью под стенами Москвы. Он требовал, чтобы его признали царем.

А у молодого царя Михаила не было даже столько войска, чтобы выйти в поле: с трудом можно было отбиваться за стенами Кремля.

Однако москвичи так упорно и стойко отбили все приступы польской рати, что Владиславу пришлось отступить от Москвы. Поляки сами утомлены были долгой войны 1618 году было заключено между Россией и Польшей перемирие на 14 с половиной лет. Россия могла вздохнуть и оправиться немного от разорения.

Из Польши вернулся, согласно условию перемирия, отец государев, митрополит Филарет Никитич. С почетом и ликованием встретил его народ. Молодой царь сам выехал навстречу отцу и поклонился ему в ноги. Филарет был посвящен в сан патриарха и стал помогать сыну в делах государственного управления.

Их стараниями и трудами выборных от земли из года в год стали приводиться в порядок государевы и земские дела. Усаживались на землю разогнанные смутой помещики и крестьяне; царские воеводы теснили и ловили разбойничьи шайки; собирали, где могли, деньги в казну.

Среди многих тяжелых забот великих государей и земских людей забота о ратных людях была главной. Без хорошего войска нельзя было жить, потому что каждый день нападали и грабили со всех сторон разбойники и татары, а впереди грозила неизбежная война с Польшей. Владислав продолжал называть себя царем России и готовился оружием отвоевать для себя Русский престол и Русскую землю.

Войско во времена Московских царей было устроено не так, как теперь. Казна не имела средств кормить и содержать его в мирное время. Служилые (военные) люди вместо денежного жалованья получали от казны землю — поместья; крестьяне, жившие на земле помещика, были его крепостными, должны были обрабатывать его поля, кормить его своим трудом, чтобы он мог исправно нести государеву службу. Зато когда наступит война, поскачут из города по окрестным поместьям гонцы с приказом, чтобы помещики шли на сборное место «конны, людны и оружны»: на конях, со своим оружием, со своими съестными запасами и с вооруженными на свой счет людьми. А кончилась война — помещики разъезжались опять по своим усадьбам до новой войны.

Такие служилые люди — помещики назывались дворянами, или боярскими детьми.

Была у нас и пехота — стрельцы. Их набирали из вольных людей, давали им казенную одежду и оружие — ружье, саблю, бердыш; устраивали в полки и каждый полк селили особой деревней — стрелецкой слободой. У каждого стрельца была своя изба, огород, иногда участок пахотной земли; многие заводили в слободе лавочки, занимались каким-нибудь ремеслом — словом, жили своим хозяйством, как мелкие мещане, только под надзором полковника и офицеров, которых назначали в стрелецкие полки из дворян.

Стрельцы стоили казне довольно дорого, зато их полки были всегда в сборе и скоро могли двинуться в случае войны.

Немало труда пришлось положить, чтобы привести в порядок военные силы Москвы, расстроенные годами смуты, чтобы собрать исчезнувшие стрелецкие полки, наделить поместьями обнищавших дворян, усадьбы и земли которых были опустошены дотла, переписать служилых людей и их поместья в новые книги. Но всего этого было мало для неизбежной войны с Польшей.

В войнах Смутного времени ясно сказалось, что наши войска — и стрелецкие, и дворянские — много уступают в военном искусстве и шведам, и полякам: у тех и ружья, и пушки, и даже холодное оружие были гораздо лучше наших; и порядку, дисциплины в полках больше; и военный строй искуснее; и оружием солдаты владели лучше, потому что всю жизнь занимались одним делом, учились военному искусству и были привычны к войне. А наши дворяне большую половину жизни проводили по своим деревням, отвыкали от войны; у тех, которые победнее, лошади были очень плохи и не поспевали за добрыми конями богатых помещиков; понятно, что строя держать дворяне не могли, да и не учились тому, а сражались просто толпой, как татары. И оружие было у всех разное, у многих совсем плохое: ружья, пистолеты редко у кого были — только у богатых, остальные приходили на войну по старине — с луком и стрелами, с саблей, а то так и просто с топором или рогатиной.

Теперь, готовясь к опасной и тяжелой войне, царь и патриарх, посоветовавшись, решились на новое дело: нанять на службу несколько немецких полков, выписать из Швеции и Англии опытных офицеров, которые обучили бы русских всем хитростям военного строя и иноземного искусства. Оттуда же выписали тысяч десять ружей. Казалось, дело пошло хорошо. На доброе жалованье и солдаты, и офицеры из шведов, англичан, немцев, голландцев потянулись охотно в неведомую им Московию. Набрали из мелких, обедневших помещиков несколько полков, роздали им выписанное из-за границы оружие и стали обучать иноземному военному искусству. Эти новые полки получили название рейтаров, драгун, солдат; офицеры в полках были из иностранцев. Когда истек срок перемирия и началась война, больше половины войска, посланного против поляков, было уже из полков иноземного строя.

На беду, военные действия сразу пошли неудачно. Русское войско осадило Смоленск — очень сильную крепость, которую нельзя было взять скоро. Поляки тем временем закупили крымских татар, и те бросились грабить южные окраины России. «Не спорю, — говорил польский канцлер (министр), — хорошо ли это по-христиански — напускать поганцев на христиан, но по земной политике это вышло очень хорошо». Помещики тех окраин, проведав, что татары жгут их усадьбы и угоняют в неволю их жен и детей, стали уезжать из лагеря, спеша защищать свои семьи. Войско сразу уменьшилось, а сильная польская рать в это время подошла на выручку Смоленска. Полки иноземного строя оказались плохо обучены, в сражении теряли строй и дрались по-старому, каждый за себя. Да и наемные офицеры-иноземцы, служившие только ради денег, не проявили в бою большой храбрости. Русское войско было разбито и отступило от Смоленска.

Несмотря на это поражение, Россия была еще достаточно сильна, чтобы продолжать войну. Видя это, Владислав отказался от мысли завоевать Россию и признал Михаила Федоровича царем. Но земли, захваченные поляками в Смутное время, остались в их руках: все Приднепровье, по реку Десну, до 20 старых русских городов — в том числе Смоленск, Чернигов, Новгород-Северск, Брянск, Дорогобуж. Истощенная смутой Русская земля еще не в силах была вырвать из рук врагов своих исконных владений.

Татары

Ценой тяжелых уступок куплен был мир со Швецией и Польшей. Затихла война на западной границе. Но прочного мира и покоя не знала в то тяжелое время Русская земля.

На южном рубеже, между Десной и Доном, Россия не имела тогда точных, договорами установленных границ. Крайние русские городки (в теперешней Курской и Харьковской губерниях) уходили здесь в дикую, безлюдную степь. Необозримой равниной раскинулась эта степь по всему югу теперешней России — с Буга на Днепр, с Днепра на Донец и на Дон и дальше — на Волгу и на Урал, сливаясь здесь с азиатскими степями. Теперь эти места (Херсонская, Екатери-нославская, Харьковская, Курская губернии) — житница России, ее лучшие, самые хлебородные земли. Но тогда соседство этой безлюдной, хотя и цветущей степи висело постоянной угрозой над нашей южной окраиной.

За степью, на гористом полуострове Черного моря залегло с XV века страшное разбойничье гнездо — татарский Крым. Каждый год, едва земля покроется травою, орда, то большой толпой, то малыми шайками, выезжала в степь на добычу. Привычные кони быстро переносили разбойников через степь к границам Польши или России. Открытого нападения татары избегали: они шли не на войну, а на грабеж — и всегда старались пробраться незамеченными, по оврагам, мимо сторожевых военных постов, как можно глубже в населенную землю. И вдруг, повернув назад, уже не скрываясь, начинали быстро отступать в степи, рассыпавшись широким строем, зажигая всюду пожары, грабя все, что попадалось под руку, гоня перед собою все живое — скот и людей. Самая дорогая добыча, за которой они приходили, были именно люди. Угнать их в Крым, продать богатым турецким купцам — этим жила и обогащалась дикая орда. На всех рынках в Крыму и в Турции толпами продавались рабы — пленники из России или из Польши. Торговля была выгодная, и турецкие купцы сами раздавали оборванцам-татарам лошадей и оружие и снаряжали их на их страшный промысел, на охоту за людьми. В редком зажиточном турецком доме не было русского раба или рабыни. Всего тяжелее приходилось тем, кто попадал гребцами на корабли: большие корабли двигались тогда на веслах; рабы-гребцы, цепями прикованные к скамьям, без устали, до изнеможения работали тяжелыми веслами, а турок-надсмотрщик бичом подгонял тех, которые, выбившись из сил, гребли слабо. Такова была судьба русских пленников, попавших в турецкую неволю. Никаким договором нельзя было защититься от хищных набегов из Крыма. Московское правительство, чтобы немного хоть ослабить их, чуть не каждый год посылало крымскому хану и его мурзам (князьям) богатые подарки. Но и подарками можно было разве только уменьшить набеги: если не шел сам хан, то простые татары шли на разбой от себя.

Чтобы прикрыть русские поселки от их опустошительных набегов , строили по границе, на протяжении 300—400 верст, деревянные крепости, между крепостями копали рвы, делали засеки из рубленого леса, забивали кольями броды на реках, через которые переправлялись обычно татары. За такой сторожевой чертой на казенных поместьях селили дворян и низших военно-служилых людей. Каждую весну дворяне южных городов сзывались на государеву службу и сильными отрядами становились по городам. Ставилось на ноги целое войско, не меньше 60—70 тысяч. В степь высылались сторожевые разъезды. Если успеют вовремя заметить татар, гонцы скачут во весь опор, люди сбегаются в города, царские рати выступают навстречу разбойникам. Бывало, что конным дворянам удавалось нагнать орду, когда она отступала уже с добычей: тогда плохо приходилось хищникам. Но татарские кони были выносливы и быстры, сами хищники по-звериному хитры и жестоки. Несмотря на стражу и на засеки, редкий год один или два уезда не оказывались выжжены и разорены: несчастные люди толпами шли в тяжелую неволю. По всей России собирался особый налог — «половяничные деньги» — для выкупа пленников от турок и татар.

Давно хотели на Руси собраться с силами и раздавить разбойничью берлогу — взять самый Крым. Но Крым был под властью Турции, а перед Турцией дрожала тогда вся Европа, и ни одно государство не смело выступать против нее в одиночку.

Москва же, кроме Турции и Крыма, имела бы перед собою в этой войне еще неисчислимые орды азиатских народов. Между Волгой и Доном кочевали ногайцы и калмыки; а за Волгой, на восток, шла киргизская степь. Большинство этих дикарей (ногаи, киргизы) были мусульмане и признавали турецкого султана своим духовным главою. Эти орды были не так опасны, как Крым, но и от них надо было быть постоянно настороже, и в нынешней Пензенской губернии, между Волгой и Доном, рубилась против ногаев такая же линия крепостей и засек, как и на западе, за Доном, от крымцев.

В годы смуты татарские набеги начисто смели целый ряд южных городков. Южная часть Украины (теперь Курская губерния), заселенная уже довольно густо, превратилась снова в пустыню: все население или угнано было татарами в неволю, или разбежалось подальше—к лесистым берегам Тихой Сосны и Воронежа. Татарские набеги проникали уже в нынешние Тульскую и Рязанскую губернии, к Епифани, Одоеву, Белеву, Данкову.

Но богатый чернозем курских степей неудержимо привлекал русского пахаря. Едва установился порядок, как начался новый наплыв поселенцев на знакомые уже места. В 1636 году для защиты их царь велел рубить новую «черту» городов-крепостей, засек и всяких укреплений. Новая черта пошла южнее прежней, охватывая всю теперешнюю Курскую губернию и пересекая Воронежскую и Тамбовскую: с Ахтырки на Белгород и дальше на Корочу, Острогожск, Коротояк, Воронеж, Усмань, Козлов. Огромная площадь черноземной степи, отхваченная этой линией крепостей, стала быстро заселяться служилым и земледельческим людом. Татарские набеги следовали один за другим. Редко удавалось им теперь прорваться через надежную линию укреплений; во всяком случае, дальше пограничных уездов они не проникали. Но царские рати по-прежнему каждое лето должны были сторожить степной «берег», и нескончаемая война с лукавыми степными хищниками из года в год тянулась по всей южной степной границе — от днепровских притоков до устья Волги. Здесь, из Астрахани, государевы воеводы теснили ногайскую орду, кочевавшую между Волгой и Доном. Уже в 1616 году астраханский воевода кн. Львов погромил ногайцев, отбил у них 15 тысяч русских пленников, набранных разбойниками из беззащитных в смутные годы сел и городов, и самую орду «привел под государеву руку», велел им кочевать около Астрахани и быть в послушании у него, государева воеводы. И не раз после, когда нужно было наказать крымцев за набеги на русские города, воеводы из Астрахани шли на Азов через ногайскую степь, ведя с собою кроме ратных людей еще и ногайскую орду.

Казаки

Между украинскими и приволжскими царскими городами, с двух сторон теснившими татарскую степь, по берегам тихого Дона, Донца и их степных притоков рассеяны были городки и поселки донского казачества. Здесь, на степном просторе, на вольной, никому не принадлежавшей земле издавна селились беглые из разных мест, смелые и разгульные люди, не ужившиеся с порядками Москвы. Богатые рыбные ловли, бесчисленное множество дичи в степи и в донских камышах досыта кормили казачью вольницу; зато сукна на одежду, оружия, пороху, свинцу взять было негде, и жизнь первых поселенцев на безлюдных берегах Дона полна была тягостей и лишений, вынести которые могли только сильные люди. Вдобавок со степи грозил постоянно татарский набег, от которого не было другой защиты, кроме собственной сабли. Но на Дон бежали смельчаки, не дорожившие своей головой и не боявшиеся переведаться с татарином. Несмотря на жестокие набеги, не раз сметавшие казачьи вольные поселки, новые беглецы толпами валили на приволье донских степей. Уже в XVI веке так людно стало на берегах Дона, Донца, Медведицы, Вороны, что татарам не пробиться было до русского рубежа через толщу воинственного казачьего населения. Казачьи городки придвинулись почти до самого устья Дона: от Черкаска до турецкого города Азова не было и 100 верст. Понятно, что с азовскими татарами и ногаями, кочевавшими в степях между Доном и Кубанью, казаки были в постоянной войне. Беспокойные и воинственные, они сами мстили за татарские набеги такими же набегами и опустошениями, жгли татарские и турецкие села, угоняли пленников и скот.

Уже со времен Иоанна Грозного донские казаки считались на службе у Московского царя. Но первое время их служба была ненадежна. В смутные годы с Дона вышло немало разбойничьих шаек, грабивших и разорявших Русскую землю заодно с поляками.

Под конец смуты, однако, общее движение на защиту православия и Русской земли охватило и казаков: многие из них помогали земскому ополчению в войне с поляками, участвовали в избрании Михаила Федоровича. Иные шайки продолжали еще грабежи, но с каждым днем все больше казаков стекалось к Москве, целовало крест молодому государю. Уже в 1614 году царь запретил называть казаками шайки грабителей, «чтобы прямым казакам, которые служат, бесчестья не было». На Дону царские послы с известием об избрании Михаила на престол были встречены общей радостью и почетом. «Много разорения причинено нашим воровством, — толковали казаки, — теперь Бог дал на Государя милостиваго, так нам уж более не воровать, а преклониться к Государю Царю Михаилу Федоровичу».

Михаил Федорович рад был снова принять казаков в свою службу. В знак милости и прощения он послал на Дон большое царское знамя, чтобы с этим знаменем казаки выходили в поход против царских недругов. В то же время послали казакам и жалованье за службу — деньги, сукна, вино, а главное, порох, свинец и всякие боевые запасы: ими особенно дорожили казаки.

С той поры царское жалованье уже каждый год посылалось на Дон. Посылались не только хлеб, сукно, порох и деньги, но и священные книги для казачьих церквей, образа в серебряных окладах, ладан. В донских церквах пелись молебны за здравие православного государя. Каждый год шли с Дона богомольцы на север к прославленным монастырям, доходили даже до далекой Соловецкой обители. Государю били челом бежавшие из турецкой неволи казаки, и государь «за их службу и за терпение» жаловал их деньгами на обзаведение новым хозяйством.

Каждый год выборные казаки — иногда сам войсковой атаман с есаулами и приличной свитой — ехали с посольством в Москву, везли с собою «отписки» — доклады о войсковых делах, иногда везли пленных татар или отбитых от татар русских пленников, взятые с бою от врагов знамена.

Постоянно сталкиваясь с татарами, казаки узнавали все их замыслы и немедля сообщали в Москву о том, под какие царские города готовят набеги ногаи или крымцы; а сами, собравшись, старались ударить в тыл орде, отрезать ей отступление в степь и отбить русский «полон». Донская вольница понемногу превращалась на деле в «Сберегателей Великия Российский Державы», как сами себя называли казаки.

В то же время начинают служить Москве и яицкие казаки, жившие в степи по берегам Урала (тогда Урал назывался Яиком). По их просьбе царь Михаил дал им грамоту на владение Уралом со всеми его землями и угодьями, от верховьев той реки до самого устья. За то уральцы защищали Поволжье от калмыцких и киргизских набегов. В помощь им выстроена была на Урале крепость — Гурьев городок, в городке стояли с тех пор постоянно царские войска.

Чувствуя за собой могущественную поддержку Москвы, донские и уральские казаки с удвоенной силой обратились на юг, на исконных своих врагов. Теперь донцы не довольствуются уже мелкой войной с ногаями и азовцами. Чуть не каждый год на нескольких стах лодок они выходят мимо Азова в море Берега Крыма, Малой Азии, самые окрестности Константинополя познали ужас беспощадного казачьего набега. Богатейшие города были разграблены и сожжены удальцами. Купеческие корабли едва осмеливались выходить в море. Со стен самой турецкой столицы нередко виден был дым пожаров, зажженных казаками. Сильная Турция, перед которой дрожали все государства Европы, ничего не могла поделать с этими набегами. Иногда удавалось большим турецким кораблям пушечным огнем потопить казачьи челны; но случалось так, что казаки на утлых лодках успевали подойти вплотную к турецкому флоту, и тогда огромные, гордые корабли, охваченные огнем, шли ко дну со всеми пушками, грузом и людьми.

Турки в бессильной злобе без конца жаловались царю на набеги казаков. Но им отвечали такими же жалобами на набеги крымских и азовских татар, а про казаков говорили, что они — люди вольные и унять их никак нельзя.

Действительно, удержать казаков от войны с татарами было трудно: те, не переставая, задирали их разбойничьими набегами, и казаки говорили: «Волен Бог да Государь, а мы терпеть не станем, будем за отцов своих, матерей, братию, сестер стоять».

Летом 1637 года, потеряв терпение от беспрестанных татарских набегов, казаки двинулись на самый Азов и после трех недель осады отчаянным приступом взяли гордую крепость.

Огромная турецкая армия в 240 тысяч человек не могла выбить их оттуда и, потеряв в 24 приступах несколько десятков тысяч человек, со стыдом отступила.

Но казакам держаться в Азове было невозможно: они оскудели съестными припасами, расстреляли весь порох и свинец, да и людей у них стало немного.

Казаки искали помощи у государя: били челом, чтобы он принял Азов под свою высокую руку, прислал на защиту его своих ратных людей. Но война с Турцией требовала очень сильного войска и огромных расходов, а народ на Руси так обеднел от разорения Смутного времени и от тяжелой польской войны, что страшно было возложить на него тягость новых военных налогов. Царь похвалил казаков за добрую службу и храбрость, послал им богатое жалованье, но велел оставить совершенно разбитые во время осады укрепления Азова и возвратиться в их донские городки. Туркам было заявлено, что казаки, вопреки царскому запрещению, самовольно взяли Азов.

Турецкие министры плохо верили таким заявлениям. «Помощь казакам от вас: если бы вы им не помогали, они бы давно пропали», — твердили они, но начинать войну сами остерегались. В Турции начинали уже побаиваться Москвы. Православные подданные турецкого султана — валахи (румыны), сербы, болгары и греки — с надеждою смотрели на Москву, единственное тогда свободное и сильное православное государство. Не раз ко двору царя Михаила Федоровича приезжали тайком послы от турецких христиан, просили избавить их от турецкого ига и обещали общее восстание против турок, как только царские рати вступят в пределы Турции. Царь, как мы видели, не хотел начинать сам новой тяжелой войны. Но и турки, видя такое настроение своих подданных-христиан, предпочитали сохранять мир с опасным соседом — Москвой.

Сибирь

В то время как на западном рубеже велись опасные и изнурительные войны, на дальней восточной окраине Московского государства шло движение, во много раз возместившее обидные и тяжелые уступки, ценой которых Русская земля купила мир со Швецией и Польшей.

Русские владения в Сибири доходили в 1613 году до реки Енисея. Два-три десятка русских городков-крепостей были раскиданы по этой огромной области, почти сплошь покрытой дремучими лесами. Вокруг городков теснились «государевы пашенныя слободы» — поселки государственных крестьян, переселенных по царскому указу в Сибирь: полудикое туземное население края не знало земледелия, и первое время после завоевания Сибири приходилось подвозить в сибирские города хлеб для прокормления служилых людей из дальних русских городов. При Михаиле Федоровиче подвоз хлеба уже был прекращен — «для того, что в Сибирских городах хлебная пахота учала быть большая, и всякие денежные доходы, и хлебные запасы собираются больше прежних годов».

Помимо государственных — «пашенных крестьян» — шли в Сибирь и вольные переселенцы. Но всего охотнее тянулись туда промышленники-звероловы. Сибирские леса были богаты пушным зверьем дорогих и редких пород: бобры, куницы, темно-бурые лисицы и особенно драгоценный соболь, почти исчезнувший уже тогда в лесах Европейской России. Меха были главным богатством Сибири. Беличьи и собольи шкурки ходили по рукам вместо денег. Ими же платило «ясак» (подать) местное население, бедное и грубое, не знавшее земледелия и питавшееся исключительно охотой.

Бродячие ватаги вогулов, остяков и самоедов, населявшие Сибирь до прихода русских, были мало воинственны и без большого сопротивления покорились русской власти. Опаснее были татары-ногайцы, бывшие прежде господами края и сами бравшие с туземцев ясак. Они были и воинственные, и более развиты и горды, чем дикари-сибиряки. Покоренные русскими, татары не могли забыть своего прежнего положения, а наследники последнего татарского царя Кучума выбивались из сил, чтобы поднять их против русских и вернуть себе утраченную власть.

Немым знаком к восстанию служили, по сибирскому обычаю, деревянные стрелы с нарезанными на них фигурами 11 шайтанов (чертей): такие стрелы посланцы царевичей-кучумовичей разносили по татарским и остяцким кочевьям. Восстание поднималось чуть не каждый год — то в одном, то в другом углу Сибири. Иногда татарам удавалось привлечь к бунту и остяков или самоедов. На помощь русским городкам приходили обыкновенно туземные же племена, сохранившие верность. Но иногда восстание охватывало чуть не весь край, и тогда русские ратные люди еле отбивались огненным боем из своих городков от вдесятеро сильнейшего врага. Таким тяжелым, тревожным временем были для русской Сибири черные годы смуты, отразившейся и здесь, на далекой окраине.

Сын царя Кучума, Ишим, пользуясь замешательством, успел бежать из Москвы, где его держали в плену, и поднял чуть не поголовное восстание во всей Сибири, едва не погубившее слабых городков, затерявшихся в дремучих лесах пустынного края, иногда на 1000 верст один от другого.

С водворением на Руси порядка воеводам молодого царя пришлось и в Сибири вести упорную и долгую борьбу с восстанием, которое то замирало, то разгоралось с новой силой. Только в 1628 году последние татарские отряды были разбиты и русская власть в крае восстановлена вполне.

Царь Михаил заботился, чтобы покорившимся инородцам жилось хорошо. Сибирским воеводам посылались из Москвы строгие наказы: обходиться с покоренными туземцами ласково, не взыскивать ясак с больных, которые не могли тот год охотиться; а если кто захочет креститься, — таких принимать на службу и давать им государево жалованье. Таких крещеных инородцев, знавших уже русский язык и записанных в государеву службу, к концу царствования Михаила Федоровича набралось несколько тысяч.

Брожение среди коренных сибиряков утихло, зато появился новый опасный враг, от которого приходилось защищать оружием тех же замиренных туземцев — русских подданных. На юге к лесистой равнине Сибири прилегала степь — все та же степь, что с берегов Днестра, через Дон и Волгу перекинулась в Азию, до самого Алтая. В степи кочевали орды калмыков — «калмыцких людей», как их звали.

Калмыцкие люди, такие же дикари-наездники, как их родичи — ногайские и крымские татары, — что ни год приходили набегами грабить ясачных людей, а иной раз сносились и с ногайцами, и с Крымом, и крымский хан не раз обещал прислать им на подмогу тысяч 20 орды — громить государевы сибирские города. Воеводы опасались даже пропустить в Москву послов калмыцких, «чтобы калмыки к Москве пути не узнали, потому что они люди многие и воинские; а прибыли в них нет никакой — люди неученые, безграмотные, и торговать с ними нечем».

Особенно опасно и тревожно было летом, когда служилые люди разбредались из городов: кто на пашню, кто на охрану промыслов, кто на соляные озера — набирать соль. В городе иной раз всего военной стражи оставалось несколько человек; если приходили калмыцкие послы, то случалось на страх им наряжать стрельцами гулящих людей и давать им для виду деревянные ружья ...

На всю Сибирь приходилось тогда служилых, ратных людей, считая с крещеными служилыми инородцами, меньше 10 тысяч человек. Рассевшись по нехитрым, из дерева рубленным острожкам, эта горсть воинов не только держала в повиновении и защищала от калмыцких набегов все население огромного края, но еще находила в себе силу и мужество для новых завоеваний. Несмотря на весь простор сибирских лесов, в русской Сибири становилось уже тесно для охотничьего промысла. Слышались жалобы, что «у ясачных людей в угодьях зверь выловился: иные многие ясачных людей угодья, где они прежде зверя добывали, стали за русскими людьми, что русских людей в Сибири умножилось, а иные ясачных людей угодья заняты пашнями».. Тесновато было и русским охотникам. А за Енисеем, в Восточной Сибири, расстилались те же дремучие леса, сплошная сибирская тайга, еще нетронутая русскою рукою.

Смелые промышленники-звероловы в одиночку или по 3—4 человека, то по рекам на лодках, то на лыжах, то прямо пешком сквозь вековую нерубленую чащу с луком или самопалом за плечом стали пробираться в глубину этого дикого лесного царства. «До тех мест одним летом не дойти, до коих мест ходят промышленные люди, — доносили царю сибирские воеводы, — а там соболи ловятся добрые, и государевой казне от тех промыслов прибыль не малая».

Туземцы — тунгусы, якуты и другие такие же дикари и язычники, как остяки и вогулы Западной Сибири, не всегда мирно встречали пришлецов. Гнали их прочь, грозили побить до последнего человека, иногда и впрямь побивали. Тогда, если место, по рассказам бывалых промышленников, того стоило, — воевода из ближайшего города, иногда за несколько сот верст, высылал на защиту русских охотников «государевых ратных людей с огненным боем». А государевы ратные люди, встретив на «новых землицах» людей, не плативших ясак, тотчас начинали говорить, «чтобы им быть под царскою высокою рукою, и ясак бы Государю дали». Иногда доходило до драки, но царские люди почти всегда побивали наголову «тех государевых непослушников», брали заложников — «лучших людей», а остальных переписывали в книги и облагали ясаком.

Если новые подданные жили слишком далеко от русского города и трудно было ходить к ним за ясаком, — выбирали удобное место, где можно бы пахать пашню, где были хорошие покосы, вода и рыбная ловля, и рубили на «новой землице» город, или острожок. А из нового острожка опять шли вольные промышленники или сборщики ясака в глубину неведомых лесов, которым конца никто не знал: их манили слухи о неведомой еще им «великой реке Лене, что река та угодна и пространна, и соболей, и иного всякого зверя там много, и лисиц, и бобров, и горностаев».

В 1621 году построен был первый городок на правом берегу Енисея. А в 1631 году по обоим берегам Лены разъезжали посланные из ближних острожков государевы служилые люди, смотрели, «каковы у той реки берега, и есть ли какие угожие места и лес, который бы к судовому и ко всякому делу пригодился, или горы, или степные места, и откуда та река выпала и куда устьем впала, и рыбная ль река». Уже в 1640 году в Москву посланы были подробные чертежи и описание Лены и всех ее притоков и дороги к ним от старых сибирских городов. Берега «великой реки» и Байкала заставились русскими острожками: в 1632 году построен Якутск, в 1635 году Олекминск, в 1638 году Верхоянск, уже далеко восточнее Лены, в 1644 году Нижнеколымск, почти у самой Камчатки ...

За 32 года царствования Михаила Федоровича русские владения в Сибири, словно в возмещение уступок, сделанных на западе шведам и полякам, выросли почти втрое, охватив собою площадь свыше 4 000 000 кв. верст, — целое государство.

Дорогие сибирские меха кормили много тысяч русских промышленников и купцов и составляли главное богатство царской казны. Русский соболь стал известен по всей Европе, и иностранные купцы на вес золота скупали в Архангельске и Москве драгоценные пушистые шкурки. Соболями царь дарил своих слуг и бояр. Соболями привлекали московские послы иноземных вельмож и министров, жадных до редкого и дорогого подарка.

А русские люди, служилые, пашенные и промышленные, делали в суровой, чужой стране свое суровое, тяжелое дело: шли вперед, рубили новые и новые города и острожки, раздирали пашню, били зверя, добывали в казну ясак, бились насмерть один против десяти с государевыми непослушниками, умирали в лесной глуши за тысячу верст от церкви или часовни; а иной раз, отбившись от неминуемой беды или излечившись от ран, тянулись за тридевять земель — поклониться по обету родным русским святыням или увидеть государевы ясные очи, как и с вольного Дона, и со всех далеких окраин тянулись туда же русские люди. Царский Кремль в Москве, Троице-Сергиева обитель и Соловецкий монастырь были узлами, стянувшими в одно крепкое тело разбредавшийся по необозримым равнинам Европы и Азии русский народ.