Образование и церковь

Каптерев П. Ф.

Между образованием и церковью была в Древней Руси самая тесная связь: в школе, вообще при обучении, читали и учили наизусть церковно-богослужебные книги: Часослов, Псалтирь, Апостол, Евангелие, учили читать по этим книгам, учили еще церковному пению. Книга при обучении считалась не просто книгой, а священной книгой, достоуважаемым, как бы церковным предметом, перенесенным из церкви в дом. Учили в школе и вообще грамоте духовные лица: священники, дьяконы, дьячки, монахи; мастера грамоты были кандидатами в дьячки, провести определенную границу между мастерами грамоты и дьячками невозможно: дьяк, подьячий, школяр, мастер грамоты — все это виды одного рода, наименования видоизменений одной и той же педагогическо-церковной профессии. Обучение происходило в домах священно- и церковнослужителей, школы помещались при церквах, при монастырях, при епископских домах, вследствие чего в Малороссии была даже поговорка: "Школа — церковный угол". Словом, в школе читали те же книги, что и в церкви, руководили школой, были деятелями в ней те же лица, которые совершали богослужение в церкви, и ютилась школа обыкновенно около церкви, монастыря, забиралась в дома церковников. Школа, очевидно, готовила к церкви, они были тесно связанными, однородными учреждениями, преследовавшими одни и те же цели; где кончалось влияние одной и начинала действовать другая — трудно было определить, ведь грамота изучалась ради возможности читать божественные книги. Татищев в своей "Истории России" сообщает, что "митрополит Михаил советовал Владимиру устроить училища на утверждение веры и собрать детей в научение; и тако Владимир повелел собрать детей знатных, средних и убогих, раздавая по церквам священникам со причетники в научении книжное. Прежде бо неведуеще закона, не слыхали словес книжных". И канонические уставы церкви издревле вменяли приходским священникам "в обязанность из полезных книг почерпать знания веры и учить малых детей в доме, а всех в храме". О Ярославле летопись говорит: "...веля им (попам) учити люди, понеже тем есть поручено Богом".

Таким образом, с несомненностью устанавливается самая живая и тесная связь между церковью и школой. Последняя, если верить Татищеву (а его свидетельство, если не по букве, то по духу и своей сущности вполне справедливо), создана на утверждение веры, в понятие священно- и церковнослужительства входило и учительство, "понеже тем есть поручено Богом"; церковь и школа составляли в широком смысле слова как бы один институт, школа для детей была своего рода храмом Божиим, каким для взрослых была настоящая церковь. "Школа — церковный угол". Отсюда коренной, глубоковоспитательный характер школы — церковнорелигиозный душеспасительный, согласно общему духу времени и всему жизненному складу. Но допуская такую тесную связь между образованием и церковью в допетровской Руси, мы не должны эту связь идеализировать, расширять, переносить современные понятия и идеи на то отдаленное время. К сожалению, это делается, а историческим фактам дается неправильное освещение, получаются неосновательные выводы.

Некоторые исследователи так рассуждают: обязанность священников учить в школе (каноны предписывали учить в доме, в храме на одинаковых канонических основах), в видах "утверждения веры", естественно, должна была приравнивать посещение школы к посещению храма: раз церковь обязывает верующего посещать храм Божий, она непременно заставит его иметь школу и относиться к ней, как к храму Божию, заставит внимать учению пастыря в малых летах — в училище, на возрасте — в храме. Посещение того и другого — две стороны одной и той же религиозной обязанности не коснеть, а постоянно совершенствоваться в христианском учении и благочестии. Посылая детей в школу, православный русский, по старым воззрениям, исполнял этим такой же религиозный долг, как и лично посещая свой приходский храм, внимая в нем и в старости поучению того же пастыря, который руководил его учением в молодые годы. Православный должен был владеть умением читать священные книги, т. е. не по одной наслышке от других, но непосредственно из самого источника (священных книг) почерпать и утверждаться в вере. А если таково было отношение между церковью и школой, то, очевидно, посещение школы, обучение грамоте было обязательно, как и посещение храма. А отсюда следовал дальнейший вывод — "грамотность на Руси едва ли не была всеобщей", как утверждал в свое время профессор Лешков. Да от чего и не утверждать, если обучение было обязательно? Кто же, как Владимирский-Буданов, не решается утверждать всеобщую распространенность грамотности, тот признает всеобщую распространенность школ, потому что школа составляла такую же принадлежность прихода, как и церковь. И Владимир и Ярослав принудительно отбирали детей и отдавали их в научение книжное; и Геннадий и Стоглав говорили об обязательном учреждении училищ, приказывали духовенству учить детей. А дальше можно уже отыскивать в Древней Руси зачатки среднего и высшего образования, разные типы школ, в каждом монастыре видеть гимназию, в каждой епархии — учебный округ, словом, развивать какие угодно исторические фантазии и утопии 1.

Изложенное понимание отношения церкви к образованию в школе в Древней Руси не имеет никаких фактических оснований. По крайней мере, защитники его не указали таких оснований; все толкование покоится на выводах из аналогий. Основная аналогия: школа есть своего рода храм. А храм верующий русский должен был посещать; следовательно, он должен был в детстве посещать и школу, а чтобы ее посещать, ее необходимо было учредить. Посещать храм должны были все христиане, следовательно, и школы были везде, и грамотность была всеобщей. Но ведь школа не есть храм на самом деле, а только своего рода храм, как музей, библиотека. Между допетровской школой и храмом было много точек соприкосновения, связь между ними была разносторонняя и тесная, но все же одно дело было — храм, а другое — школа. Обязанность посещать храм есть обязанность нравственная, а не юридическая, из нравственной обязанности посещения храма нельзя вывести юридическую обязанность посещать школу. И священники обязывались учить детей не в школе, а в доме, и одно дело обязательство, закон, повеление, а иное дело — исполнение обязанностей, закона, повеления. Христианский закон обязывает всех людей быть добрыми и хорошими, но вывести отсюда заключение, что все христиане были, есть и будут добрыми и хорошими, весьма легкомысленно и нелогично. Область нравственных обязательств и область действительной жизни — различные сферы, аналогия церкви и школы есть простая аналогия, нисколько не уполномочивающая на сделанные выводы. Ведь это легко сказать, что раз церковь обязывает верующего посещать храм Божий, то она непременно будто бы заставит его иметь школу, заставит внимать учению пастыря в малых летах — в училище, а на возрасте — в храме. Весьма трудно это сделать, и мы все очень хорошо знаем, что, например, в настоящее время 6–7 миллионов русских детей не посещают школ за их отсутствием. А обязанности пастырей учить и пасомых посещать церковь и ныне те же, что и во время до Петра. Устраивать школы дело нелегкое, с достоверностью известно, что их в Древней Руси было очень мало. Учились у мастеров грамоты, учились с великим трудом и битьем, и дьячковская изба с царившей в ней педагогией не совсем-то походила на храм, хотя во многом и служила храму и даже и возникла и существовала "на утверждение веры".

Из позднейшей, новой истории русской церкви мы с несомненностью знаем следующее: по указу Святого синода от 20 октября 1836 г., "обязанность первоначального обучения поселянских детей относится к обязанностям приходскаго духовенства". Ему рекомендовалось обучать чтению церковной и гражданской печати, а желающих — и письму; научить детей знать на память молитву Господню, Символ веры, десять заповедей, Богородице Дево, кратко и удобопонятно изъяснить главное из священной истории. Школы предлагалось открывать в домах священников или причетников, книги разрешалось покупать на кошельковые церковные деньги, учение начинать 1 сентября и оканчивать 1 мая. Что же вышло из этих благочестивых рекомендаций и предложений? Да ничего не вышло. "Ввиду того, что эти распоряжения ограничивались одним требованием заводить школы и общим указанием курса и способа обучения в них, дело не обещало быть прочным", — политично замечает ревностный защитник церковноприходских школ 2. Требовать, рекомендовать и предлагать, не давая ни копейки на осуществление требуемого, рекомендуемого и предлагаемого, легко, но трудно выполнять все это бедному сельскому духовенству. Бумага все терпит, но живой человек не все выносит и не в состоянии выполнять все бумажные требования. Просвещать с помощью требований, циркуляров и указов легко. Потребовал — и покойся на лаврах. Но трудно просветить Россию на самом деле.

В 1841 году был Высочайше утвержден устав духовных консисторий, по которому епархиальному начальству вменялось в обязанность "располагать и поощрять приходское духовенство к заведению и поддержанию при церквах училищ в виде простом и приспособленном к народному быту". Духовенство стало открывать школы. Но они то появлялись, то исчезали. Некоторые из них обеспечивались взносами крестьян, но эти взносы были очень маленькие, потому что сам народ был беден; в большинстве же школы содержались на крохи от скудных средств учившего духовенства, которое не только обучало безвозмездно, но нередко на свои средства покупало и книги для детей и т. п.3

Если в новейшее время прямые требования непосредственного начальства, и "расположения и поощрения" имели столь слабое действие на приходское духовенство, то что же сказать о действии на допетровское духовенство, конечно же менее просвещенное и расположенное к педагогии и умственным занятиям, чем нынешнее, древнего канонического наставления о том, что на обязанности священника лежит "учить малых детей в доме всех в храме"? На каждом человеке лежит много обязанностей, а особенно много на духовенстве. Обязанность — обязанностью, а жизнь — жизнью.

Комическое впечатление производят попытки представить такую идиллию в древности: древний наш предок не довольствуется ознакомлением с вероучением других, понаслышке, но считает своей священною обязанностью сам выучить читать священные книги, чтобы непосредственно из самого источника, т. е. из священных книг, утверждаться в вере и совершенствоваться в христианском учении и благочестии. Он, застревавший на Часослове и Псалтири, учившийся у полуграмотного мастера, усвоивший все вдолбежку и обыкновенно не доходивший до Евангелия и Апостола, т. е. до источника христианского веро- и нравоучения; на каждом шагу встречавшийся с такими же полуграмотными пастырями, едва научившимися служить, т. е. задолбившими часы, утреню, вечерню и все церковные "постатие", он стремится будто бы узнать вероучение из первоисточников, не довольствуясь знанием от других, понаслышке. Но такое стремление к изучению божественных писаний, если оно и существовало, не могло принести серьезных плодов по недостатку других знаний, нужных для правильного понимания слова Божия. Школы, говорят, были везде и грамотность имела всеобщее распространение. Обучение было обязательное. Но современный термин — обязательное обучение — невозможно переносить в Древнюю Русь. Он обозначает и принудительное учреждение школ с учителями, помещением и обстановкой в числе, соразмерном с числом детей школьного возраста, и обязательную посылку детей в школы со штрафами родителей за неисполнение требования, и систему педагогическо-административного надзора за школами, и учреждения для подготовки учителей, и ежегодный отпуск на обязательное обучение больших денежных сумм. Где же сведения о подобных учреждениях и распоряжениях? Если взять несколько сотен детей против воли родителей, которые плакали по отнятым и отданным в обучение детям, как по мертвецам ("акы по мертвецы плакахуся"), и дали на это средства, то неужели на основании таких и притом немногих фактов можно говорить о существовании обязательного обучения? Говорят, Геннадий и Стоглав настаивали на обязательности обучения. Но какая же это обязательность и что из нее вышло? Мы уже приводили факты, что в XV, XVI и XVII веках у нас был сплошной вопль об учреждении училищ.

Приехали восточные патриархи судить Никона. Они приехали не только для суда, но и за милостыней, они хорошо понимали, что с милостынедателями нужно держаться осторожно, не сердить их, а то милостыня может оказаться весьма скудной. Но и эти собиратели милостыни не выдержали и всеторжественно преподнесли весьма суровое поучение русским властям и русскому обществу по части образования на Руси. В день Рождества Христова 1668 года в Успенском соборе в присутствии царя, бояр, многих архиереев и духовенства, всяких властей и народа было произнесено патриаршее слово (в русском переводе) "О взыскании премудрости Божией". Похвалив русский народ за его благочестие, патриархи не похвалили его за просвещение. "Видим бо, яко во многих от вас не имеет премудрость места, идеже главу преклонити, скитается она, якоже Христос, премудрость Божия, в Вифлеемстве вертепе, и несть взыскаяй ея..." И обращаясь прямо к царю, патриархи убеждают его заводить училища, учащихся умножать, учителей искусных отыскивать. Взыщите премудрость, поучали патриархи, этот свет ума и правило всей человеческой жизни, помните, что нельзя извиняться неимением училищ ввиду написанного в третьей главе книги "Премудрость Соломона": "Премудрость и наказания уничижаяй не честен есть, и праздно упование их, и труды бесплодны, неключима дела их и прочая" (в русском переводе Библии этот стих (II) читается так: "Презирающий мудрость и наставление несчастен, и надежда их суетна, и труды бесплодны, и дела их непотребны").

И удивительное дело: мы теперь не можем никак добиться всеобщего элементарного обучения, не только всеобщности грамотности, но хотя бы всеобщности школ, а вот в XI, в XII, в XV, в XVI веках она будто бы была.

Между тем известно, что великий князь Дмитрий Донской не был хорошо учен книгам, а Василий Темный (1420—1462) был и совсем неграмотен. В одной грамоте 1565 года значится такая приписка: "а которые князья и дети боярские в сей записи написаны, а у записи рук их нет, а те князи и дети боярские... грамоте не умеют". Подобные факты известны и о высшем духовенстве: в XVI веке был в Твери епископ Акакий, о котором известно, что он "мало учен бе грамоте". О некоторых других епископах имеются такие же сведения.

Говорят, в каждом приходе, при каждой церкви, была школа. Но если и были школы в приходах и были мастера грамоты, то до всеобщей грамотности еще далеко. Но откуда видно, что были школы в приходах при церквах? В Малороссии в XVIII веке, несомненно, такие школы были. Конечно, они начались не с XVIII века, а были и раньше. С какого именно времени — неизвестно. А о существовании таких школ в Великороссии свидетельств нет. Приход часто строил церковь, выбирал и содержал священно- и церковнослужителей, но содержал ли он еще при этом и школу при церкви — неизвестно. Вероятно, при некоторых приходах школы бывали; но чтобы это явление было всеобщим в Великороссии, как в Малороссии в XVII—XVIII веках, на это не подлежащих сомнению и вообще прямых указаний нет 4. Любят ссылаться в этом случае на свидетельство Стоглавого собора: "а прежде сего училища бывали в Российском царствии"; да, бывали, но где именно? Дальше в постановлении собора и говорится где: "На Москве и в великом Новеграде и по иным градом". А чтобы училища бывали в селах, в приходах при церквах, об этом в Стоглаве не говорится. И отцы Собора положили заводить училища в домах духовенства, тоже в "царствующем граде Москве и по всем градом", а про села опять не упоминается. И только в наказах (которых известно всего три), разосланных митрополитом после Стоглавого собора и адресованных ко всему земству, а не к духовенству, требуется устройство училищ в городах и посадах, по волостям и погостам. Требовать можно, но и не исполнить требование также можно, особенно голое: заводи училища, а на какие средства — неизвестно. В истории не видно плодов этого требования.

О зарождавшемся среднем и высшем образовании, о каких-то больших городских школах приводят тоже свидетельство Стоглава, что по городам, "многие грамоте, писати и пети и чести учили. Потому тогда и грамоте гораздых было много, но писцы и певцы и чтецы славны были по всей земли и до нас". Вдумываясь в это свидетельство, что же мы в нем открываем? Многие учили прежде грамоте, т. е. читать, писать и петь. Это элементарное учение, азы книжной мудрости. Такой же курс проектировал и сам Стоглавый собор, очевидно, оставаясь им доволен, считая его достаточным и не посягая на большие глубины премудрости. Какие ученые люди выходили из прежних училищ, каков был объем их образования? Тогда, говорит Стоглав: "Грамоте гораздых было много", тогда и до днесь "писцы и певцы и чтецы славны были по всей земли". Следовательно, выходили элементарники, азбучники, которые дальше чтения, письма и пения не пошли. Таков был идеал, в этом состояла слава. Хитро из такого свидетельства извлечь показание о зачатках среднего и высшего образования.

Если школа в своем действии на детей уподобляется храму, и отношение детей в школе признается аналогичным отношению взрослых к храму, то следует заметить, что и влияние храма на нравственно- религиозное развитие наших древних предков часто преувеличивалось. Конечно, храм всегда был местом, где следовало отложить все попечения о земном и возноситься умом и настроением в высший мир; храм назидал и обстановкой и богослужением. Но часто воспитательно-образовательное влияние храма ослаблялось и даже совсем обессиливалось многими неблагоприятными условиями. Мало было поучений, устных разъяснений смысла богослужения, мало было проповедничества. А без него служба была малопоучительна и даже малопонятна при обычно плохом пении и чтении. Ведь и ныне простые люди ходят в церковь, но назидаются мало: чтобы церковная служба назидала, для этого нужны предварительная подготовка, школьные сведения, которых и прежде не было, и теперь нет. Самое же богослужение было невразумительно, языком богослужения был не русский, а болгарский. Он был понятен в общем, но настолько же, насколько понятен ныне славянский язык богослужения народной массе. В церквах часто недоставало церковно-богослужебных книг, по которым совершалось богослужение. Книги были весьма ценны и дороги, доставать их было нелегко. Правда, наши благочестивые предки, знавшие грамоте, любили списывать и читать церковные богослужебные книги, они чтили их наряду с Библией и думали, что "сицевыми книгами благоугодили Богу все святые и чудотворцы, просиявшие от начала земли". Кто не списывал, тот иногда покупал готовые. Приобретенные такими путями книги жертвовались в церкви и монастыри на помин души, за здравие и спасение своих родственников и друзей. Отцы семейств покупали богослужебные книги "с женою своею и богоданными чадами своими за отпущение грехов". Летописцы наши о благочестивых князьях обыкновенно говорят: "Церковные уставы любой церкви созидал и украшал их святыми иконами и книгами наполнял". Но, несмотря на это, в церквах нередко был недостаток в книгах. Так, в середине XVII века, по словам Епифания Славеницкого, был большой недостаток церковно-богослужебных книг в Великороссии. Конечно, недостаток книг неизбежно сопровождался недочетами в богослужении, приходилось и читать и петь наизусть.

Посошков свидетельствует, что церковные службы правились беспорядочно, небрежно, "с безстрашием". Читают конец прежде начала: сначала читают "и ныне и присно, и во веки веков, аминь", а потом "слава Отцу и Сыну и Святому Духу", прежде чем священник окончит возглас, поют "аминь". На клиросе уже давно пропели: "Господи, помилуй" или "Тебе, Господи", "аминь", а дьякон не сказал еще ектеньи, священник возгласа. Иной священник торопится за крылошанами, после их пения все сказать, а другой так и половины положенных возгласов и чтений проговорит. Иной же священник "нако возгласа два или три, да вси уже вдруг проглаголет". Посошков советует священнику бороться с таким дурным обычаем крылошан, заставлять их после ектеньи или возгласа петь пропетое еще раз. "А буде крылошане станут упрямиться" "у нас-де пето" и петь не похощут, то вскричи на них с гневом или сошли из крылоса долой и повели дьячку или пономарю допеть; а их, за безстрашие их, великим воплем нагоняй и с заклинанием запрети им, дабы работали Богу со страха и пели бы разумно". Относительно совершения проскомидии Посошков говорит, что она совершается шумно, в алтарь набирается человек пять-шесть, причетков и простолюдинов, которые, обступя жертвенник, поминают каждый своих родичей, кто живых, кто мертвых, "а презвитер токмо глаголет: "помяни, Господи", помяни Господи", а кого помяни, живых или мертвых, того и сам не весть, — а надобно ведая ведати, за кого жертву Богу приносиши" 5.

В древние времена у нас имели обычай сразу читать и петь в несколько голосов: в два, в четыре, в шесть и больше; различные части богослужения отправлялись одновременно, вследствие чего церковные службы кончались весьма быстро. А при царе Алексее Михайловиче был весьма серьезный церковный спор о единогласии и многогласии при отправлении общественного богослужения. Дело в том, что многогласие дошло до полного безобразия: в пять, в шесть и в семь голосов одновременно читали и пели, каждый голос свое, так что "невозможно бяше слушающему разумети поемаго и читаемаго", и "от самых священников и причетников шум и козлогласование в церквах бываше странно зело". Певцы "ради козлогласования своего" изменяли слова и не только вместо Бог, Христос, Спас воспевали: Бого, Христосо, Спасо, но даже выпевали какие-то и совершенно непонятные слова: сопасо, томоне, темено, имони, иземи и т. д. Многие прихожане любили многогласие, потому что оно чрезвычайно сокращало службу, переставали ходить в те церкви, которые водили у себя единогласие, очень удлинявшее богослужение. Многие члены духовенства во главе с патриархом Иосифом были против единогласия. В 1651 году гавриловский поп Иван извещал государя: "говорил-де ему никольский поп Прокофей, де с ним не сойдетца: заводите-де вы, анжи, ересь новую — единогласное пение людей в церкви учите, а мы-де людей прежде сего в церкви не учивали, а учивали их втайне. И говаривал-де он поп Профей: беса-де в себе имате, и вы все ханжи"... Некоторые ревновавшие о вере иереи заявляли: "Нам-де хотя и умереть, к выбору о единогласии рук не прикладывать" 6. В "Духовном Регламенте" есть прямое замечание: "О худом и вредном и весьма богопротивном обычае службы церковные и молебны двоегласно и многогласно петь, так что утреня или вечерня, на части разобрана, вдруг от многих поется".

Были и другие недостатки в совершении церковных богослужений. Так, в древние времена было в обычае приносить прихожанам в церковь свои домашние иконы, ставить их в церкви, где вздумается, без предварительного соглашения со священником, и возжигать пред ними свечи, причем местные алтарные иконы оставались в пренебрежении. Домашние иконы то приносились в церковь, то уносились из нее, церковь то наполнялась ими, то пустела. "И всяк своей иконе моляся, на различныя страны покланиются, и тако велие во церкви святение и неблагочиние бывает. Сим же изветом не искуснии людие своя си иконы Боги своя именуют, часо ради явствуются не знати единства Божия, паче же многобожие непщевати" 7.

В пояснение приведенного, чрезвычайно важного свидетельства Московского собора 1667 года мы сошлемся на указания Посошкова. Он советует пресвитеру на исповеди спрашивать исповедуемого: "Не нарицает ли святыя иконы богами и самым своим помышлением не боготворит ли их, и молитвы своя ко образу ль приносит, или чрез образ Божий воссылает их на небо, к Самому Богу? Такожде и прочим святым: образу ль токмо молитву свою приносит, или чрез той образ к самому тому святому угоднику Божию, в небесных селениях сущему?" Архиерею Посошков советует взять себе на помощь архимандрита или игумна и спросить его предварительно, как он Бога любит и как святые иконы почитает, "не боготворит ли их, и молитвы, пред ними стоя, им ли приносит, или на небо, пред Самого Бога, и образов угодников Божиих не почитает ли заровно с Божиими образы?" 8 По свидетельству патриарха Иосифа, в 30-х годах XVII столетия в московских церквах было много разного рода бесчинств и злоупотреблений: пение совершалось и службы отправлялись "зело поскору", "говорят (т. е. читают), голосов в пять и в шесть и больши, со всяким небрежением", в церкви смеются, разговаривают, не слушают ни пения, ни чтения, сами священники во время служб беседуют, бесчинствуют и "мирския угодия" творят. Молодые пономари, поповы и мирских людей дети бесчинствовали во время служб в алтаре, в церквах бродили, человек по десятку и больше, какие-то "шпыни" бранились и дрались; еще бродили люди, притворявшиеся малоумными, люди в образе пустынническом и в одеждах черных и в веригах, "растрепав власы"; наконец, "ходили иноки и прокураты с образами и блюдьями и с пеленами и всяких чинов люди милостыни просили, и от их крику и писку православным христианам божественного пенья и чтенья не слышно было, да тем в церкви Божии приходили аки разбойники с палками, а под теми палками у них были копейца железныя, и бывала у них меж себя драка до крови и лая смрадная" 9.

Чего же смотрело духовенство, чего же смотрели пастыри церкви? Да они сами, как сказано выше, бесчинствовали, а уровень их религиозно-нравственного развития был очень низок. Святой Димитрий Ростовский свидетельствует, что они не понимали выражения: "где суть животворящия Христовы тайны" ... Один игумен спрашивал Димитрия Ростовского: когда жил Илия пророк, по Рождестве или до Рождества Христова? Маккавеи жили после апостолов? Один духовный чин говорил: "которым ножем св. Петр усек Малхово ухо, тем впоследствии св. Илия перерезал жрецов вааловых".

Подобные вопросы свидетельствуют о великой путанице, царившей в умах священнослужителей XVII—XVIII веков относительно библейских и церковно-богослужебных фактов, о низком религиозноумственном развитии духовенства. Но здесь не возбуждается сомнения о знакомстве его с простой грамотностью. А между тем мы имеем несомненные факты, что в XVIII и даже в начале XIX столетия было много духовенства и именно много священников совершенно безграмотных, не умевших (или разучившихся) ни читать, ни писать и совершавших все церковные службы по памяти, наизусть. Посошков прямо говорит, что между современными пресвитерами бывали некоторые "грамотою плохи". Он советует епископу ищущих священства подвергать экзамену не по прежнему обыкновению — давать читать лишь выученные наперед псалмы, а давать читать по незнакомой книге, да и книгу раскрывать самому, не по закладам. Дело в том, что архиерейские служки вот что проделывали: "дадут ставленнику местах в двух-трех затвердить да и заложат закладками потаенно, и по тем закладкам дают ставленникам при архииереи читать, и тако архииереев обманывают и в грех их вводят и тако в пресвитеры поставляют таких безграмотных, что иной с нуждою и одну строку неученую прочтет" 10. А засим, в примечании, мы приводим поразительное свидетельство священника Малова о безграмотности священников в начале XIX века 11.

Кто хочет правильно понять свидетельство Геннадия и оценить всю его силу, тот должен сопоставить его с приведенным свидетельством священника Малова. Эти два свидетельства разделяются тремя столетиями, но говорят они об одном и том же и одно и то же, рисуют картину, с равною верностию отражающую и XV и XVIII столетия: будущие священники учатся или у своих отцов, или у мастеров, учат наизусть службы, наизусть и служат. Читать они не умеют и из Евангелия знают про все и на все, и на молебны, и на отпевания, и на обедни, и на все службы одно Евангелие (в смысле церковно-богослужебном, т. е. небольшой отрывок из одного евангелиста). Если отцы, приобщаясь за обедней, могли из всей молитвы только сказать: верую, Господи, а дальше лишь шевелили губами, то и учившийся у них сын делал то же. Вероятно, и священник из Лопуховки в начале своего священнослужительства, если не был в состоянии читать Апостол, то мог брести по Псалтыри; с другой стороны, священники времен Геннадия тоже за время священствования разучивались читать, так как в грамоте они всегда были нетверды и едва ли занимались ею, сделавшись попами, да и Геннадий признавал необходимым и ставленных попов учить заново, очевидно, мало рассчитывая на их грамотность.

Нечего удивляться, что многие священники предпочитали учить все службы наизусть, чем учиться читать. Обучение чтению в древности и даже до последнего времени было делом довольно длительным и весьма трудным. Когда-то научишься грамоте, да и научишься ли; а помаленьку затверживая наизусть службы, несомненно выучишься служить, да и, пожалуй, скорее. Результат трудов осязателен — выучил вечерню, часы и можешь их служить. Да и церковнобогослужебных книг, столь дорогих прежде, не надобно при службе наизусть. Распространение среди духовенства исправленных при Никоне церковно-богослужебных книг встречало противодействие, между прочим, и потому, что многим приходилось переучивать службы, запоминать изменения, читать новые книги, а это для полуграмотных чтецов была мука.

1. См.: Леонтович Ф. И. Школьный вопрос в древней России // Варшавские университетские известия, 1894. С. 26, 27 и др.; Владимирский-Буданов. Государство и народное образование // Журнал Мин. нар. просвещ. 1873. Сентябрь. С. 204, 213 jfc№-.' Ноябрь. С. 45 и др. Но первый, высказавший изложенное воззрение, был Лавровский.

2. См.: Ванчаков Аф. М. Заметки о начальной церковной школе. 2-е изд. СПб., 1908. С. 47-48.

3. Там же. С. 48-49.

4. Такое утверждение будет выводом из права прихода выбирать себе священно- и церковнослужителей и, следовательно, необходимости для прихода иметь в запасе достаточно подготовленный на эти должности контингент лиц. Но готовить их можно было и помимо настоящих школ, при помощи мастеров грамоты, как то и делалось, по свидетельству Геннадия и Стоглава.

5. Завещание отеческое / Изд. под ред. Прилеева. СПб., 1893. С. 209-210, 221-224 и др.

6. Подробности спора о единогласии и многогласии в церкви см. в гл. III книги Н. Каптерева "Патриарх Никон и царь Алексей Михайлович". Сергиев Посад, 1909. Т. I.

7. Деяние московских соборов 1666 и 1667 годов / Изд. братства св. Петра метрополита. М., 1882. Ч. 2. Л. 19.

8. Завещание отеческое. С. 216, 296.

9. Щапов А. П. Русский раскол старообрядства. Казань, 1859. С. 141, 193-194. 416-418.

10. Завещание отеческое. С. 291-292.

11. В начале XIX века Пензенская и Саратовская губернии составляли одну епархию. Преосв. Ириней, ездя по епархии для обозрения, заставлял священников учиться читать, писать и служить. Однажды собрано было человек 50 совершенно безграмотных, заучивших церковную службу наизусть. Бывший псаломщиком и иподиаконом при Иринее, а потом священником в с. Михайловке, Саратовского уезда, А. В. Малов рассказывал, что ему много досталось потрудиться с ними и много досталось брани от владыки. Во время учения церковной службе этих священников часто присутствовал и владыка. Один священник из с. Лопуховки (Аткарского уезда Саратовской губернии) и наизусть-то почти ничего не знал. Он знал одно только Евангелие, которое, между прочим, читается и на Св. Пасху на молебне: "Единии надесять ученицы..." и читал его всегда на всех молебнах, и на всех церковных службах. Я говорю ему, рассказывал Малов: а какое Евангелие читаешь ты при погребении? — "Это же, едини надесять". — "Kaк же так?" — "И тебе с... с... схороню, когда сдохнешь". Однажды, рассказывал Малов, во время служения этого священника приходит в алтарь преосвященный Ириней. Священник во время причастия взял, по обыкновению, агнец на руку и стал говорить молитву: "Верую, Господи". Но сказавши только эти два слова "верую, Господи", стал что-то про себя говорить шепотом. Преосвященный говорит ему: "Говори всю молитву вслух". Священник опять: "Верую, Господи" — и зашептал. Преосвященный опять остановил и велел читать вслух. Тот опять то же. Преосвященный спрашивает его: "Знаешь ты эту молитву?" — "Нет". — "Да как ты?" — "А слышал, что попы говорят тут: "Верую, Господи", и потом что-то шепчут, а что шепчут — не разберешь, поэтому и выучить не мог. Я только и выучил, что слышал". Преосвященный: "Господи, помилуй! Продолжай свое дело". Священник опять сказал: "Верую, Господи", помямлил губами, пробормотал и приобщился. (Русская старина. 1873. Январь. Статья "Иреней, епископ Пензенский". С. 159-160).

Подобные работы:

Актуально: