Перенесение перста св. Иоанна Крестителя из Византии на Русь в контексте византийской политики Владимира Мономаха

Карпов А. Ю.

Проложное Сказание о перенесении на Русь перста св. Иоанна Крестителя "от десныа его руки" было опубликовано в 1907 г. Н. К. Никольским по списку XVI в. (1) Несмотря на то, что этот памятник содержит уникальные сведения о важном церковно-политическом событии — перенесении из Константинополя в Киев в конце XI или начале XII в. чтимой христианской святыни — перста св. Иоанна Крестителя (Иоанна Предтечи), а также о почитании святого в древней Руси, он до сих пор остается практически не изученным. А между тем это небольшое по объему произведение занимает важное место в ряду других памятников, обосновывающих особое место Руси среди христианских народов через небесное покровительство того или иного почитаемого святого.

Сказание прославляет св. Иоанна Крестителя как покровителя не только тех стран, в которых почивали его мощи прежде (Палестина и Греческая земля), но и Руси, причем Русь как "новый народ" оказывается в одном ряду с более древними христианскими народами: "Господу Богу нашему Исусу Христу не токмо Греческую страну просветившу крещением… но и Рускую просветившу святым крещением и от идолскиа лести обратившу и въ всеи вселенеи прослави святыа Своа… Славимо же есть тело его (св. Иоанна. — А. К.) в граде Севасте, глава его и рука славима и чтима в Цариграде, в Руси славим честный его пръст в граде Киеве, всегда же имя его славимо есть. Уже бо Господеви Богу нашему посетившу новаго Своего винограда земля Рускиа, иже насади десница Его (ср. Пс. 79: 15—16), и Своим изволением даст приити честныа рука Предтечевы пръсту от Царяграда в Русь, иже пренесен бысть в град великий Киев при князи Владимере Мономасе в лето 6 (тысяч) шестсотное и положен бысть в церкви Святаго Иоана на Сетомли, у Купшина монастыря" (2).

Целый ряд идей, актуальных для начального периода русского христианства, присутствует в этом тексте. Это и идея Руси как "нового винограда", насаженного Господом (ср., например, в летописной молитве князя Владимира по освящении киевской Десятинной церкви Пресв. Богородицы: "…Призри с небесе и вижь и посети винограда Своего и сверши яже насади десница Твоя новыя люди си, им же обратил еси сердце в разум познати Тебе, Бога истинного" (3), и в некоторых других летописных текстах, связанных с принятием Крещения), и поиск небесного покровителя града Киева и всей Русской земли. Последнее связывает Проложное Сказание с другими русскими памятниками XI—XII вв. — в частности, со "Словом о законе и благодати" митрополита Илариона, в котором обосновывается особая роль Киева как города, находящегося под покровительством Пресвятой Богородицы (4); с Проложным Сказанием о "проявлении" Крещения Русской земли св. апостолом Андреем ("како приходил в Русь, и благословил место, крест поставил, идеже ныне град Кыев") (5); т. н. "Словом на обновление Десятинной церкви" (или, по-другому, пространной редакцией "Чуда св. Климента, папы Римского, о отрочати"), прославляющим св. Климента как "присного заступника" "стране Рустей", и "венца преукрашенного" "славному и честному граду нашему", т. е. Киеву ("Темже по истине всех град славне, имея всечестное твое тело…" и т. д.) (6); русскими сочинениями о св. Николае Мирликийском ("Прииди в Русь и вижь, яко несть града, ни села, идеже не быша чюдеса святаго Николы" (7); "Благословен Господь Бог нашь, яко прослави святителя в странах, чюдес струя испущающа в Мирех, и в Латинех вся исцеляюща, и в Руси милостивно посещающа" (80); и др. Как выясняется, наряду со св. Климентом Римским, св. Георгием, апостолом Андреем Первозванным, святителем Николаем Мирликийским, св. Иоанн Предтеча также почитался как особый покровитель Русской земли: "Славим же и благодарим от всех благоверных князеи, и от всех христолюбивых руских сынов, сего ж Иоана Предтечю, тя, болши суща всех пророк, чтем и славим честныи его праздник…"

Но Проложное Сказание представляет особый интерес еще в одном отношении. Перенесенная в Киев святыня — перст св. Иоанна Крестителя — рассматривалась на Руси как часть важнейшей императорской инсигнии — десницы св. Иоанна, используемой в обряде поставления на царство византийских императоров. Об этом свидетельствуют русские источники XII — начала XIII в.

Так, согласно рассказу Киевской (Ипатьевской) летописи, в 1147 г. на созванном князем Изяславом Мстиславичем в Киеве соборе русских епископов обсуждалась возможность поставления на киевскую митрополию без санкции константинопольского патриарха ставленника князя Изяслава русина Климента Смолятича. Решающий аргумент в пользу такой возможности был найден черниговским епископом Онуфрием, который сослался на соответствующий греческий прецедент: "Аз сведе: достоить ны поставити, а глава у нас есть святаго Климента, якоже ставять греци рукою святаго Ивана…" (9). Смысл слов Онуфрия проясняет новгородец Добрыня Ядрейкович (будущий новгородский архиепископ Антоний), посетивший около 1200 г. Константинополь и оставивший описание константинопольских святынь. Он сообщает о хранившейся в церкви Пресв. Богородицы в Большом императорском дворце (в Царских златых палатах) деснице св. Иоанна Предтечи: "тою, — по словам Антония, — царя поставляють на царство" (10). (Среди константинопольских святынь Антоний отметил и руку константинопольского патриарха Германа, которая, по его мнению, использовалась в обряде интронизации патриарха: "ею же ставятся патриарси" (11). Иногда полагают, что епископ Онуфрий смешал эти две святыни, однако вполне вероятно, что он ссылался именно на обряд поставления государей.)

Современные исследователи по-разному оценивают известия русских авторов. Одни отрицают возможность использования в обряде поставления императоров части мощей св. Иоанна (12). По мнению других, это вполне вероятно и, более того, "определенно вписывается в византийскую традицию" (13). Как отмечает Б. А. Успенский, участие в этом обряде десницы св. Иоанна — той самой, которую он некогда возложил на главу Христа, уподобляло обряд коронации обряду крещения, а самого императора — Христу (14).

Согласно христианским представлениям, часть реликвии обладает всеми теми свойствами и всей той святостью, которыми обладает реликвия целиком. Тем более это относится к такой чтимой части мощей как перст. Следовательно, и перст св. Иоанна, хранившийся после перенесения в Киеве, должен был восприниматься на Руси "как часть византийской коронационной регалии". По мнению Б. Н. Флори, посвятившего Проложному Сказанию отдельное исследование, память о перенесении византийских инсигний на Русь при князе Владимире Всеволодовиче Мономахе (т. е. именно перста св. Иоанна Крестителя) повлияла на складывание впоследствии знаменитой легенды о "Мономаховых дарах", известной по "Сказанию о князьях Владимирских" и другим памятникам XVI—XVII вв. (15)

В связи с этим возникает целый ряд вопросов. Когда именно и при каких обстоятельствах указанная святыня оказалась в Киеве? Какие события в истории русско-византийских отношений предопределили ее появление здесь? Какую роль она сыграла в религиозной и политической жизни киевского общества? Ответы на некоторые из этих вопросов, как представляется, позволяют "вписать" Проложное Сказание о перенесении перста св. Иоанна на Русь не только в контекст религиозной и общественно-политической мысли древней Руси, но и в контекст русско-византийских отношений эпохи Владимира Мономаха.

Замечено, что текст Проложного Сказания содержит явное хронологическое противоречие, поскольку приведенная в нем дата (6600 год от Сотворения мира, то есть 1092/93 от Рождества Христова) не соответствует времени киевского княжения Владимира Мономаха (1113—1125). Однако можно предполагать, что дата в тексте записана дефектно: в ней оказались пропущены буквы, обозначающие десятки и единицы (16). Что же касается попыток более точного определения времени составления Сказания и, соответственно, времени появления святыни в Киеве, то в литературе они предпринимались, однако, на мой взгляд, оказывались не слишком успешными.

Так, Б. Н. Флоря находит возможность установить нижнюю хронологическую границу перенесения на Русь перста св. Иоанна Предтечи — 1110 г. (17) По мнению исследователя, упомянутый в тексте Купшин монастырь мог получить свое название по имени священномученика Кукши, инока киевского Печерского монастыря, проповедовавшего христианство у вятичей и принявшего от них мученическую смерть, о чем свидетельствует Киево-Печерский патерик (18). Дело в том, что в наиболее ранней Арсеньевской редакции Киево-Печерского патерика, во всех списках, в том числе и в древнейшем Берсеневском 1406 г., этот инок последовательно назван не Кукшей, а Купшей (19). Однако предполагаемая исследователем дата гибели преп. Кукши (Купши) — 11 февраля 1110 г. (после чего монастырь и мог получить свое название) — едва ли верна. Эта дата была предложена еще А. А. Шахматовым (20) и базируется на двух далеко не очевидных допущениях. Как сообщает в "Слове о св. священномученике Кукше и о Пимене Постнике" епископ Владимиро-Суздальский Симон (один из авторов Киево-Печерского патерика), в один день с преп. Кукшей и его учеником, погибшими в Вятичской земле, преставился и инок Печерского монастыря Пимен, прозванный Постником. В Печерском патерике читается особое "Слово о Пимене Многострадальном" (21), в котором приводятся некоторые подробности кончины преподобного и, в частности, сообщается о том, что в самый момент кончины над Печерским монастырем явились три столпа: "…явишася три столпы над трапезницею и оттуду на верх церкви приидоша". Расчеты А. А. Шахматова строятся на том, что он, во-первых, отождествляет Пимена Постника из "Слова о Кукше" с Пименом Многострадальным, а во-вторых, признает упомянутые столпы идентичными тому столпу огненному, о котором сообщает летописец в статье 1110 г.: "Том же лете бысть знаменье в Печерьстем монастыре: в 11 день февраля месяца явися столп огнен от земля до небеси… се же столп первее ста на трапезници… и , постояв мало, съступи на церковь… и потом ступи на верх…" (22). Но если второе допущение и может быть принято (несмотря на то, что в Патерике речь идет о трех столпах, а в летописи — лишь об одном), то первое, по-видимому, следует исключить. Упомянутый в "Слове о Кукше" Пимен Постник — лицо более или менее известное, и некоторые детали его биографии (в отличие от биографии того же Кукши) могут быть восстановлены; в свою очередь, эти детали явно противоречат тому, что мы знаем о преп. Пимене Многострадальном. Так, из рассказа инока Поликарпа (второго автора Киево-Печерского патерика) известно, что Пимен Постник в конце 70-х гг. XI в. (не ранее лета 1078 г.) участвовал в изгнании бесов из знаменитого печерского затворника Никиты, будущего епископа Новгородского, причем имя Пимена следует в рассказе сразу же за именами тогдашнего игумена Печерского монастыря Никона и его преемника Иоанна и ранее имен других знаменитых подвижников — в том числе будущего ростовского епископа Исаии, Григория Чудотворца, Нестора, будущего печерского игумена, а затем епископа Черниговского Феоктиста и др. (23) Пимен же Многострадальный, как хорошо видно из посвященного ему "Слова" Поликарпа, появился в монастыре уже после перенесения в Успенскую церковь мощей игумена Феодосия (т. е. после 1091 г.), причем в таком расслабленном состоянии, что в течение двадцати лет не вставал с постели (24). Разумеется, он не мог участвовать в событиях 1078 г. Таким образом, предполагаемая дата его кончины (1110 г.) не может быть использована для датировки гибели преп. Кукши в Вятичской земле (25).

Итак, дата гибели инока Кукши нам неизвестна. Исходя из общих соображений и относительной хронологии Патерика, ее можно отнести к первой половине или, может быть, первой четверти XII в. (26), что никак не помогает датировать перенесение перста св. Иоанна в киевскую церковь. Впрочем, у нас вообще нет уверенности в том, что Купшин монастырь каким-либо образом связан с печерским иноком Кукшей (Купшей), хотя это, разумеется, и не исключено.

Для датировки же событий, описанных в Проложном сказании, следует, по-видимому, воспользоваться другими имеющимися у нас возможностями. Помимо Купшина монастыря (более в источниках не упоминающегося), в Сказании названа церковь Св. Иоанна "на Сетомли", в которую и была положена принесенная в Киев святыня. Как представляется, эта церковь может быть предположительно отождествлена с одним из известных по летописи киевских храмов. Но для этого необходимо углубиться в топографию древнего Киева.

По всей вероятности, Сетомлью называли в Киеве один из притоков Почайны, правого притока Днепра (27). Возможно, речь идет о Глубочице или ее притоке Киянке — обе эти речки (Глубочица — правый приток Почайны) под такими названиями ни разу в летописи не упомянуты. Название же Сетомль дважды встречается в "Повести временных лет" (28) и один раз в Киевской (Ипатьевской) летописи, причем в последнем случае летописец довольно точно определяет ее местоположение.

В статье под 6658 (1150) г. Ипатьевской летописи, рассказывающей об очередной войне Юрия Долгорукого с Изяславом Мстиславичем, сообщается о прибытии к Киеву князя Владимирка Володаревича Галицкого, союзника Юрия: наутро "приде Володимер Галичьскои к Олгове могыле, тако же и Дюрги (Юрий. — А. К.) приеха к нему… и ту ся целоваша, не съседаюче с конии у Сетомля, на Болоньи…" (29). Итак, Сетомль протекала по Оболони (или Болонью) — низменности между берегом Днепра и Киевскими горами, близ Ольговой могилы, которая, как известно из летописи, находилась на Щекавице — одной из трех главных киевских высот (30).

Это местоположение заставляет вспомнить об известной киевской церкви Св. Иоанна "на Копыреве конце". ("Копырев конец" Киева выходил одной своей стороной к рекам Глубочица и Киянка (31).) Киевская летопись лишь дважды упоминает о ней, причем во второй раз привязывает ее "огороды" (здесь, по-видимому, зады) к тем же ориентирам, которые были названы выше. Речь вновь идет о войне между Изяславом Мстиславичем и Юрием Долгоруким за Киев (1151 г.). Вот как описывается расположение берендеев, выступивших на стороне Изяслава и его союзников: "Вячьслав же, Изяслав и Ростислав повелеша Володимиру поити с берендеи… ко Олгове (могиле), и сташа мьжи дьбрьми от Олговы оли и в огород Святаго Иоанна, а семо оли до Щ(е)ковице" (32). Позиции берендеев, очевидно, тянулись по склонам горы Щековицы; церковь же Иоанна, упоминаемая здесь, — вероятно, та самая церковь, о которой в другом месте говорится как о церкви "на Копыреве конце". Очевидно, замечал по этому поводу выдающийся знаток киевских древностей Н. В. Закревский, эта церковь одной стороной выходила к тому району Киева, который получил название "Копырев конец", а другой — к склонам Щековицы (33). В таком случае, ее можно было назвать и церковью "на Копыреве конце", и церковью на Сетомли.

Церковь Св. Иоанна "на Копыреве конце" была заложена в 1121/22 г., причем заложена самим князем Владимиром Всеволодовичем Мономахом (34). Источники не уточняют, какому именно Иоанну она была посвящена. Предлагаемое в настоящей статье отождествление этой церкви с церковью "Святаго Иоанна на Сетомли" позволяет не только определить ее как церковь Св. Иоанна Предтечи, но и предположить, что ее возведение было связано с перенесением в Киев частицы мощей — перста св. Иоанна.

Следовательно, перенесение в Киев из Константинополя перста св. Иоанна Крестителя можно датировать временем около 1121 г.

Это предположение позволяет связать перенесение святыни с конкретными событиями в истории русско-византийских отношений.

Как известно, княжение в Киеве Владимира Мономаха было ознаменовано войной между Русью и Византией — последней в истории двух государств. По свидетельству русской летописи, в 1116 г. Владимир поддержал своего зятя, византийского авантюриста Лже-Диогена, выдававшего себя за давно убитого сына императора Романа IV Диогена (1068—1071) Льва, — Леона Девгеневича, как называют его русские источники. При поддержке Владимира "царевич Леон" начал военные действия против императора Алексея I Комнина (1081—1118) на Дунае; "и вдася го(ро)дов ему дунаискых неколко" (35). Эта авантюра закончилась крахом. 15 августа 1116 г. самозванец был убит в Дерестре (Доростоле; нынешняя Силистрия, в Болгарии) двумя "сарацинами" (вероятно, половцами), подосланными в город императором Алексеем. Это, однако, не остановило Владимира. Он продолжал действовать — теперь уже в интересах своего внука Василия, которого русские летописи называют то Васильком Леоновичем (по отцу), то Васильком Маричиничем, или Маричичем (по матери), и притом "царевичем". В том же году Владимир послал на Дунай своего воеводу Ивана Войтишича, который посадил в города, завоеванные Лже-Диогеном, посадников киевского князя. Очевидно, целью Мономаха было образование на Дунае независимого от Византии государственного образования под номинальным главенством "царевича" Василия "Леоновича".

Алексею, однако, удалось выдавить русские отряды с Дуная и отвоевать Доростол. Под тем же 1116 годом летопись сообщает еще об одной экспедиции, направленной Мономахом на Дунай: во главе ее князь поставил своего сына Вячеслава и воеводу Фому Ратиборича. Русские войска подошли к Дерестру, но, "не въспевше ничто же, воротишася" (36).

В "Истории Российской" В. Н. Татищева (XVIII в.) под 1119 г. читается рассказ о заключительном этапе русско-византийского противостояния. Владимир, "хотя отмстить греком смерть зятя своего Леона и удел его удержать оставшему младенцу, сыну его Василию", организовал новый большой поход, однако император Алексей упредил его и послал к Владимиру "великое посольство" с дарами, среди которых были венец царский (будущая "шапка Мономаха"), скипетр и т. п., "и нарекши его себе братом и царем, а при том просил о мире". Мир был заключен на том, что внучка Владимира, "дочь Мстиславля", должна была выйти замуж за сына императора Алексея Иоанна (будущего императора), причем Владимир уступал "нареченному зятю" "городы" своего внука. "И была о сем Владимиру и всем людем радость великая" (37).

В литературе было высказано мнение, согласно которому рассказ Татищева извлечен из недошедшего до нас летописного источника и в целом верно отражает происходившие события (38). Однако с этим выводом трудно согласиться.

Дело даже не в том, что император Алексей Комнин умер 15 августа 1118 г. (39) и, следовательно, не мог в 1119 г. вести переговоры с Владимиром Мономахом. (По Татищеву, Алексей умирает вскоре после завершения переговоров, "того же году".) Рассказ историка XVIII в. слишком очевидно обнаруживает зависимость от знаменитой легенды о "Мономаховом венце", будто бы поднесенном русскому князю послами византийского императора Константина Мономаха; легенда же эта получила литературное оформление не ранее начала XVI в. (40) Вопиющая хронологическая несообразность — император Константин IX Мономах умер, когда князю Владимиру было всего два года, и, следовательно, дед и внук никак не могли воевать друг с другом и обмениваться дарами — была замечена книжниками XVII в., и в результате в украинской Густынской летописи и "Киевском синопсисе" (оба памятника датируются 70-ми гг. XVII в.) — имя Константина Мономаха было заменено на имя императора Алексея Комнина, действительно правившего в Византии в одно время с князем Владимиром Всеволодовичем (41). Ту же попытку исправления очевидного хронологического противоречия мы видим и в рассказе В. Н. Татищева. По всей вероятности, историк XVIII в. попытался связать различные, в том числе и легендарные, известия с реальными историческими событиями; в результате легендарный поход Владимира против византийского императора (о котором сообщают "Сказание о князьях владимирских" и другие позднейшие источники, в том числе Никоновская летопись, которой активно пользовался Татищев) занял "центральное" (в хронологическом отношении) место между войной Владимира 1116 г., о которой сообщается в ранних летописях, и известным из тех же летописей бракосочетанием внучки Владимира Мономаха и византийского царевича.

Если же следовать известиям древнейших русских летописей, и в частности "Повести временных лет", то приходится констатировать, что мирные отношения между Русью и Византией возобновились лишь после смерти императора Алексея I Комнина и восшествия на престол его сына Иоанна Комнина в 1118 г. Причем произошло это, по всей вероятности, не сразу, а лишь несколько лет спустя.

В 1122 г. русско-византийские переговоры увенчались заключением династического брака: внучка Мономаха, дочь его сына Мстислава, стала женой сына императора Иоанна — предположительно, Алексея (42). Тогда же в Киев прибыл из Византии новый митрополит Никита (его предшественник митрополит Никифор умер в апреле 1121 г.).

Сближение между двумя странами было вызвано объективными причинами, и прежде всего угрозой со стороны кочевников — половцев, торков и печенегов. Исследователи давно уже обратили внимание на тот факт, что заключение русско-византийского династического союза совпало по времени с двумя важными событиями в истории взаимоотношений Руси и Византии с соседними кочевыми племенами: изгнанием из Руси князем Владимиром Всеволодовичем торков и печенегов в 1121 г. и византийско-печенежской войной 1121—1122 гг., завершившейся блестящей победой императора Иоанна Комнина (43).

Можно думать, что перенесение из Константинополя на Русь части почитаемой христианской святыни — перста св. Иоанна Крестителя — находится в прямой связи с заключением русско-византийского мира (44). Выше уже говорилось, что десница св. Иоанна, от которой был взят перст, хранилась в дворцовой церкви Пресв. Богородицы в константинопольском Большом императорском дворце (45). Следовательно, ее мог передать на Русь только лично император, а сама передача может рассматриваться не просто как религиозный, но как государственно-религиозный акт.

Очевидно, святыня была перенесена в Киев одним из тех многочисленных посольств, которые предшествовали заключению мира между двумя государствами и бракосочетанию византийского царевича и русской княжны.

Культ св. Иоанна Предтечи получил чрезвычайно широкое распространение в Византии. В Константинополе и других городах Империи имелось несколько посвященных святому церквей (в том числе главный храм знаменитого Студийского монастыря); в них (и не только в церкви Большого дворца) хранились принадлежащие ему реликвии (46). Согласно греческим и русским переводным агиографическим сочинениям, десница св. Иоанна после его кончины была принесена евангелистом Лукой в Антиохию, где и хранилась до середины X в. В правление императора Константина VII Багрянородного пресвитер Антиохийской церкви Иов перенес ее в Константинополь: "ею же христолюбивии царие с любовию целоваша и в царьских положиша в златых палатах" (47). Тогда же византийский писатель Феодор Дафнопат составил богослужебный канон "честныя руки Иоанна Предтечи", переведенный впоследствии на славянский язык и известный в русской книжности с XI—XII вв. (48)

В древней Руси почитание святого также было широко распространено. Обращает на себя внимание тот факт, что церкви Св. Иоанна Предтечи в XII в. возникают не только в Киеве. Так, в Новгороде уже в 1127 г. (т. е., если верна предложенная нами датировка, спустя шесть лет после перенесения святыни) внук Владимира Мономаха князь Всеволод Мстиславич закладывает каменную церковь Св. Иоанна "на Петрятине дворе" (49). Здесь же, в Новгороде, в XII в. существовали также Рождество-Предтеченский т. н. Росткин женский монастырь (упомянут в летописи под 1179 г.) (50); церковь Иоанна Предтечи Ишкова (сгорела в 1181 г.) (51); церковь Усекновения главы Иоанна Предтечи на Чудинцевой улице (построена в 1176 г.) (52). Церковь Св. Иоанна Предтечи ("се же есть дивно церкы") упоминается также в Ростове "на дворе в епископьи" (сгорела в 1211 г.) (53). Монастырь Св. Иоанна (правда, не ясно, какого именно; возможно, Св. Иоанна Богослова) известен в Переяславле Южном (упомянут под 1125 г.) (54). Как мне кажется, возможным свидетельством проявления культа св. Иоанна Предтечи в Киеве в XII в. может служить сообщение Киевской летописи (Ипатьевского списка "Повести временных лет") о построении князем Владимиром после завоевания Корсуни и принятия Крещения церкви Св. Иоанна Предтечи "на горе, иже ссыпаще среде града" (55). (Как известно, другие списки "Повести временных лет" не называют эту церковь по имени (56); Житие же Владимира именует ее церковью Св. Василия (57). Из других источников о существовании в Херсонесе церкви Св. Иоанна Предтечи неизвестно.)

Что же касается самой святыни — перста св. Иоанна Крестителя, то он, по всей вероятности, уцелел, несмотря на катастрофические разрушения Киева в 1240 г., и может быть отождествлен с той частью мощей святого (кость фаланги), которая впоследствии хранилась в Успенском соборе Московского Кремля. Когда именно и при каких обстоятельствах реликвия оказалась в Москве, неизвестно, но здесь она впервые зафиксирована в описи Успенского собора 1701 г., в которой отмечен "ковчег златой четвероуголной с кровелькою, в нем часть мощей святаго Иоанна Предтечи"; этот ковчег был изготовлен по заказу царя Ивана Алексеевича в 1695 г. (58) В настоящее время реликвия хранится в музее Московского Кремля в серебряном позолоченном мощевике XIX в., выполненном в форме креста (59).

1. Никольский Н. К. Материалы для истории древнерусской духовной письменности. СПб., 1907 (Сборник Отделения русского языка и словесности Имп. Академии наук. Т. 82. № 4). IV. Проложное Сказание о принесении перста св. Иоанна Крестителя из Царяграда в Киев при великом князе Владимире Мономахе. С. 56—57 (по рукописи Четьей минеи Киевской Духовной академии. Почаев. № 103. Л. 99—99 об.). Другие списки памятника XVI—XVII вв. указаны А. А. Туриловым и В. И. Галко: Письменные памятники истории Древней Руси. Летописи. Повести. Хождения. Поучения. Жития. Послания: Аннотированный каталог-справочник / Под ред. Я. Н. Щапова. СПб., 2003. С. 220—221.

2. Никольский Н. К. Материалы… С. 56—57.

3. ПСРЛ. Т. 1: Лаврентьевская летопись. М., 1997. Стб. 124. То же в Проложном сказании об освящении Десятинной церкви (Карпов А. Ю. Владимир Святой. М., 1997. С. 431—432).

4. Молдован А. М. Слово о законе и благодати Илариона. Киев, 1984.

5. Памятники древнерусской церковноучительной литературы. Вып. 2: Славяно-русский Пролог. Ч. 1. Сентябрь — декабрь / Под ред. А. И. Пономарева. СПб., 1896. С. 202—203.

6. Карпов А. Ю. "Слово на обновление Десятинной церкви" по списку М. А. Оболенского // Архив русской истории. Вып. 1. М., 1992. С. 109—111.

7. Из русского "Чуда св. Николы о детище, бывшем в Киеве" (Багрий А. В. Киевский список чуда св. Николая об утопшем детище // Известия Отделения русского языка и словесности Имп. Академии наук. 1914. Т. 19. Кн. 2. Пг., 1914. С. 276).

8. Из русской Службы на перенесение мощей св. Николы из Мир Ликийских в Бари (Леонид (Кавелин), архим. Посмертные чудеса святителя Николая, архиепископа Мир-Ликийского, чудотворца. СПб., 1888 (Памятники древней письменности и искусства. Вып. 72). С. 70—71).

9. ПСРЛ. Т. 2: Ипатьевская летопись. М., 1998. Стб. 341.

10. Книга Паломник. Сказание мест святых во Цареграде Антония, архиепископа Новгородского, в 1200 г. / Изд. Хр. М. Лопарева // Православный палестинский сборник. Вып. 51 (Т. 17. Вып. 3). СПб., 1899. С. 80, 19. Русский паломник связывал с византийским коронационным обрядом и другую реликвию св. Иоанна Крестителя, хранившуюся в Императорском дворце, а именно "посох железен, а на нем крест Иоанна Крестителя", которым "благословляють на царство" (там же).

11. Там же. С. 71, 2.

12. Флоря Б. Н. К генезису легенды о "дарах Мономаха" // Древнейшие государства на территории СССР. Материалы и исследования. 1987. М., 1989. С. 187.

13. Успенский Б. А. Царь и патриарх: харизма власти в России (Византийская модель и ее русское переосмысление). М., 1998. С. 263—267.

14. Там же. С. 267. Исследователь, в частности, ссылается на монету, выпущенную императором Александром в 912 г. в связи со своей коронацией: на монете изображен св. Иоанн Предтеча, который возлагает руку на главу императора, "подобно тому, как он возлагает руку на главу Христа на иконах". Справедливости ради, надо отметить, что в 912 г. десница св. Иоанна еще не находилась в Константинополе.

15. Флоря Б. Н. К генезису легенды… С. 185—188.

16. Там же. С. 185—186; Письменные памятники истории Древней Руси. С. 220 (дефектная дата присутствует во всех списках).

17. Флоря Б. Н. К генезису легенды… С. 185—186.

18. Абрамович Д. И. Киево-Печерський патерик. Киев, 1931. С. 110—111 ("Слово 18" в Кассиановской 2-й редакции Патерика). В одном из списков Сказания о перенесении перста св. Иоанна Крестителя монастырь назван не Купшиным, а Кукшиным (Письменные памятники истории Древней Руси. С. 220).

19. Патерик Киевского Печерского монастыря. СПб., 1911. С. 182 (Арсеньевская редакция). См. также: Абрамович Д. И. Исследование о Киево-Печерском патерике как историко-литературном памятнике. СПб., 1902. С. 33, 35, 38, 41, 43, 45, 52 (описания отдельных списков Арсеньевской редакции). Связь Кукши (Купши) и Купшина монастыря предполагал еще М. Д. Приселков (Приселков М. Д. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси X—XII вв. СПб., 1913. С. 245).

20. Шахматов А. А. Житие Антония и Печерская летопись // Журнал Министерства народного просвещения. Ч. 316. 1898. Март. СПб., 1898. С. 123, 118.

21. Абрамович Д. И. Патерик. С. 179—184 ("Слово 35" в Кассиановской 2-й редакции).

22. ПСРЛ. Т. 1. Стб. 284.

23. Абрамович Д. И. Патерик. С. 126; Патерик Киевского Печерского монастыря. С. 91, 201 (Арсеньевская редакция).

24. Абрамович Д. И. Патерик. С. 180, 181 (при пострижении Пимена "власы же… положиша на гробе святаго Феодосиа").

25. В историографии — без всякой связи с Купшиным монастырем — встречается еще одна дата смерти преп. Кукши — 1141 г. (Материалы для истории Орловского края // Орловские епархиальные ведомости. 1866. № 2. С. 155—156; Goetz L. K. Das Kiever Hohlenkloster als Kulturzentrum des vormongolischen Russlands. Passau, 1904. S. 79—80), но она также не может быть принята. Дело в том, что в Печерском патерике упоминается еще один Пимен, игумен Печерского монастыря, также имевший прозвище Постник (Абрамович Д. И. Патерик. С. 171); он скончался в 1141 г. или около этого времени (см.: Евгений (Болховитинов), митр. Описание Киевопечерской Лавры. Киев, 1831. С. 133; Приселков М. Д. Очерки по церковно-политической истории… С. 351—353; Абрамович Д. И. Патерик. С. 211). Однако отождествление этого Пимена с Пименом из "Слова о Кукше" крайне маловероятно: во-первых, последний не назван игуменом, а во-вторых, судя по "Слову о Никите Затворнике", к концу 70-х гг. XI в. он был уже далеко не молодым человеком и превосходил авторитетом других старцев; невероятно также, чтобы Поликарп упомянул Пимена, бывшего игуменом в 30—40-е гг. XII в., раньше Феоктиста, возведенного на игуменство в 1108 г.

26. См.: Карпов А. Ю. Преподобный Кукша — просветитель вятичей. М., 2001. С. 13—14, 37—39, прим. 7—9.

27. См.: Етимологiчний словник лiтописних географiчних назв Пiвденноi Русi. Киiв, 1985. С. 155. Здесь же приведены и другие мнения относительно местонахождения летописной Сетомли. В свое время высказывалось предположение, что Сетомлью называлась часть Днепра близ Киева, наиболее пригодная для ловли рыбы сетями (Арцыбашев Н. С. Повествование о России. Т. 1. М., 1838. Кн. 2. С. 18, прим. 97). С Сетомлью также отождествлялись один из прудов на реке Лыбеди (предположительно, позднейший Кадетский) (Лебединцев П. Г. Какая местность в древности называлась Олеговой Могилой? // Чтения в Историческом обществе Нестора Летописца. Киев, 1879. Кн. 1. С. 26); река Юрковица, правый приток Почайны (Закревский Н. В. Описание Киева. М., 1868. Планы. III); и др.

28. ПСРЛ. Т. 1. Стб. 151 (под 1036 г.: печенеги "ови бежаще, тоняху в Сетомли, ине же в инех реках"), 164 (под 1064 г.: "детищь ввержен в-Ыстомль").

29. ПСРЛ. Т. 2. М., 1998. Стб. 402—403. В Лаврентьевской летописи место встречи князей не обозначено; о Владимирке же сообщается, что он стоял "у Киева, у теремца" (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 327).

30. См.: Закревский Н. В. Описание Киева. Т. 2. С. 560—561.

31. О "Копыреве конце" древнего Киева см.: Толочко П. П. Копирiв кiнець древнього Киева // Украiнський iсторичний журнал. 1963. № 5. С. 116—117; он же. Iсторична топографiя стародавнього Киева. Киiв, 1972. С. 138—144; он же. Древний Киев. Киев, 1983. С. 86—88. П. П. Толочко отождествляет церковь Св. Иоанна "на Копыреве конце" с церковью, остатки которой были открыты в 1878 г. археологом П. Лашкаревым.

32. ПСРЛ. Т. 2. Стб. 428.

33. Закревский Н. В. Описание Киева. Т. 2. С. 880.

34. ПСРЛ. Т. 2. Стб. 286: "Того же лета заложи церкви Святаго Ивана в Копыреве конци". Форма "заложи" (а не "заложиша" или "заложена бысть") указывает на то, что строителем церкви был киевский князь. См.: Голубинский Е. Е. История Русской Церкви. Т. 1. Ч. 1. М., 1904. С. 300; Макарий (Булгаков), митр. История Русской Церкви. Кн. 2. М., 1995. С. 613 (коммент. А. В. Назаренко).

35. ПСРЛ. Т. 2. Стб. 283.

36. Там же. Стб. 283—284. А. А. Горский, посвятивший русско-византийской войне 1116 г. обстоятельное исследование (Русско-византийские отношения при Владимире Мономахе и русское летописание // Исторические записки Т. 115. М., 1987. С. 308—328; см. также: он же. Забытая война Мономаха: Русско-византийский конфликт 1116 г. // Родина. 2002. № 11—12. С. 98—100), обратил внимание на молчание Анны Комнины, которая в своей "Алексиаде" ни словом не обмолвилась о событиях на Дунае (при том, что она подробно пишет о более ранней авантюре того же Лже-Диогена в 1096 г.). По мнению А. А. Горского, это может косвенно свидетельствовать о серьезности ситуации и о том, что после брака с дочерью Владимира Мономаха (внука императора Константина IX Мономаха) права Лже-Диогена и особено его сына Василия (внука Мономаха) на византийский престол стали не меньшими, чем у самих Комнинов.

37. Татищев В. Н. История Российская. Ч. 2. (Собрание сочинений. Т. 2.) М., 1995. С. 133; ср. Т. 4. С. 182.

38. Горский А. А. Указ. соч.

39. См.: Никита Хониат. История со времени царствования Иоанна Комнина. Т. 1. Рязань, 2003. С. 21.

40. См.: Дмитриева Р. П. Сказание о князьях владимирских. М.; Л., 1955.

41. ПСРЛ. Т. 40: Густынская летопись. СПб., 2003. С. 74—75 (война датирована 1114 г.); Синопсис, или Сокращенная история, собранная от разных авторов. СПб., 1718. С. 201—204.

42. ПСРЛ. Т. 2. Стб. 286. Летописец называет супруга Мономаховой внучки "царем", т. е. императором: "Ведена Мьстиславна в Грекы за царь". Это дало основание В. Н. Татищеву (История Российская. Т. 2. С. 135) предположить, что Мстиславна была выдана замуж за императора Иоанна Комнина. Однако это неверно. Скорее всего, супругом Мстиславны стал старший сын императора Иоанна Алексей (ср.: Лопарев Хр. Брак Мстиславны (1122) // Византийский временник. Т. 9. СПб., 1902. С. 418—445; Пападимитриу С. Брак русской княжны Мстиславны Добродеи с греческим царевичем Алексеем Комнином // Византийский временник. Т. 11. СПб., 1904. С. 73—98). Рано умерший Алексей был объявлен императором и соправителем своего отца Иоанна (Никита Хониат. История… Т. 1. С. 30, 51); следовательно, его наименование в летописи царем справедливо. Автор Густынской летописи сообщает о выдаче дочери Мстислава "за царевича греческого, сына Иоанна Комнина" (ПСРЛ. Т. 40. С. 76). Имя Мстиславны — Добродея — приведено только в "Истории" В. Н. Татищева; насколько оно достоверно, неясно. О дальнейшей биографии русской княжны в Византии ничего определенного сказать нельзя. Если верно то, что ее супругом стал царевич Алексей, то можно утверждать, что Мстиславна родила дочь (Никита Хониат. История… Т. 1. С. 115, 157). Попытки проследить ее последующую судьбу (с именем Зоя, якобы полученным в византийском императорском семействе) основаны на неверном толковании источников (см.: Пападимитриу С. Указ. соч.).

43. Известие Ипатьевской летописи об изгнании кочевников Мономахом ("Прогна Володимер береньдичи из Руси, а торци и печенези сами бежаша": ПСРЛ. Т. 2. Стб. 286) давно поставлено в связь с византийско-печенежской войной 1121—1122 гг. (см. об этом: Бибиков М. В. Византийские источники по истории древней Руси и Кавказа. СПб., 1999. С. 199—228). Полагают, что именно изгнанники из Руси напали в это время на Византию. По мнению А. А. Горского, можно даже предположить, что печенеги и торки были не изгнаны Мономахом, а посланы им "для овладения Нижним Подунавьем и болгарской территорией, а изображение их в летописи "изгнанниками"и "беглецами" из Руси вызвано стремлением "отмежеваться" от неудавшегося похода кочевников в обстановке налаживания отношений с империей" (Горский А. А. Русско-византийские отношения при Владимире Мономахе… С. 318). Однако такое предположение не выглядит удачным. Отъезд Мстиславны "въ Грћкы" в первой половине 1122 г. (первое событие, читающееся в летописной статье 6630 г.) — конечно же, не начало, а завершение переговоров о мире, которые должны были начаться, самое позднее, в предыдущем году. Едва ли Владимир Мономах мог од