Эпилептический мир Фёдора Достоевского
Валентин Домиль
… Кто-то сказал: - Наши дети становятся американцами. Они не читают по-русски. Это ужасно. Они не читают Достоевского. Как они смогут жить без Достоевского? На что художник Бахчанян заметил: - Пушкин жил и ничего.
С. Довлатов.
Достоевского постигают. Как и всю классическую литературу, в большинстве своем. Но, если Тургенева и Гончарова читать скучно, то Достоевского, в силу своеобразного, ему одному присущего стиля изложения, тяжело. В это смысле он уступает лишь Кафке.
Оба писателя были знаковыми для своей эпохи. И оба болели психически. Кафка – шизофренией. А Достоевский – эпилепсией. Что отразилось и на содержании и на стиле.
То, что Достоевский болел эпилепсий, знают все. Это окололитературная прописная истина. Пушкин и Лермонтов погибли на дуэли. Гоголь уморил себя голодом. Ну, а Достоевский болел эпилепсией.
Болеть Достоевскому было предопределено.
В 1933 году М. Волоцкий опубликовал книгу «Хроника рода Достоевского 1506 – 1933 гг.».
Оказалось, что род мелкопоместных дворян Достоевских в силу каких-то непонятных воздействий явил миру много психически нездоровых людей. И все они были прямыми потомками Михаила Андреевича Достоевского – отца писателя. В их числе эпилептики, шизофреники, запойные пьяницы, самоубийцы.
Всего 113 человек; из 140 занесенных в семейную картотеку.
Им было в кого пойти.
М.А. Достоевский обвинял жену в супружеской неверности на том основании, что её последняя седьмая беременность протекала иначе, чем предыдущие. Искал под кроватями юных дочерей любовников. Жил сам и держал других в страхе перед грядущим обнищанием. Отличался крайней мнительностью.
После смерти жены М.А. Достоевский запил. Его потянуло на амурные подвиги.
Воспользовавшись удобным случаем, крестьяне убили сластолюбивого барина.
Сам Достоевский появление эпилепсии связывал с крайне неприятным, но довольно рутинным на каторге событием. Его выпороли за какую-то провинность в 1851 году.
Дочь писателя утверждала, что первые признаки заболевания у Достоевского появились после получения известия о гибели отца. Достоевскому в ту пору было 19 лет.
Фрейдисты усматривают в этом «комплекс вины».
С одной стороны бессознательное чувство ненависти и жажда мести. Михаил Андреевич в семье держался деспотом, и от него всем здорово доставалось. С другой – пресловутая цензура. И потеря сознания, как одна из форм защиты от крамольных мыслей и аморальных желаний.
Если верить близкому знакомому писателя доктору С.Д. Яновскому, эпилепсия у Достоевского проявила себя задолго до каторги.
Федор Михайлович Достоевский, - писал доктор, страдал падучею болезнью ещё в Петербурге и при том за три, а может и более лет до ареста его по делу Петрашевского, а, следовательно, до ссылки в Сибирь. Дело в том, что тяжелый этот недуг… падучая болезнь у Федора Михайловича в 1846,1847, 1848 годах обнаруживался в легкой степени. Сам больной, правда, смутно, болезнь свою сознавал и называл её обыкновенно кондрашкой с ветерком.
В эпилепсии многое зависит от точки отсчета. Для Достоевского такой точкой были судорожные припадки. Они, действительно, появились не то на каторге; не то немного позднее, на поселении.
Но до этого были какие-то «нервные явления» в подростковом возрасте. Обмороки (один обморок, случившийся во время знакомства с известной петербургской красавицей, имеет большую литературу). Специфические «головные дурноты», боязнь летаргии, мучительная тоска; и, наконец, «приступы».
Вот как описывает один из «приступов» доктор С. Д. Яновский:
… в июне 1847 года… был первый сильный припадок болезни, который сопровождался страшным приливом к голове и необыкновенным возбуждением всей нервной системы. Федор Михайлович был в страшно возбужденном состоянии и кричал, что он умирает… пульс у него был более 100 ударов и чрезвычайно сильный; голова прижималась к затылку, и начинались конвульсии… Яновский видел несколько таких приступов. Один из них угрожал «серьез-
ной опасностью жизни».
Ещё были свойства характера. Взрывоопасная смесь качеств, придающая некоторым эпилептикам особый, им лишь одним присущий шарм.
По словам Авдотьи Панаевой Федор Михайлович «… приходил… с накипевшей злобой, придирался к словам, чтобы излить… всю желчь душившую его».
Однажды Достоевский чуть было не убил жену, когда та вздумала пошутить над ним, сказав, что у неё в медальоне хранится портрет любовника; (соль шутки заключалась в том, что Анна Григорьевна, слово в слово, воспроизвела эпизод, взятый из романа мужа).
Многие русские писатели, начиная с Гаврилы Державина, играли в карты и проигрывались, что называется, « в пух и прах». Но у Достоевского тяга к рулетке выходила за рамки обычного азарта.
Это была, - писала А.Г Достоевская, - не простая слабость воли, а всепоглощающая человека страсть, нечто стихийное, против чего даже твердый характер бороться не может.
Достоевский, как ему казалось, разработал универсальную систему игры. Он верил в неё абсолютно, несмотря на постоянные проигрыши. И ставил на кон всё. Забирал у жены последние деньги. Закладывал вещи. Залазил в долги…
Письма Достоевского к жене, это и крик отчаяния, и уничижительное самобичевание, и горячечная мольба о помощи: Аня милая, друг мой, - писал Достоевский, - прости меня, не называй меня подлецом! Я сделал преступление, я всё проиграл, что ты мне прислала, всё до последнего крейцера, вчера же получил и вчера проиграл! Аня, милая, я хуже, чем скот!
С годами, когда психическое состояние Достоевского улучшилось, он совершенно охладел к игре.
Связанные с игрой впечатления освобождали Достоевского от других, куда более тягостных, вызванных болезнью переживаний.
У части эпилептиков появлению судорожных припадков предшествует аура – последнее, что чувствует больной перед тем, как потерять сознание. У Достоевского это было ощущение невероятного блаженства.
Критик Н.Н. Страхов писал с его слов: На несколько мгновений я испытываю такое счастье, которое невозможно в обыкновенном состоянии, и о котором не имеют понятия другие люди.. Я чувствую полную гармонию в себе и во всем мире и это чувство так сильно и сладко, что за несколько секунд такого блаженства можно отдать десять лет жизни, пожалуй, всю жизнь.
Н.Н Страхову вторит математик Софья Ковалевская. Достоевский был вхож в дом её родителей. Вы все здоровые люди, - рассказывал Достоевский, не подозреваете, что такое счастье, которое испытываем мы, эпилептики, за секунду перед припадком. Магомет уверяет в своем Коране, что видел рай и был в нем. Все умные дураки убеждены, что он просто лгун и обманщик. Ан, нет! Он не лжет. Он действительно был в раю в припадке падучей, которой страдал, как и я. Не знаю, длится это блаженство секунды, или часы, или месяцы, но верьте слову, все радости, которые может дать жизнь, не взял бы я за него. Достоевский безмерно страдал от эпилепсии. После припадков он становился ужасно капризным, раздражительным, требовательным. Его всё задевало, сердило, трогало.
Его нередко тянуло на скандал, - вспоминала А.Г. Достоевская. – Федя бранился, зачем аллеи прямы, зачем тут пруд, зачем - то, зачем – другое.
В эти минуты Достоевский казался себя преступником, совершившим ужасное злодеяние. И он мучался этим. Ещё были тоска и страх смерти.
Достоевский путал имена, фамилии, даты. Не узнавал знакомых.
Судорожные припадки у Достоевского наблюдались часто. Нередко они провоцировались внешними факторами – психическим перенапряжением, неприятностями, сменой погоды, приемом спиртного (Достоевский в зрелые годы пил мало и, когда ему пришлось, по случаю, выпить бокал шампанского, у него развился тяжелейший «двойной» эпилептический припадок).
Ещё один тяжелый эпилептический припадок возник у Достоевского в постели, вскоре после венчания.
Его первая жена Мария Дмитриевна Исаева была шокирована этим до крайности. Что наложило свой отпечаток на их дальнейшую, невероятно трудную совместную жизнь.
В своих воспоминаниях Н.Н Страхов рассказывает об эпилептическом припадке Достоевского, который ему пришлось увидеть.
Это было, вероятно, в 1863 году… Поздно, в часу одиннадцатом, он зашел ко мне, и мы оживленно разговорились… Федор Михайлович очень оживился и зашагал по комнате… Он говорил что-то высокое и радостное Одушевление его достигло высшей степени… Я смотрел на него с напряженным вниманием, чувствуя, что он скажет что-нибудь необыкновенное… Вдруг, из его открытого рта вышел странный протяжный и бессмысленный звук, и он без чувств опустился на пол среди комнаты. Вследствие судорог тело только вытягивалось, да на углах губ показалась пена. Через полчаса он пришел в себя.
И, тем не менее, Достоевский дорожил эпилепсией. Он видел в ней непременное условие и писательского, и (последнее для Достоевского было особо значимо) пророческого дара.
Достоевский был пророком по складу характера, по темпераменту, по присущим ему интуитивным качествам. А когда читал Достоевский, - писал историк литературы С.А.Венгеров, - слушатель, как и читатель кошмарно-гениальных романов его, совершенно терял своё «я» и весь был в гипнотической власти этого изможденного старичка, с пронзительным взглядом беспредметно уходящих куда-то глаз, горевших мистическим огнем, вероятно, того блеска, который некогда горел в глазах протопопа Аввакума.
Эпилептический опыт Достоевского нашел свое отражение в его творчестве. Отсюда клинически правдоподобные описания переживаний эпилептиков героев его повестей и романов.
Хрестоматийный князь Мышкин. И проявлениями заболевания, включая специфическую ауру, и высказываниями, князь чем-то похож на Достоевского Он, по сути, его alter ego.
Ещё Смердяков («Братья Карамазовы»); Лебядкина, Кириллов, Ставрогин («Бесы»); Ордынов и Мурин («Хозяйка»); Нелли («Униженные и оскорбленные)…
И дело не столько в естественном для писателя желании воплотить пережитое.
Люди дюжинные, и мыслящие, и ведущие себя обыденно, были бы лишними в романах Достоевского, где всё происходит на грани возможного. Где предчувствие апокалипсического ужаса открывает в человеке спрятанные где-то глубоко свойства и качества.
Другое дело психически больные с их расколотым сознанием. И нестандартным, в силу этого, видением происходящего.
Говоря о Достоевском, как о пророке, имеют в виду три свойства.
В своих романах Достоевский первым обратил внимание на кризисное состояние мировой цивилизации и надлом в общественном сознании.
В революционном «бесовстве» его времени Достоевский увидел прообраз будущих катастроф и потрясений.
И, наконец, именно он заговорил об особом предназначении русского народа. И о евреях, точнее «жидах», стоящих у русского народа на пути и препятствующих выполнению исторической миссии.
Слово «жид», сколько я помню себя, - писал Достоевский, - я упоминал всегда для обозначения известной идеи – «жид, жидовщина, жидовское царство». Влияние Достоевского на мировую культуру признавалось, хоть и с оговорками.
О пророчествах, содержащихся в романе «Бесы», заговорили после развала Советского Союза.
До этого Достоевского ругали за несозвучие. Сам Ленин назвал его «архи - скверным».
Что же до «нравственных поисков» Достоевского; то поиски эти, густо замешанные на махровом антисемитизме и шовинизме, обрели поклонников и интерпретаторов.
И если рассуждения о «всеотзывчивости» и «всечеловечности» русского народа; о его способности к «примирительному взгляду на чужое», об особом призвании России, охотно цитируются философствующими интеллектуалами; антисемитские высказывания дошли до широких масс (« чего уж там, сам Достоевский писал…»).
Справедливости ради, Достоевский антисемитом себя не считал. И обижался, когда его обвиняли в этом. Всего удивительнее мне то, - писал Достоевский, - как и откуда я попал в ненавистники еврея, как народа и нации… в сердце моем этой ненависти не было никогда, и те из евреев, которые знакомы со мной и были в сношениях со мной, это знают.
Знакомый тезис – «все друзья – евреи».
Антиеврейская настроенность части больших русских писателей хорошо известна. Стихи Пушкина, проза Гоголя, письма Куприна, дневники Булгакова…
Но это антисемитизм бытовой. Следствие полученного воспитания, среда общения, какие-то личные обиды и т. д.
Антисемитизм Достоевского – идейный. Это составная часть его миропонимания.
Что сформировало взгляды Достоевского, что определило их направление? Однозначного ответа не существует.
Это и лагерный опыт. Общение с народом. Народом довольно специфическим. Криминализированным, в большинстве своём. И тем не менее.
И эпилепсия. У эпилептиков, иногда появляются внезапно какие-то совершенно новые идеи. Пресловутый Einfall – «внезапное вторжение».
Ни с того, ни с сего, снизошло и озарило.
Потом особенности мышления, Тоже эпилептического. Тугоподвижного и вязкого.
Обращает на себя внимание слабость доказательной базы.
Факты, которыми оперирует Достоевский, частью своей не проверены, частью подтасованы.
Достоевского подводит принцип.
Дело в том, что люди одержимые какой-то одной, чрезвычайно важной для них идеей (в психиатрии такие идея принято называть сверхценными); берут в расчет все, что во благо и отвергают противоречащее.
Так Гегель, когда кто-то заметил, что его взгляды на мир не вполне соответствуют действительности, ни мало не сумняшеся, заявил: - «тем хуже для действительности».
В поисках аргументов Достоевский фальсифицировал отдельные положения Талмуда (в этом его одним из первых уличил религиозный философ В.Соловьев). Подтасовывал исторические факты. Лицедействовал и блажил на манер Фомы Фомича Опискина – героя его повести « Село Степанчиково и его обитатели».
Недаром критик Н.К. Михайловский отождествлял образ Опискина с самим писателем.
Рассуждения больших писателей, связанные с общественными событиями, намного слабее их творчества.
«Выбранные места из переписки с друзьями» Гоголя; пресловутое «толстовство» Толстого; национальная идея» Достоевского.
Но именно они, эти рассуждения, находят распространителей и последователей. Особенно в смутные времена, когда растет спрос на пророков.
Когда-то Достоевский плакал от избытка чувств, читая книгу Иова. Позднее самого Достоевского постигали, как нечто очень важное, нечто крайне необходимое для духовного становления.
Сейчас, едва ли кто-нибудь всерьез будет утверждать, что он целую ночь читал Достоевского и проснулся обновленными. Другие времена, другие нравы.
Достоевский - наше прошлое. Пласт нашей культуры. Хоть и с душком. Мы к этому душку привыкли. В нашем прошлом многое попахивало
Смогут ли наши дети жить без Достоевского? Наверное, смогут. «Пушкин жил. И ничего».