Автомат в руках ребенка: историческая правда и мифология войны

Сергей Беляков

Пролог

Мне посчастливилось застать то время, когда ветеранов Великой Отечественной можно было встретить в каждом дворе: не только по праздникам, но и в будние дни они носили на пиджаках орденские планки, а то и сами ордена и медали. Я смотрел на них, завидовал им, восхищался: герои, победившие в той славной войне. Я помню, что на сорокалетие победы на улицах нашего города было множество ветеранов. В отличие от традиционно снежного Первомая, День победы был почти всегда солнечным, веселым. И в этот раз солнце играло на тысячах медалей и орденов, украшавших военные мундиры и цивильные пиджаки. Кто бы тогда мог подумать, что спустя всего шесть-семь лет даже девятого мая нелегко можно будет отыскать человека с орденскими планками. Почему? Причин две. Одна — естественное, неизбежное старение. С каждым годом их становилось все меньше. Но, к сожалению, имелась и другая причина. Если кто не помнит, напомню: в конце восьмидесятых, во времена достославной перестройки, появилось мерзкое слово “учвов”, то есть участник Великой Отечественной войны. Словечко придумали жадные и завистливые существа, преимущественно женского пола. Эти “тетки” (слова “женщина” они не достойны) завидовали старым больным ветеранам, которых полагалось пропускать вне очереди. Люди, прошедшие ад Сталинграда и Курской дуги, слышали речи примерно следующего содержания: “Кто вас просил воевать?! Жили бы сейчас, как немцы, не стояли бы тут по три часа за сосисками”. Спорить с этими тупыми и злыми существами — все равно что стрелять по лобовой броне “Фердинанда” из “сорокопятки”. От “теток” не отставала молодежь. Актер Георгий Юматов перестал носить боевые награды после того, как какой-то молодой болван предложил ему “позвенеть цацками”. Вот и перестали многие ветераны носить награды, чтобы не нарваться на оскорбление. Откуда взялся этот кошмар? Что произошло с людьми? Причина, на мой взгляд, заключается в крушении мифа о войне, то есть в разрушении привычных представлений о ней. Традиционные представления перевернулись: герои превратились во врагов, а враги в героев. Года через два-три после начала “гласности” наш народ охватило коллективное сумасшествие. В те годы и было совершено то великое преступление против исторической памяти народа, последствия которого не осознаны и по сей день. Преступники, в большинстве случаев, сами не ведали, что творили. Напротив многие из них были убеждены как раз в том, что делают благое дело, разоблачают миф и восстанавливают историческую правду. Впрочем, начнем по порядку.

1. Историческая правда и историческая память

Знаете ли вы, что такое историческая память? Странная вещь. Что мы знаем, например, о Первой мировой? В лучшем случае, наступление армии Самсонова в августе 1914-го да Брусиловский прорыв мае-июне 1916-го. Забыты и бои за Перемышль, и героическая оборона крепости Осовец, и блистательные победы на Кавказском фронте (Сорокамышская операция, взятие Трапезунда и др.). Даже то, что ни в одной из прежних войн Россия не несла столь страшных потерь (миллион семьсот тысяч), не помнят. Русская литература слабо откликнулась на войну: пара стихотворений у Маяковского, “Петроградское небо мутилось дождем” Блока, “Записки кавалериста” Николая Гумилева, эпизоды в “Тихом Доне”, в “Хождении по мукам” — в общем, не густо. Даже на творчестве тогдашних фронтовиков — Катаева, Зощенко, того же Гумилева — Первая мировая отразилась слабо, эта тема была для них где-то на десятом месте. Нет или почти нет ее у служивших санитарами Вертинского, Есенина, Паустовского. Конечно, забвению той войны способствовала и советская пропаганда, изображавшая ее “империалистической”, народу чуждой, ненужной. В “Школе” Аркадия Гайдара, одного из самых блестящих советских романтиков, певца советского революционного милитаризма, есть эпизод о том, как романтическое настроение героя повести, мальчика Бориса, развеивает товарищ его отца, вернувшийся с фронта:

— Ну, как у вас на фронте, как идут сражения, какой дух у наших войск? — спросил я спокойно и солидно…

— Ишь ты!… Какой дух! Известное дело, милый, какой дух в окопе может быть… Тяжелый дух. Хуже, чем в нужнике.

И все-таки не в одной пропаганде тут дело. Для России Первая мировая стала только предисловием к революции и гражданской войне, событиям, начисто вытеснившим ее из исторической памяти народа.

Совсем другое дело Вторая мировая, ставшая для нас 22 июня 1941 года Великой Отечественной. Она прочно заняла в национальном самосознании место самого значительного события в XX веке, превзойдя даже революцию. Это была война не только самая тяжелая (отступали до Волги), самая кровопролитная (проблемы потерь мы еще коснемся, но они, в любом случае, не сопоставимы с потерями ни в одной из войн, которую когда-либо вела Россия) война, завершившаяся самой блистательной победой. Это самая литературная из наших войн. Обо всех войнах, вместе взятых, начиная с похода Вещего Олега на Константинополь и заканчивая Второй чеченской войной, не написано столько стихотворений, поэм, романов, повестей, пьес, рассказов, сколько написано о Великой Отечественной. И дело тут вовсе не в мощи и организованности советской пропаганды, поставившей писателей на службу Красной Армии. Как ни парадоксально, первые двадцать лет после войны советская власть не уделяла этой теме особого внимания. Конечно, тема Великой Отечественной оставалась среди разрешенных и даже поощряемых (вспомним хотя бы Сталинскую премию Виктора Некрасова), но день 9 мая до 1965-го праздником не считался. Был это обыкновенный рабочий день. Десятая и пятнадцатая годовщины Победы не отмечались. Казалось, пройдут годы, затянутся старые раны, придут новые заботы, которые вытеснят память о войне. Ветераны еще долго будут поминать однополчан, но их дети и внуки станут вспоминать о войне только перед экзаменом по отечественной истории. Так было со всеми войнами: и с благородной и бескорыстной Русско-турецкой 1877—1878 годов, когда русская армия спасла балканских славян от геноцида и принесла свободу болгарскому народу, и с несчастной Русско-японской, и с той же Первой мировой. Но все случилось как раз наоборот. С годами Победа не забывалась, напротив, все больше и больше ощущалось ее величие. В 1965 году День победы стал наконец официальным праздником. Как известно, выдающуюся роль в этом сыграл писатель Сергей Сергеевич Смирнов. Он был как бы представителем общественного мнения, давно настроенного на то, чтобы придать этому народному празднику государственный статус. Государству пришлось пойти навстречу, ведь не только ветеран, но и простой советский обыватель, и партийный бюрократ, и даже диссидентствующий интеллигент почти единодушно признавали: война была грандиозной, ни с чем не сравнимой трагедией, а победа в ней — свидетельство беспримерного мужества нашего народа.

В советской (русской) литературе военная тема стала едва ли не ведущей. Этому, правда, способствовала и советская цензура: ведь в обществе победившего социализма, в обществе, лишенном “антагонистических противоречий”, писателю, с его вечной страстью к таким рискованным вещам, как проблема добра и зла, верности и предательства, к трагической природе самого бытия и податься-то было некуда. А военная тема давала определенную свободу. “Да почти вся отечественная литература… только этой кровушкой и напоена”, — писал Солженицын. Резко, конечно, но в общем действительности это соответствовало. “Живые и мертвые”, “Батальоны просят огня”, “Дожить до рассвета”, “Сотников”, “Пастух и пастушка”, “Жизнь и судьба” стоят на золотой полке советской литературы, то есть русской литературы советского периода. На книгах, на фильмах о войне, на военных песнях целые поколения воспитаны. Про Великую Отечественную нельзя сказать, что она “осталась в истории”. Она стала важнейшим элементом национального самосознания, одним из его краеугольных камней. Знакомые американцы не раз жаловались мне на то, что русские необычайно болезненно реагировали, если разговор касался темы войны. Одна-две неосторожные фразы могли привести к серьезной ссоре. Это естественно, чужим рукам не следует прикасаться к национальной святыне, значения которой все равно не дано понять чужаку, пусть даже умному и доброжелательному. У нас уже давно сложилось народное представление о войне, которое мы в дальнейшем будем называть мифом. Миф, с моей точки зрения, это не вымысел, не ложное представление, не далекий от реальности самообман. Миф — это народное восприятие истории и действительности. Оно может соответствовать реальности, может быть далеким от нее. Именно на мифах базируется национальное самосознание всякого народа. У государства всегда были сложные отношения с национальной мифологией. С одной стороны, государство через СМИ старается влиять на нее: придворные композиторы сочиняют песни о “соколе Ленине и соколе Сталине”, придворные поэты сочиняют верноподданнические стихи. Детей в школе заставляют эти стихи заучивать и т.д. Но общество усваивает идеологическую жвачку избирательно: что-то остается, но многое все-таки отбрасывается. Выдвигает общество и своих героев, которых рано или поздно власть бывает вынуждена канонизировать. Маршал Жуков, например, стал почти легендарным героем еще во время войны. Почти сразу после войны он попал в опалу. Кратковременное возвышение при Хрущеве уже в 1957 году сменилось новой опалой. До конца 1960-х никто “культ Жукова” не поощрял, никто не сочинял песен о Жукове, в официозе “Падение Берлина” роль маршала всецело узурпировал Сталин. Имя Жукова старались пореже упоминать даже на страницах научных монографий (шеститомная “Ис тория Великой Отечественной войны Советского Союза” тому пример). Однако в народе “миф о Жукове” как о главном, истинном герое войны жил1 . И власти в конце концов вынуждены были признать его “маршалом Победы”. А вот ни Сталин, ни тем более Хрущев, несмотря на все усилия пропаганды и официальной историографии, героями войны в народной памяти так и не стали.

Как бы то ни было, но к началу перестройки народный миф и официальная историография Великой Отечественной до поры до времени жили дружно. На книжных полках стройными рядами стояли хорошо отредактированные мемуары генералов и маршалов, на соседних полках — труды классиков советской военной истории — Анфилова, Самсонова и др. Случайно появившихся еретиков, вроде Александра Некрича, вовремя высылали за границу. Все было бы хорошо, но миф устраивает нормального человека. Ученого он никогда не устроит. Можно утаивать документы, допуская в секретные архивы лишь избранных, можно закрывать для исследователей опасные темы, выгонять фрондеров с кафедры, но мысль ученого не остановить. Найдется исследователь, который на свой страх и риск поднимет запретный вопрос. Придет время, и его труд станет доступен рядовому читателю.

“Мифов”, связанных с войной, было много. Остановимся только на одном. На мифе о справедливой войне и на принятой официальной историографией версии начала Великой Отечественной.

2. Историк — преступник № 1

До начала 1990-х наша официальная, принятая историками и утвержденная членами Политбюро ЦК КПСС версия начала войны в основном соответствовала народному мифу. Призвана она была ответить на один проклятый вопрос: почему немцы нанесли Красной Армии столь страшное поражение летом 1941-го, почему зиму 1941/42 они встретили под Москвой, под Ленинградом, на Нижнем Дону? Объяснялось это просто: Вермахт был очень силен, Красная Армия же оказалась к войне не готовой, не успели завершить ее перевооружение, новой боевой техники было мало, а старая не шла ни в какое сравнение с немецкой. Используя фактор внезапности, немцы уничтожили нашу авиацию, расположенную почему-то на приграничных аэродромах, и на первых порах они имели подавляющий перевес над Красной Армией, и количественный, и качественный. Следовательно, нападение на Советский Союз, мирную, никому не угрожавшую страну, было вероломным. Могучая, но мирная страна не сразу смогла ответить агрессору.

Для особо любопытных существовало продолжение. Оказывается, в 1937—1938 гг. цвет командного состава Красной Армии был уничтожен Сталиным и его приспешниками, Ворошиловым и Буденным. Последние, будучи кавалеристами, не понимали значения бронетехники в современной войне, всячески тормозили ее внедрение. Именно из-за них Красная Армия и отстала от Вермахта. К тому же глупый Сталин не верил в то, что немцы могут на нашу страну напасть, а верил он в дружбу с Гитлером. Эта версия стала очень популярна в годы перестройки. С нее, собственно, и начался процесс развенчания “мифа”, хотя на самом деле в общепринятый миф она неплохо укладывалась, а официальную трактовку начала войны она лишь слегка корректировала. Что интересно, эта версия вполне устраивала и многих западных историков. Ведь она соответствовала основным мифам о России, сложившимся в массовом сознании европейского обывателя, а ученый тоже подвержен влиянию общепринятых истин, мифов массового сознания. Россия страна отсталая — не удивительно, что немцы ее едва не разгромили. Вермахт по всем статьям превосходил Красную Армию, ведь европейское войско всегда сильнее варварской орды, умеющей воевать лишь числом. Русские победили только потому, что их было слишком много, да и “генерал Мороз”, как всегда, им помог. Как ни странно, этот бред наши историки не спешили опровергать, ведь он отчасти соответствовал их утверждению о техническом превосходстве немцев и неподготовленности Красной Армии.

Кое-что все же оставалось неясным. В конце 1930-х советское общество было до предела милитаризовано. “В мое время все были военными: и поэты, и музыканты”, — вспоминает Галина Долматовская (дочь известного поэта) в недавно вышедшем телефильме “Возлюбленная солдата”. Старательно насаждавшийся властями в 1930-е культ спорта тоже объяснялся отнюдь не заботой о здоровье нации. Парашютные вышки в парках культуры и отдыха строили вовсе не из желания сделать интересней досуг молодых экстремалов. Это была часть программы подготовки будущих десантников. Названия очень престижных тогда значков “Готов к труду и обороне” и “Ворошиловский стрелок” тоже говорили за себя. Спортивная милитаризованная молодежь — одна из самых характерных черт тоталитарного государства. Это прекрасное пополнение для вооруженных сил.

Советская пропаганда в конце 1930-х неустанно твердила о будущей войне с фашизмом. В советских фильмах врагов громили не красные конники, а летчики и танкисты (см, например, фильм “Если завтра война”). А “Вратарь”, лучший, так и не превзойденный в нашем кинематографе фильм о спорте? Кульминация фильма — матч команд “Гидроэр” и “Торпедо” — начинается лихим парашютным десантом на футбольное поле! Прозрачная символика. А чего стоит знаменитая песня: “Эй, вратарь, готовься к бою! Часовым ты поставлен у ворот. Ты представь, что за тобою полоса пограничная идет”. Полоса за вратарем, но команда-то играет не за воротами, она на поле, скажу смелее — на чужом поле… Фильм “Трактористы” правильней было бы назвать — “Танкисты”. Это не картина о достижениях народного хозяйства. Как вы помните, главный герой, которого играет артист Крючков, организует в МТС изучение военного дела, чем поднимает энтузиазм трактористов и вызывает черную зависть у влюбленной в него Марьяны Бажан (артистки Ладыниной), которая со своей бригадой тоже принимается за изучение тактики бронетанковых войск. В фильме прямо говорится: управляя трактором, мы учимся управлять танком. За каждым кадром читается: сельхозработы — не более чем закамуфлированные учения бронетанковых частей. Вспомним знаменитую сцену: громадный трактор, управляемый Борисом Андреевым, едет по окутанному густым дымом полю. Уж что он там сеет или пашет — понять абсолютно невозможно, зато песня за кадром не оставляет сомнений:

А если к нам полезет враг матерый,

Он будет бит повсюду и везде.

Тогда нажнут водители стартеры,

И по лесам, по сопкам, по воде,

Разя огнем, сверкая блеском стали,

Пойдут машины в яростный поход.

Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин,

И первый маршал в бой нас поведет.

Песню эту в фильме исполняют аж три раза, почти подряд.

Другая песня братьев Покрас, прославившая этот фильм, знаменитые “Три танкиста”. А вот еще одна, менее известная песня конца тридцатых:

Мы с тракторов на танки пересядем,

Мы оседлаем боевых коней.

Фашистских гадов, банды самураев,

На их же землях мы их разгромим.

Ни одного вершка родного края

Мы никогда врагу не отдадим!

Для русской же литературы как раз пришло время приравнять перо к штыку. “Вот уже три месяца, как командир бронедивизиона полковник Александров не был дома. Вероятно, он был на фронте”. Так начинается “Тимур и его команда”, произведение культовое. Где, на каком фронте? Не важно. Не было в русской литературе писателя, чье творчество столь тотально было бы подчинено идее подготовки молодежи к войне! А ведь это был один из самых популярных и действительно талантливых писателей своего времени.

Он был не одинок. Вспомним Павла Когана.

Но мы еще дойдем до Ганга,

Но мы еще умрем в боях,

Чтоб от Японии до Англии

Сияла Родина моя!

Так неужели мы совсем не готовились к войне, не ожидали ее? Или, может быть, Сталин не знал, чем занимается его собственная пропаганда?

В официальной версии было много других странностей. Например, все советские авторы писали о великолепных танках Т-34 и КВ, при этом сетовали, что другие советские танки были столь плохи, что и учитывать-то их не имело смысла. Не странно ли, что советские конструкторы, умевшие, если верить нашей официальной историографии, делать только никуда не годный хлам, вдруг создали столь замечательные танки? Не странно ли, что у лучшего танка начала войны не было ни одного достойного предшественника?

Пробовали ли вы когда-нибудь сравнить военную мощь СССР и Германии накануне войны, опираясь на наши официальные исторические труды? Нет? Тогда возьмите двенадцатитомную “Историю Второй мировой войны”, или шеститомную “Историю Великой Отечественной войны Советского Союза” с ее сокращенным однотомным вариантом, или “Провал блицкрига” В.А. Анфилова, или “Москва 1941” А.М. Самсонова2 . Это классические труды, написанные докторами наук, академиками, специалистами по военной истории. И что же? Из них невозможно составить представление ни о численности, ни о структуре вооруженных сил. Можно узнать, что “большинство дивизий (в приграничных округах) содержалось по сокращенным штатам мирного времени, и лишь часть соединений переводились на полный штат”3 . Большинство это сколько? Сто из ста семидесяти? Или сто двадцать? А что такое “лишь часть”? И главное, а какова была численность, структура этой дивизии? Были ли в ней танки? А сколько танков было в мехкорпусе? Маршал Жуков пишет, что “для полного укомплектования новых мехкорпусов требовалось 16,6 тысячи танков только новых типов, а всего около 32 тысяч танков”4 . Это, конечно, производит впечатление (у Вермахта всего было 6 292 танка и САУ5 , но численность и структура все-таки не ясны. Кстати, на вопрос, сколько у Советского Союза было танков, тоже ответить нельзя, ибо “легкие и устаревшие” танки в расчет, как мы помним, не принимались. Не надо думать, что советские монографии лгали. Нет, в основном они как раз говорили правду, но или не договаривали, утаивали нечто важное, или подавали вполне правдивую информацию столь бессистемно, что рядовому читателю могло показаться, что историки либо не умеют систематизировать, связно излагать факты (а значит, они вообще не ученые), либо что наши профессора и академики его просто дурачат. “История второй мировой войны” изобилует разнообразными фактами, статистическими данными. При этом они очень слабо систематизированы. Создается очень фрагментарное представление о структуре, численности и боеспособности Красной Армии. Еще в большей степени это относится к “Великой Отечественной войне Советского Союза”. Сравнительный анализ советских и германских вооруженных сил либо отсутствует, либо проводится поверхностно и некорректно. Например, советский истребитель И-16, устаревший к началу войны, почему-то сравнивается с новейшим Ме-110, устаревший бомбардировщик СБ с новейшим Ю-886 . Но ни Ме-110, ни Ю-88 еще не стали основными самолетами Люфтваффе. Они только поступали на вооружение, и их логичней было бы сопоставить с новейшими советскими самолетами Як-1, ЛаГГ-3, МиГ-3, Пе-2. Примеров такого “выборочного” сопоставления можно найти довольно много. Все эти особенности характерны и для классической монографии В.А. Анфилова “Провал Блицкрига”. Та же отрывочность сведений, те же выборочные сопоставления.

Еще лучше обстоят дела с мемуарами наших военных. Казалось бы, самая важная, интересная для нас информация должна содержаться в мемуарах бывших генштабистов. Эти люди располагали сведениями, которых не могло быть у тех, кто встретил войну командирами дивизий и корпусов. Что же пишет первый заместитель начальника Оперативного управления Генштаба (должность на 22 июня 1941 г.) А.М. Василевский? А ничего не пишет, почти не приводит данных о численности и структуре наших вооруженных сил в коротенькой главе о “Планах отражения агрессии”7 , а ведь он как раз и был автором “Соображений об основах стратегического развертывания Вооруженных Сил Советского Союза на Западе и на Востоке на 1940-1941”, любопытнейшего документа! Может быть, более откровенен С.М. Штеменко, в начале войны сотрудник того же Оперативного управления? Не на много. Те же сетования на нехватку Т-34 и КВ для оснащения мехкорпусов, на нехватку новых самолетов. При этом не ясно, сколько у СССР боевых самолетов, сколько танков, сколько дивизий, сколько в этих дивизиях стрелковых частей, а сколько артиллерийских. Нет и сопоставления с Вермахтом, а ведь интересно было бы узнать, сравнить. Нет, сравнительный анализ у Штеменко есть, но почему-то он сравнивает… количество тонн чугуна, выплавленных в СССР и в Германии, и количество киловатт-часов, выработанных советскими и немецкими электростанциями8 , а вот бы сравнить количество танков, боевых самолетов, орудий и минометов, их боевые характеристики.

Ну а что же начальник Генерального штаба Г.К. Жуков? Отдадим ему должное, он несколько откровеннее. Из его мемуаров мы даже можем узнать штатную численность советской стрелковой дивизии (вот чудо из чудес!), но о мехкорпусах почти ничего, равно как и о танковых дивизиях. Что до самих танков, то, как обычно, только о КВ и Т-34. О других танках и речи нет. И конечно же, сетования на размещение авиации на приграничных аэродромах, и на крайне неудачное размещение части войск в белостокском выступе. И кто это пишет? Начальник Генерального штаба! Неужели не в его власти было оттянуть войска из приграничной полосы, перебазировать аэродромы подальше от границы? Нет, что-то мудрит Георгий Константинович. Так же мудрил в своих мемуарах и его предшественник на посту начальника Генштаба К.А. Мерецков. Ах, Кирилл Афанасьевич, Кирилл Афанасьевич! С вами-то как раз все более-менее ясно. ГУЛАГ обычно отбивает охоту писать недозволенное, даже спустя много лет после войны.

Словом, должен был когда-нибудь появиться человек, которому все эти странности надоели бы и он захотел попросту разобраться, что к чему. Стал им не профессиональный историк (профессионального историка сразу же выгнали бы с кафедры, усомнись он в превосходстве немецких панцер-дивизий над нашими бронетанковыми), а еще молодой, уже бессовестный и чертовски талантливый офицер спецназа ГРУ Владимир Резун, ставший известным всему миру под псевдонимом Виктор Суворов. Я не стану здесь пересказывать “Ледокол” и “День М”, не стану разбирать подробно аргументы историков-суворианцев и историков-антисуворианцев. Позволю себе только напомнить, что, с его точки зрения, Советский Союз очень хорошо подготовился к войне, но не к оборонительной, а к завоевательной, революционной войне. Признак хорошей концепции — внутренняя непротиворечивость, соответствие известным историческим фактам, способность наиболее логично разрешить проблему. У Суворова все это есть: все встает на свои места — и милитаризация общества в 1930-е, и лихорадочная подготовка к войне, и создание огромного военного потенциала, и, главное, трагедия Красной Армии летом-осенью 1941-го. Поверьте, я не испытывал и не испытываю симпатии к перебежчику, к этому корыстному и бессовестному человеку, но его аргументы весомей, его объяснения логичней, его анализ глубже, чем у сторонников традиционного подхода. Противники Суворова нашли в его книгах множество мелких ошибок, но так и не смогли ничего поделать с его главным аргументом: анализ театра военных действий лета 1941-го, проведенный Виктором Суворовым, практически не оставляет сомнений: советские войска к границе выдвигались, к обороне они не готовились, а если учесть, что военная доктрина Красной Армии была наступательной, что сил Красной Армии было достаточно для того, чтобы, по меньшей мере, остановить Вермахт или даже разгромить его, что наши “легкие и устаревшие” танки практически по всем статьям превосходили действительно устаревшие немецкие Т-I, T-II и трофейные чешские танки 35 (t) и 38 (t), то разгром Красной Армии можно было объяснить только тем, что наши войска не были готовы для отражения удара, так как сосредотачивались для проведения наступательной операции. Гитлер опередил нас на две-три недели. Вот по этой причине и скрывали наши маршалы и особо приближенные военные историки и численность советских танков (25 479 танков, из них 19 810 исправных9 ), и структуру наших мехкорпусов — главной ударной и маневренной силы Красной Армии (две танковые дивизии и одна мотострелковая, более тысячи танков, что примерно соответствует немецкой танковой группе, но только таких групп у немцев было четыре, а у нас в приграничных округах — девять мехкорпусов и еще двадцать формировались — вот им и не хватало 32 тысячи танков для укомплектования) и вообще всячески принижали боевую мощь Красной Армии.

Казалось бы, можно порадоваться: разрешена давняя проблема, раскрыта величайшая тайна, наши знания стали полнее и т.д. Увы, не все так просто. Концепцию Суворова критикуют разные люди: одни исполняют госзаказ (не может признать наша власть, что является правопреемником государства, готовившего завоевательную войну); другие не могут примириться с тем, что их привычную, еще недавно общепринятую концепцию, которую они лет сорок преподавали в вузе, приходится пересматривать; третьих возмущает сам факт: человек, не окончивший истфак, не защитивший диссертацию и, следовательно, не принятый в наш “цех”, смеет покушаться на нашу вотчину! Честно говоря, никто из этих людей не вызывает у меня ни малейшего сочувствия. Сочувствие вызывают совсем другие люди.

Пару лет назад на местной радиостанции я услышал интервью с ветераном Великой Отечественной. Тот сетовал, что очень трудно стало разговаривать о войне с современной молодежью из-за того, что “мерзавец Суворов выпустил книгу”. Вот над этим стоит задуматься.

3. Новая мифология

Многие годы мы верили, что война была справедливой, что мы спасли от фашизма не только свою страну, но и весь мир, что нападение Германии было вероломным. И вдруг какой-то перебежчик, предатель (иначе его не назовешь) утверждает, что Советский Союз — агрессор, стремившийся покорить всю Европу (точнее, ее советизировать). Пишет Виктор Суворов намеренно провокационно, ему принадлежит чудовищная (действительно, чудовищно-несправедливая) фраза: “Война, которую коммунисты почему-то называют Великой и Отечественной”. Сколько людей восприняли это как чудовищное оскорбление, как плевок в память о погибших защитниках Отечества. К тому же книги Виктора Суворова стали выходить в эпоху всеобщих разоблачений, “переписывания истории”, когда наши люди впервые узнали, что Молотов подписывал с Риббентропом секретный протокол, деливший сферы влияния двух хищников, что советские и немецкие танки прошли победным маршем по покоренному Бресту, а немецкие летчики и танкисты еще в двадцатые годы учились воевать на советских полигонах. Переписывание истории вылилось в эпидемию разоблачений и псевдоразоблачений. Вслед за историками к делу “закрашивания белых пятен истории” присоединились журналисты, писатели и просто люди с гуманитарным образованием и большим желанием прославиться. Переоценка ценностей стала носить тотальный характер. Кажется, в истории войны не было факта, который не подвергся бы переоценке. Маршал Жуков из народного героя превратился в бездарного и кровавого самодура, Александр Матросов — в уголовника, несчастная Зоя Космодемьянская — в шизофреничку, 28 панфиловцев — в нечто вроде коллективного поручика Киже, предатель генерал Власов — в истинного патриота России, а Советский Союз, как мы помним, в поджигателя войны. Правда и ложь сплелись на страницах газет и тогда еще многотиражных журналов, как пылкие любовники в страстном танго. Их связь принесла свои плоды — новые мифы. Поиски исторической правды закончились новой ложью. Люди были окончательно дезориентированы, сбиты с толку. Что станет с обществом, чьи святыни поруганы, идеалы растоптаны, герои осмеяны? Его охватит коллективное сумасшествие. Так и произошло с нашим обществом в те годы.

Вернемся к нашему примеру. Виктор Суворов — прекрасный историк. Искусством анализа исторических источников Суворов владеет лучше большинства дипломированных историков, он великолепно умеет выстраивать причинно-следственные связи, обращает внимание на факты, по какой-то причине ускользавшие от внимания ученых. Но он не понимает, не желает понимать того, что историк несет ответственность перед обществом, что его труд может привести к последствиям, для этого общества губительным. В XX веке проблема ответственности ученого поднималась не раз. Вспомним хотя бы “Физиков” Дюрренматта. Ученый подобен оружейнику, который дает ребенку (обществу) заряженный автомат. Что тот сделает с этим автоматом, на кого он направит оружие? В дурных руках концепция Виктора Суворова способна принести (и уже принесла) колоссальный вред. Возьмем, к примеру, книги, если можно так сказать, последователей Виктора Суворова: “Танковый погром 1941 года” Владимира Бешанова и третью книгу Игоря Бунича из цикла “Пятисотлетняя война в России”.

Бешанов собственных оригинальных мыслей не имеет. Его концепция представляет собой компиляцию идей Виктора Суворова (треть книги занимает пересказ “Ледокола”, “Дня М” и “Последней республики”, причем необходимостью давать отсылочные сноски автор себя не обременяет) и расхожих представлений, почерпнутых из перестроечных и постперестроечных газет. Поражение Красной Армии летом 1941 он объясняет не только крайней уязвимостью армии, сосредотачивавшейся для внезапного удара по врагу (как это делает Виктор Суворов), но и плохой подготовкой красноармейцев, которые-де вместо того, чтобы заниматься боевой подготовкой, трудились на колхозных полях, и поголовной бездарностью командиров от Жукова, Кирпоноса, Павлова и до ротных командиров включительно: “…воевать “как положено” красные командиры не умели. Вот гробить людей и технику — это сколько угодно. Им и ста тысяч танков могло не хватить для завоевания Европы”10 . Сам того не замечая, Бешанов в точности повторяет расистские постулаты нацизма. Не только Гитлер и Геббельс, но и Гальдер, и Блюмментрит были убеждены в том, что русские от природы глупы, непонятливы, неспособны к ведению современной войны, к овладению сложной техникой. Эта убежденность стоила Германии проигранной войны и гибели Третьего Рейха. Но Бешанов не одинок, он лишь повторяет миф, заимствованный нашими интеллигентами у европейских русофобов, миф об отсталости русских, об их неполноценности в сравнении с “нормальными” европейцами. По сути, Бешанов со своими единомышленниками относится к россиянам как к недочеловекам.

Игорь Бунич тоже взял за основу суворовскую концепцию подготовки революционно-завоевательной войны, но дополнил ее старым интеллигентским мифом о том, что все советское военное руководство во главе со Сталиным, которого “раздирали внутренние противоречия и комплексы неполноценности”, были идиотами. Что как раз плохо вяжется с концепцией Суворова, по которой Сталин был необыкновенно дальновиден и расчетлив, да и окружал себя отнюдь не дураками, а людьми компетентными. Повторяет Бунич и другой старый миф: “кавалерийские вожди Ворошилов, Буденный, Тимошенко… наделали немало славных дел… деятельность кавалерийского “лобби” привела к срыву программы насыщения армии автотранспортом, к расформированию механизированных корпусов”. Даже советскую военную доктрину с ее идеей внезапного сокрушительного удара и развертывания наступательных операций на вражеской территории Бунич объясняет влиянием “кавалерийской удали”11 . Разумеется, повторяет Бунич и все штампы о небоеспособности советских войск: “Любая финская школьница стреляла лучше знаменитых “ворошиловских стрелков” <…> Советский Союз продемонстрировал полную бездарность военного руководства, полную беспомощность армии”12 .

Странно, что автор, не только принявший основные постулаты концепции Виктора Суворова, но и читавший, судя по документам, которые Бунич приводит в книге, не только журнал “Огонек”, пишет такую очевидную ахинею. Я не могу понять, как человек, который сам же пишет о техническом превосходстве советских танков, о советских танковых армадах, о грозной советской артиллерии, одновременно повторяет старую легенду о “господстве кавалеристов”? Видимо, мы имеем здесь дело не с логикой ученого, а с примером мифологического мышления. Для Бунича, так же как и для Бешанова, не важно, что их выводы противоречат друг другу. Важно другое: их труды соответствуют общераспространенным “новым мифам”. И суворовское открытие мгновенно обернулось новым мифом, который занял свое место в сознании.

Разоблачители вольно или невольно создали новый миф, новую мифологизированную историю.

Тут есть еще один нюанс. И Бешанов, и Бунич обвиняют наших генералов и маршалов в некомпетентности и необразованности. Но некомпетентность и отсутствие общего образования — это разные вещи. Многие хорошие полководцы образования не имели, что не мешало им бить культурных, грамотных и образованных противников. Можно вспомнить не только генералов революционной Франции и красных командиров времен русской гражданской войны, но и, например, современных чеченских полевых командиров: гаишника Бараева, уголовника Гелаева, инженера-недоучку Басаева. Академий они не кончали, а воевать научились отменно. Однако в глазах Бунича и Бешанова отсутствие высшего образования у многих советских командиров — неисправимый недостаток. В этом чувствуется давняя обида русских интеллигентов на власть: начитанный, но инертный интеллигент всегда уверен в своем неоспоримом интеллектуальном превосходстве над энергичными, но не очень образованными людьми, выбившимися “из народа”. “Как же это так: я окончил университет с красным дипломом, а мной руководят бывший рабочий Хрущев, бывший скорняк Жуков, семинарист-недоучка Сталин? Это несправедливо! Вот если бы я был маршалом или генсеком…” Так на российских кухнях вывелась плеяда выдающихся “стратегов”, которые и сыграли заметную роль в компании “демифологизации” нашей истории. Однажды мне довелось говорить с таким “стратегом”, кстати, приятным и вроде бы неглупым интеллигентным человеком. Он уверял меня в том, что советское командование в Финскую войну было бездарным: “Ну как же можно было штурмовать линию Маннергейма в лоб, неужели нельзя было во фланг, в обход?” Как объяснить человеку, никогда не видевшему карты, что линия Маннергейма одним флангом упиралась в Ладожское озеро, а другим в Балтийское море? Не могла же седьмая армия в полном составе с тяжелой боевой техникой пойти по тонкому льду Балтики прямо на Хельсинки. Частные обходные маневры другое дело, их не раз применяли, а попытка глубокого обхода линии Маннергейма из Карелии не удалась. Но сколько людей убеждены, что они куда лучше Тимошенко и Мерецкова справились бы с Финляндией. Как-то Георгия Владимова упрекнули в том, ч