Идейное содержание и истоки русского коммунизма

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

ВОСТОЧНЫЙ ФАКУЛЬТЕТ

по политологии

студента I курса

Сотова А. А.

1998

Проблема идейного содержания коммунистического учения, истоков и значения русского коммунизма не теряет своей важности. Вероятно, поэтому многие ис­следователи не раз обращались к вопросу о русском коммунизме – и в России, и за ее пределами. Как следствие – множество точек зрения, нередко противоре­чивых. Особый интерес представляют исследования русских авторов, изданные в годы Советской власти за границей, и поэтому лишенные известных стереоти­пов.

Данная работа прослеживает некоторые тенденции в освещении процесса ста­новления коммунистической идеологии исследователями-эмигрантами. Основ­ным источником реферата является работа Н. А. Бердяева «Истоки русского коммунизма», изданная в Париже в 1955 году. Сочинения И. Р. Шафаревича, фи­гурирующие в качестве источников, интересны как отчасти продолжающие дис­курс Бердяева, но не копирующие его взгляды.

Эта работа – попытка обнаружить некоторые характерные особенности комму­низма, перенесенного на русскую почву, выявить основные влияния, которые принял на себя «русский марксизм»: народничество, идею мессианского предна­значения России, etc. Уделяется внимание тенденциям развития коммунистиче­ской идеологии, их возможному значению в контексте психологии массового сознания.

Автор отдает себе отчет, что глубина проблемы не позволяет дать исчерпываю­щий ответ на поставленную проблему в рамках реферата.

Определение коммунизма может быть сведено к тезису «Коммунистического Манифеста» Маркса и Энгельса, в котором подчеркнут социально-экономический принцип: «Коммунисты могут выразить свою теорию одним положением: унич­тожение частной собственности». Следовательно, существует сходство капита­лизма и коммунизма как своеобразной «монопо­листической формы капита­лизма», по выражению Шафаревича. Но известно, что эта «схожесть» ложная, принимая во внимание другие, не экономические аспекты коммунизма.

В основе социалистического государства (то есть придерживающееся коммуни­стического строя, до­словно—«строящее коммунизм» (10) находится партия, ко­торая не укладывается в соб­ственно политологическое определение «вырази­теля интересов отдельного класса» (10). Пространные определения «социа­лизма» и «коммунизма» излишни в дан­ной работе. Не вдаваясь в детали, будем считать эти понятия смежными, и, в некоторых случаях, -- взаимозаменяемыми (во всяком случае, говорить о «коммунистическом государстве» не приходится). Статья Малого философского словаря приводит такое по­ложение: социализм—«этап на пути к коммунизму» (10). Или коммунизм—итог социалистиче­ского раз­вития; в данном случае подобные отличия не принципиальны. Для социалисти­че­ского государства характерно стремление распространить социализм на дру­гие страны, что не имеет экономической основы и, скорее всего, вредно полити­чески (история показывает, что «молодые соперники» обычно более агрес­сивны). Ненависть социалистических госу­дарств к религии никак не может быть объяснена политическими или экономическими причинами. Приведенные осо­бенности социалистического государства указывают не на экономическую, а на идеологическую природу коммунизма. Коммунизм и есть идеология, что предо­пределено всей философией Маркса. Словами Н. А. Бердяева, это учение об экономическом ма­териализме, с одной стороны, и о «грядущем совершенном обществе, в котором человек не будет уже зависеть от экономики»—с другой (2). Если в капиталистическом обществе человек целиком детерминирован эко­номикой, то «в будущем может быть иначе, человек может быть освобожден от рабства» (2).

Коммунизм не может считаться исключительно экономическим укладом, как ка­питализм, а является именно идеологией. Сергий Булгаков в работе «Карл Маркс как ре­лигиозный тип» выдвину мнение, что атеизм, будучи центральным моти­вом философии Маркса, лежит в основе его исторических и социальных концеп­ций, прежде всего—«материалистического понимания истории», под чем Булга­ков понимает полное отрицание роли ин­дивидуальности в историческом про­цессе (3). Социализм для Маркса явился высшей ступенью атеизма. Отказ от ча­стной собственности и религии, наряду с уничтожением семьи (воспитание детей в отрыве от родителей, etc.) провозглашены основами коммунистиче­ского миро­воззрения.

Принимать марксизм абстрактно (к чему тяготеют в на­стоящее время американ­ские или европейские «марксисты») или как «руководство к дейст­вию» (что, ве­роятно, уже мало возможно) -- от этого идейное содержание учения не меня­ется, и это, разумеется, надо помнить, и, особенно, говоря о марксизме, перене­сенном не русскую почву.

Восприняв марксизм со стороны объективно-научной, русские социалисты нахо­дились под властью убеждения, что социализм станет результатом экономиче­ского разви­тия государства. Становилось очевидным, что социальная революция как результат прививания революционных идей рабочему классу в России в ближайшее время невозможна, и, таким образом, непосредственная социалисти­ческая деятельность оказалось поставленной под вопрос. Рос­сийская действи­тельность повлекла переосмысление марксистской теории—революционный марксизм соединился с традициями «старой русской революционности, не же­лавшей допус­тить капиталистической стадии в развитии России» (2). Поскольку марксизм переставал быть целостной доктриной, что, словами Бердяева, «про­тивно тоталитарности русского ре­волюционного типа» (2), должно было выра­ботаться учение, соответствующее этому револю­ционному типу: большевизм. По мысли Бердяева, «ортодоксальный марксизм» Ленина вос­принял, прежде всего, не эволюционную, научную сторону марксизма, а его «мессианскую, миротвор­ческую, религиозную сторону, допускающую экзальтацию революционной воли, выдвигающую не первый план революционную борьбу пролетариата, руководи­мую органи­зованным меньшинством, вдохновенным сознательной пролетарской идеей» (2). Согласуясь со своеобразием русского исторического процесса, боль­шевизм стал «ориентализированным марксизмом», гораздо более традицион­ным, чем считается, если согласиться с утвержде­нием, что русский народ—народ восточный «по своей душевной структуре». (Ведь русская история, согласно Бердяеву, определена столкновением в душе русского человека столкно­вением «восточного» и «западного» (восточное, разумеется, доминирует).

Не будет большой условностью, если сказать, что переосмысление марксизма в большевист­ском духе—это своего рода опыт по адаптации теории к очень опре­деленной исторической ситуации, теория Маркса была приспособлена под «до­машние нужды».

Россия была страной сельскохозяйственной, не смотря ни на какое продвижение в развитии ее промышленности, так что оказалась предопределенной появив­шаяся в марксистской среде идея организован­ного меньшинства, находящегося «в авангарде общества» и мысль о проле­таризации крестьянства.

В работе «Развитие капитализма в России» Ленин выдвинул тезис об ускорении капитали­стического развития в деревне, вызванном отменой крепостного права (8). В действительности же, если принять во внимание условия, при которых было уничтожено крепостничество, его отмена не столько способствовала раз­витию капитализма, сколько «консервировала арха­ичные, феодальные, эконо­мические структуры» (5). Да и промышленность России не все­гда оказывалась заинтересованной в отмене крепостного права, так как использовала кре­пост­ных, следовательно, юридическое освобождение крестьян не было продиктовано экономиче­ской необходимостью. Отмена крепостного права была вызвана стра­хом правящих классов перед массовыми возмущениями крестьян, и если исчезли юридические методы подчинения, то, во всяком случае, сохранилась экономиче­ская зависимость крестьян от помещика.

Итак, коммунизм не может считаться исключительно экономическим укладом, как капитализм, а является именно идеологией. Сергий Булгаков в работе «Карл Маркс как ре­лигиозный тип» выдвину мнение, что атеизм, будучи центральным мотивом философии Маркса, лежит в основе его исторических и социальных концепций, прежде всего—«материалистического понимания истории», под чем Булгаков понимает полное отрицание роли ин­дивидуальности в историческом процессе (3). Социализм для Маркса явился высшей ступенью атеизма. Отказ от частной собственности и религии, наряду с уничтожением семьи (воспитание детей в отрыве от родителей, etc.) провозглашены основами коммунистиче­ского мировоззрения.

Уделим еще некоторое внимание состоянию российского населения, а именно – рабочим и крестьянам. Из-за значительного прироста крестьянского населения (согласно «Истории Советского государства» Верта, за 40 лет на 65 процентов) недостаток земли становился все более ощутимым. 30 процентов крестьянства составили своеобразный излишек населения, лишенный занятости и ненужный экономиче­ски. Количество рабочих, к началу века занятых в отраслях сельского хозяйства, промыш­ленности и торговли, не превышало 9 процентов. Подлинный рабочий класс образовался только за счет концентрации промышленного произ­водства, и находился в меньшинстве по отношению к другим социальным груп­пам.

Известная истина: русский крестьянин – коллективист, поборник общины. Поня­тия крестьянской общины и частной собственности на землю в принципе исклю­чают друг друга. Русские крестьяне мечтали о «черном переделе», то есть пере­деле земли между собой, а не об индивидуальной собственности на нее. В соот­ветствии с настроениями крестьянства, одна из организаций народнического толка называла себя «Черный Передел». Русская коммунистическая революция и совершила этот «черный передел», она отобрала всю землю у дворян и част­ных владельцев.

Народную массу можно было условно разделить на две группы: общинное кре­стьянство и жестоко эксплуатируемый пролетариат с крестьянским прошлым. Организованное меньшинство и большинство, чья истинная идеология – коллек­тивизм. Что еще нужно было русским марксистам?

Марксизм в России возник как крайняя форма западничества (2). Первые поко­ления рус­ских марксистов боролись со старыми направлениями революционной интеллигенции, то есть с народничеством, находившемся к тому времени в кри­зисе.

Первоначально народническое движение 70-х не носило революционно-полити­ческого ха­рактера. Однако неуспех «хождения в народ», связанный не только с правительственными репрессиями, но и с тем, что народ не принял интеллиген­цию. «Народ увидел барскую за­тею в народническом хождении в народ. Это вплотную поставило перед сознанием интелли­генции политическую проблему и привело к выработке новых методов борьбы» (2). По­литическая цель свержения самодержавия террором свидетельствовала о разочаровании революционной интеллигенции в крестьянстве и о решении «опереться на собственный ге­ро­изм», словами А. Н. Бердяева (2).

Убийство Александра II вызвало сильную реакцию в правление Александра III --- не в пра­вительстве только, но и в обществе. Оказалось, что у революционного движения не оказа­лось социальной базы. Оставалось бы уповать на будущее, на индустриальное развитие России, которое приведет к развитию рабочего класса, «класса-освободителя», если бы не «пролетаризации кре­стьянства», за идею которой выступали марксисты и чего не хотели допустить народники. «Единст­венная реальная социаль­ная сила, на которую можно опереться, это образую­щийся пролетариат. Нужно развивать классовое революционное сознание этого пролетариата» (2), -- писал Бердяев, философ с марксистским прошлым.

Недовольство крестьян, их ненависть к чиновникам и помещикам стала опорой революции. В крестьянстве не исчезли воспоминания об ужасах крепостниче­ства. Мир господствующих привилегированных классов, преимущественно из дворянства, их культура, чужд крестьянству, воспринимался как иностранное. Аграрная революция, будучи более чем социально-экономическим переворотом, по словам Бердяева, «прежде всего революция моральная и бытовая» (2), сде­лала в России возможной диктатуру пролета­риата, вернее, диктатуру идеи про­летариата, так как «диктатуры пролетариата, вообще дик­татуры класса быть не может» (2). Однако диктатура эта оказалась также и диктатурой над крестьянст­вом, совершившей жестокое насилие над ним, как в случае коллективизации, или создания колхозов. Но насилие над крестьянами совершалось людьми, вы­шедшими из ни­зов; цивилизация же, основанная на господстве дворян пришла к концу.

Определенные круги левых народников сразу признали большевиков как рус­скую нацио­нальную силу. Значительное число левых эсеров, руководствуясь на­родническим радика­лизмом, влилось в большевистскую партию, принеся с собой вполне сознательный русский национализм. Левые эсеры, как и большевики, считали себя интернационалистами, но их интернационализм носил мессианский характер, в дальнейшем Советская Россия стала для них «авангардом передо­вого человечества, зажегшего факел свободы всему угнетенному миру» (1). Кстати, статистика показывает, что в большевистской партии было больше вы­ходцев из правых эсеров, чем из левых (впрочем, эта разница составляет не­сколько процен­тов 12,7 % бывших левых эсеров и 17,5 % -- правых). Правые эсеры в целом не были враж­дебны большевикам, их борьба против большевизма всегда имела существенные самоогра­ничения и почти никогда не была последо­вательной.

«Народничество есть столь же характерное русское явление, как и нигилизм, как и анар­хизм» (2). Чувство оторванности интеллигенции от простого народа, главным образом, кре­стьянства, лежало в основе учения и русских революцио­неров, и Герцена, и Толстого, и Достоевского. «Интеллигенция всегда в долгу перед народом, и она должна уплатить свой долг». Культура создана за счет на­родного труда, следовательно, приобщенные к культуре несут ответственность перед народом. «Революционное народничество (славянофилы, Дос­тоевский, Толстой) верили, что в народе скрыта религиозная правда, народничество же безрелигиозное и часто антирелигиозное (Герцен, Бакунин, народники-социали­сты 70-х го­дов) верило, что в нем скрыта социальная правда. Но все русские на­родники сознавали не­правду своей жизни» (2). Чуждая индивидуализму народ­ническая идеология могла воз­никнуть лишь в аграрной стране; народничество, предопределившее русский марксизм, внесло в него специфически националь­ную черту. Борьба мар­ксистов плехановского толка с народническим движением не может служить тому опровер­жением. Революция была порождена своеобра­зием русского исторического и культурного процессов; боль­шевистская револю­ция возможна была только в России, а западный коммунизм—явление другого рода.

Как пишет Николай Бердяев, русский народ—«народ государственный, он по­корно согласен быть материалом для создания великого мирового государства, и он склонен к бунту, к вольнице, к анархии». Как и народничество, анархизм есть «порождение русского духа», один из полюсов в душевной структуре русского народа (2). Центральная фигура русского (да, пожалуй, и мирового) анархизма—Бакунин. Подразумевая под анархией бунтарство, он ве­рил, что революционный «мировой пожар» будет зажжен русским народом и славянством. В своем «рево­люционном мессианстве» Бакунин -- предшественник коммунистов, анархизм—одни из их истоков.

Основы тоталитаризма государства коммунистов—в самих коммунистах и в гра­жданах этого государства. Раболепие и бунтарство, вероятно, были свойственны основной массе русского народа как амбивалентное качество, и, следовательно, нет противоречия в смене анархии жесткой деспотией, окончательно сложив­шейся к третьему десятилетию нашего века.

Двуликость русской революции как несущей народу гражданские свободы, но и новое иго, отразилась в представлении о том, что большевики и коммунисты—не одно и то же, быто­вавшем на ранних этапах становления советской власти. Н. А. Бердяев заметил характер­ность этой легенды: «Для народного сознания боль­шевизм был русской народной револю­цией, разливом буйной, народной стихии, коммунизм же пришел от инородцев, он запад­ный, не русский, и он наложил на революционную народную стихию гнет деспотической ор­ганизации, ... рациона­лизировал иррациональное» (2). Большевики—это русские, дав­шие народу землю, а коммунисты стремятся навязать народу новое иго. Бунин передает раз­говор между красноармейцами в Одессе 1919 года: «Вся беда от жидов, они все коммуни­сты, а большевики все русские» (4). Как пишет Михаил Агурский в книге «Идеология национал-большевизма», такой взгляд был распространен очень широко в разных слоях общества, и невозможно определить его единственный источник, скорее всего, он возник стихийно (1).

По мнению Н. А. Бердяева, заслугой коммунизма перед русским государством является оста­новка анархического распада страны. Процесс высвобождения и сковывания хаотических сил в ходе революции закономерен. Интересна точка зрения Бердяева, согласно которой народное восприятие «коммунистов» как инородцев свидетельствует о «женственной при­роде русского народа, всегда подвергающейся изнасилованию чуждым ей мужественным началом» (2). Впро­чем, есть и другое объяснение. Михаил Агурский полагал, что таким образом проявился национализм, инстинкт толпы, всегда желающей найти виновного в собственных ошибках. Это, заметим в скобках, симптоматично, -- показатель нездорового общества.

Главным врагом большевиков до революции считалась русская буржуазия и рус­ская полити­ческая система, самодержавие. После 1917 года главным врагом большевиков становится мировой капитализм. «По существу же речь шла о том, что России противостоял весь За­пад», как пишет Агурский (1). Эта тенденция предсказуема, так как заложена самим мар­ксизмом, который бессознательно ло­кализует «мировое зло», то есть капитализм, гео­графически, так как капитализм был достоянием нескольких высокоразвитых стран. Борьба с капитализмом стала отрицанием самого Запада (еще раз открывается столкновение роко­вых «вос­точного» и «западного» в русской душе). Борьба против агрессивного капита­лизма превратилась в национальную борьбу. «Как только Россия осталась в ре­зультате революции одна наедине с враждебным капиталистическим миром, со­циальная борьба не могла не вы­расти в борьбу национальную, ибо социальный конфликт был немедленно локализирован. Россия противостояла западной ци­вилизации» (1).

Как уже было сказано, факт того, что революция произошла именно в России, не мог не оказать влияния на большевистскую партию и идеологию, вне зависи­мости от интернационализма, который она декларировала. Прежде всего, для большинства членов партии такие цели революционной борьбы, как диктатура пролетариата, борьба с империализмом да и мировая революция связывались с гегемонией Советской России. Агурский подчеркивает, что в этом контексте та­кое отождествление не имело «сколько-нибудь выраженного нацио­нального ха­рактера» (2). Собственно национальные интересы, под которыми понимают ин­тересы от­дельного государства, заслонены более масштабной идеей мировой революции и новой эпохи в истории человечества, которая должна была от­крыться ею. Россия, страна не пролетар­ская, следовательно, «пролетарского мессианства» в марксистском смысле нельзя наблю­дать в данной тенденции, здесь мессианство иного рода—именно русское, значит, нацио­нальное. Опять давнишние русские чаяния о «свете со славянского Востока», который оза­рит западную цивилизацию и спасет ее. Своего рода, самопожертвование, подобие характерных самосожжений.

В принципе, процесс, который повлек противопоставление России всему осталь­ному миру, миру буржуазии, как страны, преследующей цель мировой револю­ции, не давал России какое-то исключительно положение «образцовой страны». Ленин выдвигал мнение о воз­можном отставании России в случае победы ком­мунизма в развитых западных странах. Но неожиданное положения Советской республики, передового государства, зовущего весь мир следовать своему при­меру, не могло не импонировать многим коммунистам. Это явление получило название «красного патриотизма».

Настроения подобного рода, как сообщает М. Агурский, появились уже накануне Октябрьской ре­волюции. На VI съезде партии, в августе 1917 года, первым вы­сказал их Сталин. «При обсу­ждении резолюции съезда Преображенский предло­жил поправку, согласно которой одним из условий взятия государственной вла­сти большевиками было наличие пролетарской рево­люции на Западе», -- пишет Агурский (1). Выступая против этой поправки, Сталин заявил, что «не исключена воз­можность, что именно Россия явится страной, пролагающей путь к социа­лизму... Надо отки­нуть, -- сказал Сталин, -- отжившее представление о том, что только Европа может указать нам путь» (9). С течением времени красный пат­риотизм стихийно подвер­гается дальнейшему влиянию национальной среды, ос­новываясь на пресловутых идеях про­тивостояния России «бездушной западной цивилизации», а так же влиянии «небольшевист­ских попутчиков революции», как Агурский называет широкий спектр течений, включающий и православие (!) и литературные круги (1). К слову о православии—Агурский приводит пример некоего архиепископа Варнавы (Накропина), заявившего на допросе ВЧК, что «только большевики могут спасти Россию» (6). В среде православной церкви нашлись священники, готовые к сотрудничеству с советской власти, хотя их были единицы.

«Сила красного патриотизма состояла в том, что позволяла многим большевикам отождест­влять себя не только с партией, не только с рабочим классом, который в годы гражданской войны превратился в фикцию, но и со всем народом», -- де­лает вывод Михаил Агурский (1).

Характер революции в России и условия, в которых она произошла, были та­ковы, что, как пишет Бердяев, «идеологически ей мог соответствовать лишь очень трансформированный марксизм и именно в сторону, противоположенную детерминизму» (2). Если экономика опреде­ляет весь социальный процесс, то неминуем вывод о том, что отсталая Россия должна была ожидать буржуазную революцию, а не пролетарскую, социалистическую. Русская революция свиде­тельствует, что далеко не все зависит от экономики. Ленинско-марксистская фи­лосо­фия противоречит экономическому детерминизму независимостью от эко­номики, возможно­стью революционной активностью вести экономический про­извол. Русский коммунизм не был классическим марксизмом, возможно, не был марксизмом вообще, если под марксизмом понимать научную теорию. Учение русских ком­мунистов впитало в себя самые различные влияния, включая эле­менты тех течений, с которыми боролось.

Исследование всякой идеологии должно неминуемо касаться глубинных пластов социально-исторического процесса (следовательно, архаичных – в случае куль­туры, как, например, преклонение перед вождем, своего рода персонификацией определенных идей, вернее сказать, «верований», -- впрочем, это отдельный вопрос). Намек на параллель между самосожжениями эпохи церковного раскола и «самосожжения» страны в бунтарском порыве «освободить мир от оков капи­тализма», разумеется, фигурален. Однако и здесь есть нечто, заслуживающее пристального внимания.

Смело мы в бой пойдем

За власть Советов,

И как один умрем

В борьбе за это!!!

Пионерская песня, слова которой приводит в своем исследовании социализма И. Р. Шафаревич, показательна. Шафаревич пишет: «В СССР нашему поколению еще хорошо помнится, как мы в пионерских колоннах шагали, и воодушевленно пели… И больше всего воодушевления, взлета, всеобщего чувства вызывало вот это «Все как один умрем!» (11). Идея гибели человечества – не смерти опреде­ленных людей, а именно конца всего человеческого рода – находит отклик в психике человека. Шафаревич пишет. Что такая идея проявляется не только в индивидуальных переживаниях отдельных личностей, но способна «объединить людей, то есть, является социальной силой» (11). Коммунистическое учение – «один из аспектов стремления человечества к самоуничтожению, к ничто, а именно – его проявление в области организации общества» (11). Для толпы, ве­роятно, конец истории видится решением проблем человечества. Такое понима­ние коммунизма (и социализма) делает понятной враждебность учения индиви­дуальности, стремление уничтожить те силы, которые поддерживают и укреп­ляют человеческую личность: религию, культуру, семью, частную собственность.

1. Агурский, М. Идеология национал-большевизма. – Париж, 1980.
2. Бердяев, Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. – Париж, 1955.
3. Булгаков, С. Избр. соч. – М., 1991.
4. Бунин И. А. Окаянные дни. – М., 1989.
5. Верт, Н. История Советского государства. – М., 1998.
6. Еженедельник ВЧК. №2, 1918.
7. Из-под глыб: сборник статей. – Париж, 1974 // Шафаревич, И. Р. Социализм.
8. Ленин, В. И. Собр. соч. в 55 томах, т. 17. – М., 1953.
9. Сталин, И. В. Собр. соч. в 13 томах, т. 3. – М., 1950.
10. Философский словарь. – М., 1987.
11. Шафаревич, И. Р. Социализм как явление мировой истории. – Париж, 1977.